Czytaj książkę: «Кочевая жизнь в Сибири»

Предисловие к изданию 1910 года

Эта книга о жизни и приключениях в Сибири впервые была представлена публике в 1870 году – всего сорок лет назад. С тех пор она печаталась несколько раз и всегда находила читателей, а рукопись посылалась в редакции столько раз, что она почти истерлись. Этот постоянный и продолжительный спрос, по-видимому, указывает на то, что она имеет какой-то особый интерес, и побуждает меня надеяться, что пересмотренное, иллюстрированное и значительно расширенное издание её встретит благоприятный приём.

«Кочевая жизнь в Сибири» впервые вышла в печать, когда меня не было в России. Заключительные её главы я написал в Петербурге, а оттуда в начале 1870 года разослал издателям. Мне так не терпелось поскорее отправиться в горы Кавказа, что я сократил свой рассказ насколько возможно, и опустил многое из того, что мне следовало бы добавить, если бы у меня было достаточно времени, чтобы привести это в порядок. Настоящее издание содержит более пятнадцати тысяч слов нового содержания, в том числе о том, как мы чудом избежали гибели и о сиянии моря, а также впервые описывает события и приключения зимнего путешествия по суше от Охотского моря до Волги – поездки на санях длиной более пяти тысяч миль.

Иллюстрации настоящего издания, которые, я надеюсь, значительно увеличат интерес к нему, частично взяты из картин Джорджа А. Фроста, который был со мной в обеих моих сибирских экспедициях, и частично из фотографий, сделанных господами Йохельсоном² и Богоразом³, русскими политическими ссыльными, которые проводили научные исследования для Северо-Тихоокеанской экспедиции Джесупа на азиатской стороне Берингова пролива.

Я сердечно благодарю «The Century Company» за разрешение использовать части двух статей, первоначально написанных для «St. Nicholas Magazine», миссис А. Д. Фрост из Сев. Кембриджа, штат Массачусетс, за фотографии картин её покойного мужа, и Американский музей Естественной истории за право воспроизвести сибирские фотографии господ Йохельсона и Богораза.

Джордж Кеннан. Бьюфорт, Южн. Каролина. 16 февраля 1910 года.

Предисловие

Попытка Western Union Telegraph Company в 1865-67 годах построить сухопутную телеграфную линию в Европу через Аляску, Берингов пролив и Сибирь была в некотором отношении самым замечательным мероприятием девятнадцатого века. Смелый в своей концепции и важный в целях, к которым он стремился, проект привлек в то время внимание всего цивилизованного мира и считался величайшим телеграфным предприятием, которое когда-либо привлекало американский капитал. Однако, как и все неудачные предприятия в тот век прогресса, он был быстро забыт, а блестящий успех Трансатлантического кабеля полностью вытеснил его из общественного сознания. Большинство читателей знакомы с основными фактами в истории этого предприятия, от его организации до окончательного от него отказа, но лишь немногие, в основном только его первоначальные проектанты, знают что-либо о работе, проделанной в Британской Колумбии, Аляске и Сибири, препятствия, которые были встречены и преодолены при его изыскании и рабочими отрядами и вклад, который он внес в наши знания о неисследованном и до сих пор малопосещаемом регионе. В течение двух лет его сотрудники исследовали почти шесть тысяч миль дикой природы, простирающейся от острова Ванкувер на американском побережье до Берингова пролива и от Берингова пролива до китайской границы в Азии. Следы их покинутых лагерей можно найти в самых отдаленных камчатских горах, на обширных пустынных равнинах Северо-Восточной Сибири и в дремучих лесах Аляски и Британской Колумбии. Верхом на северных оленях они прошли самыми трудными тропами северных азиатских гор, проплыли на лодках по великим северным рекам, ночевали в дымных чумах сибирских чукчей, разбивали свои лагерь на пустынных северных равнинах при температуре 45–50°С¹ ниже нуля. Телеграфные столбы, которые они поставили, и дома, которые они построили, и теперь одиноко стоят там – единственные результаты их трехлетнего труда и страданий и единственные памятники неудачного предприятия.

