Czytaj książkę: «Ведьмин холм»

Глава I

Неосвященная земля

Контора "Ведьмин холм" была такой же новой, как и дома королевы Анны, которые она сдавала внаем, и почти такой же достойной своего названия. Это был просто деревянный ящик с грубо отлитым шпоном и дверью из гофрированного железа. Внутри три стены были покрыты лаком, но та, что стояла напротив моего прилавка, состояла из зеркального стекла, стоившего сколько, сколько вся остальная конструкция. Отсюда открывался прекрасный вид на улицу, от железнодорожного переезда у станции до второго фонарного столба за поворотом.

Обрамленная и застекленная в большом окне, эта картина не была рассчитана на то, чтобы вдохновить очень молодого человека; и все же мало что могло отвлечь задумчивый взгляд от ее сырых травянистых участков и грубых красных кирпичей и черепицы; главные обязанности заключались в том, чтобы показывать все еще пустые дома, выслушивать жалобы постоянных жильцов и следить за художниками и разносчиками бумаг так, чтобы "быть на месте, если кто-нибудь позовет". Пожилой или слабый человек счел бы это приятной легкой работой, но для неуклюжего юноши, только что окончившего самую ветреную школу в Великобритании, где ходят во фланелевых брюках и работают только в сырую или темную погоду, пост казался смертью при жизни. Единственным моим утешением было наблюдать, как жильцы каждое утро спешат к одному и тому же поезду, в одних и тех же шелковых шляпах и черных брюках, и каждый вечер ползут домой с одной и той же вечерней газетой. Во всяком случае, я весь день наслаждался сравнительно чистым воздухом. Я не был женат и поселился в претенциозном здании Джерри-билдинга, где не могло произойти ничего интересного и не могло быть сделано ничего стоящего. Таково было первое впечатление о поместье “Ведьмин холм”; это было дряхлое место с унылой респектабельностью и черными пальто каждый день всю неделю. И тут из другого мира появился юный Уво Делавойе, в белых брюках и шлеме для тропиков. И жизнь началась снова.

– Вы новый клерк в Поместье? – Спросил он, и я приготовился к обычной жалобе. Я ответил, что да, и он представился в ответ, а также назвал свой номер в Малкастер-парке, который был почти продолжением дороги Ведьминого холма.

– У нас на лужайке большая дыра, – пожаловался он, – а я только что разметил площадку. Мне бы очень хотелось, чтобы вы пришли и взглянули на нее.

За каждым домом Поместья было место для большого теннисного корта. Это была одна из наших разрекламированных достопримечательностей. Но не наше дело было содержать территорию в порядке, и мне не терпелось сказать об этом.

– Все еще новое, – осмелился предположить я, – сначала наверняка будут дыры, и я боюсь, что ничего не остается, как только заполнить их.

– Заполнить их! – Воскликнул молодой человек, приходя в возбуждение. – Вы не знаете, что это за дыра, чтобы ее засыпать, потребуется тонна земли.

– Вы шутите, мистер Делавойе.

– Ну, на это уйдет пара тачек. Это необычное углубление в земле, и самое смешное, что оно появилось почти в тот момент, когда я повернулся к нему спиной. Вчера вечером я закончил разметку двора, а сегодня утром в середине одной из моих боковых линий появилась огромная дыра! Если бы вы наполнили ее водой, то воды было бы по щиколотку.

– Разве трава не повреждена по краям?

– Ни капельки; это работа не одного года.

– А как выглядит эта дыра по форме?

Делавойе встретился со мной взглядом.

– Ну, я могу только сказать, что видел нечто подобное на деревенском кладбище, и нигде больше, – сказал он. – Как будто церковный двор начинает зевать! – вдруг добавил он и постарался, чтобы его настроение улучшилось.

Я вытащил часы. – Я приду в час, когда закончу, во всяком случае, если вы подождете.

