Czytaj książkę: «Пленник. Война покоренных. Книга 1. Милость богов»

Czcionka:

Перевод с английского Галины Соловьевой

* * *

Урсуле Ле Гуин и Фрэнку Герберту – учителям, с которыми мы никогда не встречались

Часть первая. Накануне

Сколько веков, спрашиваете вы, Каррикс ведет эту долгую войну? Бессмысленный вопрос. Мы покорили Эйджу и Каркст и перемечтали безглазых. Мы выжгли логофетов, превратив их мир в продуваемую ветрами стеклянную пустыню. Вы желаете знать о нашем первом столкновении с этим врагом, но, по-моему, первых встреч, разнесенных в пространстве и времени, было столько, что их невозможно нанести на карту. А вот что касается конца… Я видел, как начиналась катастрофа. Это случилось в ничтожном мирке, называвшем себя Анджиином.
Вы и представить себе не можете, каким бессильным он выглядел, каким слабым. Мы принесли на Анджиин огонь, смерть и цепи. Мы взяли с него все, что сочли полезным для себя, и вычистили сопротивлявшихся. Вот о чем приходится сожалеть. Если бы мы поступили с ним так же, как со многими мирами до него, – выжгли до основания и двинулись дальше, – мне не пришлось бы вести рассказ о нашем поражении.
Мы не поняли, что это за противник, и привели его к себе.
Из последнего слова Экур-Ткалала, хранителя-библиотекаря людской доли Каррикса

1

Потом, когда все закончилось, Дафид изумлялся: сколько важнейших решений представлялись пустяковыми! И сколько непосильных задач по прошествии времени кажутся самыми обычными! Он сознавал серьезность положения, но искал причины не там, где следовало. Его ужасало последнее празднование Конца Лета в Доме ученых. Но, как выяснилось, он ужасался не тому, чему было надо.

– Вы, биологи, вечно ищете исходную точку, задаетесь вопросами о происхождении. А ведь чтобы увидеть, откуда все идет… – разглагольствовал тощий долговязый мужчина, нацелив ему в грудь шампур с поджаренным окороком и яблоками. Сбившись, изрядно выпивший собеседник Дафида начал заново: – Чтобы увидеть начало, надо оторваться от ваших микроскопов. Поднять глаза вверх.

– Верно, – согласился Дафид. Он понятия не имел, о чем толкует этот парень, но чувствовал, что его распекают.

– Поставить мощные датчики. Можно построить телескоп с линзами величиной с планету. Именно с планету. И даже больше. Правда, я этим больше не занимаюсь. Ближние области – вот над чем я теперь работаю.

Дафид вежливо помычал в ответ. Долговязый стянул с шампура кусочек свинины и, похоже, задумался: не уронить ли его вниз, во двор? Дафид представил, как кусок падает на голову кому-нибудь из выпивающих во дворе ученых.

Собеседник все же вспомнил, что делают с едой, закинул кусок себе в рот и проглотил, так что дернулся кадык.

– Я занимаюсь интереснейшей аномалией на самом краю гелиосферы – меньше световой секунды в поперечнике. Вы представляете, какая это малость для телескопов обычного типа?

– Не представляю, – признался Дафид. – Кажется, световая секунда – это на самом деле довольно много?

Тот сник.

– В сравнении с гелиосферой это очень, очень мало. – Он уныло дожевал свинину и положил пустой шампур на перила. Затем вытер руку салфеткой, прежде чем протянуть ее Дафиду. – Лларен Морс. Ближние астрономические визуализации в Даянской академии. Приятно познакомиться.

Пожать ему руку означало коснуться сальных пальцев. И более того, ввязаться в разговор. А если притвориться, будто увидел знакомого, и улизнуть, то придется искать другую компанию, чтобы убить время. Выбор казался малозначащим. В ту минуту.

– Дафид, – сказал он, отвечая на рукопожатие. Заметив, что Лларен Морс продолжает кивать, добавил: – Дафид Алькор.

Лларен Морс изменился в лице. Брови чуть сдвинулись, улыбка стала неуверенной.