Я не ставлю своей целью написать здесь историю русско-американского телеграфа. Успех его конкурента, Атлантического кабеля, полностью затмил его значение, и эта неудача лишила его всякого интереса со стороны американского читателя. Хотя его история и не важна, исследования и изыскания, которые планировались и проводились под его эгидой, имеют свою ценность и интерес, независимо от того, для чего они были предприняты. Территория, которую они охватили, малоизвестна читающему миру, а её кочевые жители редко встречались с цивилизованным человеком. Только редкие предприимчивые торговцы мехами и охотники проникли в их уединённую жизнь, и маловероятно, что цивилизованные люди когда-либо пойдут по их стопам. Их земля не дает обычному путешественнику никаких стимулов, соразмерных риску и трудностям, с которыми связаны её исследование.

Два сотрудника Российско-Американской телеграфной компании, господа Ф. Уимпер и У. Далл, уже опубликовали отчеты о своих поездках по Британской Колумбии и Аляске. Полагая, что история исследований Компании на другой стороне Берингова пролива будет иметь равный интерес, я написал следующее повествование о своей двухлетней жизни в Северо-Восточной Сибири. Оно не претендует ни на полноту научной информации, ни на какие-либо экстраординарные исследования любого рода. Оно предназначено просто для того, чтобы передать как можно более ясное и точное представление о жителях, природе, обычаях и общих особенностях новой и сравнительно неизвестной страны. По сути, это личный рассказ о жизни в Сибири и на Камчатке, и его претензия на внимание заключается скорее в свежести предмета, чем в какой-либо особой преданности науке или практическому опыту.

Глава I

Сухопутная телеграфная линия в России – Отплытие первой сибирской партии исследователей из Сан-Франциско.

Русско-американская телеграфная компания, также известная как «Western Union Extension», была организована в Нью-Йорке летом 1864 года. Идея телеграфной линии из Америки в Европы через Берингов пролив существовала в умах нескольких известных телеграфистов в течение многих лет и была предложен Перри МакДоу Коллинзом еще в 1857 году, когда он совершил свое путешествие по Азии⁴. Однако это никогда серьезно не рассматривалось до тех пор, пока после провала первого атлантического кабеля не началось всестороннее обсуждение целесообразности наземной линии между двумя континентами. План г-на Коллинза, который был представлен в Western Union Telegraph Company в Нью-Йорке ещё в 1863 году, казался наиболее осуществимым из всех проектов, которые были предложены для межконтинентальной связи. План предполагал объединить телеграфные системы Америки и России по линии, проходящей через канадскую Британскую Колумбию, Русскую Америку и северо-восточную Сибирь, до русских телеграфных линий в устье реки Амур на азиатском побережье, формируя, таким образом, непрерывную проводную сеть почти по всему земному шару.

Этот план обладал многими очевидными преимуществами. Не требовалось длинных кабелей. Он предусматривал линию, которая будет проходить повсюду по суше, за исключением небольшого участка в Беринговом проливе, и которую можно будет легко ремонтировать в случае аварии или повреждений от непогоды. Он также предусматривал ответвления вдоль азиатского побережья до Пекина, что помогло бы развить бизнес с Китаем. Все эти соображения были привлекательны для капиталистов и специалистов телеграфа, и план был окончательно принят компанией Western Union Telegraph в 1863 году. Разумеется, учитывалось, что следующий атлантический кабель может оказаться успешным и это будет очень разрушительным, если не смертельным, для перспектив предлагаемой сухопутной линии. Такое событие, однако, не казалось вероятным, и, учитывая все обстоятельства, компания решила взять на себя этот неизбежный риск.

