Czytaj książkę: «Сиделка»

Czcionka:

Издательство выражает благодарность литературному агентству Andrew Nurnberg Literary Agency за содействие в приобретении прав

Серийное оформление и оформление обложки Татьяны Гамзиной-Бахтий

Издательство Иностранка®

* * *

Как всегда, посвящается Уоррену

Глава 1

Это я виновата.

Я первая высказала идею, подняла ее на щит, запустила в действие и в конце концов настояла на ее воплощении. Мой отец решительно выступал против, мать – в лучшем случае колебалась, а сестра, как всегда, была безразлична. Только мой муж Харрисон считал мысль хорошей, да и то потому, что надеялся снять с меня часть бремени.

«Ты слишком много на себе тащишь, – постоянно твердил он и добавлял: – Есть вещи, которые ты можешь контролировать, и те, которые не можешь. Нельзя же вечно делать все и для всех. Сосредоточься на нашей семье и забудь об остальных».

Он, конечно, был прав. Вот только нелегко просто так взять и забыть о других. И я, как ни пыталась, не могла не слышать за этими словами невысказанного следствия: «Если бы ты вкладывала в наш дом, в наших детей, в нашу семью хоть половину тех усилий и энергии, которые вкладываешь в родителей, в сестру, в карьеру…»

Однако именно моя карьера позволяла нам не только закрывать ипотеку, но и оплачивать счета, что давало Харрисону возможность целыми днями – и без сколько-нибудь заметного вознаграждения – работать над очередным романом.

Я говорю «очередным», хотя его первый роман вышел уже почти десять лет назад. Здесь можно добавить, что роман пользовался большим успехом. Но… Если бы я продавала всего один дом в десять лет, давно задумалась бы о другом поприще.

На это Харрисон, несомненно, заметил бы, что писательство – скорее призвание, чем работа, нечто вроде священнодействия, и ни в какое сравнение не идет с торговлей недвижимостью на перегретом и переоцененном рынке. За этим, скорее всего, последовало бы: «Непросто создать стоящий текст, когда под ногами мешается пара малолетних детей».

Последний аргумент мог бы выглядеть серьезно, если забыть, что наш сын, восьмилетний Сэмюэл, бо́льшую часть дня проводил в школе, а наша дочь, трехлетняя Дафни, – в детском саду. Конечно, Харрисону иногда приходилось укладывать их спать, когда у меня на вечер был назначен показ дома, или развлекать их, когда я вкалывала по выходным. Торговля недвижимостью – не та работа, где сидишь строго с девяти до пяти. Так и хочется сказать – в чем-то сродни писательству.

Но, разумеется, я так не говорю, потому что это наверняка приведет к ссоре. А я ненавижу ссоры.

– Мужское эго – очень хрупкий предмет, – как-то сказала мне мама.

Уж она-то знала, будучи замужем за моим отцом – не самым покладистым из мужчин – почти полвека.

Не то чтобы мама была тихоней. Она за словом в карман не лезла, и в фешенебельном Роуздейле об их громких скандалах ходили легенды. Часть моих самых ранних воспоминаний состоит в том, как я лежу в кровати, плотно зажав ладонями уши в тщетной попытке не слышать гневные обвинения и яростные отрицания, разносящиеся по обоим этажам и грозящие вломиться в дверь комнаты, которую я делила с сестрой, как всегда, безмятежно спавшей на соседней кровати. Даже сейчас, когда я не могу уснуть, мне слышатся громкие голоса родителей, пронзающие ночную тишину и врывающиеся мне в уши.

Психотерапевт, несомненно, заявил бы, что этим и объясняется моя нелюбовь к ссорам. И, наверное, оказался бы прав.

Вот бы и остальное объяснялось так же просто.

Конечно, голос моей мамы в последние годы почти смолк, задавленный неумолимой поступью болезни Паркинсона. В результате отцу, лишившемуся любимого спарринг-партнера, волей-неволей тоже пришлось смягчиться.

Нет, иногда папа по-прежнему давал жару: в конце концов, мужское эго – и впрямь хрупкая штука. Но он мог проявлять заботу, а иногда даже нежность. Восемь лет назад он ушел с поста директора агентства недвижимости – да, того самого, в котором работаю я, – и полностью посвятил себя уходу за мамой.

