Czytaj książkę: «Три гроба»

Czcionka:

THE HOLLOW MAN

Published by arrangement with David Higham Associates Limited and The Van Lear Agency LLC

Издательство Иностранка®

Первый гроб
Загадка кабинета ученого

Глава первая
Угроза

Убийству профессора Гримо, как и последовавшему за ним столь же неслыханному преступлению на Калиостро-стрит, можно подобрать множество фантастических эпитетов – и не без причины. Даже давние друзья доктора Фелла, увлекающиеся разного рода невероятными ситуациями, не найдут в его послужном списке загадки более удивительной или ужасающей. Итак: совершено два преступления, причем в такой манере, что создается впечатление, будто убийца был не просто невидимым, но еще и легче воздуха. Согласно свидетельствам очевидцев, после убийства своей первой жертвы он просто исчез. И опять же, согласно свидетельствам, он убил свою вторую жертву прямо посреди пустынной улицы на глазах у пешеходов, находившихся по обе стороны; при этом его не видела ни одна живая душа и на снегу не осталось ни одного следа.

Разумеется, суперинтендант Хэдли и на секунду не согласился бы поверить в гоблинов или колдовство. Весьма разумно с его стороны – если только вы не верите в магию, которая в нужный момент истории будет объяснена самым естественным образом. Однако несколько человек уже начали задаваться вопросом: не могла ли та фигура, которая постоянно мелькала в деле, и вправду оказаться пустой оболочкой? Им пришла в голову мысль: а вот если убрать кепи, черное пальто и детскую маску, не обнаружится ли под ними пустота, как в знаменитом романе Герберта Уэллса? В любом случае эта фигура итак наводила суеверный ужас.

Выше был употреблен оборот «согласно свидетельствам». Следует с большой осторожностью относиться к свидетельствам, полученным не из первых рук. В данном случае, во избежание лишней путаницы, следует сразу уведомить читателя о том, чьим показаниям он может полностью доверять. Иными словами, необходимо сделать допущение, что кто-то говорит правду, – иначе не получится настоящей тайны, да и, собственно, вовсе никакой истории.

Следовательно, нам стоит подчеркнуть, что в каждом случае мистер Стюарт Миллс, домочадец профессора Гримо, не лгал, не упускал ничего из виду и не добавлял лишнего, а рассказывал именно то, что он действительно видел. Помимо этого, не лишним будет упомянуть, что все три независимых свидетеля с Калиостро-стрит (господа Шорт и Блэквин, а также полицейский констебль Уиверс) тоже говорили чистую правду.

С учетом сказанного, одно из событий, приведших к преступлению, следует обрисовать более подробно, чем это возможно в ретроспективе. Оно стало лейтмотивом, поворотным моментом, первой упавшей костью домино. И в записях доктора Фелла это событие пересказано во всех подробностях именно так, как Стюарт Миллс поведал эту историю доктору Феллу и суперинтенданту Хэдли. Событие это случилось 6 февраля, в ночь на среду – за три дня до убийства, – в небольшом дальнем зале таверны «Уорвик» на Мьюзеум-стрит.

Доктор Шарль Берне Гримо жил в Англии почти уже тридцать лет и говорил без акцента. За исключением нескольких характерных жестов в моменты нервного возбуждения, а также привычки носить черный галстук-ленточку и старомодный котелок с квадратной тульей, он походил на британца даже больше, чем его местные друзья. Никто не знал, как прошла его молодость. Он был человеком обеспеченным, но решил работать, благодаря чему приумножил свое состояние. Профессор Гримо долгое время был учителем, известным лектором и писателем. Однако в последнее время он оставил эти занятия, перейдя на некую неоплачиваемую должность в Британском музее, благодаря которой получил доступ к манускриптам о «низшей магии» (так он сам их называл). Низшая магия стала для него хобби, из которого он извлек немалую прибыль: он интересовался всеми видами красочной сверхъестественной дьявольщины, от вампиризма до Черной мессы. Изучая их, он всегда кивал и усмехался с детским любопытством – а потом получил пулю в легкое за все свои старания.

