Czytaj książkę: «В клешнях черного краба»

Czcionka:

* * *

Глава 1

Бог мой, как я ненавижу мобильники! Терпеть не могу эти гнусные пластиковые коробочки с крошечными кнопочками, в которые невозможно попасть даже мизинцем! Какое отвращение вызывают у меня их настырный писк и тараканье верещанье! Собственно, и пейджеры были не лучше, но те хоть только пищали-верещали, дальше этого дело не шло. А из этих – еще и голоса, деформированные, хриплые, прерывающиеся.

Вот и сегодня… Чего он затрезвонил, когда я уже направлялся домой? И почему я его не отключил сразу же после того, как вышел из управления? Впрочем, сам виноват – расплачиваюсь за врожденную лень и показное простодушие.

Началось-то, собственно, это вчера, и, честно говоря, звонок было бы легко спрогнозировать, если бы не пятничная расслабленность и надежда на помощь высших инстанций в том, чтобы хотя бы эти выходные провести без перестрелок и протоколов.

Нисио позвонили из Немуро и сказали, что тамошние молодцы задержали вчера очередного сахалинского морячка, посетившего их город без разрешения на высадку на берег. Дело плевое, таких шалунов в сезон до сотни в день на Хоккайдо объявляется. Забавные ребята, прикидываются несведущими дилетантами – не знали, мол, ни про какие разрешения, – а мы их как облупленных уже в лицо распознаем, причем со спины, как любит шутить мой друг Ганин. Сойдет такой вот персонаж на пирс где-нибудь, скажем, в Отару, а отловят его километров за двести, где-нибудь за Асахикавой по дороге на самый север, в Вакканай, где у него бывший одноклассник машины для Находки закупает или бывшая одноклассница в прокуренном кабаре прямыми ногами перед местным населением дрыгает. Задержим мы его, а он мычит, глазами хлопает, а сам думает: «Ничего, денек нервы потреплют и отпустят. Кому охота с нами, бедолагами, возиться?» И то правда – кому охота… Ни наркотиков, ни оружия, как правило, у них не бывает, так что пару суток помурыжим их, в иммиграционную службу бумагу напишем и отпустим до следующего раза.

Так вот, Нисио, да… Старый лис, он не только в лесу – он и в городе старый лис. По-человечески его понять-то нетрудно. Начальнику мы нужны свежими. После четырех уик-эндов подряд сплошных маеты, бессонницы и нервотрепки (летом всегда так – слабо ориентирующиеся туристы, нерастаможенные крабы, распиленные пополам машины, загримированная под чай травка, блестящие от смазки «стволы») заманчиво свалить из этой кошмарной саппоровской духоты на восток, к прохладному океану. Там лосось в самом соку, крабы тоже уже пошли – ну, в общем, практикует Нисио для нас такой отдых.

Вчера, когда из Немуро позвонили, я, было дело, подумал как раз об этом. Работа осточертела до предела, из скудного отпуска тратить два драгоценных дня жалко (я Дзюнко обещал кровь из носу выехать в октябре куда-нибудь в район Сингапура), так почему бы и нет. С этим карбонарием без бумажки разобраться можно в два счета, то есть часа за три… ну за четыре, – а все остальное время переходи из одного шалмана в другой, пока не лопнешь от суши и пива. Правда, дорога туда, на другой конец Хоккайдо, тоскливая, с пересадкой в Кусиро, и долгая больно – как любит шутить мой друг Ганин, «две ночи езды» (хотя ночь-то на самом деле одна – нет тут у нас, на Хоккайдо, таких концов в две ночи), но жарища в этом августе такая, что никакие шесть часов тряски в вагоне не остановили бы.

Остановила Дзюнко – позвонила и сказала, что завтра (то есть сегодня теперь уже) приезжает ее брат. Когда мы познакомили с ним моего друга Ганина, он сразу же окрестил его сочным русским словом «брательник», которое я крепко полюбил, как и многие ганинские словечки, и уже начал подзабывать, что этого тридцатипятилетнего расхлебая без постоянной работы и высшего образования зовут Кадзуки. В общем, как только появилась перспектива употребить суши на месте, мысли об экспедиции в Немуро растаяли, как то мороженое, которое я держал в левой руке, пока правой пытался выудить из кармана кителя настойчиво взывавший к себе мобильник.