– Конечно! – Воскликнул он от души. – Я подожду здесь, если вы не возражаете, мистер Гиллон. Я только что проводил мать и сестру в город, так что меня вполне все устраивает. Я не хочу, чтобы они знали, что это что-то ужасное. Можно нам здесь покурить? Тогда я закурю.

И он взгромоздился на мой прилавок, освещая все помещение своим белым костюмом и оживленным видом, потому что он был очень приятным парнем с того момента, как, казалось, нашел меня. Не намного старше меня, он не обладал моим грубым здоровьем и силой, но был измучен и пожелтел от какой-то тропической болезни (как я правильно догадался), которая почти не оставила от его внешней молодости ничего, кроме живых глаз и языка. И все же я охотно добавил бы их к моим собственным животным достоинствам. Трудно восстановить первое впечатление, но мне кажется, я с самого начала почувствовал, что эти мерцающие, запавшие глаза смотрят на меня и на все вокруг своим собственным светом.

– Не очень интересное место? – Воскликнул молодой Делавойе, удивленный моим случайным замечанием. – Да ведь это одно из самых интересных мест в Англии! Ни один из этих прекрасных старых, покрытых коркой деревенских домов и вполовину не привлекает меня так, как те, что совсем рядом с Лондоном. Подумайте о разнообразной жизни, которую они видели, о деньгах и крови в изобилии, о пудре и пластырях, об оргиях, начатых в городе и закончившихся здесь, о разбойниках, поджидающих всех на Тернхэм-Грин! Вы, конечно, знаете о гнусном лорде Малкастере, который владел этим местом в старые добрые времена? Он совершил столько преступлений, что теперь мне просто интересно, не имеем ли мы дело с еще одним.

Я помню, что мне было жаль, что он так говорит, хотя это доказывало тот тип ума, который скорее примирил меня с моим собственным. Я никогда не делал поспешных выводов и сказал это с большей откровенностью, чем того требовали обстоятельства. Однако это заявление было воспринято с такой искренностью, что я не мог не признать, что до последних дней даже не слышал имени Малкастера, в то время как Делавойе, казалось, знал все об этой семье. После этого он сказал мне, что действительно связан с ними, хотя и не очень тесно с нынешним пэром. Это не имело никакого отношения к его жизни в Поместье, которое перешло из рук в руки еще до того, как оно было разрушено. Но я изменил свое замечание о родовых акрах, и сделал еще хуже.

– Я не думал о том месте, – объяснил я, – каким оно было до того, как его наполовину застроили. Я думал только об этой половине и ее обитателях, то есть о людях, которые ходят туда-сюда в цилиндрах и сюртуках!

И я остановился, цепляясь обоими глазами за прохладный наряд моего спутника.

– Но именно это я и имел в виду, – рассмеялся он. – Эти городские парни – абсолютная соль исторической земли, как эта; они отбрасывают человека назад в старые добрые времена чистой силой контраста. Я никогда не вижу их в офисном костюме, не думая об этом старом негодяе в парике и оборках, с рапирой вместо зонта; он бы упал на нее, как Брут, если бы увидел, что его земля оштукатурена дешевым красным кирпичом и раствором и кишит биржевыми муравьями!

– У вас богатое воображение, – усмехнулся я. Я чуть было не сказал ему, что он также умеет хорошо болтать.

– Должно же и у вас что-то быть, – мрачно возразил он, – если вы в моем возрасте торчите за стойкой. Кроме того, это не только воображение, и вам не нужно возвращаться на сто лет назад для вашего романа. В настоящее время в этом Поместье есть какая-то тайна, она находится в почве. Эти бизнесмены не все такие тупые псы, какими кажутся. К нам идет человек, но он может подождать. Первая загадка, которую нужно разгадать, – это та, что ждет у нас на заднем дворе.

