Czytaj książkę: «Мёртвая тишина. Убедись в том, что ты жив»

Czcionka:

«И обратился я и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их – сила, а утешителя у них нет».
Ветхий Завет, Книга Екклесиаста, 4:1.

Дизайнер обложки Вера Филатова

ISBN 978-5-4485-3670-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Миссис Саммерсон, миссис Саммерсон, где вы? – экономка беспокойно металась на заднем дворе огромного дома, задевая своей старомодной пышной юбкой кусты только что распустившихся пионов, над которыми активно трудилось семейство диких пчел.

Май в нынешнем году выдался особенно теплым и влажным. Дожди щедро поливали плодородные земли благополучной земли и пророчили небывалый урожай яблок и груш. Сад дышал ароматами плодовых деревьев и распустившихся весенних цветов. Деревья перешептывались, обсуждая вчерашнюю грозу, ее последствия и сожалели о старом дубе, которому не удалось пережить минувшую ночь. Когда-то он был статным великаном, служил уютным домом здешним певчим птицам, надежно укрывая их от капризов погоды и переменчивого в своем настроении ветра, ныне же, прогнивший от самых корней, он больше не смел надеяться на завтрашний день. Лесорубы, вызванные по случаю, запаздывали, и экономке пришлось идти в обход по давно заросшим тропинкам. Центральная дорожка, выложенная аккуратной садовой плиткой цвета мокрого речного камня, была перегорожена упавшим накануне деревом.

– Миссис Саммерсон! Девочку пора кормить и укладывать спать!.. И какой черт понес ее сюда одну, да еще и с ребенком, – то и дело ворчала она себе под нос. – Скользко, мокро, и неизвестно еще, все ли ветки успели попадать с верхушек, чего доброго, свалится на голову.

Протиснувшись между зарослями диких роз, облюбовавших заброшенную часть сада, она наконец разглядела знакомую фигуру своей хозяйки.

Волосы миссис Саммерсон, тщательно уложенные с утра, были растрепаны. Наброшенный прямо на ночную рубашку халат, отороченный по краям золотыми нитками, был порван в нескольких местах, на ее бледном лбу ярким пятном красовалась царапина. Она не плакала, сидела чуть наклонившись вперед и не могла пошевелиться. Ее обветренные губы дрожали, а руки сжимали скомканное детское одеяльце. Экономка нашла ее сидящей на краю черной дыры, окольцованной каменной кладкой. Старый колодец, как незатянутая рана на вновь помолодевшем теле, напоминающая о былых, давно ушедших временах, разделяла сад на две части. Его давно собирались засыпать, но все никак не находилось времени. Сперва кончина старого хозяина (отца молодой хозяйки), затем ее скорая свадьба с молодым, подающим надежды доктором психиатрии, и, наконец, рождение долгожданного первенца. О колодце совсем позабыли. До этого дня.

Ее голос хрипел, но она не спешила откашляться:

– Я… я… я… хотела попить… Она… Она выскользнула из рук… Господи… как же так… – наконец женщина разрыдалась.

– Миссис Саммерсон, что случилось? Лили, где Лили? – экономка растерянно оглядывалась по сторонам, пытаясь сообразить, куда ее хозяйка могла положить несчастное дитя, но все напрасно. На мокрой земле не было ничего, кроме слетевших ночью веток и листьев деревьев, окружавших место трагедии.

– Там, – женщина указала на черный круг колодца. На поверхности темной воды бледным пятнышком виднелось маленькое детское тельце.

Лили вчера исполнилось шесть месяцев.

Из записки, найденной в комнате миссис Саммерсон следующим утром:

«Исправить ничего нельзя. Я нужна ей, я это чувствую, я знаю, я должна быть хорошей матерью, я должна быть рядом с ней. Прости меня, Анри. Прощай, люблю тебя. Твоя Анжелика».

Тело миссис Саммерсон было найдено в том же колодце, где днем раньше утонула ее шестимесячная дочь.

