Czytaj książkę: «Флэшмен и краснокожие»

Джордж Макдоналд Фрейзер
Флэшмен и краснокожие

George MacDonald Fraser

Flashman and the redskins

© George MacDonald Fraser, 1982

© Яковлев А.Л., перевод на русский язык, 2016

© ООО «Издательство „Вече“», 2016

© ООО «Издательство „Вече“», электронная версия, 2016

«Если и было время, когда я чувствовал себя как „астроном, в чей взор вплывает новое светило“, так это было тогда, когда я читал о Флэшмене».

П.Г. ВУДХАУЗ, создатель Дживса и Вустера

«Если вам не приходилось читать про Флэшмена… Что ж, даже не знаю, стоит мне жалеть вас или завидовать, поскольку впереди вас ждет по-настоящему отличное чтение».

ДЖОРДЖ Р.Р. МАРТИН, автор бестселлера «Игра престолов»

«Я прочту все, что напишет Джордж Макдоналд Фрейзер. Он великолепен!»

БЕРНАРД КОРНУЭЛЛ, автор книг о стрелке Шарпе

Записки Флэшмена

Флэшмен

(1839–1842: Англия, Индия, Афганистан)

Флэш по-королевски

(1842–1843, 1847–1848: Англия, Германия)

Флэш без козырей

(1848–1849: Англия, Западная Африка, США)

Флэшмен на острие удара

(1854–1855: Англия, Россия, Средняя Азия)

Флэшмен в Большой игре

(1856–1858: Шотландия, Индия)

Флэшмен под каблуком

(1842–1845: Англия, Борнео, Мадагаскар)

Флэшмен и краснокожие

(1849–1850, 1875–1876: США)

Флэшмен и Дракон

(1860: Китай)

Флэшмен и Гора Света

(1845–1846: Индийский Пенджаб)

Флэшмен и Ангел Господень

(1858–1859: Индия, Южная Африка, США)

Флэшмен и Тигр

(1878–1894: Англия, Австро-Венгрия, Южная Африка)

Флэшмен на марше

(1867–1868: Абиссиния)

Посвящается Ичиманипи-Вихопавин (Прекрасной Путешественнице) на пути по тропе Санта-Фе из форта Бент к Черным Холмам

Пояснительная записка

Своеобразной чертой «Записок Флэшмена» – мемуаров пресловутого задиры из «Школьных лет Тома Брауна», обнаруженных на распродаже в Лестершире в 1966 году, является то, что автор разделил их на отдельные пакеты, каждый из которых самодостаточен и описывает целиком тот или иной эпизод. Это существенно облегчало мой труд редактора «Записок», доверенных мне ближайшим законным наследником Флэшмена, мистером Пэджетом Моррисоном из Дурбана. Речь вот о чем: открывая очередной пакет, я находил в нем практически готовую книгу, которую оставалось снабдить только кратким предисловием и комментариями. Так было с шестью томами мемуаров.

Седьмой оказался исключением. Если не считать краткой преамбулы пожилого автора, по хронологии он продолжает – буквально с той же самой минуты – описание событий, на которых оборвался третий пакет¹. Именно поэтому я счел необходимым дополнить это предисловие небольшим резюме третьего тома, чтобы новые читатели смогли ухватить нить событий, предварявших седьмое приключение Флэшмена.

Как следует из ранних частей мемуаров, Флэшмен, в промежутках между выдающимися, но скандальными кампаниями в составе британской армии, не единожды посещал Америку. Данный, седьмой, том посвящен его одиссее на Диком Западе. На мой взгляд, эти записи уникальны. Многие люди могли последовательно участвовать как в Золотой лихорадке 1849 года, так и в битве при Литтл-Бигхорне, но они не оставили письменных воспоминаний об этих событиях, и ни один из них не был так близко, как Флэшмен, знаком с тремя самыми известными вождями индейцев, не говоря уж о знаменитых американских солдатах, пионерах и государственных деятелях того времени. Наш же герой оставил довольно живые, а местами даже слишком откровенные их портреты.