Здравый, рассудительный малый, этот Гримо, с насмешливым огоньком в глазах. Говорил он быстро, слова вылетали откуда-то из глубин его гортани, словно пулеметная очередь; имелся у него и свой фокус – он умел смеяться, не раскрывая рта. Телосложение у него было среднее, но его отличала мощная грудь и удивительная физическая выносливость. Когда Гримо семенил мимо, вежливо приподнимая шляпу или подавая знак своим зонтиком, все встречные в окрестностях музея сразу узнавали его черную бороду, подстриженную так коротко, что она походила на седеющую щетину, черепаховую оправу очков и уверенную походку.

Жил он, надо сказать, поблизости – в добротном старом доме на западе от Рассел-сквер. Помимо Гримо, там обитали: Розетта, его дочь, экономка мадам Дюмон, его личный секретарь Стюарт Миллс и старик, бывший учитель, по имени Дрэйман, которого Гримо приютил у себя, чтобы тот содержал в порядке книги.

Однако со своими настоящими немногочисленными приятелями он обычно встречался в своего рода клубе, который они основали в таверне «Уорвик» на Мьюзеум-стрит. Там они по вечерам, четыре-пять раз в неделю, устраивали тайные собрания в уютном зале, который снимали специально для этой цели. И хотя это помещение официально не было отдельным кабинетом, посторонние редко туда забредали, а если и забредали, то надолго задерживаться им никто не давал. Завсегдатаями клуба были: главный специалист по историям о призраках Петтис, лысый суетливый человечек маленького роста; Мэнган, журналист; Барнаби, художник, и, конечно, их неоспоримый лидер – профессор Гримо.

Он царствовал. Почти каждый вечер (за исключением суббот и воскресений, в которые он предпочитал работать) Гримо отправлялся в «Уорвик» вместе со Стюартом Миллсом. Он брал бокал с грогом, садился в любимое плетеное кресло перед пылающим очагом и начинал философствовать в своей излюбленной манере, подчиняя себе весь разговор. По словам Миллса, дискуссии эти по большей части были совершенно блестящими, хотя почти никто, кроме Петтиса или, может быть, Барнаби, не был в состоянии серьезно тягаться с профессором. Несмотря на всю свою учтивость, Гримо отличался горячим темпераментом. Как правило, компания довольствовалась тем, что жадно внимала его богатым познаниям в ведовстве и искусстве спиритизма – хитростях, дурачивших легковерных; а также наслаждалась его почти детской любовью к мистификациям и драме, в порыве которой он рассказывал легенды о средневековом колдовстве, под конец неожиданно объясняя все загадки на манер детективной истории. То были увлекательные вечера, атмосфера которых слегка напоминала деревенский трактир, хотя происходило все в укромном уголке Блумсбери, залитой светом газовых фонарей. Да, то были увлекательные вечера – пока в ночь на 6 февраля предвестие грядущего ужаса не ворвалось так же внезапно, как ветер, распахивающий настежь дверь.

Как рассказывает Миллс, в ту ночь дул пронзительный ветер и все предвещало, что вот-вот повалит снег. Кроме него и Гримо, у очага сидели только Петтис, Мэнган и Барнаби. Профессор Гримо, покачивая в такт своим словам зажатой в пальцах сигарой, вещал о вампиризме.

– По правде говоря, меня удивляет ваша позиция, – сказал Петтис. – Сейчас я изучаю только беллетристику, только выдуманные истории о призраках. И все-таки в глубине души я убежден, что они существуют. Однако же вы разбираетесь именно в задокументированных случаях – событиях, которые мы вынуждены называть фактами, если не можем найти им опровержения. И при всем при этом вы не верите ни единому слову из тех книг, которые стали для вас дороже всего. Это как если бы владелец железной дороги сочинил трактат, опровергающий тот факт, что паровые двигатели работают. Или как если бы редактор «Британской энциклопедии» написал предисловие, в котором предупреждал, что ни в одном из ее томов не найти ни одной полностью достоверной статьи.

– Что ж, а почему, собственно, нет? – ответил ему Гримо, сопроводив свои слова коронным смешком, для которого ему почти не требовалось открывать рот. – Мораль прослеживается, не так ли?

