Жил-был стол… Совсем другие истории

Редактор Елизавета Ульянова

Корректор Екатерина Федорова

Фотогрaф Дарья Касатская

Дизaйн обложки Александр Грохотов

© Е. Е., 2021

ISBN 978-5-0053-6962-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Петров. Совсем другая история

Колонною по четыре все десять когорт моего легиона входили в ущелье. Там, в сумраке, их алые плащи тускнели и напоминали бурые пятна крови на сухой земле.

В суровых лицах воинов была готовность умереть, но не было надежды победить. И я должен был сказать им несколько слов, прокричать что-то важное. Но эта дура всё ползала на коленях у моих ног, хватала за руку и тянула, тянула. Растрёпанная, изодранная, с невыносимо прозрачными глазами. Что-то кричала про слона, про нашего ребёнка. Но из-за грохота пяти тысяч мечей, ударявших о нагрудную часть лорики¹, я ничего не слышал…

Слон, нереально огромный, в самом деле возвышался над ущельем, где-то там – за поворотом. Стоял задом к когортам², и было непонятно – как они всё идут и идут и не упрутся в него, не остановятся… Они шли и шли, растянувшись на целый километр, а я всё никак не мог отбросить её и сказать им что-то, что должно изменить бессмысленность и обречённость их марша. Я схватил её за волосы, хотел отшвырнуть, и тут слон обернулся. Я увидел его глаза, словно он был совсем рядом. Увидел своё отражение в черном зрачке – маленького императора на залитой солнцем каменистой площадке над пропастью, за которой ничего уже нет – ни земли, ни воды, ни Вселенной. Маленького, одинокого. Держащего в руке гладиус³… И уже нет рядом этой сумасшедшей. Только ветер треплет плюмаж⁴ на моём шлеме… И пустота позади…

Я смотрю и смотрю. А когорты идут и идут, будто он и не преграждает им проход. И грохот, и солнце сияет в сегментах доспехов. А мы смотрим друг другу в глаза. Я и он. И для него самое важное – мы. Только у меня позади пустота. И когорты ждут моих слов.

А потом раздался его рёв! Сразу – вокруг! Внутри! Повсюду! Казалось, кроме этого рёва нет ничего!!! Слон был во мне – огромный, ревущий. Он разрывал мне голову… замолкал и снова взрывал меня изнутри…

…Пока я не открыл глаза. Нетвёрдой рукой поднял с пола пиликающий телефон. Стены комнаты шатались, а солнце в окне то вспыхивало, то гасло.

Рингтон телефона был единственной реальной частью мира, как-то пробившейся ко мне. С первого раза нажать на нужную кнопку не удалось. Я лежал на кровати и думал – скоро он зазвонит опять, но у меня есть несколько минут покоя. Какое счастье!

– Уже? – и голос, и вопрос Ольги проносятся мимо, не оставляя в сознании ничего. Я лежу. А вот и снова звонок. Кое-как нажимаю и, видимо, издаю какой-то звук, который на том конце кто-то воспринял как человеческую реакцию – во рту пересохло и губы слиплись.

– Да, здрасьте. Я уже подъихав. Вы скоро спуститесь?

Элементарная вежливость по отношению к ожидающему и, судя по голосу, немолодому мужчине заставляет ответить:

– Через пятнадцать минут.

– У меня белая «газель». Прямо напротив ворот. Не ошибётесь.

– Спасибо.

Откидываюсь на подушку. Надо суметь встать. А зачем? Кто это?!

– Тебе сделать кофе? – Ольга заглядывает в комнату.

– Не.

– Может, хоть чаю? Как же ты поедешь?

Смотрю на неё. Похоже, она знает о сегодняшнем дне больше, чем я. А что знаю я?.. Суббота… июнь… Это всё. Зато из вчерашнего… какие-то деньги на полу в ресторане… пятитысячные купюры… кто-то их собирает… рука… Мужская? Женская?.. И совсем из утреннего… этот Жан Габен произносит: «…на основании всего вышеизложенного применить наказание, не связанное с лишением свободы…». Но это всё вчера… А сегодня?

По дороге в душ несколько раз сильно качнуло. А ещё больно ударился о косяк двери. Зато не упал. А главное – хватило ума не лезть в ванную. И словно со стороны картина: я под холодным душем… почему-то в рубашке… плачу… что-то объясняю… И стыдно так – и за то, о чём рассказываю, и за то, что вообще рассказываю всё это… И даже сейчас стыдно… И рука Анны… вроде как гладила меня?.. «Нет, Петров, нет»… А такси было? Ведь как-то попал домой?!