Нисио поймал меня звонком на вокзале. По дороге к метро я сдуру зашел в кафешку и купил себе картонную чашечку жимолостного мороженого. Ну слабость у меня это, мороженое из жимолости, грешен. Если бы я этого не сделал, то в момент нисиовского звонка был бы уже в вагоне метро. А там мобильниками пользоваться нельзя. Вернее, им, законопослушным гражданам, нельзя, а нам, слугам закона, можно.

И вот, когда этот кисло-сладкий крошеный лед стал превращаться в животворный сок и стекать в пищевод, охлаждая по пути язык и небо, Нисио решил-таки обеспечить мне небольшой отдых с выездом на пленэр. Я попытался с ходу вычислить, почему он так поступил. То ли он в течение пятницы пытался найти кого помоложе, чтобы поехать в Немуро, то ли, что скорее всего, подумал, что в понедельник ему выгоднее иметь меня посвежевшим от немуровской прохлады, нежели встречать зеленым с похмелья, которое всякий раз неизбежно в случае внезапного приезда шурина.

– Ты где?

Я со злости хотел было ему ответить в русскую рифму, которой я, благодаря моему другу Ганину, овладел виртуозно, но сдержался.

– На вокзале.

– Что делаешь?

– Мороженое ем.

– Жимолостное?

– Жимолостное.

– А крабов не хочешь?

На этом этапе переговоров еще можно было предположить, что он сейчас позовет меня с собой куда-нибудь в Сусукино – пятница как-никак, а пить с начальством у нас в Японии – дело святое. Но я-то Нисио знаю не первый, не второй и даже не третий год, поэтому врезал ему сразу, чтобы не забывал, с кем имеет дело:

– Немуровских, что ли?

– Гляжу, я тебе плачу не зря!

– Нет, серьезно, что, ехать, что ли?

– Ага.

– Сейчас?

– Ну мороженое доешь – и давай!

– Сейчас полседьмого. А в Немуро только ночные поезда ходят.

Шансов у меня не было, это стало понятно сразу, но, разговаривая с Нисио, необходимо все обставлять таким образом, чтобы показать ему, что выполнять его просьбу не хочется. А то, что это просьба, а не приказ, ясно даже ребенку.

Дело ерундовое, и немуровские парни раскручивают такого типа дела сами. Появляться мне, майору, в этой дыре ради какого-то русского «братка» (месяца три потребовалось моему другу Ганину, чтобы втолковать мне, чем «браток» отличается от «брательника», а ведь у них есть еще и «братишка», и «братан», и «брателло», и чего только у них там, в русском, нет!) негоже. Местные ребята сразу решат, что это инспекция, начнут носом рыть землю, засадят «братка» деньков этак на девяносто, а потом нашей конторе отбиваться от словоохотливых адвокатов и пламенных борцов за права «человека с большой буквы», скрывающегося в обличии русского матроса.

Так что педагогический посыл этого нисиовского фокуса был очевиден: шеф видит своего практически бездыханного подчиненного, отпуск у которого только через два месяца, посылает его на совершенно не требующее никакой физической и, самое главное, умственной активности дело, давая ему тем самым возможность отдышаться, подкрепиться славными морепродуктами, привезенными, кстати, этим самым «братком» и его пахнущими сырой рыбой и перегоревшей водкой «братишками», побыть вдалеке от любящей и потому высасывающей все соки жены и ее непросыхающего, между нами, брательника и вернуться к понедельнику свеженьким, энергичным и подпрыгивающим от избытка сил, как только что выловленная форель.

Наверное, так оно и есть, и ничего зазорного в таком мудром решении отца нашего родного не было. Но отец должен чувствовать, что это сын делает ему одолжение, а не он сыну.

– Что мне, здесь до двенадцати торчать?

– Да если ты домой поедешь, ты же там ужинать начнешь с гостем со своим!

– Логично. А форма?