– «Большая ученость доводит тебя до сумасшествия»⁹² – быть может, такая? – предположил Барнаби.

Гримо продолжал смотреть в огонь. По словам Миллса, создавалось впечатление, что он обиделся на мимолетную насмешку сильнее, чем следовало бы. Он продолжал неподвижно сидеть с сигарой ровно посреди рта, посасывая ее, как ребенок леденец.

– Я человек, который знал слишком много, – наконец вымолвил он. – Да и где это сказано, что священники в церкви все поголовно верующие? Однако это все не важно. Меня в первую очередь интересует, на почве чего возникают эти суеверия. Что положило суеверию начало? Что дало ему толчок, а простодушным повод верить? Вот например! Мы сейчас разговариваем о легенде про вампиров. Корни ее уходят в славянские земли. Вы согласны? В тысяча семьсот тридцатые годы она стремительным потоком вырвалась из Венгрии и основательно укоренилась в Европе. Но откуда у венгров доказательства, что мертвецы способны покидать свои гробы и взмывать в воздух в виде соломы или пуха, пока не примут человеческий облик, для того чтобы напасть?

– У них были какие-то доказательства? – спросил Барнаби.

Гримо пожал плечами:

– Они эксгумировали тела на церковных кладбищах. Некоторые трупы были найдены в странных позах, с кровью на лицах, руках, саванах. Вот какие у них были доказательства… Но что в этом странного? В те годы бушевала чума. Подумайте теперь о всех тех бедолагах, которых случайно похоронили заживо. Представьте, как они мучились, пытаясь выбраться из гроба, прежде чем умереть по-настоящему. Теперь вам понятнее, джентльмены? Вот что я имею в виду, когда говорю, что меня интересуют истоки суеверий. Вот что меня по-настоящему волнует.

– И меня это тоже волнует, – раздался чей-то голос.

По словам Миллса, он не услышал, как этот человек вошел, хотя и успел ощутить поток свежего воздуха из открывшейся двери. Возможно, компанию всполошило само вторжение незнакомца в помещение, куда посторонние редко заходили, о котором даже никогда не заговаривали. А может, все дело было в голосе этого человека – резком, хриплом, с легким налетом иностранного акцента и лукавого торжества. В любом случае его появление заставило всех одновременно обернуться.

Как утверждает Миллс, в незнакомце не было ничего примечательного. Он стоял так, что свет от горящего камина почти на него не падал, – воротник поношенного черного пальто поднят вверх, а поля видавшей виды мягкой шляпы опущены вниз. На тот небольшой участок его лица, который не был скрыт одеждой, падала тень от руки в перчатке, которой он поглаживал свой подбородок. Высокий, сухопарый, в потертой одежде – больше про внешность незнакомца Миллс ничего не мог сказать. Однако то ли в его голосе, то ли в манере себя держать, то ли в жестах как будто было что-то смутно знакомое – и в то же время чужое.

Он заговорил снова. Речь его звучала педантично и чопорно, словно он пародировал Гримо.

– Прошу меня простить, джентльмены, за то, что вклинился в вашу беседу, – сказал он, и нотки торжества в его голосе зазвучали только отчетливее. – Но мне хотелось бы задать знаменитому профессору Гримо один вопрос.

Миллс говорит, что никому и в голову не пришло его осадить. Они все насторожились; в этом человеке ощущалась какая-то льдистая сила, нарушавшая уют освещенной пламенем комнаты. Даже Гримо напрягся – он, будучи мрачным и серьезным, сидел с замершей на полпути ко рту сигарой, напоминая скульптуру авторства Джейкоба Эпстайна, только глаза поблескивали за тонкими линзами. В ответ он лишь буркнул:

– И какой?

– Значит, вы не верите? – продолжил чужак, отводя ладонь от подбородка ровно настолько, чтобы поднять вверх указательный палец. – Не верите, что человек может восстать из гроба, что он может передвигаться повсюду, оставаясь невидимым, что четыре стены не способны его остановить и что он так же опасен, как любое исчадие ада?

– Нет, не верю, – резко ответил Гримо. – А вы?

