Czytaj książkę: «Галантные гиганты Ганимеда»

© James P. Hogan, 1978

© Перевод. А. Седунов, 2025

© Издание на русском языке «Эксплорер Букс», 2025

Пролог

Посвящается моей жене Лин, доказавшей, что и своя трава может стать зеленее, чем у соседа

Лейел Торрес, командующий наблюдательно-исследовательской базой, расположенной вблизи экватора Искариса III, закрыл последнюю страницу отчета и, облегченно вздохнув, потянулся в кресле. Какое-то время он просто сидел, наслаждаясь ощущением расслабленности, пока кресло подстраивалось под его новую позу, а затем встал, потянулся к столику позади рабочего места, взял с подноса одну из фляжек и налил себе выпить. Прохладный и освежающий напиток быстро развеял усталость, которая уже начала проявляться спустя два часа сосредоточенной работы. «Еще немного», – подумал он. Всего два месяца, и они навсегда попрощаются с этим бесплодным шаром из обожженного камня и вернутся в чистую, свежую, усеянную звездами черную бездну, отделявшую их от родного дома.

Он обвел взглядом интерьер кабинета, который занимал часть жилого модуля внутри комплекса из куполов, наблюдательных строений и коммуникационных антенн, вот уже два года служившего Торресу домом. Он уже порядком устал от тянувшейся месяцами однообразной, бесконечной рутины. Да, проект будоражил и подстегивал к работе, но всему есть предел; лично он не стал бы горевать, выпади ему шанс вернуться домой хотя бы на день раньше.

Торрес медленно прошел в боковую часть комнаты и пару секунд пристально разглядывал пустую стену. Затем, не поворачивая головы, сказал вслух:

– Смотровая панель. Прозрачный режим.

Стена тут же стала прозрачной с одной стороны, открыв Торресу вид на поверхность Искариса III. Здесь, на краю скопища сооружений и машин, составлявших исследовательскую базу, сухие, единообразные красновато-бурые скалы и валуны тянулись до самой линии горизонта, но за ее отчетливым изгибом резко сходили на нет, уступая место черному бархату неба, усеянному огоньками звезд. Высоко над ними безжалостно пылала огненная сфера Искариса, отраженные лучи которого наполняли комнату теплым оранжево-красным светом. Оглядев пустошь, Торрес почувствовал, как внутри нарастает внезапная тоска по простым радостям: гулять под голубым небом, вдыхать забытые порывы пьянящего свободного ветра. Да, все верно: возможности вернуться домой раньше срока он был бы только рад.

Его размышления прервал донесшийся из ниоткуда голос:

– Командующий, Марвил Чарисо просит соединить с вами. Говорит, дело срочное.

– Разрешаю, – ответил Торрес.

Он повернулся лицом к огромному экрану, занимавшему большую часть противоположной стены. Экран моментально ожил, и на нем появилось изображение старшего физика Чарисо, который в этот момент находился в лаборатории контрольно-измерительных приборов, входящей в состав обсерватории. На его лице проступила тревога.

– Лейел, – без лишних вступлений начал Чарисо. – Можешь прямо сейчас спуститься сюда? У нас проблемы – серьезные проблемы.

Об остальном говорил сам тон его голоса. То, что могло до такой степени взбудоражить Чарисо, явно не сулило ничего хорошего.

– Иду, – ответил Торрес, направляясь к двери.

Спустя пять минут, он уже входил в лабораторию, где его лично поприветствовал физик; к этому моменту тот был встревожен как никогда. Чарисо проводил командующего к монитору, расположенному перед целой батареей электронных устройств; Галдерн Брензор, еще один из ученых, с мрачным видом изучал кривые и результаты анализа данных на экранах компьютеров. Когда они подошли ближе, Брензор поднял голову и угрюмо кивнул.

– В фотосфере наблюдаются мощные эмиссионные линии, – сообщил он. – Линии поглощения быстро смещаются в сторону фиолетовой части спектра. Сомнений нет; в ядре звезды развивается крупная нестабильность, и она уже выходит из-под контроля.

Торрес перевел взгляд на Чарисо.

– Искарис вот-вот станет новой, – объяснил Чарисо. – С проектом что-то пошло не так, и звезда начала быстро расширяться. Фотосфера уже захватывает окружающее пространство, и, судя по предварительным расчетам, взрыв накроет нас в течение двадцати часов. Нам нужно эвакуироваться.

Торрес ошеломленно уставился на Чарисо, не веря его словам.

– Но этого не может быть.