– Что форма?

– Ну я же в форме…

Это я специально. Проверяю начальство на бдительность. Начальство надо постоянно проверять на бдительность, а то расслабится, контроль над нами потеряет, вся работа развалится, а вместе с ней и система, которую Нисио лепил столько лет.

– А ты возвращайся в контору. Заберешь свой баул – и с ним вперед!

Нет, старый лис бдительность не потерял. Из баула своего я секрета не делаю, но и на всеобщее обозрение его не выставляю. А уж о его содержимом, по идее, никому, кроме меня, известно быть не должно. Нисио же, оказывается, в курсе и про баул, и про то, что там у меня кое-что из штатского, две смены белья и прочие причиндалы командировочного, которые мне позволяют в случае таких вот срочных вызовов на периферию не заезжать домой. Баульчик я в своем шкафу держу, который у меня, между прочим, на висячем замке с четырехзначным шифром. Раз Нисио про баул знает, значит, или кто из наших стукнул, или он сам практиковался в подборе кода. Домой его по вечерам к ворчливой старухе не тянет, дети все приблизительно моего возраста, разъехались кто куда, торчит он в конторе до двенадцати, вот, видно, и вскрыл шкафчик мой со скуки.

– А вы еще в офисе?

– Так сам говоришь, еще только полседьмого.

– Ладно, сейчас зайду.

Вылезать из недр вокзала на улицу не хотелось. Здесь, под землей, все в кондиционерах, так что мороженое ешь не для охлаждения, а для удовольствия. А там, в каких-то двух лестничных пролетах, плюс тридцать три, липнущие к телу рубашки и стекающий за шиворот пот. Эти бесконечные подземные улицы – не просто гордость Саппоро, не просто место выкачивания денег из наших карманов. Это то, что спасает местный народец – в зиму от холода и снега, а летом от такой вот жары.

Но подземный центр под вокзалом на западе кончается офисным центром «Асти», от которого до нашего родимого управления полиции Хоккайдо еще три квартала ходьбы поверху. Идти-то всего ничего, но в управление я входил уже взмокшим, сетуя на то, что мудрые архитекторы-планировщики не удосужились дотянуть подземную улицу до нашего шикарного здания, перед подъездом к которому установлен гранитный столб с изящными иероглифами, предупреждающими о том, что здесь находится Управление полиции губернаторства Хоккайдо.

Сначала пришлось подняться на седьмой, в отдел. В темной конторе, покинутой мною и моими коллегами час назад, сидел только Нисио. Светящийся компьютерный дисплей отбрасывал на удивительно моложавое для его шестидесяти девяти лицо разноцветные витражные отблески, превращая начальника в эдакого азиатского Арлекина. Я этой темноты не выношу и потому щелкнул выключателем. Нисио поморщился.

– Ну ты и ходишь!

– В смысле?

– Да ждать тебя три года!

– А куда торопиться?

– Билет купил?

– Нет еще.

– А чего?

– Чего-чего… Место бронировать надо минимум за сутки, а билет без места и перед отходом можно взять.

– Уверен?

– А какие могут сомнения?

– Пятница все-таки…

– Для нашего брата всегда место найдется.

– Ага, в багажном вагоне.

– Нисио-сан, да не ходят багажные вагоны в Немуро! Лет двадцать уж как!

– Не суетись! Сейчас не ходят – потом пойдут!.. Да, а командировку мы тебе задним числом оформим. В понедельник, когда вернешься. Деньги-то у тебя есть?

Я достал бумажник и проверил, на месте ли те сорок тысяч, которые я снял сегодня в обед на выходные.

– Есть.

– Вот и ладно… Смотри, что я в Интернете нашел! – внезапно переключился начальник на другой регистр.

Браузят-то у нас сейчас все кому не лень. Причем, естественно, на халяву на работе – дома дорого. Ну не совсем на халяву – налоги на это идут народные. Но ведь мы же эти самые налоги тоже платим, так что ничего, не обеднеет государство японское – не только же за зарплату на него горбатиться.