1

– Что такое тишина? – Анна подняла глаза на доктора, и ее взгляд просветлел, но через минуту она снова погрузилась в глубины собственного сознания: – Наверное, это и есть смерть. Наверное, смерть – это тишина. И темнота. Абсолютная темнота и абсолютная тишина. – Доктор Сэм Хейли зашуршал бумагой, переворачивая страницу своего блокнота. Анна не обратила на это никакого внимания. – Представьте, что нет ни единого звука. Не слышен стук собственного сердца, не слышно дыхания… – глаза Анны сверкали, но не выражали никаких чувств или эмоций, только холодный стеклянный блеск. – Тишина без жизни – мертвая тишина.

Анна замолчала, минутная пауза, казалось, тянулась вечность, доктор продолжал что-то записывать в свой блокнот. Анна прервала паузу:

– Мне иногда хочется услышать именно эту тишину.

– Зачем? – наконец Сэм перебил ее. Он поднял голову, оторвавшись от своих записей, и попытался вглядеться в ее глаза, понять, о чем она думает и что имеет в виду. Просто делится своими мыслями, или в этом разговоре можно увидеть намек на суицидальное настроение?

Анна с первого дня была для него загадкой, как с профессиональной точки зрения, так и с человеческой. Она внушала ему какую-то робость, иногда он застывал под ее тяжелым каменным взглядом, ловя себя на мысли, что это крайне непрофессионально с его стороны. Он понимал, что ей нужна помощь, но предложить свою почему-то не решался, сам не зная причину своей нерешительности. Он трепетно выслушивал каждое ее слово, стараясь впитать ее чувства, но не понимал, что же с ней происходит, хотя прогресс с момента их первой встречи был очевидный. Анна хотя бы немного говорила с ним. Поначалу ему было трудно вытянуть из нее более или менее связные предложения, но теперь она говорила с ним, с каждым разом все больше приоткрывая дверь в темные глубины своего нездорового сознания.

Анна минуты две вглядывалась в пустоту, как будто пытаясь услышать ту самую тишину, и наконец почти шепотом произнесла:

– Мне хватило бы секунды, чтобы понять весь ужас этой тишины и всю ее красоту. Может, даже ощутить холод, – она подняла глаза. Странная улыбка чуть тронула уголки ее губ и тут же исчезла. – Мне почему-то кажется, что в этой тишине обязательно должно бы холодно, – Анна замолчала, снова о чем-то задумавшись.

Доктор нарушил тишину:

– Как поживает ваш ребенок? – тихо, будто боясь спугнуть притаившегося рядом дикого зверя, спросил он. – Вы все еще не хотите назвать ни его имя, ни хотя бы его пол?

– Имя… ребенок… Не важно… Каждую ночь я слышу крик, и этот крик сводит меня с ума, – в ее голосе промелькнула нотка некой злости и быстро исчезла, вернув ему прежнюю монотонность: – Я должна быть хорошей матерью, я должна заботиться… Ребенок – это все, что у меня есть… – она говорила сама с собой. Ее слова не были обращены к доктору, каждое слово звучало механически, голос все больше насыщался металлическим оттенком, как на старой записи. – Крик каждую ночь, и я не в силах успокоить. Я не могу помочь.

– А как вы справляетесь днем? Ребенок плачет днем? – доктор не унимался, за все время знакомства с Анной он так и не добился от нее внятного рассказа о ребенке, его описания или хотя бы имени. Она никогда не называла ребенка по имени, никогда не использовала местоимений, поэтому Сэм не мог понять, мальчик это или девочка. Ему так же было трудно судить о том, специально Анна держала все это в секрете или просто поддавалась таким образом влиянию заболевания.

– Днем? – переспросила Анна сама себя. – Днем… не знаю, днем… день… Мама… скоро приедет мама, – она бормотала эти слова как бред. – Мама… И нам станет легче… Днем… днем… День, новый день… Скоро все изменится… – продолжала бормотать Анна, но ответа на вопрос так и не последовало.

Часы пробили два пополудни. Доктор сделал очередную пометку в своем блокноте и с сожалением посмотрел в сторону Анны, но не решился встретиться с ней взглядом.

