Czytaj książkę: «Король Георг VI. Жизнь и царствование наследника Виндзорской династии, главы Британской империи в годы Второй мировой войны», strona 2

Из шести детей герцога и герцогини Йоркских первые трое составляли обособленную группу. Старшего от младшей отделяло меньше трех лет, а принц Альберт был на восемнадцать месяцев младше своего брата и на шестнадцать месяцев старше сестры. Положение среднего не означало никаких преимуществ для его развития. Робкий, нервный и чувствительный ребенок, пугливый и склонный к слезам, не выдерживал сравнения ни со своим веселым и более открытым старшим братом, ни со своей милой маленькой сестрой. В результате он был обречен отойти на задний план и даже снова оказаться в небрежении. К примеру, королева Виктория так писала в дневнике о своем визите к ним: «Пришли милые маленькие дети Йорка, выглядевшие очень хорошо. Дэвид приятный ребенок, такой умный, милый и дружелюбный. Девочка – прелестная маленькая крошка». И никакого упоминания о маленьком Берти.

Тем не менее они росли дружной счастливой троицей. Принц Альберт был беззаветно предан своей сестре и непомерно восхищался братом, за которым следовал во всех его проказах. Но так или иначе вина за все эти шалости, похоже, обычно возлагалась на него, а не на других. Он рано приобрел репутацию непослушного ребенка, и родительские упреки сыпались на него даже во время поздравления с днем рождения. «Теперь, когда тебе исполнилось пять лет, – писал ему отец, – я надеюсь, что ты всегда будешь слушаться и сразу же делать то, что тебе говорят. Сделать это тем легче, чем раньше ты начнешь. Я всегда старался так делать, когда был в твоем возрасте, и нахожу, что это сделало меня намного счастливей».

Первое нарушение семейного распорядка случилось вскоре после того, как принцу Альберту пошел шестой год. Повсеместно считалось – хотя и ошибочно, – что Англо-бурская война идет к концу, а на Сендрингемском фронте четверо детей герцога и герцогини Йоркских находились на карантине из-за германской кори¹¹, которой сразу после Рождества заболел принц Эдуард. Их родители 17 января 1901 года уехали в Лондон, чтобы присутствовать на грандиозном приеме и обеде в честь вернувшегося героя, лорда Робертса, который, будучи главнокомандующим, привел к победе британские войска, до того терпевшие поражение в Южной Африке. В тот вечер в клубе Мальборо отец сообщил герцогу Йоркскому, что у королевы Виктории, на тот момент находившейся в Осборне, случился небольшой удар. Спустя два дня сообщения о ее здоровье стали более обнадеживающими, и герцог с герцогиней вернулись в Сендрингем. Они не виделись со своими детьми, опасаясь инфекции, и в понедельник 21 января снова спешно отбыли в Лондон. До детской дошел слух о том, что Ганган – мифическая, легендарная родоначальница семьи Ганган, к которой они, ее правнуки, относились со смешанным чувством благоговения, трепета и страха¹², – угасает, и на следующий день она умерла.

Несмотря на все предосторожности, герцог Йоркский не избежал заболевания. Приехав в Осборн со своим отцом и кузеном, германским императором, он почувствовал себя плохо. Он заставил себя сопровождать нового короля в Лондон на Совет престолонаследия, собравшийся в Сент-Джеймсском дворце, и принес клятву в палате лордов, но по возвращении в Осборн 24 января слег с тяжелой германской корью. До 10 февраля он безвыходно находился в своей комнате, где за ним преданно ухаживала жена.

В результате случилось так, что наследник трона не смог проводить великую королеву в последний путь из Осборна через Лондон в Виндзор, но по такому случаю троих его детей отпустили из Сендрингема. По специальной просьбе герцогини королева Александра распорядилась, чтобы они смогли увидеть заупокойную службу в часовне Святого Георгия и через два дня в Фрогморе присутствовать на ее погребении в личном мавзолее рядом с принцем-консортом.

Таким образом, в тот особенно холодный вечер 2 февраля 1901 года пятилетний принц Альберт стоял среди королей, сонма принцев и множества представителей знати, которые с грустью – и почти не веря в происходящее – смотрели на похороны королевы Виктории. Это был первый из трех подобных случаев, когда он посещал часовню Святого Георгия, а спустя полвека короли и принцы слушали там заупокойную службу по нему самому.