– Может, костюм не стоит?

Я смотрю на Ольгу. Но всё, что я могу понять по её вопросу, – я еду не на работу. А куда?!

Ольга выходит вслед за мной в коридор. Протягивает конверт, улыбается.

– И как ты поедешь? На, самое главное забыл.

Я убираю конверт во внутренний карман. Толстенький такой.

– Как доедешь – напиши. Ладно? И с дороги пиши.

– Обязательно, – я целую её в щеку. Сам чувствую, какой от меня перегар.

– А рубашка? – говорю я. К чему говорю?!

Ольга обнимает меня.

– Ну пожалуйста. Ну извини. Всё ведь хорошо прошло вчера?

– Да, – но я не понимаю, к чему весь этот наш диалог. Просто всплыло – рубашка. Что-то очень важное.

Лифт спускается невозможно долго. На самом деле он спускается как обычно. Просто в нём невыносимо воняет, и сейчас меня стошнит. На самом деле в нём воняет не больше, чем обычно. Просто у меня страшное похмелье, и если сейчас же мы не… Доехали. Слава тебе, Господи!

Чтобы выйти к дороге, мне нужно пройти сквозь глубокую арку дома. И я бы получил удовольствие от вечного свежего ветерка в ней, если бы не то, что я увидел в конце – прямо на улице. А там стоял мужчина. Возле него белая «газель». С высокими бортами. Но это неинтересно. Интересно было другое: там, в белой «газели», за высокими бортами стояла корова. Не сбавляя шага, я с надеждой посмотрел налево, направо. Напрасно. Там не только белой «газели», там вообще никаких машин не было. Выбеленный утренним солнцем асфальт, свежезелёные газоны. Какая-то пара прогуливает своего добермана. А так – всё как прежде: небо, солнце, дома… Никаких шансов.

– Так, – сказал я, по-хозяйски хлопнув ладонями по борту машины. Что делать и говорить дальше, я не знал.

Мужик молчал. Пауза затягивалась. Смотреть по сторонам было глупо. Я заглянул в щель борта. Корова была рыжей и, по-моему, упитанной. Запах дерьма, наваленного в кузове, бодрил.

– Хорошая корова, – сказал мужик, также заглядывая в щель, а потом поворачиваясь ко мне, – ваша хозяйка будет довольна.

Я посмотрел на него. Водитель как водитель. Лет пятьдесят. Усы. Загорелое лицо. В общем-то, вполне симпатичный дядька.

Я ещё раз окинул взглядом всё вокруг. Как сказать ему, что он ошибся? Номером телефона? Улицей? Наверное, городом? А может, и целой эпохой?! Что корова, Москва, июньское утро, суббота и адвокат, то есть я, – никак не совместимые вещи?!

Но… была Ольга. Она что-то знала об этой поездке. Ждала её. Собирала меня. Знала, что мне нужны будут деньги…

Я ещё раз заглянул в кузов. Там, за ногами коровы, узловатыми такими, крепкими, в большой клетке были два поросёнка. Розовые с чёрным.

– А это что? – спросил я.

– Это? Так порося вже… Сергей Сергеичу сказав, шо ви больше далы… так от вот.

– Вы из Беларуси?

– Нии. З Украйны.

– Понятно. Ну, я тоже хохол наполовину.

Сергей Сергеевич, значит… Что-то смутное… седой такой… крепкий… в баре… и там же я деньги выронил, да?! Кто-то помог собрать… но это уже не при нём…

Корова повернула голову, и наши глаза встретились. Её – глупые и добрые. И мои – наверное, тупые и уставшие.

Когда-то давно я два года жил в деревне у деда. На Украине как раз. У него тоже была телушка. Совсем молодая. Даже рогов толком не было. Помню, она стоит в саду. Под белым наливом. Лето. Самое начало. А я кормлю её зефиром в шоколаде. Достаю из коробки и кормлю. У неё длинный шершавый язык и холодный сопливый нос. Но он не вызывает никакой неприязни. Зефир передали родители с посылкой. А я весь скормил. Ну не знал я – московский мальчик из вполне себе обеспеченной семьи, – что здесь, в глубине Малороссии, это не просто дефицит. Это – роскошь! Вот досталось мне… Зато я помню её глаза. Никогда с тех пор и до сегодняшнего утра мне как-то не довелось заглянуть корове в глаза. А у них у всех они – глубокие, печальные. Как будто постигли недоступную иным правду жизни. Такие глаза бывают у моих друзей-евреев, когда заходит разговор о национальном вопросе, о том, кто виноват, что всё так плохо… или о том, в чём смысл жизни.