Ученый широко развел руками:

– Допустим, но таковы факты. Позже у нас будет достаточно времени, чтобы разобраться в своих ошибках, но прямо сейчас нам нужно улетать… и как можно скорее!

Торрес пристально разглядывал мрачные лица собеседников, пока его разум, повинуясь инстинкту, пытался отмежеваться от слов Чарисо. Он перевел взгляд на еще один большой экран, где транслировалось изображение из космоса с расстояния в шестнадцать миллионов километров. Перед ним находился один из трех гигантских гравилучевых проекторов, представлявших собой цилиндры больше трех километров в длину и в полкилометра шириной; их построили на орбите звезды в пятидесяти миллионах километров от Искариса и расположили так, чтобы их оси были нацелены точно на центр звезды. Огненный шар Искариса за силуэтом проектора и сейчас казался совершенно нормальным, но Торрес уже представлял, как диск звезды едва заметно набухает и начинает угрожающе растекаться в стороны.

На мгновение его мозг буквально затопило эмоциями: сущая непосильность рухнувшей на них проблемы, безнадежность рационального осмысления при чудовищной нехватке времени, тщетность усилий, впустую потраченных за последние два года. Но затем это чувство испарилось так же быстро, как возникло, и командующий снова взял себя в руки.

– ЗОРАК, – обратился он, слегка повысив голос.

– Командующий? – ответил тот же голос, который разговаривал с ним в кабинете.

– Немедленно свяжись с Гарутом на «Шапироне». Сообщи ему, что возникла ситуация чрезвычайной важности и всем командирам экспедиции необходимо срочно выйти на связь. Я прошу его объявить экстренный сбор и приказать им подключиться к видеоконференции в течение пятнадцати минут. Кроме того, включи по всей базе сигнал тревоги и дай персоналу указания сохранять готовность и ожидать дальнейших распоряжений. Я подключусь к конференции с мультиконсоли в четырнадцатом зале главного наблюдательного купола. На этом все.

Спустя немногим более четверти часа Торрес и двое ученых уже находились перед батареей настенных экранов, транслировавших лица остальных участников видеоконференции. Главнокомандующий экспедиции Гарут сидел перед дисплеем в сопровождении двух адъютантов; на связь он вышел из самого сердца «Шапирона», флагманского корабля, располагавшегося в трех с лишним тысячах километров над Искарисом III. Он, не перебивая, выслушал доклад о ситуации. Научный руководитель миссии, подключившийся к конференции из другого места корабля, подтвердил, что за последние несколько минут сенсоры на борту «Шапирона» выдали показания, аналогичные данным приборов на поверхности Искариса III, а интерпретация ученых подтверждалась результатами компьютерного анализа. Проекторы гравилучей привели к непредвиденному эффекту, вызвав катастрофический сдвиг внутреннего равновесия Искариса и спровоцировав превращение звезды в новую. Время поджимало, и сейчас нельзя было думать ни о чем, кроме спасения.

– Нам нужно эвакуировать всех с планеты, – заключил Гарут. – Лейел, первым делом мне нужен отчет о том, какие корабли сейчас находятся на Искарисе III и сколько человек они смогут вывезти на орбиту. За остальными мы вышлем дополнительные шаттлы, как только выясним, насколько велик дефицит провозоспособности. Мончар… – обратился он к заместителю на одном из экранов. – Есть ли корабли, находящиеся от нас более чем в пятнадцати часах лета с учетом максимальной скорости?

– Нет, сэр. Самый дальний сейчас рядом со вторым проектором. На возвращение ему потребуется чуть больше десяти часов.

– Отлично. Немедленно вызовите их сюда, с экстренным приоритетом. Если данные, о которых нам сообщили, – правда, то единственный шанс сбежать от взрыва – это воспользоваться главными двигателями «Шапирона». Подготовьте расчетный график прилетов и убедитесь, что мы готовы принять остальные корабли.

– Да, сэр.

– Лейел… – Гарут снова перевел взгляд и теперь смотрел прямиком из экрана в четырнадцатом зале наблюдательного купола. – Приведи все доступные тебе корабли в состояние готовности к вылету и немедленно приступай к планированию эвакуации. Через час сообщишь о ходе операции. Каждому разрешается взять по одной сумке с личными вещами.

– Позвольте напомнить вам об одной проблеме, – добавил находившийся в двигательном отсеке главный инженер «Шапирона» Рогдар Джассилейн.

– В чем дело, Рог? – лицо Гарута повернулось к очередному экрану.