– По-моему, я должен помнить это имя. Вы чем занимаетесь?

– Ничем. Вы, верно, вспомнили мою тетку. Она в финансовом комитете.

Лицо Лларена приобрело деловое, официальное выражение – так быстро, что Дафиду почудилось, будто щелкнул переключатель.

– О да. Наверное, так.

– Мы с ней совсем не пересекаемся по работе, – заверил Дафид; пожалуй, слишком поспешно. – Я всего лишь ассистент. Делаю, что велят. На большее не замахиваюсь.

Лларен кивнул и тихо хмыкнул, явно раздираемый двумя желаниями: поскорее закончить беседу и как-нибудь использовать племянника женщины, от которой зависело его финансирование.

– А сами вы откуда? – спросил он.

– Я прямо отсюда. Ирвианец, – ответил Дафид. – Пришел пешком из дома. И заявился-то не ради…

Он обвел рукой толпу в галереях и в залах.

– Неужели?

– Я надеялся повстречать одну местную девушку.

– Она здесь будет?

– Надеюсь, – сказал Дафид. – Ее дружок – наверняка. – Он улыбнулся так, будто пошутил. Лларен Морс напрягся, но тут же рассмеялся. Дафид не раз обезоруживал собеседника, говоря правду под видом шутки. – А вы? Вас кто-нибудь ждет дома?

– Невеста, – сказал долговязый.

– Невеста? – переспросил Дафид, стараясь, чтобы в голосе звучало легкое любопытство. Видимо, вскоре обоим пришлось бы рассказать кое-что о себе.

– Три года, – сказал Лларен Морс. – Мы собираемся уладить все формальности, когда я получу постоянное место.

– Постоянное?

– В Даянской академии я буду всего два года, пока есть грант. Дальше ничего не обещают. Прежде чем пустить где-нибудь корни, надо представлять свое будущее хотя бы на пять лет вперед.

Дафид сунул руки в карманы пиджака и облокотился на перила.

– Видно, постоянство много значит для вас.

– О да. Понимаете, не хотелось бы, рассчитывая на должность, увидеть, как ее отдают другому. Мы вкладываем в работу столько сил, а когда начинают поступать результаты, объявляется важная шишка и присваивает все себе.

Вот и разговорились… Дафид еще полчаса вторил Лларену, повторяя сказанное им точно в тех же выражениях, или используя синонимы, или озвучивая невысказанную мысль собеседника. От дрязг среди ученых они перешли к родителям Лларена Морса, которые поощряли его заниматься наукой, потом к их разводу и его последствиям для Лларена с сестрой.

Лларен даже не заметил, что Дафид не сказал ни слова о себе.

Дафид слушал – потому что умел слушать. Долго учился. Так он отвлекал внимание от себя, а люди, не сознававшие, как сильно они стосковались по слушателю, в конечном счете проникались к нему симпатией. Очень удобно – даже тогда, когда он понимал, что не может ответить взаимной приязнью.

Морс рассказывал, что его сестра не решается сходиться с парнями, которые ей, вообще-то, нравятся. Тут во дворе, внизу, послышался шум. Смех, аплодисменты, и наконец стало ясно, что в центре всего этого – Тоннер Фрейс.

Год назад Тоннер был одним из самых многообещающих руководителей научных групп. Молодой, одаренный, требовательный, хорошо понимающий, по каким законам живут корпорации и ведомства, получающий все более солидную организационную поддержку. Когда тетка, словно невзначай, стала подталкивать Дафида к сближению с Тоннером, намекая, что прочит тому большое будущее, она имела в виду, что лет через десять Фрейс выплатит долги, пробьется наверх и будет весьма полезен научному сотруднику, начинающему карьеру. Дафид мог бы пристать к нему.

Она еще не знала, что работа Тоннера по согласованию протеомов попадет в первые строки доклада совета медри и будет отмечена ученым советом, высшим парламентом и группой Бастиана. Впервые работа одного человека, выполненная за год, оказалась на первых местах во всех трех списках. Тоннер Фрейс – с его натянутой улыбкой и ранней сединой, походившей на испускаемый перегревшимся мозгом дымок, – сейчас был самым знаменитым в мире умом.