И вот, спустя двадцать пять лет, я снова встречаюсь взглядом с коровой. И снова этот взгляд – очень теплый. Успокаивал. Говорил, что в том, что происходит, есть какой-то смысл. Очень важный.

– Корова правда хороша. Документы принэсти? Будэтэ бачить?

– Нет, – я ещё раз хлопаю по борту. Корова дергает ухом и отворачивается. Поросята похрюкивают. Зоопарк какой-то. Какие документы? Мне бы понять, зачем всё это? Почему – именно мне?! И куда это везти?! А он про документы… Я даже примерно не знаю, как они выглядят-то!

Выручает звонок телефона. Правда, совершенно незнакомый номер.

– Да?

– Доброе утро. Как ощущения?

– Доброе… Ничего так. Могло бы и получше быть.

А вот голос знакомый. Мужской. Сильный, густой. И смутно – лицо его хозяина, тяжёлое, загорелое, с крупными морщинами. Смеётся. И улыбка хорошая. Хотя и снисходительная.

Он смеялся вчера, откидываясь к барной стойке.

– Так всё же?! Корова? Или рубашка? А? Ну ты и живешь!

И похлопывал меня по плечу. И я сам над собой смеялся – так глупо выглядел этот мой рассказ. Смеялся и ощущал, какой же уже пьяный: лицо горит, слова вроде и движутся, но я сам понимаю, как их много, как они спотыкаются, как уводят мою мысль в сторону. И как неубедителен весь это мой рассказ – про обиды, проблемы. Про жизнь. Всё ведь на самом деле так легко.

– Ну и что? – говорю. – Мне всего-то три дня нужно. Это не проблема. Вот в понедельник… сегодня пятница?.. Суббота… Да, в понедельник всё и сделаю.

– Почему так долго? Три дня?

И я очень доходчиво, хотя наверняка путано и сложно, рассказываю. Про какие-то там эксперименты-исследования. О которых прочел в Men’s Health… или ещё где-то? Про наши желания, клятвы… Суть, в общем, в том, что если мы не приступим к осуществлению задуманного в течение семидесяти двух часов, то уже не приступим никогда.

– Ну что? Не передумал?

Я долго молчу. О чём я должен передумать?.. Видимо, он как-то не так понимает эту паузу, потому что говорит:

– Знаешь, а я рад. Ты молодец. Корова, кстати, хорошая.

И этот о корове. Мне, наверное, уже без всяких там документов нужно поверить, что она хорошая, и смириться с тем, что сегодня все будут о ней говорить… Хотя… корова?! Точно! У него же я и купил!

Он сказал:

– Зачем ждать? У тебя и корова, и с рубашкой разбираться надо. И ещё что-нибудь случится. Завтра?!

– Завтра… что?

– Завтра корову и верни. Я тебе привезу.

Чушь, конечно. Но я смеюсь и отдаю деньги. Как раз пятьдесят тысяч… Ну и пусть, думаю, меня кинут. Я кидаю, пусть и меня кинут теперь, хотя бы я об этом догадываюсь. Всё равно – какое-то облегчение. Какая-то справедливость в этом есть… Мне бы ещё от остальных избавиться… Лох ты, лох… Я оглядываю зал. Все они тут такие – кидалы и лохи. Только постоянно меняются местами… Почему всё так отвратительно в этой жизни?!

А потом я встречаюсь глазами с Сергеем Сергеевичем. А вот он не кинет. Он – серьёзен. Неужели всё это будет?

– Будет. Конечно, будет. Завтра в девять будет у тебя корова. Готовься.

– Обязательно.

– Может, тогда хватит на сегодня? – он кивает на стакан, который я никак не выпущу из руки.

– Да… сейчас… Вас вот провожу… потом чашку кофе и домой… Завтра? Утром?

– Да. В девять.

Он кивает бармену:

– На мой счет.