Был заключен договор с российским правительством, предусматривающий продолжение российской линии через Сибирь до устья Амура и предоставление компании некоторых особых привилегий на российской территории. Подобные уступки были получены в 1864 году от правительства Великобритании⁵, помощь была также обещана Конгрессом США, и вскоре была создана компания Western Union Extension с номинальным капиталом в 10 миллионов долларов. Её акции были быстро раскуплены, главным образом акционерами первоначальной компании Western Union, а вера в конечный успех предприятия была такова, что менее чем за два месяца его акции продавались по семьдесят пять долларов за штуку.

В августе 1864 года полковник Чарльз С. Балкли, бывший начальник военной телеграфной службы в Военном округе Мексиканского залива, был назначен главным инженером предполагаемой линии, а в декабре он отправился из Нью-Йорка в Сан-Франциско, чтобы организовать и оснастить исследовательские партии и начать работы.

Руководствуясь желанием быть причастным к такому новому и важному предприятию, а также по природной любви к путешествиям и приключениям, которую я никогда прежде не мог удовлетворить, я предложил свои услуги в качестве исследователя уже в самом начале проекта. Моя заявка была положительно рассмотрена, и 13 декабря я с главным инженером отправился из Нью-Йорка в планируемую штаб-квартиру компании в Сан-Франциско. Полковник Балкли сразу же после своего прибытия открыл офис на Монтгомери-стрит и начал организовывать исследовательские группы для предварительного изучения маршрута линии. Как только в городе стало известно, что планируется исследовать неизвестные области Британской Колумбии, Русской Америки и Сибири, офис компании переполнился нетерпеливыми претендентами на все возможные должности в предприятии.

Авантюристы-оптимисты, которые долго ждали, когда появится нечто подобное, разорившиеся золотоискатели, которые надеялись вернуть свои состояния на новых месторождениях золота, которые ещё предстоит обнаружить на севере, вернувшиеся с войны солдаты, жаждущих новых острых ощущений – все спешили предложить свои услуги первопроходцев в этом великой деле. Спросом пользовались опытные и квалифицированные инженеры, но была также масса предложения от обычных людей, которые с энтузиазмом восполняли то, в чём им не хватало опыта.

Месяц за месяцем проходили в отборе, организации и оснащении партий, пока, наконец, в июне 1865 года суда компании не были готовы к отплытию.

План действий на то время заключался в том, чтобы высадить одну группу в Британской Колумбии, недалеко от устья реки Фрейзер, одну в Русской Америке, в Нортон Саунд, и одну на азиатской стороне Берингова пролива, в устье реки Анадырь. Этим партиям под руководством соответственно господ Поупа, Кенникота и Макрэя было велено подняться, насколько возможно, вверх по рекам вглубь суши, получить всю возможную информацию о климате, почве, лесах и жителях этих регионов, и, в общем, найти маршрут для предполагаемой линии.

Две американские партии будут иметь сравнительно удобные базы в Виктории и форте Св. Михаила, но сибирская партия должна быть высажена возле Берингова пролива, на краю бесплодной, пустынной области, почти в тысяче миль от любого известного поселения. Таким образом, безопасность и успех этой партии, с опорой только на её собственные ресурсы, в неизвестной стране и среди кочевых племен враждебных аборигенов без каких-либо своих средств передвижения, кроме лодок, не были гарантированы. Многие даже утверждали, что оставлять людей в такой ситуации и при таких обстоятельствах – это значит отправлять их почти на верную гибель, а русский консул в Сан-Франциско написал письмо полковнику Балкли, в котором настоятельно рекомендовал ему не высаживать партию на азиатском побережье в северной части Тихого океана, а вместо этого отправить её в один из российских портов Охотского моря, где она могла бы создать базу снабжения, получить информацию относительно внутренних районов страны и приобрести лошадей или собачьи упряжки для сухопутных исследований в любом желаемом направлении.