С того места, где стоял Дафид, лица Тоннера было не разглядеть. Как и лица стоящей рядом с ним женщины в изумрудно-зеленом платье. Илси Аннализа Янин, отказавшаяся от собственного проекта, чтобы присоединиться к команде Тоннера. Когда она улыбалась, у нее появлялась ямочка на левой щеке и две – на правой. Задумавшись, она выбивала носком ноги сложный ритм, словно ее тело танцевало, пока разум был чем-то занят.

Илси Янин, помощник научного руководителя группы, известная всем также как любовница Тоннера Фрейса. Илси, с которой Дафид надеялся повидаться, хоть и знал, что совершает ошибку.

– Радуйся, пока есть время, – бросил Лларен Морс, глядя сверху на Тоннера и его поклонников. Волоски на загривке Дафида встали дыбом. Морс обращался не к нему, а к Тоннеру, и в его голосе звучала злая издевка.

– Пока есть время?

Но по лицу долговязого уже было видно, что во второй раз фокус не пройдет. В глазах Лларена Морса снова возникла настороженность, как в начале их разговора.

– Пора мне вас отпустить. И так весь вечер продержал, – сказал он. – Рад был познакомиться, Алькор.

– Я тоже, – ответил Дафид и проводил взглядом уходившего в комнаты собеседника. Шампур остался на перилах. Небо потемнело, стали видны звезды. Мимо Дафида проплыла женщина чуть старше его, подобрала шампур и скрылась в толпе.

Дафид постарался отогнать подозрения.

Он устал: конец года, и вся группа работает сверхурочно, заканчивая составлять отчеты. Он чувствует себя не в своей тарелке среди выдающихся интеллектуалов и политиков. Его эмоционально придавила неуместная страсть к недоступной для него женщине. Он стыдится впечатления (отчасти верного), которое произвел на Лларена Морса: он, Дафид, здесь только потому, что его родственница распоряжается деньгами.

Любого из этих доводов хватало, чтобы отнестись к предчувствиям без большого доверия. Вместе они выглядели неопровержимо.

А на другой чаше весов – тень презрения в словах Морса: «Радуйся, пока есть время».

Дафид выругался про себя, поморщился и направился к эстакаде, что вела наверх – к частным салонам, где принимали администраторы и политики.

Пятиуровневый Дом ученых вырастили из лесного коралла. К востоку от него был пустырь, к западу – площадь. От природы криволинейный, он не имел ни одного прямого угла. Невидимые опорные линии и линии натяжения – фундамент переходит в стену, в окно, в элементы декора – делали здание на вид движущимся, живым: что-то среднее между скелетом и лианой, структура, которая закручивается и тянется вверх.

Просторные коридоры, по которым гуляет ветерок, открытые внутренние дворы, частные комнаты для проведения небольших собраний и для проживания, просторные залы для презентаций, танцев и банкетов… Пахло кедром и аккеей. Лирные ласточки, гнездившиеся наверху, пели гостям свои песни.

Большую часть года Дом ученых служил Ирвианскому научному медри и всем научным учреждениям города. Не считая неловкости, которую он допустил – по неведению – в первый год, Дафид с удовольствием вспоминал каждое посещение Дома. Но праздник окончания года – другое дело. Сплошная череда лжи. Минное поле, засеянное золотыми самородками, дававшее надежды и грозившее поражениями.

Смысл праздника состоял, во-первых, в том, чтобы ведущие ученые и исследователи Анджиина могли пообщаться в непринужденной обстановке. На деле «непринужденность» оборачивалась сложными и малопонятными правилами поведения, различиями в статусе, которые были плохо прописаны, но учитывались абсолютно всеми. Одно из множества твердокаменных правил этикета гласило: притворяйся, будто никаких правил этикета не существует. Кто должен говорить, а кто – слушать, кому положено шутить, а кому – смеяться, с кем можно флиртовать, а кто всегда остается далеким и неприступным – все это не озвучивалось вслух, но собравшиеся отмечали любую оплошность.