Направляется к выходу. Я хочу его проводить. Только бы вот не упасть, сука.

Да. И я отдал деньги. Но не помню. Хотя, конечно, отдал. Иначе откуда это всё?

– Ты доедешь – перезвони всё же.

– Да. Конечно.

– Ну, удачи тебе.

А что же я ему про корову-то говорил? А?!… Что, если бы знал, никогда этих денег не взял бы… Да! Точно! Она продала корову!!! Это она уже потом рассказала. Когда уже вышли после приговора, стояли за углом здания суда.

И она рассказывала. Всё держала в руках конверт – такой, уже изрядно замызганный, но толстый. Перехваченный резинкой. Говорила, что они с мужем корову продали. Машину какую-то, старенькую шестерку, ещё что-то. Ещё что-то заняли, и всё равно не хватало. Хорошо, половину дал кто-то из местных, как я понял – бывший председатель их колхоза. Ну, тоже, наверное, правдами и неправдами скупил там все паи – что ж теперь с барского-то плеча не бросить?! Взаймы же, небось? Говорила она это всё мне, но вроде как и сыну. Долго, сбивчиво. Тыча его в грудь, какой он обалдуй, и тряся этим конвертом. Так она и обращалась – то ко мне, то к нему. Ещё что-то рассказывала про жизнь раньше. Как муж был агрономом. Как всё хорошо было. Уважаемая семья. Всё у них есть. Как сын сразу после школы поступил в институт. Да что-то там с кем-то связался… как я понял, какие-то спекуляции, не то театральными билетами, не то кроссовками. Или и тем и другим. А в восемьдесят пятом с этим было ещё очень строго. Так оно как-то всё и пошло дальше – хуже и хуже.

И вот теперь я стою и вынужден слушать все эти причитания. Оно мне надо? Мне конверт нужен! Но приходится слушать – это всякий раз неизбежно – сокрушенно кивать, с понимающим видом поглядывать то на своего подзащитного, то на его родственников. Говорить что-то дежурное. Ну а как? Нужно делать вид, что проникся их бедой. Это вежливость, это тактичность. Этому учили на занятиях начинающих адвокатов. Я понимаю, что она отдаст этот конверт. Все они отдают, особенно когда, как сегодня, всё прошло удачно. Но давно заметил: аванс дают легко. А вот остальное… тянут, тянут… не выпускают из рук. Вроде как, пока деньги у них, это ещё их деньги… А ещё я понимаю другое: с кем ей поговорить, как не со мной?! И я слушаю. Мне надо бы что-то сказать. А я даже не знаю, как к нему обратиться. На «ты»? На «вы»? Мы с ним всего-то несколькими фразами перекинулись. Все документы мне мать принесла.

– Владимир, видите, как всё это тяжело. И… это тебе ещё повезло, условно дали. Хорошо, судья проникся, выслушал меня.

И уже ей:

– Ну сами видите – не зря я к нему ходил… И это всё не зря, – киваю на конверт.

Она отдает его. Всё.

– Мне надо ещё зайти… сами понимаете, – и я ухожу.

Или нет? Уже когда свернул за угол, направился к подъезду суда – типа я же должен рассчитаться (ещё один блеф, непременный и очень важный штрих во всех этих разводах: должны видеть, что я рассчитываюсь за помощь и понимание), она окликнула меня… Что сказала-то? Ведь я же вернулся?! Да? А что? Что-то важное… я же точно вернулся…

– Ну шо? Поедым? То ж пробки будуть.

Надо же, как он говорит… Да, наверное, надо ехать. Тем более что я, по крайней мере, вспомнил, что это за корова. Зачем она мне… И почему я её купил… Вспомнить бы остальное.

Сажусь в кабину. Ничего так. Просторно. Чистенько. Впрочем, у водителей Сергея Сергеевича по-другому и быть не должно. Так мне кажется. Правда, навозом и здесь пованивает. Но мне нравится.

– Скоро доедем?

– Часиков пять. А то и бильше. Пробки же. Да и со скотиной бистро не выйдет.

– Мы же в Камешки? Дорогу знаете?

– По карте смотрев…

Интересно, как эти Камешки выглядят? Вот точно – две улицы. И на перекрёстке фонарь… Странное название. Вроде и красивое. Мягкое. Уютное. Но на меня нагоняет тоску. Есть такие города – одним названием убивают. Саратов. Тамбов. Пенза. Вышний Волочек… что-то безнадежно провинциальное… там и жизни-то, по-моему, никакой нет… Вот только коровы да гуси… Корову они продали? И что?!… Я здесь при чём?!