Мне нравилась его манера говорить. Это заставляло забыть его желтое лицо и сломанную карьеру, о которой говорили его взгляды и намеки, или заставляло вспоминать о них и думать о нем еще больше. Он был интересен сам по себе, и у Ведьминого Холма было больше интересного, когда мы вышли вместе в час.

Это был разгар июня. Лысые красные дома, слишком юные, чтобы показать побеги ползучих растений или мягкий мох от порога до камина, сияли, как клоунские носы под безжалостным солнцем. Тень каких-то величественных вязов на клочке старой дороги между двумя новыми участками Поместья резко взывала к моему пробужденному чувству контраста. Все это, конечно, было мне знакомо, но до сих пор я ходил по земле, не видя ничего вокруг, в унылом настроении. Теперь я поймал себя на том, что размышляю о том, что видели вязы в свое время и что, возможно, не происходит в красных домах даже сейчас.

– Надеюсь, вы знаете, как называется наша дорога, – сказал Делавойе, когда мы свернули на нее. – Как видите, это Малкастер-парк, а не Малкастер-парк-роуд, как было, когда мы приехали сюда весной. Наши соседи дружно восстали против излишнего односложия, и оно было закрашено навсегда.

Несмотря на эту предосторожность, Малкастер-парк все еще подозрительно напоминал дорогу. Она была очень длинной и прямой, и желанной иллюзии не способствовали громкие имена, начертанные на некоторых маленьких деревянных воротах. Так появился Лонглит, который только что сдали за 70 фунтов на три года, и Чатсуорт с карточкой Си-пи в окне гостиной. Участок № 7, дом Делавойе, находился в дальнем конце с левой стороны, которая имела преимущество в виде полоски нетронутого леса сразу за садами, а как раз за лесом виднелся Дом на Ведьмином холме, место незапамятных эксцессов, если верить этому потомку земли.

– Но теперь он в совсем других руках, – заметил он, когда мы добрались до места назначения. – Сэр Кристофер Стейнсби – это, по-видимому, все, чем не был мой подлый родственник. Говорят, он настоящий святой. Зимой мы видим его святой храм из наших задних окон.

Его не было видно сквозь гигантскую живую изгородь из конских каштанов, теперь тяжело нависавшую над расколотой оградой в конце сада. Я вышел из столовой с новым чувством интереса к этим Делавойе. Их мебель была одновременно слишком массивной и слишком хорошей для дома. Это был какой – то старый дом совсем другого типа. Большие картины маслом и мраморные статуэтки были приобретены не для того, чтобы получать дневной свет через окна, верхние створки которых были заполнены дешевыми витражами. Тигровая шкура с головой людоеда, о которую я споткнулся, не всегда стояла на пути к чугунной каминной полке. На мгновение мне стало жаль, что миссис и мисс Делавойе нет дома, но я не так огорчился, когда увидел дыру в лужайке за домом.

У нее были уродливые очертания и вид, напомнившие молодому Делавойе кладбище. Я был вынужден признать, что она похожа на какую-то просевшую могилу, и белая линия, разделяющая ее пополам, была не единственным свидетельством того, что оседание произошло недавно; трава была недавно скошена и такая же коротка внутри ямы, как и повсюду. – Ни одна машина не смогла бы проделать такую работу с такой поверхностью, – сказал сын дома с блеском в глазах, но понизив голос, что заставило меня задуматься, желает ли он худшего или боится.

– Что вы хотите, чтобы мы сделали, мистер Делавойе? – Спросил я как лицо официальное.

– Я хочу, чтобы это выкопали, если это можно сделать сейчас, пока моя мать в отъезде.

Все это было очень хорошо, но у меня были ограниченные полномочия. В мои инструкции входило немедленно позаботиться о мелких нуждах арендаторов, но все важные дела передавать нашему мистеру Мушкетту, который жил в Поместье, но проводил дни в лондонской конторе. Это казалось мне таким делом, и как бы мне ни не нравилось мое место, я не мог позволить себе рисковать им, поступая неправильно. Я изложил все это, как мог, своему новому другу, но не без раздражения его порывистого духа.