Поступок, конечно, благородный.

Но отцу было уже под восемьдесят, и хотя он по-прежнему оставался здоровым и полным сил, а вдобавок еще и дьявольски красивым, он уже немолод. А забота о женщине на поздней стадии болезни Паркинсона – нелегкий труд в любом возрасте.

Поэтому я и предложила нанять постоянную сиделку.

Идея была немедленно и решительно отвергнута («Спасибо, мы вполне в состоянии справиться своими силами!» – проревел отец).

Я попыталась призвать на помощь сестру. Трейси, на четыре года старше меня, всегда была любимицей родителей: светловолосая голубоглазая богиня ростом за метр восемьдесят и весом пятьдесят семь килограммов. (Для сведения: у меня волосы и глаза почти одинакового невыразительного пшеничного оттенка и куда менее впечатляющий рост метр семьдесят, а пятьдесят семь килограммов я в последний раз весила в возрасте двадцати одного года, то есть почти два десятка лет тому назад.)

Сколько себя помню, одним из первых вопросов, который папа задавал мне при каждом визите, было: «Мне кажется или ты немного прибавила в весе?» (Опять же для сведения: с весом у меня все в порядке; более того, подруги считают меня стройной.)

Как бы то ни было, Трейси отказалась вступать в споры, и в этом, наверное, заключалась вторая причина, почему родители ее обожали, хотя навещала она их редко и только в случае проблем с деньгами.

В итоге идея найма сиделки была отправлена в пресловутый долгий ящик.

До того дня, когда мама упала с кровати, а отцу не хватило сил самому поднять ее. Он попытался дозвониться до меня, но я показывала дом клиентам и выключила телефон, Харрисон был слишком увлечен разглядыванием пустого экрана в поисках вдохновения, а Трейси, увидев имя звонящего и поразмыслив не более полусекунды, видимо, решила не отвечать и убрала телефон в карман. В результате мама пролежала на холодном деревянном полу добрых два часа, потому что отец не хотел вызывать скорую: «Мы вполне способны справиться сами! Не хватало только, чтобы чужаки расхаживали по дому и глазели на наши пожитки!» Пока я не прочитала сообщения и не поспешила к ним.

Тут уж я уперлась и настояла, чтобы отец нанял помощницу. Вполне очевидно, что родители больше не могли «обходиться своими силами». А приходящей раз в неделю домработницы (вернее, целой череды домработниц, потому что никто не выдерживал папины придирки дольше нескольких месяцев) было уже недостаточно. Им требовался человек, который живет вместе с ними, помогает в уходе за мамой, а заодно готовит и поддерживает чистоту в доме. Деньги не имели значения: чего-чего, а денег у родителей было достаточно. Речь шла об их благополучии.

Отец неохотно уступил и позволил мне начать собеседования с кандидатами. Он дал строгие указания: рекомендации должны быть безупречными, и, хотя сиделке должно хватать сил поднимать маму и укладывать обратно в кровать, пусть она также будет стройной и привлекательной. Как объяснил папа, если уж ему придется мириться с присутствием в доме чужой женщины, пусть хоть смотреть на нее будет не противно.

Так и появилась Элиз Вудли.

Эта моложавая шестидесятидвухлетняя женщина – высокая, стройная, но с крепкими руками, коротко стриженная блондинка с дружелюбной улыбкой, подчеркивающей не менее дружелюбные манеры, – казалась едва ли не идеалом.

А что говорят об идеале?

Наверное, мне стоило проявить больше бдительности. Или хотя бы присмотреться внимательнее. Трейси утверждает, что с самого начала почуяла неладное, хотя в тот момент не сказала ни слова. По словам сестры, произошедшее напоминает сюжет крепкого триллера: скрипучий старый дом, пожилая женщина-инвалид и коварная сиделка, ухаживающая за ней; тонкие намеки, ложные следы, мертвое тело у подножия лестницы.

Но я забегаю вперед: мертвое тело появилось позднее.

И если тут и есть загадка, то она состоит в том, как я позволила подобному случиться.

В конечном итоге винить я могу только себя.

Это я привела ее в дом.