Меньше чем через два месяца после смерти королевы Виктории Йорк-Коттедж впервые надолго расстался со своими хозяевами. 16 марта герцог и герцогиня Корнуолльские¹³ и Йоркские отплыли на корабле «Офир» в Австралию, чтобы от имени нового суверена открыть первую сессию парламента Австралийского содружества. Они отсутствовали почти восемь месяцев. Герцог оставил строгие указания, чтобы два его старших сына регулярно писали родителям. Помимо его ответов на эти письма, принцы получали из каждого порта длинные инструкции от своего сендрингемского школьного наставника мистера Уоллера, который был другом детства герцога и уехал в составе его свиты.

Принц Альберт относился к этим инструкциям со всей серьезностью и даже написал родителям первое письмо за четыре дня до их отплытия, чтобы они могли получить его в Гибралтаре:

«Дорогие мама и папа.

Мы надеемся, что вы не страдаете от морской болезни. Не встречались ли вам большие волны, когда вы проплывали по Бискайскому заливу? Шлем вам свою любовь и тысячу поцелуев.

С любовью,

ваш Берти».

Как большинство детей его возраста, те, кто остался в Йорк-Коттедже, вскоре привыкли к отсутствию взрослых. Во-первых, они были избавлены от достаточно жесткого родительского присмотра, оставшись под доброжелательной властью Лаллы Билл, к которому прилагались добросовестные, но малоэффективные образовательные усилия их гувернантки мадемуазель Хелен Брика, эльзасской дамы, обучавшей в детстве их мать; во-вторых, их сильно и с большим энтузиазмом баловали бабушка и дедушка. Король Эдуард и королева Александра обожали своих внуков и ничего так не любили, как проводить время вместе с ними. Таким образом, почти восемь месяцев три принца и принцесса Мария со всем содержимым своей детской участвовали в миграциях двора из дворца Мальборо в Сендрингем и из Осборна в Балморал. Жесткие рамки дисциплины определенно ослабели. Король Эдуард с присущим ему веселым добродушием и умением радоваться жизни, а также хранивший воспоминания о наставлениях, которые давались ему в детстве, отменял строгие инструкции, считая, что они ставят ненужные препоны веселью. И он, и королева поощряли в детях бурные жизнерадостные проявления и с удовольствием показывали их знатным визитерам, приглашенным к ланчу в Букингемском дворце и в Сендрингеме, позволяя устраивать шумную возню в гостиной.

После прежнего строгого режима в родительском доме этой свободой они пользовались с удвоенной радостью. По той же причине она захватила детей с особенной силой. Они стали по-настоящему непослушными, и нет ничего удивительного в том, что, когда осенью 1901 года их родители вернулись в Англию, они быстро решили, что коррективы не только необходимы, но и сильно запоздали и их старшие сыновья достигли такого возраста, когда женский присмотр за ними уже недостаточен.

V

1902 год стал важным этапом в жизни принца Альберта и его старшего брата, отмеченным тем, что из-под мягкой власти Лаллы Билл их передали в строгие мужские руки и из детской они переехали в классную комнату. Первая перемена пришла вместе с новым годом, когда мальчикам сказали, что теперь они переходят на попечение Фредерика Финча, до этого времени служившего лакеем в детской. Финчу на тот момент было тридцать, его подопечным – семь с половиной и шесть. Это был красивый крепкий мускулистый мужчина, «от природы почтительный, но без тени подобострастия». В течение следующих восьми лет ему предстояло стать сначала нянькой, а позднее арбитром, наперстником и преданным защитником двух принцев. Он следил за их одеждой и смотрел, чтобы они содержали себя в чистоте. Финч слышал, как они молились утром и вечером, укладывал их в постель, и он же при необходимости определял, каких наказаний они заслуживали. Они были преданы ему, а он им.

Второе изменение было более существенным.

Образование принцев долгое время являлось одной из самых неразрешимых проблем, стоявших перед монархами. Выбор ментора и учебного плана не раз менял ход истории и, несомненно, формировал умы юных наследников трона в отношении их взглядов на загадки, с которыми они сталкивались позднее. Точный и дисциплинированный ум принца-консорта еще в 1849 году так оценивал эту проблему: «От хорошего воспитания принцев, в особенности тех, которым суждено править, во многом зависит благополучие мира».