– Тогда я сделаю это сам! – Сказал он и принес со двора садовые принадлежности, которые показались мне еще одним пережитком более просторных дней. В его отсутствие я пришел к тому же выводу относительно пары голландских садовых стульев с высокими спинками и зонтичной палатки; и последние узы упавшего состояния заставили меня еще больше пожалеть, что я бросил его. Он не был сильным; неудивительно, что он был раздражительным. Он бросился к своей задаче со слабой яростью; это было больше, чем я мог вынести. Не успел он копнуть несколько раз, как остановился, чтобы вытереть лоб, и я схватил лопату.

– Если кто-то из нас и будет выполнять эту работу, – воскликнул я, – то не тот, кто к ней непригоден. Вы можете взять на себя ответственность, если хотите, но это все, что вы делаете до двух часов!

С этого момента я и должен был бы начать нашу настоящую дружбу. С его стороны было какое-то мальчишеское бахвальство, а с моей – суровая демонстрация, которую он, в конце концов, одобрил, когда я пообещал остаться на обед. Пот уже струился по моему лицу, но лодыжки были покрыты густой коричневой плесенью. За несколько дней до этого была гроза, сопровождавшаяся тропическим дождем, от которого земля под ногами стала такой влажной, что мышцы не так напрягались, как кожа. И я действительно был очень рад упражнению, после физического застоя офисной жизни.

Не то чтобы Делавойе оставил все мне; он передвинул голландские стулья и зонтичную палатку так, чтобы заслонять мои действия как с заднего двора позади нас, так и из окон соседнего дома. Затем он навис надо мной с протестами и извинениями, пока благородное вдохновение не заставило его спросить, люблю ли я пиво. Я стоял прямо в своей яме, и мой рот, должно быть, так же заметно увлажнился, как и все остальное мое лицо. Похоже, ему самому не разрешалось к нему прикасаться, но он приносил его в кувшине из "Малкастер Армс" и наливал женам джентльменов, которые ездили в город!

Я не мог отговорить его от этой части дела, как он не мог удержать меня от моей; может быть, я не очень старался, но я удвоил свои усилия, когда он ушел, зарывая лопату с энтузиазмом золотоискателя, работающего на богатом участке, и все же с некоторой осторожностью, скрывая каждое движение за прикрытием из стульев. И не прошло и минуты, как я ударился о твердую древесину на глубине трех или четырех футов. Гнилое дерево тоже было раздавлено первым ударом лопаты, и при этом я должен сказать, что пот остыл на моей коже. Но я встал, и меня немного утешило веселое голубое небо и бутылочно-зеленые конские каштаны, и французское окно, через которое исчез Делавойе.

Его дикая идея казалась мне нездоровым плодом болезненного воображения, но теперь я готов был признать ее отвратительным фактом. Я опустился на корточки и нащупал руками форму, чтобы узнать худшее с наименьшей задержкой. Лопату я оставил торчать в гнилом дереве, и теперь я неохотно провел пальцами по ее холодному железу в теплые от земли щепки. Они были на самом краю шахты, в которую я погружался, но я обнаружил еще больше осколков на том же уровне на противоположной стороне. Это было не мое творение; и они не были частью какого-то гроба, а скорее частью какого-то погребенного пола или сцены. Мое сердце затанцевало, когда я снова схватился за лопату. Я быстро выкопал еще один фут; это привело меня к отделившимся кускам гнилого дерева такой же толщины, как и зазубренные края наверху; очевидно, какой-то настил провалился, но на что? Снова лопата ударила по дереву, но на этот раз по добротному. Вскоре был вынут последний фут земли, и открылся продолговатый люк с ржавым засовом на одном конце.