– Мы все еще не разобрались с неисправностью первичной тормозной системы в тороидах главного двигателя. Если мы запустим двигатели, то сбавить ход они смогут лишь со своей естественной скоростью. Вся тормозная система сейчас в разобранном состоянии. За двадцать часов мы даже не успеем ее собрать, не говоря уже о том, чтобы найти и устранить причину сбоя.

Гарут ненадолго задумался.

– Но запустить их все-таки можно?

– Да, – подтвердил Джассилейн. – Но как только черные дыры внутри тороидов раскрутятся, накопленный ими момент импульса достигнет феноменальных величин. Без тормозной системы нам придется ждать несколько лет, прежде чем они замедлятся до скоростей, при которых их можно будет отключить. Все это время главный двигатель будет активен, и заглушить его мы не сможем. – Он изобразил жест беспомощности. – Мы можем оказаться где угодно.

– Но выбора нет, – заметил Гарут. – Тут или пан, или пропал. Нам придется задать курс домой и двигаться по орбите вокруг Солнечной системы, пока не сбавим скорость. Разве есть другое решение?

– Я понимаю, к чему клонит Рог, – вмешался научный руководитель. – Но все не так просто. Видите ли, при скоростях, до которых корабль разгонится за несколько лет непрерывной тяги на маршевых двигателях, мы испытаем колоссальный эффект релятивистского замедления относительно систем отсчета, движущихся со скоростью Искариса или Солнца. Поскольку «Шапирон» будет находиться в ускоренной системе координат, на борту корабля пройдет гораздо меньше времени, чем у нас дома; мы знаем, где в итоге окажемся… но плохо представляем когда.

– На деле все может оказаться даже хуже, – добавил Джассилейн. – Маршевые двигатели работают за счет создания локального искажения пространства-времени, в которое корабль непрерывно «падает» под действием гравитации. Это также приводит к замедлению времени. Так что в итоге оба эффекта усиливают друг друга. Что произойдет, если главный двигатель будет работать на максимальной скорости, сказать не могу – не думаю, что подобное случалось раньше.

– Я, конечно, еще не успел проделать точных расчетов, – сказал научный руководитель. – Но если мои оценки соответствуют действительности, то суммарное замедление времени может достигать величин порядка нескольких миллионов.

– Миллионов? – ошеломленно переспросил Гарут.

– Да. – Научный руководитель миссии смерил остальных степенным взглядом. – Каждый год, потраченный на то, чтобы сбить скорость, без которой мы попросту не сможем сбежать от новой, по возвращении домой может обернуться для нас миллионами потерянных лет.

Долгое время никто не решался заговорить. Наконец тишину нарушил тяжелый и мрачный голос Гарута:

– Пусть так, но, если мы хотим выжить, другого выбора у нас нет. Мой приказ остается в силе. Главный инженер Джассилейн, подготовьтесь к вылету в глубокий космос и приведите главный двигатель в состояние готовности.

Спустя двадцать часов «Шапирон» на полной мощности уже мчался к глубинам межзвездного пространства, когда первый фронт взорвавшейся новой обжег корпус корабля и бесследно распылил ему вслед пепел, некогда бывший Искарисом III.

Глава 1

За время, которое в масштабах Вселенной не превышало одного удара сердца, удивительное животное под названием Человек успело спуститься с деревьев, открыть огонь, изобрести колесо, научиться летать и покинуть Землю в поисках других планет.

Изменения, к которым привело появление Человека, стали настоящим водоворотом бурной деятельности, приключений и неутомимых открытий. Невиданное дело для предшествующих эонов спокойной эволюции и неторопливого хода событий.

Так, по крайней мере, считалось долгое время.

Но когда Человек наконец достиг Ганимеда, самой крупной из юпитерианских лун, то волей случая ему открылась правда, не оставившая и камня на камне от веры, пережившей столетия неуемной любознательности. Оказалось, что Человек отнюдь не уникален. Двадцать пять миллионов лет тому назад все его достижения уже превзошла другая раса.

Четвертая пилотируемая миссия к Юпитеру, стартовавшая в начале две тысячи двадцатых годов, ознаменовала начало масштабного исследования внешних планет и строительство первых долговременных баз на юпитерианских лунах. Наблюдательные приборы на орбите вокруг Ганимеда засекли массивное скопление металла под ледяной коркой на поверхности спутника. Для изучения этой аномалии под специально выстроенной на спутнике базой пробурили систему шахт.