– Наша встреча на сегодня подошла к концу. Вы не могли бы прийти еще раз на этой неделе, мне бы хотелось поговорить подробней о тишине, я думаю, тишина, впрочем, не важно, что думаю я. Назначьте, пожалуйста, удобное для вас время с моим секретарем. Всего вам доброго, Анна, – он мягко улыбнулся и поспешил к своему рабочему столу, украдкой заглянув в ее глаза.

Ему нравились ее глаза – красивые, глубокие, грустные, он хотел бы в них утонуть и не возвращаться больше на скучную поверхность реальности, но мог лишь слегка окунуться каждый раз, когда ему удавалось пробиться за стеклянную стену ее невозмутимого взгляда. В редкие моменты, как ему казалось, улучшения ее состояния он испытывал странное удовольствие, встречая взгляд Анны, даже несмотря на то, что тот был наполнен больше чем просто грустью. За налетом банальной грусти доктор сумел разглядеть нотки отчаяния, давно поселившегося в ее душе и не желавшего расставаться со своим уютным жилищем.

Сэм старался разобраться в ее проблеме, пытался понять, но Анна была для него как наваждение, как призрак, мечущийся между двумя мирами – миром реальным с живыми людьми и их ежедневными проблемами и переживаниями и миром болезненных грез с его жестокими, страшными видениями и глухим шепотом миллионов душ, так и не нашедших покоя. Сэм ловил себя иногда на мысли, что он, возможно, был бы рад узнать Анну чуть ближе, может быть, тогда стеклянная стена треснула бы, постепенно начала осыпаться, давая возможность узнать ее настоящую, посмотреть на нее в жизни, не будь она одной из его пациенток и не будь она настолько больна. Он искренне ее жалел, не брал с нее денег за свои услуги, ссылаясь на свое исследование. Сэм проникся к ней всей душой. Каждая встреча наполняла его все большими сомнениями по поводу ее заболевания, диагноза, который он поставил, и выбранных методов лечения.

– Да, конечно, тишина… Это важно? – переспросила Анна сама себя. – Я приду. Спасибо, доктор, – она вышла из кабинета, осторожно прикрыла за собой дверь и направилась к секретарскому столу.

– И не забудь закрыть окно, когда будешь уходить, сегодня обещали шторм. Подожди секунду, можешь подождать? Да, сейчас, – Джина, секретарь доктора, ворковала по телефону со своим новым бойфрендом, третьим за последний год. Она не была особо разборчива в мужчинах, наверное, все дело в ее неброской внешности и не особо остром уме, но Джина была вполне счастлива, несмотря на то, что ей шел тридцать шестой год, а она была не замужем и без детей.

Джина была небольшого роста, ее темные короткие, всегда чуть всклоченные волосы давно выцвели, и ей приходилось красить их не реже двух раз в месяц, чтобы не быть похожей на маленькую облезлую обезьянку. Чуть вздернутый, но вполне аккуратный носик служил главным украшением ее лица, а маленькая черная родинка чуть ниже внешнего уголка правого глаза придавала ему легкую пикантность. Неумелый макияж ничего не подчеркивал и ничего не скрывал, его могло бы и не быть вовсе. Она не страдала от лишнего веса и вполне сносно одевалась, не имея особого желания и возможности следовать моде.

– Как всегда на вторник, на час дня, мисс Анна? – обратилась она к Анне, ненадолго прервав свой телефонный разговор.

– Пятница, доктор хочет меня видеть еще раз на этой неделе. Как насчет пятницы во второй половине дня, как можно позже, не хочется отпрашиваться с работы, – Анна стояла у стола Джины, кутаясь в свою темно-серую кофту, не по погоде теплую, опустив голову вниз, рассматривала серую рябь коврового покрытия.

– Пятница, самое позднее 16:30, подойдет?

– Вполне, спасибо, увидимся в пятницу, – Анна учтиво кивнула, постаралась выдавить из себя подобие улыбки и, не поднимая головы, направилась в сторону выхода. «Тишина – это важно», – бормотала она себе под нос, не отрывая взгляда от пола.

Анна одевалась скромно, но со вкусом, она была среднего роста, симпатичная, даже можно сказать красивая, ненатуральная блондинка. Анна, несмотря ни на что, была красива. Она почти не пользовалась косметикой, но стоило ей нанести макияж, это случалось всего несколько раз, она превращалась в яркую интересную девушку, притягивающую взгляды не только похотливых мужчин, но и завистливых женщин.