– А я верю, потому что и сам все это проделал. И более того! У меня есть брат, который способен на гораздо большее, чем я, и для вас он намного опаснее. Мне ваша жизнь не нужна, а вот ему – да. И если он бросит вам вызов…

Кульминация его дикой речи вспыхнула, как дощечка, брошенная в огонь. Молодой Мэнган, бывший футболист, вскочил. Маленький Петтис нервно заозирался по сторонам.

– Послушайте, Гримо, – сказал Петтис, – этот субчик явно не в себе. Может, мне… – Он неловко кивнул в сторону колокольчика, но незнакомец его перебил:

– Послушайте сначала профессора Гримо. Потом уже решайте.

Гримо смерил того тяжелым презрительным взглядом:

– Постойте, постойте. Слышите меня? Оставьте его в покое. Пусть дальше рассказывает про своего брата и гробы…

– Три гроба, – снова вмешался посторонний.

– Да, три гроба, – согласился Гримо с натянутой учтивостью. – Если вам так угодно. Да ради бога, хоть сколько. Но может быть, вы нам сначала скажете, кто вы такой?

Незнакомец вынул левую руку из кармана и положил на стол замусоленную визитку.

Каким-то образом визитная карточка своим прозаическим видом вернула всем способность рассуждать здраво, развеяла иллюзию, разоблачила шутку, превратила хриплоголосого гостя в простого потрепанного актера, страдающего некой манией. А все потому, что Миллс прочитал на карточке следующее: «Пьер Флей, иллюзионист». В одном ее уголке было напечатано: «Калиостро-стрит, 2В, индекс WC1…» – а в другом накорябано: «…или Академический театр». Гримо рассмеялся. Петтис выругался и позвонил в колокольчик, вызывая официанта.

– Так что же, – Гримо щелкнул карточкой о большой палец, – я так и думал, что примерно этим все и кончится. Вы фокусник, не так ли?

– На карточке разве это написано?

– Так-так, если я назвал профессиональный ранг ниже, прошу прощения. – Гримо качнул головой, фыркая, словно развеселившийся астматик. – Я не думаю, что вы соблаговолите показать нам одну из ваших иллюзий?

– Отчего же? С радостью, – неожиданно для всех ответил Флей.

Последующие его движения были так быстры, что застали компанию врасплох. Их можно было принять за нападение, хотя таковым они не являлись – по крайней мере, в физическом плане. Он наклонился над столом прямо к Гримо, опустил воротник пальто и снова поднял, прежде чем кто-то, кроме профессора, успел разглядеть его лицо. Однако Миллсу показалось, что он ухмылялся. Гримо продолжал сидеть в напряженной неподвижной позе. Только челюсть выступила вперед и приподнялась так, что рот стал похож на презрительную дугу, выгнувшуюся посреди подстриженной бороды. Он как ни в чем не бывало продолжал щелкать визиткой о большой палец, но кожа его приобрела сероватый оттенок.

– А теперь, прежде чем я уйду, мне нужно задать еще один вопрос знаменитому профессору, – учтиво сказал Флей. – Скоро, как-нибудь вечером, к вам кое-кто наведается. Брат и меня подвергает опасности, но я готов пойти на этот риск. Кое-кто, я повторяю, к вам наведается, причем довольно скоро. Кого вы предпочтете: меня? Или мне стоит послать брата?

– Посылайте брата, – рыкнул Гримо, внезапно поднимаясь, – и будьте прокляты!

Никто не успел проронить ни слова, как дверь за Флеем уже захлопнулась. Вместе с нею захлопнулась и дверь к любым точным сведениям, которые могли бы пролить свет на то, какая цепочка событий привела к происшествию, которое имело место в субботнюю ночь 9 февраля. Все оставшиеся сведения представляли собой фрагменты разрозненной мозаики, которые соединить в единую картину было не проще, чем собрать обугленные кусочки писем между двумя стеклами. В описанную нами ночь полый человек, как его стали называть, сделал свои первые шаги, а потом пешеходные дорожки окутала снежная тишина – и три гроба из пророчества наконец были заполнены.