Как и в случае с предыдущими мемуарами, я не ставлю под сомнение правдивость автора. Проштудировавшие первые тома читатели знают, что характер его был неприглядным, поступки – низкими, а способность к различного рода проделкам – просто неисчерпаемой. Похоже, единственным его достоинством можно признать беззастенчивую правдивость как мемуариста. Надеюсь, комментарии и приложения к книге послужат доказательством того, что я всеми силами стремился проверить свидетельства Флэшмена, где это возможно, и не могу не выразить свою признательность библиотекарям, архивариусам, музейным работникам и прочим достойным членам американского общества городов Санта-Фе, Альбукерке, Миннеаполиса, форта Ларами, мемориальных заповедников Поля битвы Кастера, рек Йеллоустон и Арканзас, а также форта Бент.

Дж. М. Ф.

Введение

В мае 1848 года Флэшмен вынужден был покинуть Англию в результате карточного скандала и отплыл в Африку на «Бэллиол Колледже», судне, принадлежавшем его тестю, Джону Моррисону из Пэйсли, и находившемся под командой капитана Джона Черити Спринга, магистра искусств, бывшего наставника из колледжа Ориэль. Уже слишком поздно понял Флэшмен, что корабль занимается незаконной перевозкой рабов, а его капитан, вопреки своему ученому прошлому, является опасно эксцентричным типом. Приняв в Дагомее груз рабов, «Бэллиол Колледж» пересек Атлантику, но был захвачен американскими военными кораблями. Флэшмену удалось улизнуть от властей в Новом Орлеане, где он нашел временный приют в доме терпимости, хозяйка которого, сострадательная английская матрона по имени Сьюзан Уиллинк, подпала под чары плутовского шарма нашего героя.

Затем Флэшмен провел несколько насыщенных событиями месяцев в долине Миссисипи, по преимуществу улепетывая во все лопатки. На время ему пришлось изображать из себя английского морского офицера, также довелось против воли выступать в качестве агента «Подземной Железной дороги»², помогая беглым рабам добраться до Канады. К несчастью, порученный его заботам беглец был опознан мстительным плантатором по имени Омохундро, и Флэши, оставив свой пост, спешно ретировался за борт парохода. Затем он занял вакансию надсмотрщика на плантациях, но лишился места, когда хозяин обнаружил его и свою жену при компрометирующих обстоятельствах. Впоследствии Флэшмен украл рабыню-метиску Касси, продал ее под чужим именем, после чего помог бежать и с вырученными от аукциона деньгами направился вместе с ней через покрытую молодым льдом реку Огайо, преследуемый по пятам охотниками за неграми, подранившими его в ягодицу. Тем не менее, благодаря своевременному вмешательству конгрессмена Авраама Линкольна, двум беглецам удалось выпутаться из переделки.

Находясь под угрозой обвинения в торговле рабами, хищении рабов, мошенничестве и даже убийстве, Флэшмен ощущал непреодолимое желание поскорее вернуться в Англию. Вместо этого злая фортуна вернула его в Новый Орлеан, и ему не осталось ничего иного, кроме как просить о помощи прежнего своего начальника – капитана Спринга, который был оправдан продажным американским судом и собирался отплыть. За время своих злоключений Флэшмену довелось завладеть некими документами «Бэллиол Колледжа», которые подтверждали факт участия судна в перевозке невольников. С помощью этих бумаг он рассчитывал шантажировать своего тестя, которого ненавидел, но теперь предложил вернуть их в обмен на проезд до дома. Капитан Спринг, неприязнь коего умерялась желанием заполучить назад столь опасные для него самого бумаги, согласился.

На этом самом месте, оставив нашего измученного рассказчика выбирать между Сциллой американского правосудия и Харибдой в лице демонического Спринга, завершается третий пакет «Записок Флэшмена» и начинается новая глава его американского приключения.

Часть первая
Сорок девятый

I

Я так и не выучился толком говорить по-апачски. Да это не так просто, хотя бы потому, что красные скоты нечасто спокойно стоят на месте – да и вы, если котелок варит, тоже не станете торчать колом, иначе занятие по изучению их системы гласных (совершенно уникальной, кстати сказать) вам придется провести, вися вниз головой и поджариваясь на медленном огне или же улепетывая во все лопатки по Хорнада дель Муэрто, пока они будут улюлюкать и стараться воткнуть копье вам в спину. С обоими этими затруднениями мне довелось в свое время столкнуться, вам же советую не испытывать судьбу.