Во-вторых, это было время, когда все отбрасывали политес и начинали открыто гоняться за грантами перед началом нового семестра. Поэтому каждый разговор, каждая реплика были пронизаны намеками и сведениями относительно того, какие исследования будут в приоритете, какие нити на следующий год будут вплетать в большой интеллектуальный ковер, а какие – обрезать, кто станет возглавлять научные группы, а кто – трудиться под началом блестящих умов.

И наконец, на праздник мог явиться любой член сообщества: теоретически даже зеленый подмастерье. На деле же Дафид оказался здесь самым молодым и к тому же единственным ассистентом-гостем. Другие люди его положения зарабатывали, разнося напитки и тапас более достойным.

Одни надели пиджаки со строгими воротничками и жилеты цветов своих медри и институтов. Другие явились в костюмах из некрашеного полотна, введенных в моду руководством. Дафид придерживался строгого стиля: длинный угольно-черный пиджак поверх вышитой рубахи и облегающие брюки. Нарядно, но не слишком.

В части здания, отведенной для высших, имелась почти невидимая охрана, но Дафид шел с ленивой уверенностью человека, привыкшего, что перед ним почтительно открывают двери. Было бы совсем несложно запросить у местной системы местоположение Доринды Алькор – но тетка могла увидеть запрос и понять, что он ее ищет. Если ее предупредили… что ж, лучше бы ей не знать.

Окружавшие его люди незаметно стали чуть старше: вместо простых ученых, клерков, репортеров и писателей – руководители, политики, высокопоставленные офицеры. Строгие пиджаки здесь были скроены чуть лучше, вышитые рубашки были чуть ярче. Оперение говорило о статусе. Он продвигался сквозь средоточие власти, как микроб, что пробирается к сахару: руки в карманах, вежливая, ничего не выражающая улыбка. Нервозность была бы сразу замечена, поэтому Дафид постарался отвлечься. Он шел медленно, любовался произведениями искусства в округлых нишах, которыми были усеяны стены из лесного коралла, брал с подноса бокал и оставлял его на следующем подносе, заранее зная, что́ найдет в следующей комнате.

Тетка стояла на балконе над площадью, и он увидел ее первым. Она распустила волосы – такая прическа была призвана смягчать очертания лица, но строгий рот и сильный подбородок взяли верх. Ее собеседник был незнаком Дафиду: старше ее, с аккуратной седой бородкой. Он говорил быстро, подчеркивая слова сдержанными жестами, тетка внимательно слушала.

Дафид описал круг, приблизился к арочному окну на балкон и только тогда изменил походку, направившись прямо к ней. Она подняла глаза, увидела его, слегка нахмурилась, но тут же улыбнулась и помахала ему.

– Мур, это мой племянник Дафид. Работает у Тоннера Фрейса.

– А, молодой Фрейс! – Бородатый пожал Дафиду руку. – Команда, в которую стоит вступить. Первоклассная работа.

– Я большей частью готовлю образцы и прибираю в лаборатории, – сказал Дафид.

– Все равно. Это останется в вашем личном деле. И впоследствии откроет вам многие двери, не сомневайтесь.

– Мур из научного совета, – представила его тетка.

– О! – Дафид улыбнулся. – Что ж, очень рад с вами познакомиться. Я пришел сюда как раз ради знакомств, которые помогли бы мне продвинуться. Теперь могу отправляться домой.

Тетка поморщилась, но Мур со смехом похлопал Дафида по плечу:

– Дори хорошо о вас отзывалась. Все устроится. Но мне пора бы…

Он показал себе за спину и с понимающим видом кивнул тетке. Та кивнула в ответ, и мужчина удалился. На площади внизу царило оживление: тележки разносчиков еды, гитаристы… Музыка долетела и до них. Нити мелодии плавали в звонком, насыщенном запахами воздухе. Тетка взяла его под руку.

– Дори? – спросил Дафид.