Когда два года назад наш отдел «посадили» на Интернет, Нисио оказался вторым из тех, кто смог освоиться в Сети (первым в этом нехитром занятии преуспел, конечно, я – мой друг Ганин подсадил меня на это дело еще лет пять назад). Старик стариком, а Нисио быстренько понял что к чему и теперь часами сидит перед экраном. Стол его стоит у самого окна, лицом ко всем нам, и никто толком не может увидеть, что он там разглядывает – одетых политиков или голых девок. Когда кто-нибудь подходит к нему, он быстренько щелкает мышкой в правый верхний угол экрана, в горизонтальную черточку, и подошедшему приходится довольствоваться примитивным «уиндоузовским» скринсейвером.

Поэтому его приглашение заглянуть через его плечо меня удивило, и я решил не отказываться – второго такого случая может не представиться.

Я подошел к Нисио. Он инстинктивно отпрянул от меня, поморщился и прикрыл нос ладонью, дав мне понять, что надо спуститься в подвал, в спортсектор, и залезть под душ.

– Я сейчас помоюсь, не волнуйтесь, Нисио-сан.

– Да уж, не помешает, а то тебя в пассажирский вагон и правда не пустят… Смотри!

Вместо ожидаемой мною аппетитной красотки-филиппинки в бикини или без него мне открылся нехитрый серо-бело-зеленый дизайн странички новостей русского агентства с «коктейльным» названием «Росбизнесконсалтинг».

Мой друг Ганин, имея, как и все преподаватели иностранного языка, патологические садистские наклонности, заставляет меня повторять по сто-двести раз такие вот невыговариваемые словечки, которых в русском за последние годы появились тучи несметные. У него это называется «отработкой произношения». Для нас же, японцев, имевших глупость когда-то сдуру, по молодости и из максималистских устремлений, выбрать себе в качестве основного иностранного язык Пушкина и Горбачева, это оборачивается интенсификацией потоотделения и ускорением процесса выпадения волос, а также появлением первых симптомов заикания.

Так вот, «Росбизнесконсалтинг» любезно сообщал всем владеющим русским языком о том, что в районе восточного побережья японского острова Хоккайдо объявился какой-то неизвестный плавающий предмет. Русские писали, что предмет этот имеет продолговатую форму и по размерам – метров 150 в длину и 20 в ширину – тянет на всплывшую брюхом кверху подводную лодку. Поскольку, кроме российских вод и земель, ничего поблизости восточного побережья Хоккайдо не наблюдается, понятно, что эта дрына приплыла из России. Правда, это еще не доказано, но всем понятно, что это вопрос времени.

– Видал? – тут же поинтересовался Нисио, хитро улыбаясь.

Это он меня на скорость чтения проверяет. Сам-то он в русском считает себя номером один если не во всей Японии, то, по крайней мере, в северной ее части. От нас он требует того же, поэтому у моего друга Ганина проблем с трудоустройством в ближайшие годы не будет.

– Видал. А наши что пишут?

– «Киодо Цусин» написал, что это может быть их атомная подлодка, на которой что-то стряслось. А «Майнити» говорит, что это цистерна какая-то, только здоровая очень.

– Так мне чем в Немуро заниматься? Цистерной или рыбаком?

– Рыбаком, конечно. Цистерна – это не твое дело, там из другой конторы ребята будут. В случае чего поможешь им, а так лучше в их дела не лезь. Но бдительность тоже не теряй!

Ну да, вот теперь-то понятно. Я посмотрел на дату и время, указанные в заголовке этой новости: 21.07.2000, 18:15. Значит, когда я уже пошел домой, старый лис напоролся на эту новость, проверил наши источники и самостоятельно, без консультаций с начальством, решил, что его человечек на месте событий не помешает. Этой плавающей махиной будут заниматься, конечно, розовощекие молодцы из флотской контрразведки плюс позеленевшие кроты из «безопасности». Нас к таким вещам не подпускают, но человечек от конторы там находиться должен. Тем более повод для законного присутствия в Немуро офицера полиции Хоккайдо имеется – безвестный рыбачок сошел на бережок без бумажки, и заниматься им могут не только местные полиция и иммиграционная служба, но и «товарищи из центра». Загвоздка была только в одном.