Глава 2

– Что вы знаете о болезни Паркинсона?

Этот вопрос я всегда задавала в первую очередь. Мне хотелось, чтобы человек, которого я найму, с самого начала понимал, на что подписывается.

Элиз Вудли сидела напротив меня в одном из двух кресел цвета слоновой кости, стоявших перед лаймово-зеленым бархатным диваном в редко используемой гостиной слева от входной двери. На женщине были желтая блузка с короткими рукавами, темно-синие хлопчатобумажные брюки и открытые сандалии. Под аккуратными волнами светлых волос, остриженных до уровня подбородка, поблескивали небольшие золотые сережки с жемчугом. Сережки и простые золотые часы были единственными украшениями. Я обратила внимание на отсутствие обручального кольца и облегченно вздохнула. Помню, подумала тогда: «Одной сложностью меньше».

Я выбрала для собеседований гостиную не потому, что она была самой официальной из комнат на первом этаже, а потому что там меньше всего хлама. Остальные помещения – маленькая столовая с вечно измазанным стеклянным столом, современная открытая кухня с огромной гранитной стойкой в центре и соседняя общая гостиная с видом на небольшой участок заднего двора – были завалены игрушками моих детей. Нельзя было и шагу ступить, не наткнувшись на фигурку «Супер-Марио» или детальку от конструктора (не говоря уже о вездесущих и практически неистребимых кусочках пластилина, облепивших почти все поверхности).

– Я знаю, что это расстройство нервной системы, которое в основном влияет на двигательные функции, – ответила Элиз. – Что состояние со временем ухудшается. И что лекарства не существует, – тихо добавила она.

Я прикусила язык, чтобы сразу же не крикнуть: «Вы наняты!» Большинство женщин, с которыми я беседовала раньше, – а их всего было шесть – просто качали головами и бормотали: «Не так уж много».

– Как думаете, вы справитесь с уходом за пациентом на поздних стадиях этой болезни?

– Надеюсь. Моя мать много лет страдала от рассеянного склероза, а мой последний работодатель болел раком и под конец жизни был практически прикован к постели, поэтому у меня большой опыт ухода за пациентами с дегенеративными заболеваниями. – Она сочувственно улыбнулась, и по обе стороны рта показались ямочки, похожие на большие запятые. – К тому же я крепче, чем кажусь.

Я объяснила положение мамы в мучительных подробностях: что диагноз поставили примерно десять лет назад и что симптомы развивались в обычном порядке, начиная с дрожи в мизинцах – врачи называют это «тремор покоя» – с дальнейшим затруднением движений и нарастающей мышечной слабостью, ведущей к ригидности, включая изменение некогда идеальной осанки и появление неуклюжей походки.

Мама всю жизнь танцевала, а теперь ее ноги, казалось, прилипли к земле. Она стала ковылять, а не ходить. Дальше – больше. Почерк стал нечитаемо мелким из-за изменений в тех частях мозга, которые влияют на моторику, и ей стало очень сложно, почти невозможно контролировать движения пальцев и рук.

Она начала страдать бессонницей, обильным потоотделением и частыми запорами.

– В общем, дело непростое, – была вынуждена признать я, не желая замалчивать проблемы и рискуя, что соискательница уйдет, осознав тяжесть маминого заболевания. – Хотя отец будет настаивать на том, чтобы взять основной уход на себя. Поэтому работа, наверное, будет в большей степени заключаться в хлопотах по дому и готовке, – с надеждой пояснила я и добавила: – И в том, чтобы быть рядом на случай…

– …Если я им понадоблюсь, – договорила за меня Элиз. – Теперь выдохните, – посоветовала она, и ее темные глаза расширились, а у краешков губ снова возникли ямочки.

Я поняла, что сижу затаив дыхание, и рассмеялась, хотя это больше походило на попытки глотнуть немного воздуха. Я представила себе старое дерево, узловатое и перекосившееся, и подумала, не такой ли меня видит Элиз.

– У вас есть вопросы? – спросила я, готовясь к спорам о зарплате и выходных, которые первым делом завели все шесть предыдущих кандидатов.