И все-таки странно, что я не преуспел с языком, ибо помимо талантов делать ноги и задирать юбки способность «ворочать битой»³ входит в список главных моих достоинств – о, да, я на девяти языках говорю лучше самих их носителей и способен объясниться еще на дюжине или около того. Да и с апачами знаком был довольно близко – избави господи, – и даже был женат на красотке из племени – все по закону: заклинания, песнопения, танец бизона и все прочее… Ох и шустрая маленькая бестия это была, с персиковой бархатной кожей и жгучими черными глазами, а эти ее туго облегающие белые леггины из оленьей кожи с серебряными колокольчиками по бокам… Вот закрываю глаза и даже сейчас, шестьдесят лет спустя, слышу их мелодичный звон и ощущаю шелест сосновых иголок под коленями, и вдыхаю запах дыма, сплетающийся с мускусным ароматом ее волос и диких цветов прерий… И нежные губки шепчут мне на ухо: «Заставь мои колокольчики звенеть снова, о пинда-ликойе…»⁴ Ах, как давно это было! Скажу без обиняков: лучше всего учить язык между вздохами и стонами, и если в тот раз ничего не вышло, тот только потому, что моя милая туземка была не только дочерью великого вождя, но и мексиканской идальги и, стремясь обособиться от прочего стада, предпочитала говорить по-испански, а не на племенном диалекте. О, в викупах индейцев-мимбреньо встречаются такие же снобы и зазнайки, как в какой-нибудь гостиной в Белгрейвии⁵, смею вас уверить. К счастью, против них есть средство.

Но довольно пока об этом. Даже если я не продвинулся в апачском далее фразы «нуитчши-ши, иицан», что можно приблизительно перевести как «иди сюда, девочка», – этого будет вполне достаточно, ну, может, добавьте еще пару уверений в дружбе и вопли о пощаде, которые вам весьма пригодятся, – то вполне способен узнать это дьявольское наречие, если услышу его. Это гортанное, шипящее бормотание, со всеми этими «тц», «цл» и «рр» – как у пьяного шотландского еврея, выронившего вставную челюсть, – не из тех штук, которые быстро выветриваются из памяти. Так что, услышав его пару недель назад в «Тревеллерз-клабе»⁶ и подавив инстинктивный импульс кинуться прочь, вопя: «Апачи! Уноси ноги, ребята, спасай скальпы!», я заинтересовался и выяснил, что словесный поток извергается из одного скользкого вида субъекта с хорошо поставленным голосом и дешевеньким орденком на груди, который собрал вокруг себя в углу курительной кучку подхалимов. Я спросил, какого дьявола тут происходит, и оказалось, что это некий выдающийся антрополог, читающий в Королевском географическом обществе лекции о североамериканских индейцах.

– А что вам еще про них известно помимо их дурацкой болтовни? – спрашиваю я довольно резко, поскольку он мне сразу не понравился – я быстро смекнул, что он один из тех мерзких зануд, которые повсюду шныряют с сачком для бабочек и записной книжкой, якшаются с ниггерами и растрачивают университетские фонды на драгоманов⁷. Он вскинулся, но ему рассказали, с кем имеет честь и что я не понаслышке знаком с индейцами, не говоря о разных других аборигенах. Тогда субъект протянул мне свою дряблую ладошку и даже снизошел до пары вопросов, касающихся моих странствий по Америке. Услышав про то, что я был в семьдесят шестом с Терри и Кастером, он воскликнул кисло: «Да неужели?», повел плечом и пустился в разглагольствования, которые только и слышишь от всей этой компании. Ну, в общем, про скверное обращение янки с племенами равнин после их Восстания и вообще про индейскую политику, про ужасы резерваций, о жестокостях, которые под флагом цивилизации обрушиваются на ни в чем не повинных кочевников, которые хотят только, чтобы их оставили в покое, дали вести спокойную жизнь мирных пастухов, лелеять свою немудреную культуру, почитать древних богов и пороть всякую чепуху насчет фавнов в Аркадии. По счастью, я не успел пообедать.