Подойдя к лифту, Анна обнаружила у себя маленькую фигурку, которую она вертела в руках во время сеанса, одну из тех уродливых фигурок, заполнявших пару полок в кабинете доктора.

Сэм не отличался хорошим вкусом и собирал всякую ерунду, заполняя ею пространство своего просторного кабинета. Эти фигурки достались ему на День благодарения в прошлом году, их подарила его тетушка Дарел. Обычно она дарила что-то полезное и нужное для дома, не оставляя надежду на то, что Сэм рано или поздно снова женится, а последний раз привезла в подарок набор странных фигурок. Не больше четырех сантиметров в высоту, керамические, покрытые гладкой краской темного зелено-серого грязного цвета, фигурки изображали странных животных, похожих на животных с детских рисунков, несуразные, пугающие.

В руках у Анны была фигурка, напоминающая то ли собаку с костью, то ли зайца. Уши были длинными, но морда не заячья, а скорее бульдожья, лапы гончей, стройные и длинные, и тело слишком грузное для таких тонких ног. Если бы животное с такими пропорциями существовало в действительности, оно не смогло бы передвигаться: лапы сломались бы под тяжестью собственного тела и головы.. Но, к счастью, это была просто чья-то фантазия. Анне казалось, что она уже видела этого странного зверя, может быть, во сне, а может, это ей просто казалось.

Она поспешно засунула фигурку в свою сумку и нажала на кнопку вызова лифта. Ей было все равно, обнаружит ли доктор пропажу и что о ней подумает. Анна решила, что незаметно поставит фигурку на место в пятницу, когда снова придет на прием. Двери лифта открылись, и из него вышла пожилая, аккуратно одетая дама. Она учтиво кивнула Анне и проследовала в приемную к доктору. Анна, на какое-то время потерявшая связь с реальностью, погрузившись в глубины своего сознания, вздрогнула и постаралась улыбнуться в ответ. За старушкой уже закрылась дверь приемной доктора, а Анна все еще стояла между дверями лифта. Наконец она окончательно пришла в себя и вошла в лифт, позволив дверям закрыться, и тот стремительно доставил ее на цокольный этаж в холл.

Анна вышла из здания и направилась к парковке за углом. Она шла медленно, стараясь не пропустить свою машину. Она еще не успела привыкнуть к своему новому средству передвижения. Ее старенький «Форд-Лазер» 1986 года выпуска окончательно отказался от выполнения своих обязанностей и «вышел на пенсию», по сему «торжественному» случаю Анне пришлось приобрести другой, чуть менее старый и все еще готовый к трудовым будням автомобиль. Она помнила, что припарковалась где-то в третьем ряду, если считать от офисного центра, но где точно, вспомнить не могла, а поскольку машина была достаточно старой и дешевой, никто не позаботился о том, чтобы установить на ней электронный центральный замок. Наконец, Анна нашла свой «новый» старенький «Форд-Фокус» 1999 года, неприглядного серого цвета и с потертым правым крылом. С минуту она покопалась в сумке, достала связку с ключами и нечаянно уронила ее. Звякнув, ключи шлепнулись на горячий асфальт. Анна наклонилась их поднять и вдруг почувствовала сильное головокружение. Она присела на бордюр рядом с машиной и, оперевшись на согнутые колени, подперла голову руками, ей показалось, что по телу пробежал легкий озноб. Анна просидела так несколько минут, потом собралась с силами, встала и открыла машину. Оказавшись внутри, Анна немного расслабилась. Она чувствовала себя наиболее спокойно и безопасно только находясь наедине с собой, подальше от посторонних глаз.

Окончательно отдышавшись, она повернула ключ зажигания – нужно было вернуться на работу вовремя.