– Хорошо, Нисио-сан, я все понял. Только вот тут написано, что эта фигня плавает в семидесяти километрах от берега. Мне что, в море выходить?

– Это она сейчас в семидесяти километрах. А там, глядишь, ее поближе к берегу пригонит, а то и прибьет. Течения, понимаешь, дело тонкое… А в море не выходи, не надо – «соседи» неправильно поймут.

– Ладно. Не буду. Еще что-нибудь есть?

– Да нет. Отдохни там, крабов покушай, пивка попей, выспись, в конце концов.

Старый лис! Отдохни, говорит, только параллельно проследи, чтобы с плавающей дрыной ничего лишнего не произошло, да с рыбачком разберись!

Я оставил Нисио одного, забрал из шкафчика в предбаннике свой баул и спустился на лифте в подвал. Там было непривычно тихо.

В тренажерном зале одиноко качался Ямада из «китайского» отдела. Я не стал отрывать его от «качалки», хотя уже который день все никак не мог с ним переговорить по поводу его тачки. Он хочет от нее избавиться, а платить за отгонку на свалку ему накладно. Я хочу пристроить ее шурину, а то этот трутень все пристает к Дзюнко и просит машину. Так она досталась бы нам бесплатно. Но к Ямаде надо подъезжать осторожно, издалека, а времени у меня сейчас на это не было.

Я прошел через «тренажерку» и абсолютно пустой зал дзюдо в душевую, не спеша вымылся, переоделся в цивильные джинсы и майку и поднялся опять на седьмой, чтобы оставить в шкафу форму.

Из-за стеллажа, отделявшего нашу комнату от предбанника, доносился старательный шепот Нисио:

– Рос-бизнес-кон-сал-тинг… Рос-бизнес-кон-сал-тинг… Рос-бизнес-кон-сал-тинг…

Когда я вернулся на вокзал, честно отработавший трудовую неделю народ уже схлынул, и я решил, что лучше поужинать перед дорогой здесь, чем покупать себе бэнто – на такой жаре все эти поджаренные еще перед обедом кусочки курицы, лосося, омлета и зеленого перца доверия к вечеру уже не вызывают. Но сначала надо было взять билет.

До Немуро, как известно, на электричке не доедешь, поэтому в автомате билет купить нельзя. В кассе девица с приклеенной улыбкой прокисшим голосом сразу же сообщила мне, что в вагонах для курящих мест нет. На мое удивленное «а с чего вы взяли, что я курю?» она отреагировать не соизволила, а сказала, что, если я действительно хочу сегодня уехать, я должен немедленно взять билет без места в «некурящий» вагон, потому что он – билет – остался только один.

Нисио был прав, говоря о пятнице. В будни в это Немуро езжай не хочу, а в пятницу с билетами возникают напряги. Последний раз я там был два года назад зимой – тогда билетов было завались. Кому охота ехать туда, где температура градусов на десять ниже, чем в Саппоро, а ветра такие, что ходить пешком по улицам нет не только желания, но и возможности?

– Ну давайте мне в «некурящий».

– Обратно когда?

– В воскресенье, тоже ночным.

– Двенадцать пятьсот.

Я отсчитал 12 500 йен, неискренне пожелал девице всего самого доброго и отправился в ресторан.

Вокзал в Саппоро за последние годы ощутимо преобразился. Прокуренных сумеречных шалманов-«стояков», где можно было всего за какие-нибудь тысячу-полторы прилично набраться, не осталось, рестораны и кафе стали светлыми, нарядными и по-токийски дорогими. Многих это коробит – людям недостает тесноты, примитивизма и аскетизма. Мне же испытывать ребродробительное чувство локтя в такую жарищу, особенно после животворного душа, как-то не хотелось.