– Опять это твое самоуничижение, – упрекнула она, не желая замечать его шутливого тона. У нее заметно напряглись мускулы шеи и плеч. Все претендовали на ее время и на деньги, которыми она распоряжалась. Видимо, она весь вечер отбивалась от них, и ее терпение было на исходе.

– Это не так здорово, как ты воображаешь.

– Зато всем спокойнее, – сказал Дафид.

– На этой стадии карьеры лучше внушать беспокойство. Ты любишь, когда тебя недооценивают. Это минус. Рано или поздно придется произвести впечатление на кого-нибудь.

– Я просто решил показаться тебе на глаза. Теперь ты видишь, что я пришел.

– Я рада.

По ее улыбке было видно, что она простила племянника – хотя бы отчасти.

– Ты хорошо выучила меня.

– Я обещала сестре присмотреть за тобой. Клянусь этой доброй, ушедшей от нас душе, что ты будешь достоин ее, – сказала тетка. При упоминании о матери Дафид поежился, и тетка заговорила мягче. – Она предупреждала, сколько терпения нужно, чтобы растить детей. Поэтому я и не обзавелась своими.

– Я всегда был неважным учеником, но это моя вина. Ты учила хорошо. В целом я многим тебе обязан.

– Нет.

– О-о, а я совершенно уверен в обратном.

– Я хотела сказать: нет, ради чего бы ты меня ни улещивал. Я вижу, как ты чуть ли не с рождения очаровываешь людей лестью. Не упрекаю тебя в манипуляции – это полезное умение. Но я владею им лучше тебя. Не знаю, почему ты сейчас докапываешься до меня, но нет.

– Я познакомился тут с одним из Даянской академии. По-моему, он не любит Тоннера.

Она взглянула на него пустыми акульими глазами. И почти сразу выдала легкую, безрадостную улыбку, словно упустила взятку в карточной игре.

– Не задавайся. Я действительно рада, что ты пришел.

Она пожала ему локоть и отпустила. Дафид вернулся той же дорогой: через залы, потом вниз по широкой эстакаде. На лице его играла дежурная улыбка, но мыслями он был не здесь.

Тоннера Фрейса и Илси Янин он нашел на первом уровне, в помещении, которое вполне могло бы служить танцевальным залом. Тоннер, уже снявший пиджак, облокотился на большой деревянный стол. Возле него полукругом выстроились ученые, около полудюжины: театр с единственным актером по имени Тоннер Фрейс. «Наша ошибка – в попытке выстроить стратегии согласования на информационном уровне, а не на уровне продукта. ДНК и рибосомы – с одной стороны, пластинчатые квазикристаллы и программа быстрого реагирования – с другой. Это все равно что использовать два различных языка, смешав их грамматики, когда нам требуется руководство по сборке стула. Не ищите объяснений, просто начинайте собирать – так будет намного проще». Голос Фрейса был поставлен, как у певца. Слушатели захихикали.

Оглядевшись, Дафид без труда отыскал взглядом Илси Янин в ее изумрудном платье, двумя столиками дальше. Длинный орлиный нос, широкий рот, тонкие губы. Она смотрела на любовника со снисходительной усмешкой. Дафид, всего на секунду, возненавидел Тоннера Фрейса.

Он не обязан этим заниматься. Никто его не просил. Проще всего развернуться на месте и затеряться на площади. Тарелка жареной кукурузы, острый бифштекс, и можно возвращаться к себе: пусть политические интриги разыгрываются без него. Но Илси заложила за ухо прядь каштановых волос, и он двинулся к ее столику, будто бы по делу.

Ничтожные события незаметно для всех решают судьбы империй.

Она увидела его, и ее улыбка изменилась. Оставшись искренней, она теперь выражала что-то другое. Более сдержанные чувства.

– Дафид? Не ожидала тебя здесь увидеть.

– Были другие планы, да сорвались, – ответил он. Мимо проносили поднос, и он взял стакан, в котором оказался холодный мятный чай. Дафид рассчитывал на что-нибудь покрепче. – Решил посмотреть, как выглядят лучшие умы планеты с распущенными волосами.