Действуя согласно этому предписанию, принц, еще когда его старший сын лежал в колыбели, разработал при содействии неподражаемого барона Стокмара ту суровую тщательно прописанную дисциплину, от которой затем все свое детство стонал король Эдуард VII и про которую его биограф писал: «Несмотря на то что эта система разрабатывалась с наилучшими намерениями, она, безусловно, была испорчена своим пренебрежением к особенностям нормального мальчика, каким бы ни было его общественное положение».

Памятуя свои собственные страдания, король Эдуард, когда пришел его черед выбирать наставника для своих сыновей, с большим волнением и осторожностью выбрал преподобного Джона Нила Далтона, которого так проникновенно описал сэр Гарольд Николсон в своей биографии короля Георга V. Мистеру Далтону удалось заслужить любовь и восхищение своего воспитанника, чьим личным другом и советником он оставался до самой своей смерти в должности каноника Виндзора в 1931 году, когда ему было уже за девяносто.

Если для короля Эдуарда воспоминания о детстве и учебе были несчастливыми, то у короля Георга все было совсем наоборот, и если король Эдуард хотел для своих сыновей участи противоположной его собственному опыту, то король Георг стремился воссоздать счастливые отношения, существовавшие между ним и его братом и мистером Далтоном. Для этой цели он выбрал мистера Генри Питера Хенселла, которому весной 1902 года поручил своих сыновей.

В то время мистеру Хенселлу исполнилось тридцать девять лет. Сын сельского джентльмена из Роксхэма, графство Норфолк, он учился в Малверн-колледже, где добился выдающихся успехов в английском, истории и как член крикетной и футбольной школы 11; а также в Мадлен-колледже Оксфорда, где он получил награду второй степени по истории. Затем он стал школьным учителем сначала в Росселле, а потом в Ладгроуве и был выбран герцогом Коннаутским в качестве наставника для его сына, принца Артура, которого тот недавно отправил в Итон. Внешне он был высоким и привлекательным, в отличие от покойного мистера Рэмси Макдоналда, бакалавра без особого чувства юмора. Но помимо того, что он был из Норфолка, принца Уэльского привлекла в нем слава заядлого яхтсмена. Он не отличался дружелюбным характером и был склонен надолго впадать в прострацию, когда с трубкой в руках подолгу смотрел в пространство невидящим взглядом. Тем не менее он сумел завоевать прочную привязанность своих юных подопечных, которые называли его «мидер» – детское искажение слова «мистер» – и еще долгое время переписывались с ним после того, как вышли из-под его опеки¹⁴.

Однако следует признать, что мистер Хенселл не был ни прирожденным учителем, ни идеальным наставником. С другой стороны, справедливости ради, следует добавить, что он прекрасно сознавал свои недостатки и поначалу опасался за успех эксперимента. К его чести, он понимал, что с 1870-х годов, когда мистер Далтон давал уроки принцу Эдди и принцу Георгу, многое изменилось, и то, что мистер Гиббс открыл спустя полвека, а именно что многие юношеские недостатки принцев проистекали от нехватки общения со сверстниками. Он был глубоко убежден и не раз высказывал эту уверенность принцу Уэльскому – последний сразу же наложил на это вето, – что принцу Эдуарду и принцу Альберту было бы намного лучше в хорошей начальной школе, где они получили бы опыт участия в соревновательных играх и занятиях, научились сочетать жесткость и мягкость и быстро начали вести нормальную школьную жизнь.

Своим иногда странным способом мистер Хенселл стремился создать в Йорк-Коттедже атмосферу, максимально приближенную к такой школе. В угловом помещении первого этажа он оборудовал классную комнату с двумя стандартными партами, черной доской, книжными шкафами и т. д. Здесь перед завтраком, с 7:30 до 8:15, мальчики готовились к занятиям. С 9 до 13, а также между чаем и ужином они делали уроки. В некоторых случаях мистер Хенселл с помощью мистера Джонса организовывал детские футбольные матчи между принцами и мальчиками из местной школы, но сомнительно, чтобы кто-нибудь получал от них большое удовольствие.

Однако основным недостатком мистера Хенселла была его чрезмерная добродетель, та добродетель, которой он обладал в силу своей эпохи и происхождения. Он действительно словно сошел со страниц одного из великих романов о школьной жизни декана Феррара. Он был одним из «мускулистых христиан» церкви Святого Уинфреда¹⁵, и это не повлекло бы за собой больших сложностей, если бы он не ждал, что его ученики тоже проникнутся достоинствами героя романа Феррара «Эрик, или Мало-помалу». Но с ними этого определенно не произошло. Они росли совершенно обычными маленькими мальчиками, не обладавшими ни какими-то особенными пороками, ни выдающимися добродетелями по сравнению со своими сверстниками. Они были жизнерадостными и умными, но зажечь в них искру стремления к учебе наверняка было бы непростой задачей для любого наставника. Старания мистера Хенселла вдохнуть в них эту искру закончились, похоже, чем-то вроде выстрела с сырым запалом.