Я зашел в просторный европейский ресторан, заказал кружку пива и спагетти с морским гребешком и копченым лососем под кремовым соусом и достал ненавистный мобильник. Предстоял неприятный разговор с Дзюнко, с которым я тянул до последнего. В пятницу меня до десяти дома не бывает, поэтому у меня было еще пятнадцать минут в запасе. Но тут тяни не тяни, а разборки не избежать, так что чем раньше, тем лучше. Правда, это самое «раньше» могло бы быть и три часа назад, но заниматься после трудовой недели самобичеванием и самоуничижением не в моих правилах. Я и в другие дни себя этим не особо утруждаю, а тем более сегодня, когда расплывчатые планы субботне-воскресного времяпрепровождения вдруг приняли строгие конкретные формы. Впрочем, чему быть – того не избежать, как любит шутить мой друг Ганин.

– Привет!

– Привет! Ты где?

– На вокзале.

– На каком вокзале?

– На центральном.

– Что ты там делаешь?

– Сейчас буду ужинать.

– Так… Ребята, что ли, затащили?

– Да нет, один я. Тут такие дела, такие дела!..

– Какие дела? Ты домой собираешься?

– Нет.

– Как это «нет»?! Ты что, обалдел?!

– Меня Нисио в Немуро послал.

– Зачем это?

– Зачем-зачем… Командировка!

– И кроме тебя, конечно, поехать некому?

– Дзюнко, ну чего вот ты опять начинаешь, а?

– А как же Кадзуки?

– Он уже приехал?

– Да. Дать тебе его?

– Не-не! Не надо! Ты что?!

– И когда ты домой собираешься?

– В понедельник. С вокзала сразу на работу, а вечером – домой.

– Что это за командировка такая – на субботу с воскресеньем?

– Да как всегда. Арестовали какого-то «совка» без разрешения на высадку. Мне разбираться.

– Ну да, кому же еще… У них там, в Немуро, что, моровая язва? Повымерли все? Или они всем управлением в Абасири поехали на льды смотреть? Они сами с ним разобраться не могут?

– Не могут, значит. И потом, какие льды в Абасири в июле месяце? Кончай! Я тебе завтра оттуда позвоню. Пока!

– Пока…

Вот так всегда. Двадцать три года работаю в управлении, и каждая командировка сопровождается претензиями и фырчанием, к которым я все никак не могу привыкнуть. Так же, как Дзюнко – к моим внезапным отъездам.

Долговязый сутулый парень-официант принес запотевшую кружку ледяного пива, которое оказалось как нельзя кстати. Я не люблю путешествовать трезвым – это такое испытание для нервной системы… Летишь в какой-нибудь Амстердам или Москву, десять часов над тундрой и тайгой. На трезвую голову – тоска ужасная, с ума можно сойти, не поспишь толком, не отдохнешь и не почитаешь. А примешь стаканчик красного или баночку пивка – «светлеет ум, твердеют намерения», как учит мой начитанный друг Ганин, пропитанный классикой русской литературы и мирового кинематографа. Что же до транспорта, то «в эти странные дни» поезд от самолета отличается мало – те же кресла, скорость практически та же, и те же вытягивающие последние жилы маета и безысходность.

Пиво быстро сделало свое дело (я отобедал сегодня только двумя пустыми онигири, и было это восемь часов назад) – напряжение стало постепенно спадать, мысли – упорядочиваться и выстраиваться в иерархической последовательности, и перспективы предстоящего перемещения в пространстве стали преображаться из расплывчато-серых в строго-радужные.

Спагетти все еще предусмотрительно не несли, а пиво кончилось, и я, восхищаясь хитроумным менеджментом заведения, заказал себе вторую кружку.

Тут опять заверещал мобильник.

– Да!

– Такуя? Это Кадзуки!

Этого только не хватало! Мало того что приперся фактически без приглашения, так еще и звонит в такой ответственный момент – после первой кружки и перед первой тарелкой!

– Ну?

– Как оно?

– Ничего. А твое?

– Лучше всех. Ты что, домой сегодня не придешь?

– И завтра тоже.

– Да, Дзюнко сказала… Слушай, Такуя, я все насчет тачки. Ты не переговорил там с кем хотел?

– А ты без тачки прямо умираешь, да?

– Ну чего ты опять? Сами же с сестрой завели эту бодягу!