Мудрость и здравый смысл этого совета были очевидны для всех, но, к сожалению, у главного инженера не было судна, которое он мог бы отправить с отрядом в Охотское море, и если люди вообще должны были высадиться тем летом на побережье Азии, они должны были высадиться у Берингова пролива.

Однако в конце июня полковник Балкли узнал, что небольшое российское торговое судно «Ольга» собирается плыть из Сан-Франциско на Камчатку и юго-западное побережье Охотского моря, и ему удалось уговорить владельца взять четырёх человек в качестве пассажиров до российского поселения Николаевск в устье реки Амур. Этот, хотя и не столь желательный пункт для начала работ, как некоторые другие на северном побережье моря, всё же был намного лучше, чем любой, который можно было бы выбрать на азиатском побережье северной части Тихого океана, так что вскоре была организована партия для плавания на «Ольге» до Камчатки и в устье Амура. Эта партия состояла из майора С. Абазы⁶, русского джентльмена, который был назначен начальником партии, и руководителем всей экспедиции в Сибири, Джеймса А. Мэйстиса, опытного инженера-строителя из Калифорнии, Р. Дж. Буша, который только что вернулся с трёхлетней службы в Каролине, и меня – не очень грозная сила количественно и не очень замечательная с точки зрения опыта, но сильная в надежде, уверенности в своих силах и энтузиазме.

28 июня нас уведомили, что у брига «Ольга» почти весь груз на борту, и он будет «немедленно отправляться».

Эта морская метафора, как мы потом узнали, означала только то, что он отплывет в какое-то время в течение лета, но мы, в нашей доверчивой неопытности, предполагали, что бриг должен тут же отвалить от причала, и это повергло нас в волнение и беспорядок поспешной подготовки к отплытию. Фрак, льняные рубашки и выходные туфли были опрометчиво оставлены или отданы, одеяла, походные ботинки и фланелевые рубашки закупались в немереных количествах, винтовки, револьверы и охотничьи ножи огромных размеров придали нашей комнате вид беспорядочного арсенала, склянки с мышьяком, бутылки с алкоголем, сачки для ловли бабочек, мешки для змей, коробки с таблетками и дюжина других инструментов и научных приборов, о которых мы ничего не знали, были переданы нам нашими энтузиастами-натуралистами и упакованы в большие коробки, «Путешествия» Врангеля, «Ботаника» Грея и несколько других научных работ были добавлены в нашу небольшую библиотеку, и до наступления ночи мы могли сообщить о своей готовности – вооружённые и экипированные для любого приключения – от поимки нового вида клопов до завоевания Камчатки!

Поскольку никто ещё не выходил в море, не осмотрев корабль, мы с Бушем назначили себя в приёмную комиссию от нашей партии и направились к пристани, где стояло судно. Капитан, грубоватый американизированный немец, встретил нас у трапа и провел через весь свой маленький бриг от носа до кормы. Наш ограниченный опыт в морском деле не позволил бы нам вынести свое суждение о мореходности даже речной баржи, но Буш, с характерной для него наглостью и всезнайством, поучительно рассказал капитану о красоте «линий» (что бы это ни было) его судна, его великолепную парусность и о его конструкции в целом, – обсудил сравнительные достоинства простых и сдвоенных марселей, и новые запатентованные топенанты и риф-тали, и в целом продемонстрировал такое количество морских знаний, что оно не только полностью сокрушило меня, но и поразило даже капитана.

Я сильно подозревал, что Буш приобрел большую часть своих морских знаний из беглого прочтения «Навигатора» Боудича, который я видел лежащим на его столе, и тоже решил в частном порядке приобрести карманное издание «Морских рассказов» капитана Марриата, как только удастся сойти на берег, и в следующий раз сокрушить его своими запасами морской эрудиции. У меня было смутное воспоминание о том, что я читал что-то в романах Купера о флагштоках и кранбалках… а может, о флагбалках и кранштоках?.. Я не мог вспомнить, что именно, и, решив не позволять игнорировать меня как никчемную сухопутную крысу, взглянул на снасти и поделился несколькими очень общими замечаниями о юферсах и бизань-гике. Однако капитан быстро уничтожил меня, категорически спросив, видел ли я когда-нибудь бизань-гик с застопоренной фор-марса-реей на курсе бейдевинд?!