В Королевском архиве Виндзора хранятся тетради в кожаных переплетах, содержащие еженедельные, а иногда и ежедневные отчеты мистера Хенселла принцу Уэльскому об успехах и поведении его сыновей. В них – даже если сделать скидку на неизбежное раздражение, которое вполне объяснимо периодически охватывает тех, кто учит молодежь, – наставнику, по-видимому, редко удавалось преодолеть недовольство, а временами он был просто ворчлив. «Оба мальчика должны подчиняться с большей охотой. Я часто называю их про себя мальчиками послушными со второго раза» (20 сентября 1902 г.). Это такое же типичное вступление, как: «Работа с простым делением разочаровывает больше всего. Я действительно думал, что мы освоили деление на 3, но деление на 2, похоже, выше его [принца Альберта] понимания» (25 июля 1902 г.). И еще: «Мне очень жаль это говорить, но на этой неделе принц Альберт устроил две неприятные сцены у себя в спальне. Во втором случае он, как я полагаю, нанес бы своему брату очень сильный удар, если бы в дело вовремя не вмешался Финч. Причем для такого поведения у него не было никакого повода» (16 января 1904 г.). Мистер Хенселл был не склонен замалчивать выходки своих подопечных.

Трудился мистер Хенселл не в одиночку. Со временем он собрал весьма разносторонний штат педагогов. Помимо мистера Джонса ему помогали двое бородатых европейских коллег: М. Хуа, который учил французскому принца Уэльского, а потом принца Георга на «Британнии», а затем стал преподавать в Итоне, и профессор Освальд, учитель математики в школе Тонбридж. Себя мистер Хенселл считал главным среди них, а его методы достаточно хорошо описаны в книге отчетов: «На этой, последней странице второго тома книги отчетов, – писал он 20 мая 1905 г., – не лишним будет, если я приведу несколько наблюдений по важному вопросу о том, как поддерживать учебу и поведение принцев на должном уровне. Тщательный обзор книги отчетов день за днем покажет, что отчеты о плохой работе были отмечены и проработаны мною. Высокое качество отчетов, которые предоставлялись его королевскому высочеству после каждого урока, будет сохранено доктором Освальдом, мистером Дэвидом и месье Хуа. В отношении моей собственной работы и ответственности я предполагаю только составлять отчеты непосредственно о случаях плохого поведения или лености. Такие отчеты могут быть сделаны только после соответствующего рассмотрения и с полной уверенностью».

Можно себе представить, какой эффект производили подобные отчеты на принца Уэльского c его приверженностью к морской дисциплине и жестким викторианским воспитанием. За их получением нередко следовал вызов сыновей в отцовскую библиотеку, предвещавший провинившемуся страшную головомойку. Все дети, даже принцесса Мария¹⁶, которая на какое-то короткое время оказалась под властью мистера Хеселла, подвергались подобным «внушениям». Больше всех их боялся принц Альберт, отчасти потому, что был самым чувствительным из старших детей, а отчасти потому, что уже тогда страдал заиканием, которое причиняло ему страдания на протяжении всей жизни, с которым он так мужественно боролся и над которым в конечном счете одержал победу.

Истоки и причины заикания принца Альберта трудно определить. Он, несомненно, был очень нервным, возбудимым ребенком, а его первый детский опыт не способствовал улучшению этого состояния. Он был чувствительным, ранимым и склонным слишком серьезно воспринимать свои ошибки и слабости. Это находило свое выражение то в резких приступах депрессии, то во вспышках злости как на себя, так и на других. Но когда принц только начал говорить, он не заикался, и, видимо, эта проблема появилась у него в период от семи до восьми лет. Ее приписывали тому, что его, левшу от природы, заставляли писать правой рукой. Это породило тревожное состояние, известное в психологии как декстрастресс, и могло повлиять на способность говорить. Однако, какой бы ни была причина, у него начались нарушения речи.