– Никакой бодяги нет. Когда поговорю с кем надо, тогда тебе сообщу. И нечего меня дергать!

– Я не дергаю. Извини. Ну пока!

– Пока!

И когда этот придурок начнет жить по-человечески? Сколько еще терпеть его выкрутасы? Тридцать пять лет – а ни работы, ни дома, ни семьи, кошмар какой-то…

– Пожалуйста, вот ваши спагетти. Кушайте, наслаждайтесь, – вымученным тоном промямлил похожий на склоняющуюся к дубу рябину парень-официант.

Он поставил передо мной, то бишь перед дубом, блюдо с желто-розовой горой, над которой поднимался ароматный парок, и засунул счет в пластиковый стаканчик справа от меня.

Только я взялся за вилку с ложкой, как опять завопил телефон.

– Извини, Такуя, это опять я.

– Чего тебе?

– Я забыл спросить: у этого твоего парня тачка дизельная или бензиновая?

– Я почем знаю?

– А ты не спросишь?

– Ага, сейчас я все брошу и буду ему звонить – дизелем интересоваться.

– А-а-а… Ну извини. Просто солярка дешевле бензина…

– Я в курсе! Чего ты пристал?

– Ну извини, извини…

Мой друг Ганин как-то пытался научить меня одной русской поговорке. Что-то там было про палец и руку, кто-то там их почему-то кусал (или откусывал?), и это все походило на ситуацию с братцем Дзюнко. Эти русские поговорки и пословицы фиг запомнишь. Минут пять они у тебя в голове сидят, а потом куда-то деваются. Как же там про палец-то?..

Если вы думаете, что я успел прожевать первую порцию спагетти, которую я после получасовых усилий отправил в рот при помощи вилки, ложки и пальцев, то вы ошибаетесь. Мобильник в очередной раз потребовал моего внимания и участия.

– Да!

– Извини, Такуя, это снова я.

– Ты мне поесть дашь или нет? У меня поезд через час!

– Извини, извини! Я на секундочку! Ты, когда будешь с этим своим парнем про тачку разговаривать, спроси: у него четыре ведущих или только передние?

– А что, если только передние, брать не будешь, что ли?

– Ну, ты же знаешь, как на Хоккайдо зимой ездить? Полноприводная-то получше будет.

– Отстань, а! Какая будет, такая и будет!

Как там мой друг Ганин говорит? Что-то про лошадь с зубами… Черт, не упомнишь этих его прибауток!

– Ну ладно, извини! Спроси, если сможешь. Хорошо?

– Пока, Кадзу!

Так! Поесть мне, видно, не удастся. Две минуты я колебался между полярными интересами – служебного долга и собственного комфорта. С Нисио я все обговорил, он звонить больше не должен. Дзюнко на меня рассердилась и тоже сама до понедельника не позвонит – через год у нас серебряная свадьба, и повадкам ее меня обучать не надо. По разговорам с ее «брательником» я сейчас месячную норму выполнил, а отцу в Токио позвоню завтра – он наверняка сейчас со своими приятелями-сэнсэями торчит в каком-нибудь кабаке. Так что железная логика ускорила процесс принятия решения: стремление к личному покою одолело тусклые воспоминания двадцатилетней давности о присяге на верность отчизне, и я не без удовольствия нажал на телефоне на кнопочку «off» под картиночкой, изображающей громкоговоритель, перечеркнутый крест-накрест двумя соломинками.

Спагетти оказались неплохими. Нежные медальончики гребешков и маслянистые ломтики подкопченного лосося придали им достойный вкус, и, уничтожая мокрой салфеткой остатки нежного крема в окрестностях рта, я вдруг подумал о том, что для того, чтобы отведать знатных морепродуктов, вовсе не обязательно переться за пятьсот километров в какую-то дыру. Хорошее место этот ресторан, я здесь в первый раз, надо взять на заметку. А то в спокойные дни, когда есть часок для обеда не в конторе, а на стороне, приходится долго слоняться в окрестностях вокзала, чтобы найти что-нибудь новенькое и не очень тошнотворное.