Я дернул за засов, не задумываясь, но люк не поддавался. Затем я вылез из ямы за киркой, которую Делавойе принес вместе с лопатой, и одним концом кирки через кольцо мне удалось сделать небольшой рычаг. Было труднее вставить лопату туда, где начинались старые бревна, все еще держа их врозь, но когда это было сделано, я мог соединить оба орудия вместе. В люке не было замочной скважины, только изъеденное временем кольцо и пара петель, похожих на тюремные прутья, и все же, как крепко держались эти старые болты и вековое дерево! Только воткнув кирку в щель, проделанную лопатой, и ловя каждую по очереди и обе сразу, я, в конце концов, достиг своей цели. Я услышал, как засов звякнул о твердую землю внизу, и в следующее мгновение увидел его лежащим на дне круглой кирпичной ямы.

Все это заняло, должно быть, гораздо меньше времени, чем потребовалось для описания, потому что Делавойе не вернулся, чтобы заглянуть вместе со мной в колодец, который никогда не предназначался для воды. Он не имел ни ширины, ни глубины обычных колодцев; с одной стороны стояла старая лестница, а с другой – высокое солнце светило прямо в устье ощутимого туннеля. Он шел в направлении конских каштанов, и в следующий миг я уже был в нем. Воздух был невыносимо спертым и в то же время грязным; спичка горела достаточно хорошо, чтобы показать подковообразный проход, по которому человек среднего роста мог бы идти прямо. Он был заложен кирпичом, как колодец, и забрызган каким-то отвратительным наростом, который превратился в липкую мазню, прежде чем я осознал размеры прохода. Я чиркнул второй спичкой о брюки, и она, как по волшебству, погасла, когда Делавойе в сильном волнении окликнул меня с лужайки наверху.

Он был менее взволнован, чем я ожидал, услышав о моей находке, и присоединился ко мне только на минуту перед обедом, который он настоял на том, чтобы мы все еще съели, чтобы держать слуг в неведении. Но он не сводил блестящих глаз с голландских стульев через открытое окно и был полон планов и объяснений. Конечно, мы должны исследовать проход, но вначале мы дадим возможность спертому воздуху улетучиться. Он говорил о каком-то турецком летнем домике или павильоне, упоминаемом в неких анналах Ведьминого холма, которые он для развлечения пролистал в местной бесплатной библиотеке. В книге, которую он обнаружил, такого сооружения не было; возможно, это и было его место, а провалившийся пол мог быть фальшивым подвалом, специально предназначенным для того, чтобы скрыть люк, или же он был построен над ним каким-нибудь недостойным преемником великого веселого лорда.

– Он был как раз из тех старых охотников, которые сами выбираются из дома, Гиллон! Он мог захотеть этого в любой момент; он, должно быть, был готов к худшим ночам в своей жизни, потому что я могу сказать вам, что они повесили бы его, в конце концов, если бы он не был слишком быстр для них со своим собственным пистолетом. Вы не знали, что он такой плохой? Это не то, чем может похвастаться семья, и я не думаю, что ваши люди из Поместья будут рассматривать это как аттракцион. Но я кое-что читал об этом умном старичке, и мне кажется, что мы наткнулись на место самых ярких его моментов!

– Мне бы хотелось исследовать этот туннель.

– Так и будет.

– Но когда?

Мы проглотили наш обед, и я осушил кувшин, который мой необычный хозяин нес всю дорогу, но я уже опаздывал на самую неудачную встречу с потенциальными арендаторами, и это был последний взгляд, который я мог бросить на свою не столь неблагородную работу. Это была действительно хорошая яма для новичка, и могильщик не мог бы нагромоздить землю гораздо плотнее. Трудно было оставить следующий этап приключения даже такому славному парню, как молодой Делавойе.

– Когда? – Повторил он с удивленным видом. – Ну, конечно, сегодня вечером; вы же не думаете, что я собираюсь исследовать его без вас?

Я уже обещал не говорить об этом мистеру Мушкетту, когда он заглянет ко мне в контору по дороге со станции, но это было единственное наше соглашение.