– Благородные дикари, значит? – говорю я, воспользовавшись моментом, пока он переводил дух, и удостоился в ответ взгляда, исполненного сентиментального негодования.

– Смею придерживаться подобного мнения. А вы, надо полагать, не согласны?

– Смотря кого именно имеете вы в виду, – отвечаю. – Пятнистый Хвост, скажем, был настоящим джентльменом. А вот Чико Веласкес, наоборот – негодяй, каких свет не видывал. Впрочем, вам, скорее всего, не доводилось встречаться с ними. Так, может, по коньячку?

Он сделался пунцовым.

– Спасибо, нет. Под джентльменом, насколько я понимаю, – продолжает он, весь кипя, – вы подразумеваете сломавшегося человека, в отчаянии сложившего оружие, а негодяем называете любого непокорного патриота, не смирившегося с несправедливой властью чужаков и восставшего против грабительских договоров…

– Если для того, чтобы стать непокорным патриотом, нужно отрезать женщинам пальцы и украшать ими одежду, то Чико – настоящий патриот, это точно, – говорю я. – И это, заметьте, самая безобидная из его выходок. Эй, человек, еще стаканчик, и нечего на меня так таращиться, слышишь?

Мой новый приятель покраснел еще пуще, у него перехватило дух. Он явно был не готов спорить на тему Чико Веласкеса и вышел из себя, на что я и рассчитывал.

– Варварского поведения вполне естественно ожидать от варвара – особенно когда его вынуждают вести себя так! – Ученый фыркнул. – В самом деле, сэр, можно ли сопоставить единичные случаи жестокости, совершенные этим… э-э… Веласкесом, происходящим, насколько можно понять по имени, из несчастного народа пуэбло, сотни лет страдавшего под игом испанцев… Так вот, можно ли сопоставить их с продуманной политикой уничтожения и угнетения, изобретенной современным христианским правительством? Вы говорите о дикости индейцев? В то же время хвастаете знакомством с генералом Кастером и наверняка слышали о Чивингтоне? Сэнд-Крик, сэр! Вундед-Ни! Уошита! Как видите, – торжествующе восклицает он, – я не хуже вас знаком с этими названиями! Перед лицом таких фактов осмелитесь ли вы оправдывать политику Вашингтона в отношении американских индейцев?

– Я ее и не оправдываю, – отвечаю я, едва сдерживаясь. – Но и не осуждаю тоже. Случилось то, что случилось, и поскольку мне довелось быть тому свидетелем, я далек от того, чтобы делать идиотские сентиментальные умозаключения, столь модные сейчас среди ученой братии, позвольте заметить…

Раздались возмущенные вопли, а мой антропологист прям запрыгал.

– Да уж, модные! Вы читали миссис Джексон⁸, сэр? Неужто вам неизвестны те унизительные условия существования, в которые оказались поставлены эти гордые и благородные люди? Раз вам приходилось участвовать в войнах с сиу, вы не можете не знать, с каким бессердечным и мстительным рвением проводились в жизнь эти последовательные экспедиции! Против беззащитного врага! Вы осмеливаетесь защищать истребление модоков, апачей и десятка других племен? Стыдно, сэр! – Он явно закусил удила, да и я уже несколько разгорячился. – И это в то самое время, когда неисчерпаемые ресурсы этого государства можно было направить на гуманное обращение, сдерживание, просвещение! Но нет: старинные ненависть и предрассудки получили возможность править бал, и вот «презренные негодяи» уничтожены или низведены до рабского почти состояния!

Он яростно жестикулировал.

– А вы только говорите: «Так получилось». Чушь, сэр! Вот и Пилат мог сказать: «Так получилось», – сравнение ему понравилось, и он стал развивать его. – Из прокуратора Иудеи вышел бы отличный адъютант для вашего генерала Терри, смею заявить! Желаю спокойной ночи, генерал Флэшмен.

Это позволяло ему с почетом покинуть поле боя, но я не привык бросать спор, не утвердив торжество разума и справедливости.