Глава вторая
Дверь

В тот вечер у камина в библиотеке доктора Фелла в доме № 1 на Адельфи-Террас ключом било хорошее настроение. Доктор, весь разрумяненный, восседал в своем самом большом, удобном и старом кресле, обивка которого просела и потрескалась, – собственно, именно такие кресла и являются самыми удобными, но жен просевшая обивка почему-то всегда беспокоит. Глаза доктора Фелла буквально сияли за стеклами пенсне на черной ленточке, и каждый раз, когда его что-то смешило, он стучал своей тростью по коврику у камина. Он праздновал. Доктору Феллу нравилось праздновать прибытие своих друзей, да честно говоря, не только это. И сегодня у него был двойной повод для веселья.

Во-первых, его молодые друзья Тед и Дороти Рэмпол прибыли из Америки в радостном и оживленном расположении духа. Во-вторых, его друг Хэдли – теперь уже суперинтендант Департамента уголовного розыска Хэдли, как вы помните, – буквально на днях блестяще закрыл дело о подделке документов в Бейсуотере и теперь мог позволить себе расслабиться. Тед Рэмпол сидел по одну сторону от камина, а Хэдли – по другую, доктор же восседал между ними рядом с дымящейся чашей пунша. Наверху о чем-то совещались дамы; здесь, внизу, месье Фелл и Хэдли успели пуститься в горячий спор – в общем, Тед Рэмпол чувствовал себя как дома.

Он лениво откинулся на спинку мягкого кресла и вспоминал старые времена. Напротив него суперинтендант Хэдли, с аккуратно подровненными усами и волосами цвета потускневшей стали, улыбался и отпускал сатирические комментарии, не прекращая курить трубку. Доктор Фелл громыхал черпаком для пунша.

Судя по всему, они спорили о разных криминологических методах, в частности – о фотографии. Рэмпол с криминологией был знаком весьма поверхностно и периодически вызывал приступы веселья у представителя полиции. История началась с того, что, когда у доктора Фелла выдался перерыв между хобби и он не знал, чем себя занять, его друг, епископ Мэплхемский, улучил момент и увлек его чтением Гросса⁹³, Йезериха⁹⁴ и Митчелла⁹⁵. Так он и попался. Теперь стоит упомянуть, что доктор Фелл, к счастью, не обладал так называемым научным складом ума. Каждый раз он умудрялся разбить аппарат еще до начала эксперимента, поэтому крыша после всех его химических изысканий уцелела и, кроме занавесок, которые он случайно поджег горелкой Бунзена, больше ничего не пострадало. А вот его увлечение фотографией оказалось весьма плодотворным. Он купил камеру Давонтела для микроскопической съемки с ахроматическими линзами, и очень скоро по всему дому уже валялись фотографии, напоминающие рентгеновские снимки не очень здорового желудка. Также он утверждал, что сумел довести до совершенства метод доктора Гросса, помогающий расшифровывать записи на обугленной бумаге.

Вполуха слушая, как Хэдли подшучивает над всем этим, Рэмпол позволил своим мыслям полусонно блуждать. Он смотрел, как блики от камина танцуют на неровных стенах, уставленных книгами, слушал, как за задернутыми шторами по окну стучат мелкие снежные крупинки. И добродушно усмехался. Мир был прекрасен, и ничто не могло нарушить идиллию… или могло? Поменяв позу, он посмотрел в огонь. Из камина выскакивали искры, они напомнили ему чертика, выпрыгивающего из табакерки именно в тот момент, когда ты ничего такого не ожидаешь.

Уголовное дело! Безусловно, все было не настолько серьезно. Да это просто Мэнган в зловещей манере пытался приукрасить историю. И все же…

– Чихать я хотел на то, что там пишет Гросс, – объявил Хэдли, ударив ладонью по подлокотнику. – Люди думают, раз автор описывает все в деталях, значит он точно знает, о чем пишет. В большинстве случаев буквы на обугленной бумаге совсем не проявляются…

Рэмпол тихонько откашлялся.

– А кстати, – заговорил он, – словосочетание «три гроба» вам о чем-то говорит?