Илси подняла стакан и указала на толпу.

– Под утро – вот так.

– Танцев не будет?

– Возможно, позже, когда народ чуточку захмелеет.

В ее волосах виднелась преждевременная седина. Лицо же оставалось молодым. Казалось, она не имеет возраста.

– Можно вопрос?

Она приняла замкнутый вид.

– Конечно.

– Ты не слыхала, не занимается ли нашими исследованиями другая группа?

Она сразу рассмеялась – так громко, что Тоннер обернулся и кивнул Дафиду, прежде чем продолжить выступление.

– Насчет этого не беспокойся, – сказала она. – Мы так далеко ушли и за прошлый год добились такой известности, что у соперников нет шансов. Кому захочется идти по чужим следам?

– Хорошо, – сказал Дафид и без всякой охоты глотнул чаю. Один из слушателей Тоннера сказал что-то такое, из-за чего оратор поморщился. Илси шевельнулась. Между ее бровями пролегла морщинка.

– Чисто из любопытства: почему ты спрашиваешь?

– Просто… уверенность стопроцентная, без допуска на ошибку? Никто не попробует перехватить нашу программу?

Илси отставила бокал и опустила ладонь ему на плечо. Морщинка между бровей стала глубже.

– Ты что-то слышал?

Дафид ощутил приятную теплоту от ее внимания, от прикосновения ее руки. Это мгновение представлялось важным и действительно было таким. Позже, оказавшись в сердцевине урагана, спалившего тысячу планет, он вспомнит, как все начиналось: с руки Илси Янин у него на плече и желания удержать ее там.

2

Всем известно, что люди – не коренные жители Анджиина.

Как они попали на планету, зачем пришли? Все скрылось в тумане времени и истории. Секта галлантиан утверждала, что они прибыли на тяжелом корабле вроде сказочного ковчега Пишты, только этот плавал меж звезд. Теологи-серенисты говорили, что бог открыл щель, позволившую верным спастись, когда погибла прежняя вселенная; из-за ужасных грехов ее обитателей – мнения о природе этих грехов разнились – он счел, что уничтожить их будет наименьшим злом. Поэтические натуры считали, что их принесла гигантская птица с Эрриби – ближайшей к солнцу планеты, которая могла быть их родиной, пока разгневанное солнце не обратило ее поля в пустыни и не вскипятило небеса.

Однако и ученым было что сказать, хотя ненадежная человеческая память не сохранила подробностей. Жизнь на Анджиине зародилась миллиарды лет назад из непериодических квазикристаллов кремния, углерода и йода. Эта жизнь передала через квазикристаллы инструкции для следующего поколения; при этом случались мутации, небольшие усовершенствования отдельных организмов. За долгие эпохи в океанах и на четырех огромных континентах развилась сложная экосистема.

А за три с половиной тысячелетия до описываемых событий откуда ни возьмись в ископаемых отложениях объявился человек – в виде невероятно тугих спиралей слабо связанных оснований, нанизанных, как бусины, на цепочки фосфатов. И не только человек, но и собаки, коровы, капуста, полевые цветы, жуки и пчелы. Вирусы. Грибы. Белки. Моллюски. На острове к востоку от Даишского залива ни с того ни с сего возник невиданный в генетической истории планеты биом. А меньше чем столетие спустя нечто – никто не знал, что это было, – превратило большую часть острова в стекло и черный камень. Если первопоселенцы и вели какие-нибудь летописи, те пропали. Немногочисленные остатки нового биома выжили на краях острова и на близлежащем побережье континента, откуда, подобно пожару, распространились по всей планете.

Две разновидности жизни на Анджиине большей частью не замечали друг друга, конкурируя разве что за солнечный свет и некоторые минералы. Изредка кто-нибудь начинал паразитировать на существах другого биохимического ряда ради сложных белков, воды и соли. Но общепринятая мудрость гласила, что примирить два биома по-настоящему невозможно. Человеческие дубы и вязы слишком сильно отличались – на микроуровне – от местных аккее и брулам, хотя издалека их можно было перепутать. Даже если эволюция приводила к сходству в окраске, наружности и формах, из-за глубинных несовпадений живые организмы одного и другого типа не годились друг другу в пищу.