Дорога от здания, в котором располагалась компания ее работодателя, до офиса доктора занимала примерно пятнадцать минут по тихим улочкам, спрятанным между деревьями старого центра города. Проезжая мимо, Анна разглядывала дорогие дома и представляла жизнь их обитателей. Вот отец семейства приходит с работы, паркует свой шикарный автомобиль в гараже, и вся семья выходит в холл встречать любимого папу: жена, нарядно одетая, даже дома при полном параде, и маленькие непоседливые «плоды любви» обоих заботливых родителей. Они все красивые, опрятные, очень хорошо одеты и непременно счастливы. В доме пахнет вкусной едой и только что испеченным яблочным пирогом. Дети, перебивая друг друга, стараются наперегонки рассказать отцу о своих сегодняшних достижениях в учебе и спорте. Анне казалось, что дети, которые живут в таких красивых домах, непременно должны быть идеальными, они успевают все, занимаются спортом и музыкой, а еще они точно умеют красиво рисовать и сочинять вполне приличные стихи, которые декламируют на семейных мероприятиях, заставляя родителей гордиться собой.

Анна была абсолютно уверена, что всемирно известные гении и спортивные чемпионы рождаются и вырастают именно в таких вот домах, в подобных идеальных семьях, а потом, когда достигают своих высот, остепеняются и заводят такую же чудо-семью, похожую на ту, в которой им посчастливилось родиться и вырасти. Анне казалось, что мир счастья – это какой-то другой мир, существующий так близко и в то же время так далеко, как будто в параллельной реальности. Ей так хотелось хоть раз испытать это чувство беспредельного и безмятежного счастья, которое она рисовала себе в мечтах, проезжая мимо дорогих домов. Ей хотелось хоть на несколько минут оказаться той самой матерью счастливого семейства, покорно ожидающей своего обожаемого супруга на пороге дома, ощутить тепло и спокойствие, почувствовать себя любимой и защищенной, но дорога быстро уводила ее из «страны грез», и Анна возвращалась в реальность, каждый раз ощущая едкую горечь безнадежности.

2

– Заткнись! Чего тебе еще надо? Да заткнись же ты наконец! Сколько можно орать? – комнату пронзил истеричный женский крик, но он терялся на фоне детского плача. Ребенок плакал уже почти час, и плач перерос в хриплый рев. Казалось, что голоса звенят, отражаясь от стен полупустой комнаты. Удивительное терпение соседей или просто нежелание взваливать чужие проблемы на свои плечи?

– Что ты хочешь? Ты издеваешься надо мной! – женщина визжала от неуправляемой ярости. Вдруг она резко сменила тон на любящий: – Давай я тебя накормлю, вот смотри, бутылочка, давай поешь, мы давно не кушали.

Ее терпения хватило ненадолго. Она грубо схватила ребенка дрожащими руками и попыталась его накормить, но ребенок отчаянно не желал есть и продолжал орать, его кожа становилась все краснее, слез не было, только глухой младенческий крик, разрывающий маленькое неокрепшее тельце.

Она бросила ребенка на кровать и вышла из комнаты. Немного успокоившись, вернулась. Взяла ревущий комочек на руки, прижала к себе и расплакалась. Она пыталась передать все остатки своего материнского тепла ребенку, возможно, он это почувствовал и стал понемногу замолкать.

– Ну вот, видишь, все хорошо. Ты, наверное, очень голоден, давай поедим.

Она снова попыталась накормить ребенка бутылочкой со смесью, в этот раз ей удалось. Малыш открыл крошечный рот и начал сосать молоко, постепенно засыпая, наконец совсем сдался и мирно засопел.

Она бережно положила его в детскую кроватку, ее руки все еще дрожали, а слезы на глазах не успели высохнуть. Она замерла и несколько минут стояла неподвижно, почти что затаив дыхание, наблюдая садкий сон своего дитя, потом улыбнулась и накрыла ребенка маленьким детским одеяльцем – голубым с розовым узором. Ее взгляд прояснился, дыхание выровнялось, а мелкая дрожь наконец отступила и оставила ее руки в покое. Опустившись на пол рядом с кроваткой, она глубоко вздохнула.