Внезапно воцарилось молчание – именно на это он и рассчитывал. Хэдли смерил его подозрительным взглядом. Доктор Фелл озадаченно заморгал над черпаком, словно эти слова смутно напоминали ему о каком-то пабе или марке сигарет. Потом в его глазах заблестел огонек.

– Хе! – сказал он. – Хе-хе-хе! Помирить нас вздумали, а? Или вы и правда что-то знаете? Какие еще гробы?

– Ну, – произнес Рэмпол, – не могу сказать, что это тянет на уголовное дело, но…

Хэдли присвистнул.

– …но, если Мэнган ничего не приукрашивал, случай это странный. Я довольно хорошо знаю Бойда Мэнгана, он несколько лет жил в доме напротив. Славный малый, много колесил по миру, и воображение у него, как у всех потомков кельтов, чересчур развитое. – Он ненадолго умолк, вспоминая смуглое лицо друга и его приятную наружность, несмотря на некоторую небрежность в одежде, его медлительность при взрывном темпераменте, импульсивную щедрость и простодушную улыбку. – Хотел сказать, он сейчас в Лондоне работает в «Ивнинг бэннер». Сегодня утром я случайно встретил его на Хэймаркет. Он затащил меня в бар и выложил всю историю. А потом, – продолжил Рэмпол, желая польстить, – когда он узнал, что я знаком с самим доктором Феллом…

– Черт побери, – перебил Хэдли, смерив его своим пытливым, проницательным взглядом, – давайте ближе к делу.

– Хе-хе, – вмешался довольный доктор Фелл, – помолчите-ка, Хэдли! Очень интересно, продолжайте, мой мальчик.

– Так вот. Судя по всему, он большой поклонник то ли лектора, то ли писателя по имени Гримо. Кроме того, он по уши влюблен в дочь этого Гримо, из-за чего стал уважать старика еще больше. У этого лектора и компании его друзей есть обычай ходить в паб рядом с Британским музеем. И несколько вечеров назад там случилось нечто, потрясшее Мэнгана до такой степени, что вряд ли выходка обычного маразматика могла бы стать тому причиной. Пока старик рассказывал то ли о трупах, восстающих из могил, то ли о чем-то не менее жизнерадостном, к ним вошел высокий странноватый на вид парень и начал нести чепуху о себе и о своем брате. Мол, будто они на самом деле умеют выбираться из могил и летать по воздуху как пушинки. – (На этом моменте Хэдли презрительно фыркнул и перестал следить за историей с прежним вниманием; доктор Фелл, наоборот, продолжал с любопытством смотреть на Рэмпола.) – Судя по всему, на самом деле вся эта странная речь была завуалированной угрозой профессору Гримо. В конечном счете незнакомец пригрозил, что его брат в ближайшем будущем наведается к старику. И что самое странное, Мэнган клянется, будто Гримо, хоть и пытался сохранить спокойствие, буквально позеленел от страха.

Хэдли усмехнулся:

– Добро пожаловать в Блумсбери! Ну и что с того? Не так уж трудно напугать впечатлительного старика…

– В том-то и дело, – нахмурившись, перебил доктор Фелл, – что Гримо совсем не такой. Я довольно хорошо его знаю. Более того, вот что я скажу, Хэдли: вам не понять, насколько это все странно, если вы незнакомы с ним. Пф-ф. Ха. Продолжайте, друг мой. Чем все закончилось?

– Гримо ничего не сказал. Более того, он разрядил напряжение, обернув все в шутку, так что безумие рассеялось. Почти сразу же после ухода незнакомца к двери паба подошел уличный музыкант и заиграл «Отважный юноша на летящей трапеции»⁹⁶. Вся компания разразилась смехом, и здравый смысл восторжествовал. Гримо улыбнулся и сказал: «Ну что ж, джентльмены, нашему ожившему трупу придется проявить еще большее проворство, если он рассчитывает улететь из окна моего кабинета».