Я смиренно ответил, что, по моему непосредственному наблюдению, такого кошмара я бы и представить себе не мог, и когда он повернулся к Бушу с улыбкой соболезнования по поводу моего невежества, я стиснул зубы и спустился вниз, чтобы осмотреть кладовую. Здесь я почувствовал себя как дома. Длинные ряды консервированных продуктов, говяжьего бульона, сгущенного молока, пирогов и небольшого бочонка с причудливой надписью «Zante cur.»⁷ вскоре успокоили мой взволнованный дух и убедили меня, что, без всякого сомнения, «Ольга» была надёжна, построена в передовом стиле кораблестроения и всецело годна для плавания.

Поэтому я подошел к Бушу, чтобы сказать, что тщательно и критически осмотрел судно изнутри и уверен в его несомненной способности выполнить возложенную на него задачу. Я не упомянул природу наблюдений, на которых основывался этот вывод, но он не стал задавать лишних вопросов, и мы вернулись в офис с благоприятным отчетом о качестве постройки, вместимости и оснащении нашего корабля.

В субботу, 1 июля, «Ольга» приняла на борт последний груз и была готова к отплытию.

Прощальные письма поспешно написаны, последние приготовления сделаны, и в девять часов утра в понедельник мы собрались на пристани Говард-стрит, где стоял паровой буксир, который должен был отбуксировать нас в море.

Толпа друзей собралась, чтобы попрощаться с нами. Пирс, пестревший яркими платьями и синей униформой, имел довольно праздничный вид в тёплых лучах калифорнийского утра.

Полковник Балкли передал нам последние наставления с пожеланиями здоровья и успехов, ироничные приглашения «приехать повидаться» были переданы нашим менее удачливым товарищам, остающимся на берегу, прозвучали просьбы прислать кусочек Северного полюса и образцы северного сияния вперемешку с советами по препарированию птиц и сбору жуков, и среди общей путаницы поздравлений, добрых пожеланий, предостережений, подтруниваний и слезных прощаний прозвучал пароходный колокол. Долл, живущий исключительно интересами своей любимой науки, порывисто схватил меня за руку: «До свидания, Джордж. Благослови тебя Бог! Не спускай глаз с наземных улиток и черепов диких животных!»

Мисс Б. попросила с мольбой в голосе: «Берегите моего дорогого брата!». Я пообещал заботиться о нём, как о своём собственном, и подумал о другой далекой сестре, которая, если бы она могла присутствовать здесь, сказала бы точно так же: «Берегите моего дорогого брата!». Размахивая платками и бесконечно повторяя слова прощания, мы медленно отошли от пристани и, проплыли к тому месту, где дрейфовала «Ольга», где нас перевели на маленький бриг, который в течение следующих двух месяцев должен быть нашим домом.

Пароходик отбуксировал нас за пределы бухты и отдал концы, а когда проплывал обратно, наши друзья с полковником во главе собрались тесной группкой на носу буксира и троекратно приветствовали «первую сибирскую исследовательскую партию». Мы ответили ещё тремя – нашим последним прощанием с цивилизацией – и молча всматривались в уменьшающийся пароходик, пока белый носовой платок, который Арнольд привязал к бакштагу, стал неразличим, и мы остались одни на длинных волнах Тихого океана.

Глава II

Плаванье по Тихому океану – Семь недель на российском бриге.

«Он получил огромное удовольствие и наслаждение от своего путешествия, кто не испытал этого, должен обязательно попробовать пережить подобное»

Р. Бёртон «Анатомия меланхолии»

В море 700 миль на С.-З. от Сан-Франциско. Среда, 12 июля 1865 г.