Я закрываю глаза и откидываюсь на сиденье. Буду спать… Я же верну им корову? И хватит об этом…

…Камешки…

…Володя…

…Корова…

…Камешки…

…Да он и сам, как корова… сидел там вчера, смотрел в одну точку. Мне кажется, он и не понимал вовсе, что там говорилось, что делалось… Рот приоткрыл, губы свесил, вот только ещё язык не вывалил. Дебил дебилом. И вляпался по-дебильному. На глазах у всех зацепил мобильник. На что рассчитывал?.. И как я его только вытащил?!

…Шансов ведь не было никаких… Я обещал ей условно. А теперь понимал – невозможно! Не было в жизни этого сорокалетнего Володи из Камешков ничего, за что можно было уцепиться! Ни болезни его или его родителей, ни малолетних детей, ни отличной службы в армии, ни подвига на пожаре, ни отзывов с работы, ни ходатайства коллектива… ни-че-го!!! И прокурор оттарабанил свою речь убедительно, складно, хоть и по бумажке. И сидел сейчас довольный, наверное. Крепкий такой, коротко стриженный. Спортсмен. А на самом-то деле ведь – троечник. Во всем середняк! Глаз от бумажек своих не оторвал. Но он молодец, и речь его убедительна. А у меня – дипломную работу оставили, как образец, на кафедре, и заместитель Председателя Верховного Суда после защиты диплома сказал мне: «Вас ждет настоящая карьера…». Но сейчас мне сказать нечего… и я смотрю на этого прокурора, как он копается в бумагах – должно быть, к следующему процессу что-то вспоминает. Смотрю, как он отмахивается от колышущейся занавески, которая раздражает его. Смотрю на безвольного идиота Володю. Смотрю на мать его. Её красные воспалённые глаза. И по-моему, она тоже ничего уже не понимает… А мне нечего сказать… Я не знаю, как его защищать… А Жан Габен пишет… Я сразу назвал его про себя Жаном Габеном… Ну, такое лицо у него было… спокойное… умное… Почему-то было сразу ясно – сильный судья. Настоящий… Он бы услышал… — да я не знаю, что сказать. И стыдно невозможно… Я снова оглядываюсь… прокурор читает… судья пишет… Володя хлопает глазами… мать его мнет платок в руках… девчонка сзади – потерпевшая – что-то там чатится в телефоне… а я молчу…

– Это только я ничего не слышу? – его честь Жан Габен даже не поднял на меня глаза.

Я молчал. Через пять секунд прокурор оторвался от бумаг. Я молчал. Володя посмотрел на меня… Я молчал… Посмотрела на меня его мать… Я молчал…

– ? – судья поднял на меня голову. – Защита… это какой-то новый способ? Сразу скажу вам – не очень эффективный.

Прокурор заулыбался с чувством превосходства. Я ненавидел его… И я сказал.

– Я прошу справедливости, ваша честь.

– Интересно… Какие у вас сомнения?

– С вашего позволения, серьезные… Я ещё не выступил… ещё не сказал последнего слова подсудимый…

– Та-а-а-ак… и что?

Мне нечего было терять. Как бы я ни выступил, что бы ни сказал, такой судья не отыгрался бы на подзащитном. Да мне вообще не приходилось видеть таких, кто своё раздражение на адвоката вымещал бы на подсудимом… И я сказал то, что думал… На самом деле – сказал то, что думал на каждом процессе. О чем знал… Знал любой адвокат по уголовным делам… Мне правда нечего было терять… И Володе нечего было терять – пять лет в речи прокурора выглядели очень убедительно. Абсолютно справедливым наказанием.

– …А вы уже пишете приговор… если я не ошибаюсь…

Я поддел его. По раздражению на лице вижу – точно! Попал!.. Он отложил ручку. Откинулся в кресле… Но он сдерживает себя. Чёрт возьми! В этом дядьке есть что-то честное.

– Я слушаю вас. Что там со справедливостью?

Я открыл глаза. В висках стучало. Руки тряслись. Я снова был там. Мне просто хотелось сделать паузу. А потом окунуться в те несколько минут. Моего триумфа. Победы! Безупречно разыгранной карты! Пережить их, как настоящие… Я всё знал. Но был готов ощутить всё это, как наяву. Впервые…

– Я покурю?