Пока Тоннер Фрейс не понял, как наладить взаимодействие между ними, и не изменил все.

– Я бы глотнула еще пива, но уже жалею о том, что выпила лишнего, – сказала Джессин.

Сидевшая с ней рядом Иринна усмехнулась. Над ними возвышалось здание Дома ученых, стоявшее на краю площади. На его стенах играли, скользили, переливались огни: казалось, лесной коралл колеблется под воздействием сильного течения. Небо за зданием потемнело и сияло звездами.

Тоннер с Илси, возглавлявшие чествуемую группу, ушли внутрь. Кампар, Дафид, Рикар как-то… откололись. За столиком осталось всего четверо. Случайный прохожий принял бы их за членов одной семьи. Ньол – морщинистый, много чего переживший отец. Синния – его седая супруга. Джессин – старшая дочь, а Иринна – младшая. Все это было не так – но в каком-то смысле, пожалуй, так.

– Может, уже хватит, а? – заметил Ньол. – Ты не перебираешь?

Иринна хлопнула ладонью по столу:

– Есть повод перебрать. Когда, если не сегодня?

Ньол болезненно поморщился и откашлялся, но Синния взяла его за руку:

– Они молоды, милый. Оправятся быстрее нас.

Джессин еще не забыла своего первого знакомства с участниками группы. Разумеется, Тоннер Фрейс и Илси Янин, недавно бросившая свой проект, чтобы присоединиться к нему. Ньол произвел на Джессин большое впечатление: изрезанное глубокими морщинами лицо, лаконичная речь, налет разочарованности. Она ожидала найти в Ньоле и Синнии некоторую озлобленность: невиданное дело – работать ассистентами в этом возрасте. А выяснилось, что они глубоко удовлетворены своим положением в медри. Иногда это заставляло ее ставить под вопрос собственные амбиции.

– В конце каникул на недельку съезжу домой, – сказала Иринна. – А до тех пор у меня пусто.

– Пусто? – блеснула глазами Синния.

– Пусто, – повторила Иринна. – Никого и ничего. Ни одного человека на примете. Не надо заполнять базу данных. Впервые в жизни могу расслабиться и неспешно отдохнуть.

Джессин улыбнулась.

– Это ты сейчас так говоришь. Но сама знаешь: стоит Тоннеру выдать новую идею и попросить кого-нибудь заняться этим, ты будешь тут как тут.

– И ты тоже.

– А я и не утверждаю, будто не работаю в отпуске.

Иринна отмахнулась, будто отгоняла мошкару.

– Я пьяна. Лицемерие и пиво ходят рука об руку.

– Правда? – удивился Ньол. – Не знал.

Джессин симпатизировала Иринне, потому что видела в ней… нет, не себя в юности, а ту, кем хотела быть: остроумную, хорошенькую, с первыми ростками самоуверенности, пробивавшимися из-под почвенного слоя сомнений. Дафида, где бы тот сегодня ни был, Джессин любила за его тихую полезность. Кампара – за добродушный юмор, Рикара – за неизменное чувство моды и бодрый цинизм. А в этот день она любила всех еще и потому, что они были победителями.

Они месяцами не вылезали из лаборатории, почти не бывали дома и за это время успели сродниться, узнали друг друга куда лучше, чем при обычном сотрудничестве. В работе появился какой-то семейный ритм. Ничего явного, но Джессин поневоле узнала всех. Могла сказать, когда Рикар вздумает перепроверить белковый анализ, а когда согласится с сомнительными результатами. В какие дни Иринна будет молчаливой и сосредоточенной, а в какие – рассеянной и болтливой. Научилась различать по вкусу кофе, кто его варил – Дафид или Синния.

При желании она могла вспомнить, как тихо стало в лаборатории, когда начали поступать первые результаты. Радиомаркеры в белковых мембранах из стебелька анджиинской травы. Маленький, почти невидимый стебелек оказался осью, на которой повернулся мир.