Десять дней назад, накануне нашего отплытия к азиатскому побережью, полный больших надежд и радостных ожиданий будущих удовольствий, я честно написал в моём дневнике вышеприведённую цитату из Бёртона, ни разу не усомнившись в полной реализации тех «будущих радостей», которые мои восторженные глаза видели в такой «яркой неопределенности», и ни на миг не сомневаясь, что «жизнь на океанской волне» не есть состояние высочайшего счастья, достижимое в этом мире. Цитата показалась мне чрезвычайно удачной, и я мысленно благословил старого анатома меланхолии за то, что он вооружил меня девизом, таким простым и подходящим на все случаи жизни. Конечно, «он получил огромное удовольствие и наслаждение от своего путешествия», и совершенно необоснованное предположение о том, что, поскольку «он» это сделал, то и все остальные обязательно должны, не показалось мне абсурдным.

Напротив, мне казалось это совершенно логичным, и я бы с презрением отнесся к любому предположению о возможном недоверии. Мои представления о морской жизни были получены главным образом из пылких поэтических описаний морских закатов, «летних островов Эдема, лежащих в темно-фиолетовых сферах моря», и тех «лунных ночей в одиноких водах», которыми поэты веками обманывают невежественных земляков на предмет океанских путешествий. Туманы, штормы и морская болезнь совсем не входили в мои представления о морских явлениях, или, если бы я допустил возможность шторма, это было только живописное, очень поэтичное проявление сил ветра и воды в действии, без каких-либо неприятных особенностей, которые присутствуют в этих элементах в более прозаических обстоятельствах. Правда, во время моего путешествия в Калифорнию были небольшие неприятности с погодой, но память моя давно превратила её в нечто грандиозное и поэтическое, так что я даже с нетерпением ждал шторма как опыта не только приятного, но и весьма необходимого.

Иллюзия сия была очень приятной, пока она ещё продолжалась, но – всё когда-нибудь кончается. Десять дней настоящей морской жизни разрушили мою «светлую неуверенность будущих радостей» и породили стойкую уверенность в будущих страданиях, оставив меня оплакивать несовместимость поэзии и правды. Бёртон – хвастун, Теннисон – мошенник, Байрон и Проктер – их пособники, а я – жертва. Я никогда больше не буду связывать свою веру с поэтами. Они могут сказать правду вполне достаточную для поэзии, но их взгляды безнадежно извращены, а их воображение слишком изощрено, чтобы действительно реалистично описать морскую жизнь. «Лондонский пакетбот» Байрона – блестящее исключение, и я не помню другого из всего спектра поэтической литературы.

Наша жизнь с тех пор, как мы покинули порт, была, безусловно, непоэтичной.

В течение почти недели мы страдаем от всех неописуемых невзгод морской болезни, без каких-либо смягчающих обстоятельств. День за днём мы лежим на узких койках, слишком больны, чтобы читать, слишком несчастны, чтобы разговаривать, наблюдаем за лампой в каюте, как она раскачивается на своих хорошо смазанных подвесах, слушаем журчание и плеск воды за иллюминаторами, скрипы и стуки снастей и как тяжёлый гик переваливается из стороны в сторону от бортовой качки судна.

Мы всегда считали себя активными сторонниками теплианской⁸ философии – веселья при любых обстоятельствах, но, к сожалению, не смогли примирить наш опыт с нашими принципами. В четырёх неподвижных фигурах у стен каюты не было ни малейшего намёка на веселье. Морская болезнь победила философию! Мрачные размышления о нашем прошлом и будущем было единственным нашим занятием. Я помню, как с любопытством размышлял о том, что и Ной когда-то страдал морской болезнью, Интересно, мог бы его ковчег сравниться с нашим судном, и были ли у него такие же неприятные повадки, как у нашего брига при сильном волнении?

Если были – тут я почти улыбнулся своей мысли – какой же несчастье это должно было быть для бедных животных!