– Нет уж, постой, болтливый выскочка! – говорю. – Хватит с меня твоих лицемерных разглагольствований. А что ты скажешь на это? – под заинтригованный шум я наклонил голову и раздвинул волосы на макушке. – Видишь это лысое пятно? Так вот оно, дорогой мой неутомимый исследователь, это след скальпировального ножа индейца из племени брюле, того самого мирного скотовода, и находится он на черепе человека, приложившего все свои силы к тому, чтобы с этими брюле и прочими дакота обращались по совести. – Ну, последнее было небольшим преувеличением, но не важно. – Вот вам ваша гуманность и просвещение…

– Боже правый! – Он отшатнулся. – Ладно, сэр, вы получили рану. Но это не доказывает вашей правоты. Зато объясняет личную вашу неприязнь…

– Она доказывает хотя бы то, что я знаю, о чем говорю! Чем вы похвастаться не можете. Что до Кастера, то тот и впрямь был идиотом, каким его считали, а Чивингтон являлся не только чокнутым маньяком, но и – что гораздо хуже – любителем. Но если вы считаете их хоть на гран более виновными, нежели ваших дорогих краснокожих, то вы еще больший дурак, чем кажетесь. Чего никак не могут уяснить подобные вам бьющие себя в грудь ослы, – я уже орал, и собравшиеся зеваки держали меня за руки, зовя на помощь лакеев, – это то, что когда перепуганные насмерть мужчины – без разницы, белые они или красные, цивилизованные или дикие – сходятся лицом к лицу, обуреваемые жаждой повелевать дебрями, которые им с какой-то стати сдались, неизбежно начинается война, и горе побежденным! Политика тут гроша не стоит, безмозглый школяр: только человеческие ярость, страх и подозрительность! А ты про свое просвещение, черт тебя…

– Хватай его за другую руку, Фред! – кричит один лакей другому. – Ну же, генерал, пожалуйста, идемте.

– … может попробуешь просветить военный отряд команчей⁹, а? Напомни о человечности и умеренности апачам-хикарилья, которые растерзали миссис Уайт и ее младенца на Рок-Крик! А приходилось тебе видеть ранчо на Дель-Норте после того, как туда заглянут с визитом мимбреньо? Нет? Конечно нет, рыхлозадый ублюдок! Ладно, ладно, швейцар, иду я… Но дайте только сказать… – заключил я и, смею сказать, даже погрозил университетскому хлыщу пальцем, отчего тот попятился за стул и, судя по виду, готов был дать деру, – что мои взгляды сулят индейцам больше пользы, нежели ваши – как и в отношении всех других народов, впрочем, – и я не стану оправдывать их лишь для того, чтобы выпятиться самому, не сделав им ничего доброго ни на грош, как это у вас принято! Я вашу породу знаю! Нарушенные договоры, значит, бумагомарака ты этакий? Да Чико Веласкес не признал бы договора, даже если бы об него в темноте споткнулся…

К этому времени я уже был на Пэлл-Мэлл и сотрясал небеса втуне.

– Да и кто сказал, что правительство в Вашингтоне – христианское? – вопрошал я, но швейцар заявил, что решительно не знает и предложил мне сесть в кеб.

Вас, наверное, удивляет, почему я так обрушился на этого напыщенного пустозвона – обычно я помалкиваю и посмеиваюсь в кулак, слушая, как какой-нибудь всезнайка порет чушь про бедных угнетенных язычников, журя их разве за рабскую покорность. О, я собственными ушами слышал, как один такой провозгласил сипайских мятежников честными патриотами – я так обалдел, что даже ветры забыл пустить в качестве контраргумента. Знаю я этих язычников, и их угнетателей тоже знаю, и мне смешно даже слышать, как начитавшиеся книжек умники делают вид, что лучше всех понимают события, случившиеся годы назад. Человечество жестоко и глупо, и еще беспомощно, и ничего тут не поправишь. Вот взять хотя бы Бешеного Коня или Кастера – оба они давно сгинули, и слава богу. Но имея дело с такими вот антропологическими полуврунами, стоит уметь отделять зерна от плевел. В их словах есть доля истины, о да. Но это лишь одна сторона медали, и когда я слышу, что каждый белый – подлец, а каждый краснокожий – ангел, причем утверждается это с таким апломбом, и простаки глотают все и чувствуют вину перед… Ну, тут я обязательно закушу удила, особенно если хорошо набрался и почки пошаливают. Тогда меня выставляют из «Тревеллерз» за неджентльменское поведение. Плевать, я ведь даже не член клуба, кстати.