– Когда приступать к работе? – вместо этого спросила она, но потом поправилась: – О боже! Какая самонадеянность с моей стороны! Простите. Не стоило забегать вперед. Сын постоянно меня ругает: говорит, я часто тороплю события…

– У вас есть сын?

– Да. Его зовут Эндрю. Он примерно вашего возраста, живет в Калифорнии, в Лос-Анджелесе. Я оттуда родом.

– И давно вы перебрались в Торонто? Прошу прощения, если это слишком личный вопрос, – поспешно добавила я, поскольку где-то вычитала, будто потенциальным работодателям не разрешается задавать кандидатам слишком много личных вопросов. Хотя тут был особый случай: по-моему, нанимая человека, который будет жить в твоем доме, имеешь право узнать хотя бы основные сведения.

– Не стоит извиняться, – небрежно отмахнулась моя собеседница. – Я переехала девять лет назад, вскоре после смерти матери. Мне хотелось развеяться, поэтому я купила билет на железнодорожный тур по Канаде и просто влюбилась в эту страну и ее жителей. Честно говоря, в одного конкретного человека. – Она подняла ладонь к лицу, чтобы скрыть румянец. – Я познакомилась с этим очаровательным мужчиной вскоре после приезда в Торонто, а через три месяца мы поженились. Все было идеально. Но недолго.

Она тяжело вздохнула.

– Однажды вечером – в сентябре будет четыре года – мы смотрели телевизор, и Чарли пожаловался, что у него немного кружится голова. А потом… просто взял и умер. Врачи сказали, аневризма сосудов головного мозга. – Элиз умолкла, и ее взгляд вслед за словами обратился в прошлое. – Так я овдовела во второй раз. Мой первый муж, отец Эндрю, тоже умер: обширный инфаркт в возрасте чуть старше, чем сейчас наш сын.

– Сочувствую, – произнесла я, не зная, что еще сказать.

В тот момент я могла думать только о том, что в каком-то извращенном смысле обоим покойникам повезло. Аневризма и инфаркт – более милосердная смерть, чем медленное и неумолимое развитие болезни Паркинсона.

– В общем, оставалось только одно: продолжать жить. Когда Чарли умер, мы жили в квартире недалеко от центра, и я начала помогать одной пожилой соседке с покупками. Вскоре стала приносить домашнее печенье – обожаю печь! – и в конце концов ее семья наняла меня готовить, прибираться и составлять старушке компанию. Сын, конечно же, пришел в ужас, что его мать опустилась до такой черной работы. В этом смысле он немного сноб. Но, по правде сказать, мне нравится ухаживать за людьми. Я привыкла, и у меня получается. К тому же не хотелось возвращаться в Лос-Анджелес и садиться на шею Эндрю. У него должна быть своя жизнь. – Она заговорщицки наклонилась поближе ко мне: – А если совсем честно… Я не питаю большой симпатии к его жене.

Я еле сдержала улыбку.

– У вас есть внуки?

– Нет, – покачала она головой с явным сожалением.

Как по команде, со второго этажа донесся шум громкой ссоры:

– Мам! Дафни берет мои вещи!

– Мама! Сэм меня обижает!

– Дафни! – крикнула я в ответ. – Перестань брать вещи брата! Сэм, перестань обижать сестру!

– Она не отдает мне приставку!

– Он сказал, что мне можно в нее поиграть!

– Я такого не говорил! Верни сейчас же!

– Мамочка, он опять грубит!

– А что такое приставка? – спросила Элиз.

– Джоди, ради бога, – долетел со второго этажа сердитый голос, – сделай что-нибудь! Я пытаюсь работать!

– Мой муж, – объяснила я собеседнице. – Он писатель.

– Как здорово! А я могла видеть что-нибудь из его книг?

Я пожала плечами.

– Возможно. Он написал роман «Идет сновидец».

– Кажется, такого я не знаю.

– Ну, дело было довольно давно.

– Мам! – крикнул Сэм.

– Мама! – словно эхо откликнулась Дафни.

– Джоди!

– Так, дети, с меня хватит. Спускайтесь сюда, и поживее.

Не прошло и нескольких секунд, как дети скатились вниз по лестнице и оказались перед нами: Сэм – тощая жердина, Дафни – пухленький комочек энергии. У обоих были мои слегка непослушные русые волосы и отцовские внимательные голубые глаза.