Воцарившийся покой был нарушен дерзким вторжением. Она вскрикнула и резко вскочила с пола на кровать. Огромный черный таракан протиснулся в щель между стеной и оконной рамой и уверенно подбирался к пеленальному столу. Ее снова затрясло. Она медленно спустилась с кровати на пол, ни на секунду не выпуская из поля зрения незваного гостя, взяла упаковку детских влажных салфеток и, точно рассчитав траекторию, одним движением оказалась рядом с тараканом и прихлопнула его тяжелой упаковкой салфеток. Отдышавшись несколько секунд, она достала одну салфетку и сгребла в нее останки чудовища, осторожно приподняв орудие недавнего убийства. Женщина приоткрыла окно и выкинула салфетку с тараканом на улицу.

– Вот так тебе, сволочь! Иди откуда пришел! – ее глаза снова заблестели от наворачивающихся слез. Она вернулась к кроватке с младенцем, убедилась в том, что тот спит, и поправила одеяльце. Слезы снова покатились по ее щекам. Она медленно сползла на пол между детской и своей кроватями, ее взгляд помутнел, она быстро шептала себе под нос: «Разве я этого хотела… разве я об этом мечтала… Я не хотела так… только не так… Я не хотела… я не хочу… Прости меня». Через несколько минут шепот сменился тихим ровным голосом с металлическим оттенком: «Я должна быть хорошей матерью, я должна заботиться о тебе… я должна…» И снова шепот: «Господи… я ненавижу тебя…» Слезы душили ее, не давая выговорить больше ни слова. Скоро тихий голос вернулся, она спокойным тоном проговорила, обращаясь в пустоту серой картины за маленьким грязным окном, ютившимся напротив кроватей: «Все хорошо… все хорошо. Все хорошо». Она все еще сидела на полу, прижав колени к груди, закусив верхнюю губу и мерно покачиваясь.

В комнате было холодно. Как бы она ни затыкала щели в старых рассохшихся рамах, морозный воздух все равно находил возможность проникнуть и внести нотку «свежести» в унылое существование жильцов. Нынешняя зима отличалась низкой температурой. Слишком низкой для этого региона. Снега не было, но по утрам замерзали лужи и леденели ступеньки около ее дома. Теплой одежды ни у нее, ни у ребенка не было, оба переживали особо холодные дни, кутаясь в потрепанные одеяла. В любом случае особого желания выходить на улицу у нее не было, тем более что свежего воздуха и так вполне хватало.

Ей было трудно содержать даже эту обычную дешевую квартиру с одной спальней и очень маленькой гостиной, совмещенной с крохотной кухней. Места им хватало, но ей часто казалось, что она задыхается в этих пропитанных сыростью, никогда не просыхающих стенах. Она понимала, что ребенку должно быть вредно дышать таким воздухом, но лучшего они себе сейчас позволить не могли. Отопление очень громко включалось и шумело до тех пор, пока помещение не нагревалось до выставленной на термостате температуры. Ей пришлось кутать термостат, чтобы не расходовать слишком много энергии, воздух в помещении все равно не прогревался до нужной температуры. К шуму она уже привыкла и не обращала на это внимания. Она взглянула на часы на стене, было поздно, нужно успеть поспать хотя бы пару часов, пока спит ребенок. Скоро он проснется и снова будет что-нибудь требовать, мысль об этом давила ее. Она расстелила постель и, скинув теплый халат на стоящий у кровати стул, быстро нырнула под холодное одеяло. Мысли не давали ей покоя. Воспоминания о давно ушедших днях, потерянных мечтах и забытых надеждах сверлили ее изнутри, оставляя незатягивающиеся ранки. Если бы можно было представить человеческую душу в виде чистого листа, то ее лист был бы полностью исколот толстыми иголками непокорной судьбы, но, несмотря на это, все еще достаточно светлым. Сон не шел, она ворочалась с бока на бок, переминая под собой старый бугристый матрас. Он то и дело поскрипывал под весом ее тщедушного тела. Она прислушивалась к дыханию спящего в своей кроватки младенца. Постепенно ее тело согрелось и расслабилось, а мысли начали путаться, смешиваясь с тревожными сновидениями.

Она должна быть хорошей матерью… Она должна…

Нужно хоть немного отдохнуть, завтра будет много работы, надо чем-то платить за жилье, еду и счета. Наконец она окончательно сдалась и погрузилась в глубокий сон. Ребенок, вымотанный накануне продолжительной истерикой, не просыпался почти всю ночь.