Только те, кто сам пережил трагедии, вызванные заиканием, может оценить всю их глубину и остроту, приводящие в бешенство ограничения и фрустрации, горечь унижения и душевные муки, приступы жалости к себе и страшную усталость духовную и физическую. Но, возможно, самое главное ощущение, что ты не такой, как другие, и нежелание принимать помощь, предложенную из жалости. Только величайший такт, сострадание и понимание способны облегчить участь страдальца, однако эти качества не были доминирующими в атмосфере Йорк-Коттеджа.

Поэтому неудивительно, что мистер Хенселл докладывал об отставании принца Альберта в устных уроках и о том, что тот не склонен принимать участие в беседах на французском с мистером Хуа и на немецком с доктором Освальдом. Мальчик с трудом выражал свои мысли на родном языке, не говоря уже об иностранных, и нет ничего странного в том, что, представая перед своим разгневанным отцом, он терял дар речи и не мог защитить себя.

В некоторых аспектах заикание заставляло его чувствовать себя отрезанным не только от родителей, но и от брата с сестрой. Хотя с ними он чувствовал себя более непринужденно и потому меньше стеснялся говорить, оно мешало ему активно участвовать в их шутливой остроумной болтовне, что являлось частью семейной жизни, и он очень страдал, когда дети с бездумной непреднамеренной жестокостью молодости передразнивали его заикание. Замкнувшись в себе, он переходил от периодов мечтательной рассеянности, когда, по-видимому, был не способен сосредоточиться, к вспышкам эмоционального возбуждения, выражавшимся иногда в приподнятом настроении и чрезмерной радости, а иногда – в бурных рыданиях и депрессии. «Le temperament excitable du Prince Albert, sa disposition hative, la facilite avec laquelle il se rebute devant le moindre raisinnament sont les obstacles contre lesquels il y a a lutter et qu’il faut vaincre…»¹⁷ – писал месье Хуа, проявляя лишь частичное понимание (14 июля 1908 г.).

Но это было не единственным несчастьем, выпавшим на долю принца в то время. Как и их отец, все сыновья принца Уэльского, за исключением самого старшего, страдали от проблем с коленными суставами. Для исправления этого недостатка сэр Френсис Лейкинг разработал систему шин, в которых принц Альберт должен был проводить несколько часов в день и в которых в то время ему приходилось спать всю ночь. Шины очень утомляли его и причиняли боль, но он продолжал их носить.

«Это эксперимент! – писал он матери в Мальборо-Хаус. – Я сижу в кресле, а мои ноги в новых шинах лежат на стуле. Я получил специальный стол, замечательно удобный для чтения, но на данный момент несколько неудобный для письма. Я жду, что смогу к нему привыкнуть».

Помимо этого, шины вызывали определенные душевные муки у мистера Хенселла. «Утренние занятия принца Альберта оказались почти бесполезными из-за шин, которые, должен сказать, подходят ему, видимо, гораздо больше и уже приносят пользу, – сообщал он. – Однако в таких условиях даже совсем небольших результатов можно достичь лишь ценой огромных усилий со стороны учителя» (21 мая 1904 г.). И еще: «Практически все занятия принца Альберта со мной проходят в шинах. Теперь стало совершенно ясно, что такое сочетание невозможно» (2 июля 1904 г.). Однако позднее мистера Хенселла успокоил тот факт, что сэр Френсис Лейкинг распорядился, чтобы злополучные приспособления использовались только ночью, а день оставался свободным для умственного развития. К счастью, лечение оказалось успешным.

Однако не надо думать, что детство принца Альберта проходило в атмосфере, описанной в романе Флоренс Монтгомери «Непонятый». Возможно, он бывал переменчив и мог вести себя бурно, но существовали длительные периоды светлой безмятежности. Семейный круг Йорк-Коттеджа и Мальборо-Хаус был наполнен счастьем. Вечерами принцесса Уэльская садилась за фортепиано и все пели детские песенки. Были и другие сельские развлечения. Мальчики учились ездить верхом, с подачи мистера Хенселла участвовали в мистериях и играли в гольф. В Лондоне наставник водил их по традиционным достопримечательностям, включая зоопарк, Белый город и крикетные матчи.