– А вы кто? – спросил Сэм, с подозрением оглядывая гостью.

– Это миссис Вудли, – ответила я.

– Да просто Элиз, – поправила она. – Какие замечательные дети! Настоящий юный красавец, – обратилась она к Сэму, – а ты, – она повернулась к Дафни, – сладкая очаровашка.

Дети заулыбались.

– Когда вырасту, буду жить в Нью-Йорке, – внезапно заявил Сэм, хотя раньше таких разговоров не было.

– Это я буду жить в Нью-Йорке, когда вырасту, – перебила его Дафни. – И буду работать на карандашной фабрике, – добавила она.

Я не знала, смеяться или плакать. Карандашная фабрика?!

– Какая замечательная идея, – улыбнулась Элиз. – Сможешь целыми днями делать собственные карандаши и придумывать новые цвета.

Дафни радостно закивала.

– Я хочу есть, – сказал Сэм.

Элиз поспешила встать. На секунду мне показалось, что она прямо сейчас отправится на кухню и начнет готовить. Вместо этого она сунула руку в сумочку и достала лист бумаги лавандового цвета.

– Мои рекомендации, – пояснила она, протягивая листок мне. – Можете с ними ознакомиться и связаться со мной, когда закончите собеседования. И разумеется, если у вас будут вопросы, не стесняйтесь звонить в любое время.

– Но мы даже не обсудили зарплату и отпуск, – запротестовала я, не желая ее отпускать.

– Уверена, вы предложите более чем справедливые условия, – отмахнулась она и протянула ладонь Сэму: – Рада познакомиться с тобой, Сэм. – Она пожала ему руку. – И с тобой тоже, Дафни. Надеюсь, скоро увидимся. А еще я исправлю упущение и куплю книгу вашего мужа, – добавила она, когда мы подошли к входной двери.

Я наблюдала за уходящей гостьей, борясь с желанием броситься за ней, повалить на ближайшую клумбу и объявить, что она получила работу, что нет нужды проверять рекомендации или беседовать с другими претендентами и что мы с радостью заплатим любую сумму и дадим ей столько выходных, сколько она захочет.

Помню, я тогда подумала, что наверняка найдется подвох. Нельзя быть такой идеальной. Но неприятную мысль быстро заглушили голоса детей.

– Я есть хочу, – заныл Сэм у меня за спиной.

– А я – сладкая очаровашка! – заявила его сестра.

Глава 3

– Что значит – ты ее наняла? – возмутилась сестра. – И со мной не посоветовалась? Даже не дала мне встретиться с ней!

– Я просила тебя поприсутствовать, – напомнила я.

– А я сказала, что у меня в тот день тренировка.

– У тебя каждый день тренировка, – скривилась я, оглядывая черные легинсы и коротенькую белую футболку, в которые была одета сестра.

В груди пойманной бабочкой забилась тревога. Меньше всего мне хотелось ссориться. Впервые за последние несколько недель тревога поутихла, сменившись надеждой, и я пригласила Трейси в гости поужинать семгой – одно из немногих блюд, которое ела сестра, – и отпраздновать удачу, которая привела к нам Элиз.

Трейси заправила за ухо длинные светлые волосы, выпрямленные утюжком, а потом покачала головой, и прядь вернулась на то же место. Сестра покрутила цепочку с серебряным сердечком от Тиффани на шее и подтянула к себе стройную ногу, пристроив босую стопу на багряную замшу подушки дивана в нашей гостиной.

– Боже, что это?! – проворчала она, наморщив выпрямленный хирургом нос и скривив подкачанные филлером губы, и принялась отдирать комочек расплющенного розового пластилина с пятки.

– Извини. – Я отскребла улику и встала с дивана, чтобы выкинуть пластилин в мусорное ведро под раковиной на кухне.

– Не принесешь мне стакан воды, раз уж ты там? – попросила Трейси. Взяв в руки стакан, она снова скривилась: – Теплая… Ты что, не держишь бутылку с водой в холодильнике?

– Извини.

Два извинения меньше чем за минуту. Пожалуй, новый рекорд.