Напрасная трата нервов, согласен. Суть, полагаю, кроется в том, что пока я бегал по всему Дикому Западу, стуча зубами и мечтая только унести живым ноги, у меня тем не менее выработалась странная привязанность к этому месту, сохранившаяся и до сей поры. Это, наверное, удивляет вас, знакомых с историей старины Флэши: увенчанного лаврами героя и трусливого подонка, за всю свою скандальную и распутную жизнь не питавшего ни к чему привязанности. Все так, но у меня, как увидите, имеется своя причина.

К тому же, если бы вы видели Запад почти у самых его истоков, как видел я, в бытность свою торговцем, возницей фургона, охотником, солдатом иррегулярных частей, сутенером, шулером, скаутом, бойцом с индейцами (ну, облачаясь доспехами перед лицом противника, вы приобретаете право так называться, пусть это и продлилось недолго) и невольным заместителем маршала у Дж. Б. Хикока, эсквайра – да-да, ни больше ни меньше, – то не скоро позабыли бы про те края, даже в восемьдесят девять.¹⁰ И достаточно сущей мелочи: дыма костерка, красивого заката, вкуса кленового сиропа в пироге или нескольких слов, неожиданно произнесенных по-апачски и… снова поскрипывают фургоны у переправы через Арканзас; бренчит пианино, полуувязшее в береговом иле; все смеются, а Сьюзи играет «Банджо на колене»; «Олд Глори»¹¹ вьется над воротами форта Бент; слышится зловещий шорох стрел навахо, пронзающих парусиновый тент; огромные стада бизонов растекаются по желтой прерии, словно гигантское масляное пятно; звонко стучат по полу каблучки побланас¹², а шелковые их юбки вертятся вокруг колен; мерцают в огне костерка заросшие физиономии всадников Галлантина; легкие вдыхают сладкий, как нектар, весенний воздух, и мы едем из славного Орлиного Гнезда мимо покрытых белыми шапками гор к фортам Сент-Врен и Ларами; в ноздри бьет смрад темных туш, гниющих в апачской палатке для потения в Санта-Рите; могучие воины шайенов гордо скачут в своих пернатых уборах, словно короли на совет; вспоминаю упругую податливую плоть в лесу Хила и нежные губы, шепчущие: «Заставь мои колокольчики звенеть снова…» Ах, конечно, мэм… А еще передо мной встает тот кошмар: крики, выстрелы, боевой клич орды хункпапов Желчного Пузыря, обрушившейся на нас в облаке пыли; и Джордж Кастер, оседающий на землю, сжимая руками израненную голову и прощаясь с жизнью; и красно-желтое дьявольское лицо с разверстым в крике ртом под рогатым бизоньим шлемом, и взметнувшийся над моим лбом томагавк…

«Ну, ребята, я убит», – как говаривал Дикий Билл. Только все проходит, и вот я сижу у себя дома на Беркли-сквер, гляжу на мокрые от дождя деревья, проклинаю подагру, мешающую держать перо, и припоминаю, как все это начиналось, когда ваш покорный слуга послушно семенил по улице Нового Орлеана в 1849-м вслед Джону Черити Спрингу – магистру искусств, члену колледжа Ориэль, работорговцу и чокнутому на всю голову маньяку по совместительству. Капитан, в расстегнутым жилете и сдвинутой набекрень шляпе, яростно прокладывал себе путь сквозь толпу по дороге к пристани, сыпя вперемежку ругательствами и цитатами из Горация…

– Надо мне было вышвырнуть тебя за борт у Финистерре! – ворчал он. – Большего ты не заслуживаешь, ей-богу! Что ж, я упустил свой шанс: quandoque bonus dormitat Homerus¹³. – Он резко повернулся ко мне, и от пронзительного взгляда этих ужасных глаз даже коньяк замерз бы. – Но в следующий раз Гомер дремать не будет, мистер Флэшмен, можете не сомневаться. Один неверный ваш шаг – и вы пожалеете, что не достались тогда амазонкам!