Без третьей кружки пива было не обойтись, так что у входа в пассажирскую зону мне пришлось притормозить, чтобы элегантно вписаться в узкий турникет, рассчитанный исключительно на топ-моделей, дистрофиков и студентов государственных университетов. Запихивать билет в щель также пришлось в поэтике замедленной киносъемки, и я подумал, что был прав, отказавшись от идеи заказать на посошок кувшинчик саке. По пути к платформе пришлось завернуть «позвонить мамочке» – моим почкам все в отделе завидуют. Так что, когда я поднялся наверх, на платформе не было никакой очереди. А это означало, что все жаждущие уехать на самый восток Хоккайдо уже сели в поданный минут пять назад поезд и что я прозевал место у окна, а может, и сидячее место вообще. Стоять же четыре с половиной часа до Кусиро было унизительно, и делать этого я не собирался.

«Некурящих» вагонов в этом поезде было три. В первых двух мест, разумеется, не осталось, а в последнем затылок не торчал только из одного кресла. Я подивился честности девицы из кассы и поспешил к «сияющей пустоте», опасаясь, как бы навстречу мне из противоположного тамбура не двинулся другой страждущий посетить самую восточную оконечность нашего огромного и, между нами, довольно бестолкового острова.

По дороге к свободному месту я автоматически начал думать о том, почему именно это место не занято. Обычно дело бывает в соседе, то есть в том пассажире, который пристроился у окна. «Либо пьяный, либо иностранец», – подумал я и в этот момент достиг желанного кресла. Ага, ну так и есть – инострашка-гайдзин! Причем не просто иностранец. Я даже присвистнул от неожиданности – у окна притулился мой друг Ганин.

За десять лет нашего знакомства я уже привык к таким вот неожиданным встречам. Саппоро – город немаленький, и приятели здесь так просто друг на друга на улице или в метро не натыкаются. С Ганиным же как-то с самого начала знакомства мы стали сталкиваться в самых неожиданных местах. Бывает, в воскресенье сидишь у него, пьешь пиво, кушаешь гуляш – коронное блюдо его Саши, – расстаешься за полночь, а на следующее утро неожиданно встречаешь его где-нибудь в центре на Одори или в Сусукино.

Поначалу меня это беспокоило, и, разумеется, не только меня. Из России в начале девяностых к нам много русских хлынуло, причем самых разных. Ганина, само собой, и по нашей линии, и по линии «безопасности» проверяли долго, но ничего такого за ним не нашли и разрешили мне не беспокоиться. Потом, когда через два года его взяли на полную ставку в полицейскую академию преподавать русский язык, проверили во второй раз. Даже в Москву в его родимую человечка посылали, но тоже все закончилось тихо и гладко.

Встречи такие вот внезапные продолжались, поэтому сейчас, когда я увидел Ганина в своем поезде, удивление схлынуло через секунду. Мы не виделись месяца два. В последний раз он приезжал в управление подписывать свидетельские протоколы по зимнему «делу писателей», как он сам окрестил убийство их нынешнего классика Воронкова, которое, кстати, он помог мне довольно оперативно раскрутить.

Теперь же мой друг Ганин сидел в кресле с включенным «Гейтвеем» на откидном столике перед собой, и по его виду было понятно, что проблемы окружающей его в данный момент среды беспокоят его мало. Я забросил баул на полку и плюхнулся к нему под бок.

– Привет!

Он вздрогнул от неожиданности – попробуй услышь русское приветствие в двенадцатом часу ночи в поезде Саппоро – Немуро, да еще практически без акцента, если принимать за чистую монету ганинские комплименты моему произношению.

– Э? Здорово! Ты чего это здесь?

– А ты?

– Как будто не знаешь!

Интересно, что такое я должен знать? Был бы он журналистом, я бы подумал, что он едет писать про эту дурацкую железную трубу, которая приплыла к нам с его исторической родины. Но он не журналист, а всего-навсего преподаватель. Если же он только прикидывается сэнсэем, то за что тогда наша «безопасность» получает зарплату? Про это думать не хотелось.

– Как будто не знаю.

– Интересно! Сами бумаги пишете и не знаете, что пишете.

– Какие бумаги?