– Конечно. Тильки окно откройте. Сам я некурящий просто.

Я сделал несколько затяжек. Приятно, черт возьми… Кровь стучала, как сутки назад… Память тянула в прошлое утро… Я знал, что делать!!! Сейчас!!! Всё получится!.. Я ещё раз затянулся и отпустил себя… я – снова там…

– Справедливость в том… что из обвинения нужно исключить квалификацию содеянного «как крупный ущерб»!

Прокурор сделал стойку. И сразу стал похож на сову. Глупую и лупоглазую… Жан Габен впервые взглянул на меня с интересом.

– Девушка! – я обернулся. – Девушка! Кто вам подарил этот телефон, в который вы играете? Это «Верту»?!

А у неё отнюдь не глупый взгляд. Просто растерянный. Ну, давай! Не подведи меня!

– Кто вам его подарил?! Сколько он стоит?! А тот… что у вас украли?! Айфон?!

Я сыпал вопросами! Времени не было! Сейчас меня прервут! Хорошо, этот идиот, хоть и понял, что что-то пошло не так… но что именно – ему ещё нужно время! Троечник ты! Троечник!!! Никогда ты не будешь хорошим юристом!

Но всё же он взвивается со своим протестом.

– Сейчас уже нельзя допрашивать никого! Я протестую! И вообще… мы уже всё выяснили! И цену! И за подарки… Зачем?

Ах, красавчик! Бумажки-то на этот случай нет у тебя! «За подарки» – тоже мне, гособвинитель!..

А потом была тишина… Тихо-тихо… Я слышал, как проезжали редкие автомобили на улице… как жужжала муха, то приближаясь к центру зала, то отлетая к углам… Я ждал… или получилось у меня… или нет… Сколько будет тянуться эта пауза?

Я посмотрел на прокурора. Кажется, он успокоился. Сел. Но всё смотрел на меня и хлопал глазами… Я посмотрел на его честь – председательствующего в заседании. Он молчал… У него был тяжёлый взгляд. Но я чувствовал – он точно понял меня… О чём он думал? О том, что всё пошло не так?! И нужно вникать в какие-то новые обстоятельства?! А приговор уже почти написан… А может, всё же о справедливости? О том, что потратить часа полтора на то, чтобы переписать текст, – это не так уж и много?!… Какой же у него взгляд… Я отвернулся. Мне не хотелось его раздражать. Тем более что всё теперь действительно в его власти.

И прозвучал, словно нехотя, его голос…

– Протест принимается. Защита не может задавать вопросы в этой стадии процесса.

Прокурор расправил плечи. Расправил их и я. Только он – от гордости. А я – как на расстреле… И даже муха где-то затаилась.

А Жан Габен повернулся ко мне. Ещё несколько секунд смотрел мне в глаза, а потом сказал:

– Но суд вправе во всякое время задавать вопросы участникам процесса… Потерпевшая… подойдите.

Я опускаю голову… и жду… Я – один сплошной слух…

И ещё… чем бы этот допрос ни кончился… спасибо тебе, Жан Габен… Знаешь, умирать буду – буду помнить… был в моей жизни настоящий судья… Моё вам почтение, Ваша честь…

А девушка отвечает на вопросы. И она совсем не дура. И что я так ненавидел её?! Ну богатые у неё родители… она-то чем виновата?!

Да, этот телефон подарил отец… и тот – тоже… Да, на следующий день… Сказал, не расстраивайся, будет лучше… Нет, она не знает точно, сколько они стоят… Ну «Верту» примерно тысяч двести… он золотой… А тот… Правда не знаю… Следователь сказал – пятьдесят тысяч… Да, он сказал, что это по-любому крупный ущерб… Да, поэтому я и написала… Папа?.. Папа – совладелец строительной компании… двух… Нет, с собой у меня не много денег… тысяч пятнадцать… ещё есть карточка… да… там очень много… Да, «Ягуар» внизу – моя машина… Ну папа купил, конечно…

Она идет на своё место. Я провожаю её взглядом. Симпатичная девушка. Честная. А большего от неё и не надо…

– Защита удовлетворена ответами потерпевшей?

– Да, Ваша честь…

– У вас есть что ещё сказать?