– Капитан! – в сердцах восклицаю я. – Мне так же хочется поскорее убраться отсюда, как и вам. Да и как, скажите на милость, я сумею обмануть вас?

– Если бы я был таким же мерзким маленьким иудой как и ты, то знал бы, – огрызнулся Спринг. – Чем больше я размышляю об этом деле, тем сильнее крепнет мое желание заполучить бумаги Комбера, прежде чем мы сделаем еще хоть шаг.

Да, эти бумаги: они, способные отправить как Спринга так и моего жадного шотландского тестюшку на виселицу за незаконную торговлю невольниками, являлись единственным моим козырем. Стоит капитану заполучить их, и ничто не удержит его от намерения отправить меня кормить рыб. Даже будучи напуган до полусмерти, я отрицательно затряс головой, и он оскалил зубы в хищной усмешке.

– Чего дрейфишь, червяк? Я же сказал, что отвезу тебя домой, и сдержу свое слово. Или ты хочешь сказать, – зарычал капитан, и шрам у него на лбу налился алым – явный знак подступающего бешенства, – что я обманываю тебя, мразь?! Хочешь, да? Лучше не стоит! Да я все равно заполучу их не далее как через пять минут после того, как ты ступишь на мою палубу. Потому что они у тебя с собой, не так ли? Ты бы не посмел выпустить их из рук. Я знаю, – и он мерзко ухмыльнулся. – Omnia mea mecum porto¹⁴ – это в твоем стиле. Ну и где они: за подкладкой сюртука или под стелькой?

Факт, что вместо названных мест они были зашиты в пояс, утешал слабо. Он взял меня за горло, и если я не питал намерения отдаться на милость американского правосудия, преследовавшего меня за убийство, хищение рабов, выдачу себя за морского офицера, кражу фургона и лошадей, лжесвидетельство и размещение фальшивого предложения о продаже – боже правый, разве только двоеженство не приписали! – мне оставалось только уповать на его порядочность. Он посмотрел мне в глаза и хмыкнул.

– Так я и думал. Ты для меня все равно что раскрытая книга – скверное издание, кстати сказать. Будьте любезны передать их мне тотчас же. – Его палец указал на таверну на другой стороне улицы. – Идем!

– Капитан, умоляю, давайте повременим с этим до прихода на корабль! Ищейки из американского флота разыскивают меня по всему городу… Пожалуйста, капитан, клянусь, вы их получите…

– Так и гони их сюда, черт тебя дери! – прорычал он и, как клешней, ухватив меня своей лапищей, затащил в паб и усадил в дальнем от стойки углу. Там стоял полумрак; за столиками расположилась пара гуляк, да несколько торговцев обменивались новостями у бара – впрочем, мои приятели из полиции и флота вполне могли прикинуться ими. Я робко обратил на это внимание Спринга.

– Пятью минутами раньше или позже тебе уже погоды не сделает, – говорит тот. – А я заодно выясню, изменил ли ты на сей раз своей привычке никогда не говорить правду.

Пока он заказывал джулеп¹⁵ и распекал черного слугу за медлительность, я, моля Бога, чтобы столь вежливые манеры капитана не привлекли к нам внимания, повернулся к стене и начал осторожно распарывать перочинным ножом швы на поясе.

Спринг нетерпеливо барабанил пальцами и урчал. Наконец я извлек пакет – эти бесценные, плотно исписанные листки, за которые Комбер отдал свою жизнь – и капитан погрузился в них, скребыхая по мере чтения зубами.

– Неблагодарная скотина! Вовремя он помер! Я был этому ублюдку вместо отца, и вот чем он отплатил мне за благодеяния: подглядывал и вынюхивал все, словно крыса! Да вы все такие, мерзкие джентльментишки! Да, мастер Комбер, Федр начертал тебе эпитафию: «Saepe intereunt aliis meditantes necem»¹⁶. И поделом тебе, скотина!

Спринг сунул бумаги в карман, осушил стакан и вперился в меня безумным взором, так хорошо знакомым мне по «Бэллиол Колледжу».