Космический корабль, который обнаружили застывшим в этой ледяной могиле безвременья, оказался настоящим исполином. Взяв за основу найденные на борту скелетированные останки, ученые Земли сумели реконструировать внешний вид гигантов, которые построили это судно и чей уровень технологий, по оценкам, примерно на сотню лет опережал уровень землян. В знак памяти о месте их открытия гигантов окрестили ганимейцами.

Родиной ганимейцев была Минерва – погибшая планета, некогда находившаяся между Марсом и Юпитером. Большую часть ее массы выбросило на экстремально вытянутую орбиту у границ Солнечной системы, и впоследствии она стала Плутоном, а прочие обломки, рассеянные под действием приливных сил Юпитера, образовали пояс астероидов. В ходе многочисленных исследований, включавших эксперименты по воздействию космическими лучами на образцы материалов, добытых в поясе астероидов, было установлено, что распад Минервы произошел около пятидесяти тысяч лет назад, спустя миллионы лет после того, как Солнечную систему – судя по известным данным – бороздили корабли ганимейцев.

Открытие технически развитой расы, существовавшей двадцать пять миллионов лет назад, произвело фурор само по себе. Но еще более захватывающей, хотя и отчасти ожидаемой, стала новость о том, что ганимейцы бывали и на Земле. Среди грузов, которые вез найденный на Ганимеде корабль, оказалась коллекция растительных и животных образцов, которых прежде не видел ни один человек, – показательный срез сухопутных форм жизни, населявших Землю на рубеже олигоценовой и миоценовой эпох. Некоторые из образцов прекрасно сохранились в герметичных канистрах, другие же, по всей видимости, содержались в специальных загонах и клетках и были живы, когда корабль потерпел крушение.

В момент совершения этих открытий на лунной орбите как раз шло строительство семи кораблей, которым предстояло войти в миссию «Юпитер-5». Когда миссия отправилась в путь, к ней присоединилась команда ученых, горевших желанием поскорее углубиться в заманчивые дебри ганимейской истории.

Программа обработки данных, запущенная в вычислительном центре двухкилометрового командного корабля миссии «Юпитер-5», который двигался по орбите в трех с лишним тысячах километров над Ганимедом, перенаправила результаты приоритезатору сообщений. Далее информация при помощи лазерного пучка была передана трансиверу главной базы на поверхности спутника и ретранслирована на север посредством цепочки станций-повторителей. Спустя несколько миллионных долей секунды и тысячу километров компьютеры на базе «Копёр» декодировали получателя сообщения и вывели сигнал на монитор, занимавший стену небольшого конференц-зала в секции биологических лабораторий. На экране появилась замысловатая комбинация символов, используемых генетиками для обозначения внутренней структуры хромосом. Пять человек, сидевших по периметру стола в тесной комнате, внимательно изучили картинку на дисплее.

– Прошу. Если хотите ознакомиться с проблемой в деталях, то выглядит все именно так.

Говоривший был высоким, худощавым, лысеющим мужчиной в белом лабораторном халате и старомодных очках с золоченой оправой. Он стоял перед монитором и чуть сбоку от самого экрана, указывая на него одной рукой, а другой тем временем легонько сжимал лацкан халата. Профессор Кристиан Данчеккер из Вествудского института биологии в Хьюстоне, входившего в состав Подразделения биологических наук КСООН, возглавлял команду биологов, прибывших сюда на борту «Юпитера-5» для изучения древней фауны Земли, обнаруженной внутри ганимейского корабля. Сидевшие перед ним ученые обдумывали картинку на экране. Через некоторое время Данчеккер снова резюмировал проблему, которую они обсуждали в течение последнего часа.

– Надеюсь, большинству из вас очевидно, что подобная молекулярная структура указывает на ферментативные свойства. Одна и та же разновидность этих ферментов была обнаружена в образцах тканей, взятых у множества видов животных, которых к этому моменту успели изучить в орбитальных лабораториях «Ю-4». Повторяю, множества видов животных, множества… – Данчеккер ухватился обеими руками за лацканы халата и выжидающе посмотрел на собравшуюся мини-аудиторию. Его голос почти превратился в шепот. – И все же ничего подобного или хотя бы отдаленно похожего не встречается ни у одного из современных нам представителей земной фауны. Джентльмены, стоящая перед нами задача довольно проста – дать этим странным фактам хоть какое-то объяснение.

Пол Карпентер, моложавый, светловолосый и самый юный из присутствующих, откинулся на спинку кресла и, развернув руки ладонями вверх, вопросительно посмотрел по сторонам.