– Нет, Ваша честь… Защита рассчитывает на вашу справедливость.

Он кивнул…

Он кивнул мне ещё раз. Уже после приговора. Условный срок. Крупный ущерб исключен… Прокурор выходил – играл желваками. А я стоял… смотрел, как Жан Габен собирает бумаги. Как встает. Идет в свой кабинет. И уже открыв дверь, он обернулся и снова взглянул на меня… и кивнул… едва заметно… И я понял… Это был поклон… уважение… Я – достойный защитник… Благодарю, Ваша честь…

Да, так всё вчера и было. И было хорошее настроение. Я думал, что надо бы догнать девчонку – поблагодарить… что нужно невзначай столкнуться с прокурором и ехидно подмигнуть ему… думал, что такой приговор не отменит ни городской, ни Верховный суд… и жаль, что не было никого из посторонних зевак… тем более не было журналистов – всё же дело необычно обернулось… А потом всё померкло… Она рассказала мне про корову. Корову, которая в такой деревне, как Камешки, – это всё. Корову, которую она продала, и продала ещё много всего другого, и ещё взяла в долг… И меня уже совсем не радовали эти деньги… было стыдно и противно… и хотелось избавиться от них…

Странно, но вчера – когда в баре, совсем пьяный, я рассказывал эту историю, когда отдавал деньги… хоть и чувствовал себя лохом… как-то всё легко было… Легко виделось. Вот приеду… как скажу ей – не знал, но виделось, как она счастлива, как будем вечером сидеть за столом… и будут какие-то гости, ну, кто на самом деле переживал за неё… она будет говорить что-то хорошее, называть меня «сынок»… А почему же сейчас, когда я везу ей эту корову с целой пачкой документов, да ещё и с двумя поросятами… мне так плохо?! Почему?!

Водитель, не отрывая взгляда от дороги, запустил руку куда-то за сиденье. Зашелестел там чем-то полиэтиленовым и вытащил запотевшую банку «Туборга».

– От… Сергей Сергеичу казав купыт.

Я беру протянутую мне банку. Надо же… побеспокоился… Всё знает, всё предусмотрел. И чего я с ним тягался вчера?! Во всём он сильнее…

Щелчок крышки. Пена. По банке, по руке. На брюки, как я ни пытался убрать ногу. Зашипела, растаяла, и только крупные капли… вот и впитались… так же и вчера…

…Толчок в предплечье, которого я не ожидал, и хоть стакан не выпал из руки, но виски изрядно расплескался на стол, на руку этой девке и даже на грудь ей… И струйка сбежала по столу как-то так быстро, что я не успел ничего сделать, и она пролилась мне на колени…

Я обернулся. А он вроде как и не заметил – сидел спиной, облокотившись на стойку.

– Уважаемый, ты не мог бы поаккуратнее? – я был пьян, настроение отвратительное. И он подвернулся очень кстати. Ему-то за весь этот день и достанется.

– Извините, молодой человек.

– А что мне с твоих извинений?!

– Вот это ваше «ты» – уже лишнее. Я же извинился?!

А мне уже и не хотелось драться. И не потому, что было ясно с первого взгляда – против него я не выдержу. Просто он мне понравился. Я смотрел в его лицо – ещё один Жан Габен за сегодня. Понравился его голос, и как спокойно он извинился. Понравился его дорогой темный костюм с расстёгнутыми обшлагами. Понравилось, что не было на пальцах перстней, а на шее цепей и крестов. Понравились его спокойный взгляд и глубокие морщины. Понравилась его уверенность. Понравилось ощущение – в этой жизни он всё смог сам… Не как те двое, которые, как бы они ни преуспели, работали на дядю. И тем более не как я, мелкий мошенник.

Девица соскочила и уже что-то там, возмущённо размахивая руками, рассказывала подругам в углу. Бармен вытер лужу и занимался бокалами. Мужчина сделал глоток виски и отвернулся. Всё двинулось куда-то вперед, а я остался… сидел в неудобной позе, не окончивший разговора, не начавший драки… наливался пьяной обидой за весь этот день, за свои неудачи, за никчёмную жизнь…

Он снова обернулся. Сперва немного – просто взглянуть в мою сторону. Потом всем корпусом. Очень крепкий дядька. Хотя и сильно в летах.

– У вас плохое настроение? Разрешите, я вас угощу виски? Девушку, извините, вернуть не смогу.