В ходе подготовки к коронации их дедушки 26 июня 1902 года два принца получили первый опыт королевских развлечений и впервые познакомились со своим историческим наследием. С мистером Хенселлом они ходили в лондонский Тауэр, чтобы посмотреть на драгоценности короны, которые затем надевали их дедушка и бабушка, и в Вестминстерское аббатство, чтобы увидеть коронационное кресло, на котором в течение последних шестисот лет их предков короновали в соверены Англии. Вместе с Британией и всей империей они пережили болезненный шок, разочарование и до какой-то степени тревогу в связи с внезапной болезнью короля и отсрочкой коронации. Но когда 9 августа этот великий день наконец настал, они сидели в аббатстве – два маленьких мальчика, каждому из которых предстояло стать королем, но только одному суждено было короноваться, – в королевской ложе, предназначенной для принцев, одетые в «балморалские костюмы» под присмотром мистера Хенселла и Финча. Очевидцы вспоминали, что они ерзали и постоянно перешептывались, но с благоговением наблюдали, как их отец присягал вновь коронованному королю. Однако катастрофа, случившаяся с одной из их двоюродных бабушек, которая в один из напряженных моментов церемонии со страшным грохотом уронила свою лежавшую на перилах ложи тяжелую тисненую богослужебную книгу в большой золотой сосуд, стоявший внизу, оказалась слишком сильным раздражителем для их чувства приличия и вызвала такое бурное веселье, что принцу Уэльскому пришлось их жестко осадить.

Из всех переездов, в которых дети следовали за своими родителями, они больше всего ждали ежегодной летней поездки в Шотландию. Там, в прекрасном романтическом замке XIV века Абергелди, расположенном в нескольких милях от Балморала, они избавлялись от любых ограничений. Все недели, остававшиеся до отъезда из Лондона, они считали дни. А потом был восторг от ночного путешествия на королевском поезде, раннее пробуждение и подглядывание из-за зашторенных окон в ожидании первого проблеска утренней Шотландии, переезд со станции Баллатер и, наконец, дорогой, прекрасный, чарующий Абергелди. Там принцы и их сестра дружно обследовали суровый ландшафт по берегам реки Ди и по ходу дела осваивали мастерство ловли лосося, охоты на рябчиков и травли оленей. Они с восторгом и страхом думали о том, что в башне замка обитает дух несчастной женщины, которую сожгли как ведьму, и приходили в радостное возбуждение, проходя в ветреный день по качающемуся подвесному мосту через Ди. Однако самое большое удовольствие доставляла головокружительная езда на велосипедах, когда на полном ходу, пригнувшись к рулю, они бесстрашно рисковали свернуть себе шею, а Финч, следовавший за ними по пятам, охрипшим голосом выкрикивал бесполезные предостережения. Постепенно длинные дни становились короче, и впереди маячила грусть, сопровождавшая последнюю неделю перед возвращением в Лондон, прощание с любимыми местами, печаль от отправки велосипедов на поезде в Сендрингем и, наконец, безысходная тоска от расставания с Шотландией до следующего года.

Эти ежегодные поездки в детстве зародили у принца Альберта любовь к Балморалу, соперничавшую с его любовью к Сендрингему. Эти чувства он сохранил на всю жизнь, став первым королем, унаследовавшим от королевы Виктории глубокую и сильную привязанность к этому шотландскому дому.

В 1905 году, вскоре после возвращения со своих шотландских каникул, принц и принцесса Уэльские снова расстались со своими детьми. С середины октября до начала мая они были с государственным визитом в Индии. Принцы и их сестра снова остались на высочайшем попечении своих бабушки и дедушки, а непосредственно под властью мистера Хенселла и мадемуазель Дюссо. Нынешняя ситуация несколько отличалась от той, что была четыре года назад. Король Эдуард больше занимался государственными делами, чем в 1901 году, когда он заменял им родителя. В 1905-м трения с партией консерваторов вынудили Артура Бальфура уйти в отставку, и подавляющее большинство, которое сэр Генри Кэмпбелл-Баннерман и либеральная партия получили на всеобщих выборах 1906 года, принесли с собой первые невнятные отзвуки тех яростных конституционных бурь, которым суждено было омрачить последние дни царствования короля Эдуарда и начало царствования его преемника.