– Видимо, я не очень понимаю суть проблемы, – открыто признался он. – Этот фермент встречался у животных, которые существовали на Земле двадцать пять миллионов лет тому назад, верно?

– Все так, – подтвердила с легким кивком Сэнди Холмс, сидевшая по другую сторону стола.

– Значит, за двадцать пять миллионов лет они просто мутировали до неузнаваемости. Со временем все меняется, и ферменты не исключение. Производные варианты той же структуры, скорее всего, встречаются и сейчас, но выглядят иначе… – Он заметил выражение на лице Данчеккера. – Нет?.. В чем проблема?

Профессор ответил вздохом бесконечно терпеливого человека.

– Мы это уже проходили, Пол, – сказал он. – Во всяком случае мне так казалось. Позволь напомнить: за последние десятки лет энзимология достигла колоссальных успехов. Практически каждый тип ферментов так или иначе классифицирован и занесен в каталоги, но только не этот – ничего подобного нам раньше не встречалось.

– Не хочу спорить ради спора, но так ли это? – возразил Карпентер. – Я к тому, что… за последние пару лет каталоги неоднократно дополнялись, разве нет? Шнелдер и Гроссман из Сан-Паоло с серией P273B и ее производными… Брэддок из Англии с…

– Да, но ты упускаешь главное, – перебил его Данчеккер. – Верно, это действительно были новые разновидности ферментов, но все они прекрасно вписывались в стандартные семейства. Их характеристики четко указывали на принадлежность к известным родственным группам. – Он снова указал на экран. – Но с этим ферментом все иначе. Он выбивается из остальных. На мой взгляд, он указывает на совершенно новый класс, который состоит из одного представителя. Подобной метаболической функции мы не встречали ни у одной из известных форм жизни.

Данчеккер обвел взглядом небольшой круг лиц перед собой:

– Каждое из известных нам животных принадлежит к известному семейству, а его предки и родственные виды прекрасно поддаются идентификации. То же самое верно и на микроуровне. Весь наш предшествующий опыт показывает, что, даже если этот фермент действительно существовал двадцать пять миллионов лет назад, мы все равно должны были распознать характерные особенности его семейства и найти связь с современными белками. Но это оказалось невозможным. Лично я считаю, что это указывает на весьма необычные обстоятельства.

Вольфганг Фихтер, один из старших биологов Данчеккера, потер подбородок и с сомнением взглянул на экран.

– Крис, я согласен, что шансы такого сценария крайне малы, – заметил он. – Но можно ли с уверенностью говорить о его невозможности? Ведь за двадцать пять миллионов лет?.. Фермент мог мутировать под влиянием новых факторов среды. Скажем, изменений в рационе питания… или вроде того.

Данчеккер решительно покачал головой.

– Нет. Я считаю это невозможным. – Он поднял руки и принялся загибать пальцы. – Во-первых, даже если бы он мутировал, мы бы все равно смогли идентифицировать базовое строение исходного семейства белков по аналогии с фундаментальными свойствами, которые, скажем, объединяют всех позвоночных. Но мы не можем.

Во-вторых, если бы этот фермент появился только в одном из видов олигоцена, я бы еще мог согласиться с тем, что он возник в результате мутации и впоследствии произвел на свет множество вариантов, которые мы наблюдаем в современном мире, – иначе говоря, представляет собой предковую форму, общую для целой группы современных организмов. Будь это так, я был бы готов признать, что некая сильно выраженная мутация могла и правда скрыть от нас взаимосвязь предковой формы и ее потомков. Но на деле все иначе. Один и тот же фермент встречается у множества разных, неродственных видов эпохи олигоцена. Чтобы твоя гипотеза имела место, один и тот же маловероятный процесс должен был повториться много раз – независимо и одновременно у разных видов. Я считаю это невозможным.

– Но… – возразил было Карпентер, однако Данчеккер продолжал говорить.

– В-третьих, хотя этот фермент не встречается на уровне микрохимии ни у одного из современных животных, все они прекрасно без него обходятся. Многие из них являются прямыми потомками олигоценовых видов с корабля ганимейцев. Замечу, что некоторые из этих линий наследования были сопряжены с быстрыми мутациями и адаптацией к меняющимся рационам и условиям среды – некоторые, но далеко не все. В ряде случаев переход от олигоценовых предков к современным формам происходил крайне медленно и привел лишь к незначительным изменениям. Мы провели детальное сравнение микрохимических процессов у предковых особей эпохи олигоцена, которых обнаружили на корабле ганимейцев, с уже известными данными по животным, которые существуют в наше время и произошли от тех же предков. В общем и целом, результаты оправдали наши ожидания: никаких существенных отличий, с одной стороны, и четко прослеживаемые связи между обеими группами – с другой. Каждую функцию, проявлявшуюся в биохимии предка, можно без труда распознать у его потомков – иногда с небольшими отличиями. – Данчеккер бросил беглый взгляд на Фихтера. – По эволюционным меркам двадцать пять миллионов лет не такой уж большой срок.