Я также задался вопросом, был ли Одиссей с рождения неподвластен морской болезни, или должен был пройти тот же неприятный процесс, через который прошли мы?

В конце концов, я пришел к выводу, что морская болезнь, как и другие, должна быть дьявольским изобретением современности, и что древние так или иначе обходились без неё. Затем, пристально глядя на пятна от мух на окрашенных досках в десяти дюймах от моего носа, я вспомнил все те чудесные ожидания, с которыми я отплыл из Сан-Франциско, и со стоном отвращения отвернулся к стене.

Интересно, кто-нибудь когда-нибудь описал свои морские болезни на бумаге? Есть всякие «Вечерние откровения», «Откровения холостяка» и «Приморские откровения», но никто и никогда, насколько я знаю, даже не пытался сделать так, чтобы его морская болезнь вознаградилась литературным успехом. По-моему, это странная оплошность, я бы со всей серьёзностью подсказал любому начинающему писателю, обладающему способностью мечтать, обратить внимание на обширное необработанное поле этой темы. Одна поездка по северной части Тихого океана на небольшом бриге обеспечила бы ему неиссякаемый запас материала.

Наша жизнь на бриге протекала однообразно, без каких бы то ни было заметных событий. Погода была холодной, сырой и туманной, с лёгким встречным ветром и сильным зыбью, мы заключены с нашей кормовой каюте семь на девять футов, её тесная, душная атмосфера, насыщенная трюмной водой, ламповым маслом и табачным дымом, оказывала самое угнетающее воздействие на наш дух. Однако я рад видеть, что вся наша партия сегодня в сборе, что чувствуется слабый интерес к перспективе обеда, но даже воодушевляющие звуки марша Фауста, который капитан играет на старом хриплом аккордеоне, не могут вызвать оживление на мрачных лицах вокруг стола. Махуд делает вид, что с ним всё в порядке и играет в шашки с капитаном с притворным спокойствием, близким к героизму, хотя время от времени внезапно удаляется на палубу и возвращаться каждый раз с всё более бледным и печальным лицом. Когда его спрашивают о цели этих периодических визитов на палубу, он, с выражением наигранной бодрости, отвечает, что поднимался только «посмотреть на компас и ход судна». Я удивился, что простой взгляд на компас может вызвать такие болезненные и меланхоличные эмоции, как на лице Махуда, когда он возвращается, но он не перестал исполнять свой добровольный долг, чем избавил нас от излишнего беспокойства за безопасность нашего корабля. Капитан кажется немного беспечным и иногда не следит за компасом целыми днями, но Махуд наблюдает за ним с неусыпной бдительностью.

Бриг «Ольга», 800 миль на северо-запад от Сан-Франциско. Воскресенье, 16 июля 1865 года.

Монотонность нашей жизни была прервана накануне вечером, а наша морская болезнь усугубилась сильным ветром с северо-запада, который вынудил нас дрейфовать в течение двадцати часов под одним зарифленным парусом. Шторм начался ближе к вечеру, и к девяти часам ветер уже дул в полную силу, а на море поднялось волнение. Волны стучали, как гигантские кувалды, по содрогающейся обшивке судна, порывы ветра ревели в снастях, а непрерывный «тук-тук-тук» насосов и протяжный вой ветра наполнял нас мрачными предчувствиями и лишал малейшей возможности заснуть.