Их странная, нелепая, разнородная группка прививала одну ветвь жизни к другой. Два совершенно несовместимых способа передачи наследственной информации усадили рядом и уговорили работать вместе. Тонкий стебелек означал биохимический брак длиной в тысячу лет. С час или даже меньше того они, девять человек, были единственными, кто знал об этом.

Сколько бы всего ни сулил им успех, какие бы почести они ни заслужили, Джессин бережно хранила в памяти тот волшебный час. Их маленькая тайна, одна на всех. Переживание, о котором могут говорить только свои, только те, кому знакомо это сочетание трепета и удовлетворения. Джессин рассказала об этом брату – она рассказывала ему все, – но и он мог лишь догадываться, что она имела в виду.

На другом краю маленькой площади заиграл оркестр. Две трубы сплетали и разводили голоса, барабанщик убыстрял ритм и усложнял песню. Иринна схватила Джессин за руку и потянула – «вставай». Упрямица Джессин не противилась. Они влились в общий танец. Движения были простыми, знакомыми с детства, их не мог забыть даже подвыпивший взрослый. Джессин отдалась музыке и блаженству. «Я состою в самой успешной научной группе на планете. Я не слишком стесняюсь плясать у всех на виду. Сегодня мозг не подведет меня. Сегодня хороший день».

После танца они уже не застали Ньола с Синнией – Джессин решила, что те вернулись в свой маленький домик на краю участка медри. Допив пиво, Иринна состроила рожицу.

– Выдохлось? – спросила Джессин.

– И нагрелось. Но праздник есть праздник. Кстати, спасибо тебе.

– Спасибо мне?

Иринна потупила и снова подняла взгляд, слегка покраснев.

– Ты и остальные… вы были так добры, что позвали и меня.

– Ничего подобного, – возразила Джессин. – Все это время ты выполняла свою часть работы.

– И все-таки… – Иринна чмокнула ее в щеку. – Все-таки спасибо. Лучшего года у меня не бывало. Я так благодарна.

– И я тоже, – сказала Джессин. После этого они, по безмолвному уговору, разошлись. Праздник окончания года вылился на улицы и в переулки: музыка, смех, пафосные пьяные споры ученых, силившихся показать собеседнику, кто тут самый умный. Джессин шла сквозь ночь, руки в карманы, и на душе у нее было спокойно.

Сейчас она существовала отдельно от медри, хоть и оставалась внутри него. Ее группа была осью этого полусвета, основанного на статусе и интеллектуальных достижениях. Так будет не всегда, но в эту ночь она – победительница. Эта ночь более чем хороша, и никакая темнота в углах сознания не испортит ей настроения.

Их с братом квартирка располагалась в одном из старых зданий – не выращенном из коралла, а выстроенном из стекла и камня. Джессин любила этот дом за старомодность и тишину. Джеллит любил его за близость к своей лаборатории и к лапшичной, куда он привык ходить. Его группа наверняка участвовала в празднестве. Брат вернется под утро или пришлет сообщение, предупредив, что заночевал у кого-нибудь: ждать его не надо. Он не из тех, кто пропадает, заставляя ее волноваться.

Она посидела за столом, раздумывая над тем, поесть перед сном или ограничиться стаканом воды. И поймала себя на том, что улыбается. Она так редко бывала довольна жизнью. Непривычное чувство: они хорошо справились. Тоннер Фрейс с Илси Янин, Рикар, Кампар, Иринна, Ньол, Синния, в каком-то смысле даже Дафид Алькор. Их группа проложила путь к новой, единой биологии. О них и о том, что они сделали, будут писать в учебниках для будущих поколений.

Раздался звук, означавший, что система прислала сообщение. От Джеллита? Нет, от Тоннера Фрейса.

Увидев на экране его лицо, Джессин протрезвела. Она видела Фрейса в самом разном настроении и сразу поняла, что он охвачен яростью.

– Джессин, я хочу тебя видеть завтра с утра в комнате для срочных совещаний при лаборатории. Никому не говори. Вообще никому.