Сестра поставила стакан на столик у дивана, не сделав ни глотка.

– Итак, расскажи мне об этой Элиз Вудли.

– Она просто идеальна, – заверила я, занимая свое место на другом конце дивана, и тут же почувствовала, как мне в бок впился маленький пластмассовый супергерой. – Терпеливая, добрая, с огромным опытом работы с пожилыми и больными людьми…

– Ты проверила ее рекомендации?

– Разумеется. Они просто блестящие.

Я поговорила с дочерью бывшей соседки Элиз и сыном человека, который умер от рака. Оба не скупились на похвалы.

– Поверь мне, я провела собеседование со множеством женщин. Она на голову выше остальных.

– И сколько эта чудо-женщина будет нам стоить? – спросила Трейси.

– Все оплачивает папа, – напомнила я.

– Из нашего наследства.

– Трейси, ради бога!

– Ой, не будь такой добренькой. Я ведь права.

Не имея ни малейшего желания спорить, я ничего не ответила.

Трейси пожала плечами.

– Ты так и не сказала мне, что о ней думает папа.

Пришла моя очередь пожать плечами.

– Они еще не встречались.

– Ты наняла ее без согласия папы? Ты что, шутишь?

– Очевидно, предложение вступит в силу при условии, что обеим сторонам все понравится. Мы с Элиз встречаемся у мамы и папы завтра в час. Было бы здорово, если бы ты к нам присоединилась.

– Почему ты всегда выбираешь время, на которое у меня уже что-нибудь назначено? – заныла Трейси. – Нет бы сначала у меня спросить.

– Может, попробуешь перенести свои дела? – предложила я, не обращая внимания на вызов в ее голосе.

– Может быть.

– Ты давно не навещала родителей, – рискнула я и сама бросить вызов. – Уверена, мама была бы рада…

– Ты же знаешь, мне трудно видеть ее такой.

– Всем трудно.

– Ты не понимаешь. Тебе легче переносить подобные вещи. Я слишком чувствительна…

– Дело не в тебе, – возразила я, сразу понимая тщетность своих слов.

Дело всегда было в Трейси. Как ни странно, в этом и состояла часть ее очарования.

Еще одно пожатие плечами. Еще одно «может быть».

Я в очередной раз встала с дивана и пошла на кухню, якобы проверить семгу с овощами, которые мариновались в холодильнике, хотя они в проверке не нуждались. Но я больше не могла выносить эгоцентризм сестры, не швырнув что-нибудь ей в голову, и пластмассовый супергерой, впившийся мне в бок, как раз оказался бы кстати.

– А где все? – спросила Трейси и оглянулась, словно впервые обратив внимание, что ни мужа, ни детей не видно; впрочем, возможно, она и правда не заметила их отсутствия. – У тебя так тихо.

– Харрисон забирает Дафни из детского сада. Сэма он взял с собой.

– Какой хороший отец, – заметила сестра.

– Да.

– Он много с ними занимается.

– Это ведь и его дети, – напомнила я.

– Все равно, редкие отцы столько внимания уделяют отпрыскам, – сказала она, наверное вспомнив нашего отца. – Тебе повезло.

– Да, повезло.

– Харрисону тоже повезло. Ты просто отличная мать, – добавила она.

Этим Трейси застала меня врасплох. Я не привыкла к комплиментам от сестры, да и в целом от родных. В нашей семье вообще было не принято выражать позитивные чувства, хотя высказывать претензии никто не стеснялся. Сложно припомнить, когда кто-нибудь из нас в последний раз говорил «Я тебя люблю». Да и бывало ли такое вообще? Возможно, именно поэтому я старалась каждый день говорить детям, как люблю их, чтобы они никогда не сомневались в своей ценности.

– Хотелось бы считать себя отличной матерью, – ответила я, чувствуя приступ вины за недобрые мысли о Трейси. – Я стараюсь.

– А Харрисон этим летом будет снова вести курс писательского мастерства?

– Да. Ему не терпится поскорее начать.

– Может быть, я тоже запишусь.

– Что?

– Ну, у меня ведь была интересная жизнь, да и воображение хорошее. Разве трудно написать роман?

«Есть еще такая мелочь, как дисциплина», – подумала я, но решила не говорить этого вслух.