– Я и сам могу себя угостить.

– Таким – нет. Это мой личный запас в этом баре… Саша, налей нам. А той даме сделай коктейль за мой счёт.

Он делает приветственный жест со своим бокалом. А я, как упрямый идиот, делаю вид, что не замечаю, и пью залпом. Виски в самом деле хорош. Очень мягкий. Как называется-то? Но Саша уже наливает мне ещё, и этикетка скрыта его ладонью.

– Спасибо. В самом деле – хороший виски. – Я снова выпиваю и снова залпом.

– Не за что, – он отворачивается. Он вернул долг. Я больше ему не интересен. Я вообще никому не интересен. Ни в этом баре, ни на улице, полной ночного света, где движутся и улыбаются, и куда-то спешат, и счастливы, ни вообще в жизни… Снова чувство ущербности. Как при входе сюда, час назад… Меня окликнули…

Мы вместе учились на юрфаке. Только они специализировались по гражданскому праву. Так же, как и я, сидели по субботам в библиотеке, дожидались выдачи каких-нибудь вестников, монографий, или дореволюционных книг Фёдорова по торговому праву, или чего уж они там ещё ждали и читали. И нам троим было понятно – вот так и надо. Только так и можно стать юристами. Всё у нас получится и всё нам зачтётся… Но когда мы сидели после защиты дипломов, и уже выпили все порядком, и понимали – вот теперь и начнётся всё самое настоящее, и оно у каждого будет своё, я чувствовал по тому, как то один, то другой смотрели на меня, – я лучше. На этом этапе я выиграл. Я – избранный. Со мной разговаривал заместитель Председателя Верховного Суда. Разговаривал как с профессионалом. Выделил из всех. А они просто декорацией стояли вокруг. Их никого не ждало ничего необычного.

А сейчас я разглядывал их строгие галстуки с узлами «виндзор», манжеты с запонками, безупречные проборы, часы «Патек Филипп», и меня брала злость. Нет, у меня тоже есть костюмы от Бриони и даже шитые на заказ… но я не могу показаться в них перед своими клиентами. Потому что они ни фига не бизнесмены, обвиняемые в сокрытии доходов. А сирые, убогие, униженные и оскорблённые нищеброды, которые крадут мобильные телефоны, вырывают сумочки, приторговывают по мелочи травой, наносят, находясь в состоянии алкогольного опьянения, лёгкие телесные повреждения сожительницам… И если они или их несчастные папаши, мамаши и жёны увидят меня в таком костюме, они просто встанут и уйдут. Адвокат, который им нужен, должен выглядеть скромно. Потому что на него у них есть только пятьдесят тысяч. Ну сто. Ну сто пятьдесят – не больше! Остальное у них есть для суда. Ведь суд выносит приговор… а адвокат нужен, только чтобы с ним договориться. Ну, так они думают. И если я начну убеждать их в обратном, они уйдут. Если я запрошу у них триста тысяч и пообещаю, что всё будет хорошо, они уйдут. Вообще, они будут иметь со мной дело, только если я скажу им, что договорюсь с судом. Вот так вот…

А эти двое спокойно пьют кофе на встречах, а может, и не кофе. Курят. И может, даже сигары. Каждая их минута стоит пять долларов. И неважно, чем кончится дело. Пять долларов в минуту. При встрече. При подготовке к суду. При выступлении. Но их клиентам чем дороже – тем надёжнее. Им не нужно говорить, что они знают судей. Что за отдельную плату могут встретиться с ними и о чём-то там пошептаться. Им достаточно небрежно упомянуть, что вели дело такого-то, что было много шума – «да вы сами знаете», что по этому поводу давали интервью в «Эхо Москвы», что дело дошло до президиума «вышки». А клиент их будет удовлетворённо кивать и выписывать безумные авансы…

Это я хожу по обшарпанным судам со сбитым паркетом и задранным линолеумом, сижу в душных залах, а за моей спиной – клетка с очередным дебилом… И это мне нужно выразительным полушёпотом говорить своим клиентам: «…Да… я могу… его я знаю… но вы же понимаете… дорого…». А потом с сочувственным взглядом смотреть, как они решаются – не решаются… и ждать напряжённо – ну соглашайтесь же… мне нужны эти деньги… и ещё неизвестно кто – я или они – больше переживает…