После его слов все окончательно решили забыть о произошедшем. Однако Мэнгану стало интересно, кем был этот незнакомец, этот «Пьер Флей». Флей дал Гримо визитку, на которой было написано название театра. Мэнган его запомнил и на следующий день наведался туда якобы для того, чтобы написать заметку для газеты. Театр был расположен в Ист-Энде и оказался паршивеньким мюзик-холлом с дурной репутацией, где ежевечерне давали представления варьете. Мэнгану не хотелось случайно столкнуться с Флеем. Он завязал разговор со смотрителем сцены, который познакомил его с акробатом, выступавшим перед Флеем. Бог знает почему, этот акробат придумал себе псевдоним Великий Паяцци, хотя он, вообще-то, ирландец, причем весьма ушлый. Он-то и рассказал Мэнгану, что из себя представляет Флей в глазах артистов.

В театре за ним закрепилась кличка Блажной. Им мало что о нем известно: он ни с кем не разговаривает и быстро уходит после каждого выступления. Но что самое главное, он действительно хорош в своем деле. Акробат сказал, что он не понимает, почему на него до сих пор не вышел какой-нибудь уэст-эндский антрепренер. Объяснить это можно только тем, что сам Флей не особенно амбициозен. Его представление строится на трюках с исчезновением и появлением предметов, но в основном он работает именно с исчезновениями…

Хэдли снова презрительно фыркнул.

– Да не торопитесь вы с выводами. – Рэмпол продолжал стоять на своем. – Насколько я понял, это не привычные нам давно уже устаревшие фокусы. Мэнган рассказал мне, что Флей работает без ассистента и что весь его реквизит умещается в ящике размером с гроб. Если вы хоть что-то знаете о фокусниках, вы можете себе представить, какая гора вещей им обычно необходима. О, а еще, похоже, он зациклен на теме гробов. Великий Паяцци однажды спросил у него, чем вызван такой интерес. Флей резко обернулся, заставив его подпрыгнуть от неожиданности, и с широкой ухмылкой сказал: «Нас втроем однажды похоронили заживо. Только одному из нас удалось сбежать!» Паяцци поинтересовался: «Как же у вас получилось выбраться?» На что Флей спокойно ответил: «Все дело в том, что у меня не получилось. Я как раз был тем, кому выбраться не удалось».

Хэдли теребил мочку уха. Он разом посерьезнел.

– Послушайте, – сказал он с явной озабоченностью, – описанная вами ситуация, возможно, заслуживает гораздо больше внимания, чем я думал. По крайней мере, точно можно сказать, что этот малый сумасшедший. Если он затаил какую-то воображаемую обиду… Вы говорите, он иностранец? Я могу позвонить в Министерство внутренних дел, пусть его проверят. А потом, если он попытается причинить какие-то неприятности вашему другу…

– А он пытается причинить какие-то неприятности? – уточнил доктор Фелл.

Рэмпол поерзал:

– Каждое утро, начиная со среды, профессору Гримо приходят письма. Он, как правило, их молча рвет, но кто-то рассказал его дочери о случае в пабе, и она забеспокоилась. Наконец, вдобавок ко всему, вчера Гримо и сам начал вести себя странно.

– Это как? – Доктор Фелл убрал от лица руку, которой он до этого прикрывал глаза, и посмотрел на Рэмпола, моргая от яркого света.

– Вчера он позвонил Мэнгану и сказал: «Я хочу, чтобы в субботу вечером вы были у меня дома. Кое-кто угрожает нанести мне визит». Естественно, Мэнган тут же предложил обратиться в полицию, но Гримо даже слышать об этом не хотел. Тогда Мэнган ему сказал: «Ну подождите, сэр, этот приятель явно не в себе и может быть опасен. Разве вы не хотите предпринять какие-нибудь меры предосторожности?» На что профессор ему ответил: «Да! Конечно! Я хочу купить картину».

– Что, простите? – спросил Хэдли, выпрямившись.

– Картину на стену. Нет, я не шучу. Он вроде бы действительно ее купил. Какой-то пейзаж, довольно странный: деревья, надгробья; полотно оказалось чертовски большим, и его пришлось тащить наверх сразу двум рабочим. Я говорю «чертовски большим» наобум, потому что сам картину не видел. Ее написал художник по имени Барнаби, он один из членов клуба Гримо и криминалист-любитель… Да, вот такие у Гримо представления о самозащите.