Утро наступило угрюмо и неохотно, его первый серый свет, пробившийся сквозь слой воды на маленьких прямоугольных окошках на палубе, осветил забавную сцену хаоса и беспорядка. Корабль тяжело переваливался с борта на борт, а сундук Махуда, каким-то образом сорвавшийся со своего места, скользил взад-вперед по полу каюты. Большая пенковая трубка Буша в компании с огромной мочалкой нашли временное пристанище в моей лучшей шляпе, коробка сигар майора каталась из угла в угол в тесных объятиях грязной рубашки. По ковру во все стороны мотались книги, бумаги, сигары, щётки, грязные воротнички, чулки, пустые винные бутылки, тапочки, пальто и старые ботинки, а большой ящик телеграфных принадлежностей угрожал вот-вот вырваться из креплений и разрушить всё, что ещё осталось целым. Майор, который первым подал какие-то признаки жизни, приподнялся на локте в постели, пристально посмотрел на скользящие и катающиеся предметы, задумчиво покачал головой, сказал: «Это удивительно! У-ди-ви-тель-но!», как будто в кочующих сапогах и сигарных коробках он обнаружил какие-то новые, загадочные явления, которые нельзя было объяснить ни одним из известных законов физики. Внезапный крен, в который судно позволило себе удовольствие накрениться в этот самый момент, придал дополнительную остроту этому монологу, и с ещё большим убеждениям, без сомнений в изначальной и врожденной порочности материи в целом и особенно в Тихом океане, майор откинул голову назад на подушку…

Не требовалось и ничтожной степени решительности, чтобы сдаться в таких бесперспективных обстоятельствах, но Буш после двух или трёх стонов и одного зевка попытался-таки встать и одеться. Быстро спустившись с кровати в момент, когда корабль поворачивался к ветру, он схватил свои ботинки одной рукой и брюки другой, и начал скакать по каюте, с удивительным проворством уклоняясь от носящегося по полу сундука, перепрыгивая через катающиеся бутылки и делая тщетные усилия вставить обе ноги сразу в один и тот же ботинок. Настигнутый посреди этой трудной задачи неожиданным креном, он стремительно атаковал наш безобидный умывальник, наступил на блуждающую бутылку, упал и, в конце концов, учинил полный разгром в одном из углов каюты. Трясясь от смеха, майор мог только выдавить из себя: «Я говорю вам – такая уди-ви-тель-ная качка!». «Да-да! – свирепо отвечал ему Буш. потирая одно колено. – Я тоже так думал! А вот встаньте-ка и сами попробуйте!» Но майор был полностью удовлетворён тем, что это попробовал Буш, и лишь засмеялся. Последнему, наконец, удалось одеться, и после некоторых колебаний я решил последовать его примеру. Упав пару раз на сундук, оказываясь то на коленях, то на локтях и совершив ещё несколько столь же невероятных подвигов, я, напялив наизнанку жилет и перепутав сапоги, вскарабкался по трапу на палубу. Ветер всё ещё был штормовой, паруса были убраны, кроме одного сильно зарифленного грот-марселя. Огромные горы голубой воды, громоздящиеся среди низко висящих дождевых облаков, устремлялись на нас белыми пенными гребнями, пролетали над верхней палубой и разлетались мелкими брызгами над баком и камбузом, накреняя корабль так, что звенел колокол на квартердеке, а подветренный фальшборт зачерпывал воду. Это не совсем соответствовало моим прежним представлениям о шторме, но мне пришлось убедить себя, что всё это было реальностью. Ветер завывал, как церковный хор, море выглядело так, как положено выглядеть штормовому морю, а судно кренилось и качалось так, что могло удовлетворить самого пристрастного критика. Однако ощущение величественности, которое я ожидал, почти полностью отсутствовало в смысле личного дискомфорта. Человек, которого только что швырнуло на световые люки внезапным креном корабля и промокший насквозь от брызг, не в состоянии думать о возвышенном, а после полного курса такого лечения любые романтические представления, которые он, возможно, ранее имел в отношении красоты и величия океана, в значительной степени будут утрачены. Плохая погода сводит на нет работу поэзии и настроения. «Влажное покрывало» и «безбрежный океан» поэта имеют значение, совершенно противоположное поэтическому, когда человек обнаруживает «влажное покрывало» в своей постели и «безбрежный океан» на полу каюты, а наш опыт подсказывает, что никакая это не величественность, а неприятность и дискомфорт от морской непогоды.