– Мне показалось, вы сказали, что не хотите, чтобы миссис Делавойе видела вход в яму?

Это было его собственное выражение, но оно заставило его улыбнуться, хотя и не заставило меня.

– Я, конечно, не хочу, чтобы моя мать или сестра видели один конец, пока мы не увидим другой, – сказал он. – Они могут сказать об этом слишком много. Я должен как-нибудь прикрыть это место, пока они не вернулись, но я скажу им, что вы придете сегодня вечером, и когда они поднимутся наверх, мы, естественно, выйдем сюда, чтобы выкурить последнюю трубку.

– Вооруженные фонарем?

– Нет, полный карман свечей. И не одевайтесь, Гиллон, потому что я не одеваюсь, даже когда не собираюсь в недра земного шара.

После этого я побежал на встречу, но потенциальные арендаторы нарушили свои обещания и заставили меня ждать весь этот огненный день. Я могу закрыть глаза и пройти через все это снова, и увидеть каждый дюйм моей липкой маленькой тюрьмы возле станции. В жару ее обильная лакировка приобрела клейкое качество, столь же губительное для мух, как птичья известь, и там они застревали насмерть, чтобы расплатиться со мной. Не было необходимости прикреплять к стенам какие-либо надписи, их просто клали на лак, и в то утро, когда молодой Делавоей в белом прислонился к стене, ему пришлось отлепиться, как от штукатурки. В то утро! Казалось, это было несколько дней назад, но не потому, что я еще не встречался с каким-то великим приключением, а потому, что вся атмосфера этого места была изменена открытием родственной души. Не то чтобы мы были от природы близки по темпераменту, вкусам или чему-то еще, но наша общая молодость и потребность в каждом спутнике, приближающемся к его собственному типу. Мы смотрели на вещи под другим углом, и когда он улыбался, я часто задавался вопросом, почему. Мы могли бы встретиться в городе или в колледже и никогда больше не искать друг друга, но отдельные невзгоды загнали нас обоих в одну и ту же скучную гавань: одного – из Египетской гражданской жизни, едва не погубившей его, другого – из лучшей школы Шотландии в Земельное агентство. Мы должны были извлечь друг из друга максимум пользы, и я, со своей стороны, с нетерпением ждал возобновления нашего знакомства даже больше, чем продолжения нашего прерванного приключения.

Но я ни в коем случае не стремился познакомиться с женщинами моего нового друга; не будучи дамским угодником, я был склонен скорее возмущаться существованием этих добрых дам, отчасти из-за того, что он сказал о них в связи с нашим предстоящим предприятием. Был уже довольно поздний вечер, когда я вышел из одного из номинально пустых домов, где поселился у еще более скромного слуги Поместья, и спустился в дом № 7 с некоторой надеждой, что его хозяйка, во всяком случае, уже удалилась. Почти к своему ужасу я узнал, что все трое находятся в саду за домом, куда меня снова провели через маленькую столовую с массивной мебелью.

Миссис Делавойе была хрупкой женщиной с добрыми, но нервными манерами; дочь успокоила меня, но я едва мог разглядеть их обоих в тусклом свете из французского окна, за которым они сидели. Однако мне больше хотелось увидеть "устье ямы", и в мягком звездном свете бархатной ночи я разглядел два голландских стула, лежащих лицом вниз над шахтой.

– Это так утомительно со стороны моего брата, – сказала мисс Делавойе, проследив за моим взглядом с обескураживающей быстротой. – Как раз когда нам нужны наши садовые стулья, он их лакирует, и они лежат непригодные!

Мне никогда не было трудно выглядеть невозмутимым, но в данный момент я избегал взгляда. Она достаточно сильно старалась услышать его дерзкую защиту.

– Ты все лето твердила мне о них, Эми, и я почувствовал, что наконец-то наступила настоящая жара.

– Не понимаю, Уво, зачем ты их туда положил, – заметила мать. – Они не высохнут лучше от росы, мой дорогой мальчик.