Рэмпол повторил свои слова с нажимом специально для Хэдли, который опять на него странно посмотрел. Они оба повернулись к доктору Феллу. Пышная копна его волос была взлохмачена, он сидел, сложив руки на рукояти трости, и тяжело дышал. Заметив, что его реакции ждут, доктор Фелл кивнул, потом уставился в камин. Когда он заговорил, напряжение в комнате усилилось еще больше.

– Есть ли у вас адрес, мой дорогой? – спросил он бесцветным голосом. – Да? Хорошо. Хэдли, вам стоит пойти завести машину.

– Да, но… подождите…

– Когда предположительно ненормальный человек угрожает здоровому, вы можете обеспокоиться, а можете отмахнуться, – сказал доктор Фелл, снова кивая. – Однако, когда здравомыслящий человек начинает вести себя ненормально, уж я-то точно не могу не обеспокоиться. Возможно, это все ерунда. Но мне это не нравится. – Он с видимым усилием поднялся, покряхтывая. – Ну, вперед, Хэдли. Мы отправимся туда и посмотрим, что там да как, даже если уже поздно.

По узким улочкам Адельфи носился резкий кусачий ветер; снег прекратился. Теперь он эфемерным белым покровом лежал на террасе и садах на набережной Виктории. На ярко освещенном и пустынном в театральное время Стрэнде снег превратился в грязную кашу. Когда они повернули на Олдвич, на часах было пять минут одиннадцатого. Хэдли молча вел машину, отгородившись от всех поднятым воротником. Когда доктор Фелл рыкнул на него, призывая ехать побыстрее, Хэдли сначала посмотрел на Рэмпола, а потом на самого доктора, сидевшего сзади.

– Знаете что? Это одна сплошная чепуха, – не выдержал он. – И к нам эта история не имеет никакого отношения. Кроме того, если кто-то к нему и наведался, то сейчас его уже там, скорее всего, нет.

– Знаю, – ответил доктор Фелл. – Вот этого я и боюсь.

Машина вылетела на Саутгемптон-Роу. Хэдли то и дело нажимал на клаксон, словно давал выход своим эмоциям, но скорость прибавил. Эта улица была похожа на мрачный каньон, переходящий в еще более мрачный каньон Рассел-сквер. По западной стороне бежало несколько дорожек следов, следов колес было и того меньше. Если вам знакома телефонная будка на северном конце улицы, на которую можно выйти сразу же после того, как вы пересечете Кеппел-стрит, то вы видели и дом напротив нее, хотя велики шансы, что не обратили на него внимание. Рэмпол же внимательно разглядел простой широкий фасад этого трехэтажного здания: первый этаж был построен из каменных блоков, выкрашенных в серовато-коричневый цвет, верхние же этажи – из рыжего кирпича. Шесть ступенек вели к большой парадной двери с окантованной латунью прорезью для писем и латунной ручкой. Весь дом был погружен в темноту, только в двух окнах первого этажа горел свет, просачивавшийся сквозь занавески. На первый взгляд казалось, что это самый скучный дом в скучном районе. Но недолго ему оставалось быть таковым.

Занавеска была отодвинута в сторону. Одно из освещенных окон поднялось вверх с громким стуком как раз, когда они проезжали мимо. Некто вскарабкался на подоконник – его фигура четко вырисовывалась на фоне поскрипывающего ставня, – помедлил, а потом прыгнул. Ему удалось перемахнуть далеко за острые пики забора. Он приземлился на одну ногу, поскользнулся на снегу, и его вынесло за бордюр практически под колеса машины.

1.Деяния 26: 24.

2.Ганс Гросс (1847–1915) – австрийский юрист, один из основоположников криминалистики.

3.Пауль Йезерих (1854–1927) – немецкий химик и эксперт-криминалист, который первым стал использовать микроскоп и микрофотографию при проведении баллистической экспертизы.

4.Чарльз Эйнсворт Митчелл (1867–1948) – британский химик, судебный эксперт.

5.«The Daring Young Man on the Flying Trapeze» (англ.) – популярная песня XIX века о знаменитом воздушном гимнасте Жюле Леотарде, который изобрел номер «Летающая трапеция» и спортивный купальник, названный в его честь леотардом.