По этим и другим причинам король и королева бывали в Сендрингеме реже, чем раньше. Но когда они приезжали, прекрасные отношения между ними и внуками возникали снова, и их сказочно прекрасные визиты из Йорк-Коттеджа в Большой дом возобновлялись. Путы дисциплины снова слабели. «Из-за того, что они так поздно возвращались из Сендрингема, стало практически невозможно провести экзамены», – писал мистер Хенселл. А тяга к обществу бабушки и дедушки заставляла принцев пренебрегать, или в любом случае отвлекаться от их сыновних обязанностей по написанию писем родителям. Эта оплошность немедленно вызвала выговор из Дели. «Вы с Дэвидом, похоже, не поняли, что мы хотим, чтобы вы оба каждую неделю писали маме и мне по очереди, как это делает Мэри», – увещевал принц Уэльский своего второго сына. «Дэвид должен был написать мне на прошлой, а не на этой неделе. Не понимаю, как произошла такая путаница». А мистеру Хенселлу он написал: «Мальчики должны писать принцессе и мне каждую неделю по очереди, так чтобы оба писали еженедельно».

С возвращением родителей дисциплина укрепилась, но всем было ясно, что в классной комнате Йорк-Коттеджа не все благополучно. Принц Эдуард стал слишком взрослым для такой формы обучения, а принца Альберта начинало раздражать превосходство старшего брата. «Это удивительно, но присутствие одного влияет на другого как своего рода красная тряпка», – сообщал мистер Хенселл (18 января 1907 г.). Назревшая проблема разрешилась весной, когда принц Эдуард уехал, чтобы поступить кадетом в Королевский военно-морской колледж в Осборне. Его место в классной комнате занял принц Генри. «В прошлый понедельник мы серьезно приступили к летнему триместру в нашей новой классной комнате, – написал мистер Хенселл 11 мая. – Теперь принц Альберт стал старшим мальчиком, а принц Генри занял место второго. Я очень рад сказать, что принц Альберт дал обещание смотреть на свои обязанности серьезно и разумно».

Но успех такой несколько необычной организации частного обучения, где был «капитан» и второй мальчик, по-прежнему ускользал от мистера Хенселла. К концу года он с грустью сообщал принцу Уэльскому: «Я должен сказать, что принц Альберт не сумел оценить положение „капитана“» (20 декабря 1907 г.).

Правда заключалась в том, что принцу самым прискорбным образом не давалась математика, предмет, элементарное освоение которого было необходимо, чтобы пройти вступительный экзамен в Осборн, ожидавший его через год. По-видимому, ему не давались самые основы, а сложности и вовсе ускользали от его понимания. Кроме того, он не любил этот предмет, хотя прекрасно сознавал и стыдился своей неспособности к нему. Когда, несмотря на все его старания, задачи одна за другой отказывались решаться, его охватывало отчаяние, и в конце концов он разражался злыми слезами. «Ты непременно должен перестать злиться, когда делаешь ошибку в сумме, – писал ему отец. – Мы все иногда совершаем ошибки. Вспомни, что тебе уже почти двенадцать лет и ты не можешь вести себя, как маленький шестилетний мальчик». Это письмо он дополнил наказом мистеру Хенселлу: «Вы должны быть очень строги, заставить его проявить упорство и много работать».

Благодаря титаническим усилиям Мартина Дэвида и во многом вследствие развивавшейся у принца усидчивости, непокорный предмет был освоен, во всяком случае, до той степени, которая позволяла ему сдать экзамен. 5 ноября 1908 года он предстал перед комиссией на устном экзамене, и, хотя все согласились с тем, что он был самым робким и нервным кандидатом, принц Альберт проявил ту способность к мобилизации в критический момент, которая характеризовала его на протяжении всей жизни. Он начал сильно заикаться, но по мере того, как его уверенность росла, он справился с волнением и ответил на вопросы «ясно и правильно».

Через месяц он сдал письменный экзамен и получил оценки «очень хорошо» по английскому, истории и французскому, а его устный французский был почти идеален. Как и большинство кандидатов, он посчитал, что работа по географии превышает его знания, но по роковой математике его работу прокомментировали так: «Действительно очень хорошо, за исключением того, что по геометрии он, видимо, справился хуже среднего». Таким образом, эти суровые испытания принц Альберт прошел «самым похвальным образом».

Это был не последний раз, когда принц Альберт проявлял выдающиеся качества. Вероятно, его можно описать как человека, которому было трудно что-то начинать, который очень нервничал перед тем, как приступить к делу, и скептически относился к своим способностям, а в раннем детстве еще и имел склонность лениться. И все же, как только начало было положено, как только он оказывался лицом к лицу с реальностью, он всегда принимал необходимые меры. Он относился к тем, кому для проявления своих лучших качеств требовался толчок, вызов со стороны реальности.