– Думаю, дело не такое простое, как тебе кажется, – вместо этого ответила я.

– Ты думаешь, что мне ума не хватит.

– Вовсе нет! – запротестовала я. – По-моему, ты отлично справишься со всем, если сосредоточишься на цели.

Так оно и было. Проблема заключалась в том, что Трейси не умела ни на чем сосредоточиться. Во всяком случае, на сколько-нибудь продолжительное время. Харрисон называл таких людей профессиональными дилетантами. Только за последние несколько лет сестра потратила небольшое состояние из родительских денег, чтобы стать инструктором по пилатесу и по йоге, преподавателем современного танца, учителем бальных танцев, барменом, моделью, диетологом – и каждый раз бросала учебу еще до конца первого семестра. Это не считая уроков бриджа, тенниса и гольфа, которые она тоже быстро забросила.

Аналогично обстояло дело и с мужчинами в ее жизни – чередой по большей части неприглядных ухажеров, обычно исчезавших после одного-двух свиданий.

– Мне бы хотелось больше походить на тебя, – добавила Трейси еще один неожиданный комплимент, подчеркнувший недостаток великодушия с моей стороны. – Но постоянная работа, семья, дети – это не по мне. А вот ты отлично справляешься. Просто я слишком творческая личность, вольная птица.

Вот к таким двусмысленным комплиментам я как раз привыкла. Я с ними выросла. Папа был в этом настоящим докой. Я улыбнулась: разве можно винить сестру, если она училась у лучших?

Входная дверь распахнулась, и в дом ворвались Сэм и Дафни.

– Вот и конец тишине, – вздохнула Трейси, когда Харрисон закрыл за собой дверь, а дети бросились по коридору к нам.

– А кто это тут у нас? – воскликнула я, когда они кинулись ко мне обниматься. – Поздоровайтесь с тетей Трейси.

– Привет, тетя Трейси, – послушно поздоровался Сэм.

– Привет, тетя Трейси, – эхом отозвалась Дафни.

– Привет, тетя Трейси, – сказал Харрисон, прислонившись к стене.

– Как сегодня в школе? – спросила я у сына.

– Хорошо, – ответил он.

– А в детском саду? – обратилась я к дочери.

– Была небольшая проблема, – сообщил Харрисон.

– Я туда больше не хочу, – нахмурилась Дафни.

– Что случилось, очаровашка? – Я начала так звать ее после собеседования с Элиз.

– Этот мальчишка, Джошуа. Он меня обзывает!

– И как он тебя обзывает?

Судя по замешательству на лице дочери, «очаровашка» вряд ли числилась среди прозвищ.

Дафни расправила плечи и надула щеки.

– Он называет меня шлюхой и соской, – объявила она.

Мы с Трейси дружно расхохотались.

– Очень мило, дамы, – упрекнул нас Харрисон. – Очень по-взрослому.

– А давай ты завтра поедешь в детский сад вместе со мной и скажешь ему, чтобы больше не называл меня шлюхой и соской? – попросила Дафни, явно ободренная нашей реакцией.

– Думаю, ты справишься и своими силами, – ответила я, когда наконец смогла говорить.

– Просто скажи ему, чтобы сам отсосал, – посоветовала Трейси.

– Так, дети, – поспешил распорядиться Харрисон, – идите наверх и смотрите телевизор в комнате мамы и папы, пока не будет готов ужин.

– Ура! – закричали они в один голос и убежали наверх.

– Серьезно? – обратился Харрисон к Трейси. – «Скажи ему, чтобы сам отсосал»?

Трейси пожала плечами.

– Иди к нам. – Она похлопала ладонью по дивану рядом с собой. – Только сначала кол из задницы вытащи.

Мне пришлось прикусить губу, чтобы сдержать несвоевременную улыбку, но поздно: Харрисон заметил и явно рассердился.

– Пожалуй, я попробую немного поработать до ужина, – буркнул он. – Может, поговоришь завтра с директором детского сада и решишь проблему?

Мы смотрели, как Харрисон поднимается по лестнице, пока он не скрылся из вида.

– Мне кажется или раньше он не был таким занудой? – спросила Трейси.