– Во всяком случае, они не превратят траву в безнадежное месиво! – возразил он. – Но зачем лакировать наши грязные стулья на публике, мистер Гиллон с большим удовольствием послушал бы соловьев, я уверена.

Были ли у них соловьи? Я никогда в жизни такого не слышал. Я был вынужден что-то сказать, и это оказалось правдой; это привело к небольшому разговору о Шотландии, во время которого Уво принял позу Джонсона, как будто он знал меня так же давно, как я чувствовал, что знаю его, а затем молился о тишине для соловья, как если бы пригородный сад был банкетным залом. Во всяком случае, это был концертный зал, и никогда не было более сладостного соло, чем невидимый певец, льющийся из черного и неровного леса между мерцающей лужайкой и звездным небом. Теперь я вижу эту картину: сидящие дамы смутно вырисовываются на фоне французских окон, а две наши сигареты разгораются и гаснут, как вращающиеся огни, видимые за много миль. Я слышу глубокую магию этих небесных нот, как я слышал их не одно лето из этого дикого леса в нескольких ярдах от наших сырых красных кирпичей и раствора. Может быть, в качестве прелюдии к тому, что должно было последовать, я помню все так ясно, вплоть до куплета, который Уво не мог вспомнить, а его сестра помнила:

– Голос, который я слышу этой ночью, был услышан в древние времена императором и клоуном.

– Именно это я и имел в виду! – воскликнул он. – Клянусь императором, клоуном и стариком Малкастером в его кубках! Подумайте о том, как он там играет под такую мелодию, и подумайте о благочестивом Кристофере, который сейчас молится за него всей семьей!

И с моих губ сорвалась голая мысль о волшебном зелье, составленном из молочного газона и черных конских каштанов, аметистового неба, мерцающего драгоценными звездами, и низкого голоса девушки, старающейся не заглушить голос в лесу; чары рассеялись, и я обрадовался, когда, наконец, сад оказался в нашем полном распоряжении.

– Есть две вещи, которые я должен сказать вам для вашего утешения, – сказал неисправимый Уво, когда мы вытащили один голландский стул из дыры, которую он закрывал, как люк, но оставили другой прижатым к куче земли. – Во-первых, у моей матери и сестры есть парадные комнаты, так что они больше не услышат о нас и не будут беспокоиться. Во-вторых, я вернулся в Бесплатную библиотеку в то место, которое простые жители до сих пор упорно называют Деревней, и еще раз заглянул в анналы старого Ведьминого холма. Я не могу найти никаких упоминаний о каком-либо подземном проходе. Не удивлюсь, если добрый сэр Крис никогда в жизни о нем не слышал. В таком случае мы поспешим туда, где ни человек, ни зверь не ступали уже сто пятьдесят лет.

Мы зажгли свечи в шахте, а затем я, по предложению Делавойе, снова придвинул к отверстию голландский стул; он, несомненно, был полон находчивости, и я был только рад сыграть роль практичного человека с моей хваткой и силой. Если бы он был менее импульсивным и упрямым, из нас получилась бы крепкая пара искателей приключений. В туннеле он, например, шел первым, против моего желания, но, как он выразился, если бы его сбил с ног зловонный воздух, я мог бы вынести его под мышкой, тогда как ему пришлось бы оставить меня умирать на месте. Так он болтал, пока мы ползли все дальше и дальше, отбрасывая чудовищные тени в арку позади нас и освещая каждый клочок грязи впереди, ибо длинный свод был усеян сталактитами, покрытыми коркой слизи; но ни одно живое существо не бежало перед нами; мы одни дышали нечистым воздухом, подбадриваемые нашими свечами, которые освещали нас далеко за пределами того места, где была потушена моя спичка, и все глубже и глубже мы шли, но без малейшего проблеска.