– А ты, зачем ты хранил их, а? Чтобы отправить меня в последний док? Говори!

– Ничего подобного! – взвизгнул я. – Да если бы я собирался, то обнародовал бы их на суде, но я ведь не сделал этого, не так ли?

– И сунуть собственную шею в петлю? Только не ты, – он лающе рассмеялся. – Во мне роится смутная догадка, что ты собирался выжать с их помощью кое-что из шотландского скупердяя Моррисона. Я угадал, не так ли? – Хоть Спринг и был чокнутым, голова у него варила. – Сыновняя почтительность, значит?! Ну, если таков был твой расчет, тебе не повезло. Он мертв, и горит в аду, без сомнения. Три недели назад я получил весточку от нашего агента в Нью-Йорке. Неожиданный поворот, а парнишка?

Так оно и было, но только на мгновение. Ну, на трупе отыгрываться не получится, но и о чем печалиться? Состояние маленького прохвоста отойдет к его дочерям, среди которых моя милая простушка Элспет числилась в любимицах. Святой Георг, да я богат! По слухам, у него было аж два миллиона, и четверть достанется ей и мне… Если только старый хрыч не нашел в законе какую-нибудь лазейку, чтобы не дать мне наложить лапы на его денежки, как ему это удалось десять лет назад. Но нет – не может же он лишить Элспет наследства, а обвести ее вокруг пальца – для меня плевое дело… Впрочем, так ли это? Она всегда обожала меня, хоть, как я подозревал, наставляла рога при каждом удобном случае. Уверенности у меня не было, да и стоило ли обращать внимание на такие пустяки, как периодическая супружеская измена? Пока она зависела от своего отца, по крайней мере. Теперь же, когда с нее сняли уздечку, ей можно таскаться вволю, а подобное пресыщение может притупить страсть к отсутствующему мужу. Кто возьмется угадать, как примет она своего возвратившегося Одиссея теперь, когда у нее куча денег и все удовольствия к ее услугам? Помимо прочего, я не сомневался, что моя пустоголовая половина сорит сейчас деньгами – моими уже деньгами – как подвыпивший герцог в день рождения. Чем скорее окажусь я дома – тем лучше. Но как ни крути, то, что Моррисон откинул копыта – отличная новость.

Спринг, насупленный и суровый, не спускал с меня глаз, и зная, насколько этот кровожадный пират привержен соблюдению внешних приличий, я постарался изобразить траурную мину и пролепетал что-то про неожиданный удар, ужасное несчастье, непоправимую потерю, ну и так далее.

– Да ты, я вижу, – ухмыльнулся он, – просто сражен горем, смею заметить. Узнаю эти признаки: физиономия унылая, словно зима в Тайнсайде, а в глазах блеск долгожданного наследства. И почему ты не сделался плакальщиком, лицемерный выродок? Nulli jactantius moerent, quam qui loetantur¹⁷, или, если переложить Тацита вольно, ты считаешь, что чертовы денежки уже у тебя в руках! Однако ты еще не получил их, парень, и если рассчитываешь снова увидеть Лондонский мост, – тут его рот ощерился в издевательской усмешке, – тебе стоит стать очень осторожным, как Агаг¹⁸, и держаться с подветренной стороны от Джона Черити Спринга.

– Что вы хотите сказать? Я же отдал вам бумаги, и вы обещали доставить меня живым….

– О, так и будет, не сомневайся, – в этих ужасных пустых глазах мелькнула зловещая тень. – Me duce tutus erist¹⁹. И знаешь почему? Потому что, когда достигнешь Англии и заявишь, наряду с прочим выводком Моррисона, права на его наследство, тебе предстоит узнать, что столь обширной торговой морской империи требуется опытный руководитель, знающий законы и все такое прочее. – Он торжествующе усмехнулся. – Ему придется платить сумасшедшее жалованье, зато ты получишь надежного, академически образованного делового человека, способного не только управлять флотом, но и присматривать за тем, чтобы никто не пронюхал о твоих недавних американских делишках или о том, что твоя подпись в качестве суперкарго значится в судовых документах работоргового судна…