Затем в ту же секунду мы оба вышли, в том месте, где верхние наросты мешали стоять прямо. И вот мы были там, как пылинки в трубке черной лампы; ибо это была тьма, столь же осязаемая, как туман. Но у моего лидера на кончике сангвинического языка вертелось обнадеживающее объяснение.

– Это потому, что мы нагнулись, – сказал он. – Чиркни спичкой о крышу, если она достаточно сухая. Ну вот! Что я тебе говорил? Отбросы воздуха оседают, как и другие отбросы. Подожди немного! Я думаю, что мы под домом, и поэтому арка сухая.

Мы продолжали продвигаться вперед с инстинктивной скрытностью, теперь освещая крышу нашими свечами, и вскоре старая труба закончилась кучей кирпича и бревен.

В кирпичной кладке был углубленный квадрат, окутанный паутиной, которая исчезла при взмахе свечи Делавойе; деревянная ставня закрывала отверстие, и я успел только мельком увидеть овальную ручку, зеленую от времени, когда мой спутник повернул ее, и ставня распахнулась у основания. Я держал ее, пока он пробирался со свечой, а потом последовал за ним в самую странную комнату, какую я когда-либо видел.

Она была около пятнадцати квадратных футов, с грубым паркетным полом, обшитыми панелями стенами и потолком. Вся деревянная обшивка казалась мне старой дубовой и отражала наши голые огни со всех сторон так, что это привлекало внимание; под зловещим квадратом в потолке виднелись складные ступеньки, но ни видимого пролома в четырех стенах, ни еще одного предмета мебели. В одном углу, однако, стояла большая стопка коробок из-под сигар, приятно пахнущих мускусом и ладаном после пронизывающих духов туннеля. Это мы заметили, когда сделали наше первое поразительное открытие. Панель, через которую мы вошли, снова закрылась за нами; шум, который она, должно быть, издала, ускользнул от нас в нашем возбуждении; ничто не указывало, какая это была панель, никакого подобия ручки с этой стороны, и вскоре мы даже не сошлись во мнении относительно стены.

Уво Делавойе в большинстве случаев было что сказать, но теперь он был человеком действия, и я молча копировал его действия. Он простукивал панель за панелью и говорил шепотом, как любой врач, чтобы было меньше шума! Я подошел к следующей стене и первым заметил пустую панель. Я шепотом высказал свое подозрение; он присоединился ко мне и проверил, так мы и стояли щека к щеке, каждый с оплывающей свечой в одной руке, в то время как другой ощупывал панель и нажимал на узлы. И это был узел, который поддался под большим пальцем моего спутника. Но панель, открывавшаяся внутрь, была вовсе не нашей панелью; вместо нашего земляного туннеля мы заглянули в неглубокий шкафчик, где в пыли веков одиноко лежал старый грязный сверток. Делавойе осторожно поднял его, но тут же я увидел, как он удивленно взвешивает свою горсть, и мы дружно сели, чтобы рассмотреть его, воткнув свечи на пол между нами в их собственный жир.

– Кружево, – пробормотал Уво, – и что-то в нем.

Наружные складки рассыпались в клочья в его пальцах; немного глубже кружево стало тверже, и вскоре он поделился со мной хрупкими мотками. Я думаю, что это была одна оборка, хотя и несколько ярдов в длину. Впоследствии Делавойе, что характерно, поднял этот предмет и объявил его Point de Venise; из того, что я помню о его изысканной работе, в вензелях, короне и императорских эмблемах, я могу поверить вместе с ним, что бриллиантовая пряжка, к которой он, наконец, подошел, была менее драгоценна, чем ее обертка. Но к тому времени мы уже не думали об их ценности; мы скривились над темным сгустком, от которого последний ярд или около того разлетелся на куски.

– Кружева, кровь и бриллианты! – сказал Делавойе, склонившись над реликвиями в мрачной задумчивости. – Мог ли бесценный старый грешник оставить нам более восхитительное наследство?