Судя по всему, возражений ни у кого не нашлось, и тогда Данчеккер снова взял инициативу на себя.

– Но в каждом случае мы неизменно сталкивались с одним исключением – тем самым ферментом. Все указывает на то, что если этот фермент встречался в организме предка, то либо он сам, либо близкая к нему разновидность должна легко обнаруживаться и у потомков. Однако ни одна проверка не дала положительного исхода. Лично я счел бы такое невозможным, и все же это свершившийся факт.

Пока группа переваривала слова Данчеккера, в комнате ненадолго стало тихо. Наконец Сэнди Холмс осмелилась высказать свою догадку:

– Может ли речь все-таки идти о радикальной мутации, но в обратную сторону?

Данчеккер смерил ее хмурым взглядом.

– Что значит в обратную сторону? – уточнил Анри Руссон, еще один из старших биологов, сидевший рядом с Карпентером.

– Что ж, – ответила она, – все животные на ганимейском корабле попали туда с Минервы, так? Скорее всего, они родились там от предков, которых ганимейцы перевезли с Земли. Мог ли какой-то фактор минервианской среды вызвать мутацию, которая в итоге привела к появлению этого фермента? По крайней мере, это бы объяснило, почему его нет у современных земных животных. Ведь ни они, ни их предки никогда не были на Минерве.

– Та же проблема, – пробормотал Фихтер, качая головой.

– Какая проблема? – спросила она.

– Один и тот же фермент обнаружен у множества разных, не связанных близким родством видов времен олигоцена, – ответил Данчеккер. – Да, я готов допустить, что особенности минервианской среды могли привести к мутации одного из вариантов земного фермента в то, что мы наблюдаем сейчас. – Он снова указал на экран. – Однако с Земли на Минерву попало множество разных видов – разных видов, каждый из которых отличался особенностями метаболизма и конкретными группами ферментных вариантов. Предположим теперь, будто нечто в минервианской среде заставило эти ферменты – подчеркну, разные ферменты – мутировать. Неужели ты на полном серьезе предполагаешь, что все они могли независимо друг от друга превратиться в один и тот же конечный продукт? – Он помедлил с секунду. – Потому что именно с этой ситуацией нам приходится иметь дело. На корабле ганимейцев сохранилось множество образцов разных видов, но каждый из них обладает ровно одним и тем же ферментом. Не хочешь ли ты в свете сказанного пересмотреть свою гипотезу?

Секунду женщина с беспомощным видом разглядывала стол, после чего изобразила отрешенный жест:

– Что ж… если смотреть с этой точки зрения, видимо, особого смысла в ней нет.

– Благодарю, – с каменным лицом отозвался Данчеккер.

Анри Руссон наклонился вперед и налил себе воды из кувшина в центре стола. Он сделал продолжительный глоток, пока остальные продолжали задумчиво глядеть сквозь стены или на потолок.

– Давайте на секунду вернемся к основам и посмотрим, что нам это даст, – предложил он. – Мы знаем, что ганимейцы возникли на Минерве, так? – Головы вокруг него кивнули в знак согласия. – Мы также знаем, что ганимейцы наверняка посещали Землю, потому что иначе земные животные никак не смогли бы оказаться на борту их корабля – если только мы не собираемся выдумать для объяснения еще одну гипотетическую расу инопланетян, а я такими вещами точно заниматься не собираюсь, потому что для этого нет никаких предпосылок. Далее, мы знаем, что обнаруженный здесь корабль попал на Ганимед с Минервы, а не напрямую с Земли. А если корабль прилетел сюда с Минервы, значит, оттуда же прибыли и земные животные. Это подтверждает идею, к которой мы пришли раньше – что ганимейцы по какой-то причине стали перевозить с Земли на Минерву самые разные формы живых существ.

Пол Карпентер поднял руку:

– Постой-ка. Откуда нам знать, что корабль у нас под ногами прилетел сюда с Минервы?

– Растения, – напомнил Фихтер.

– Ах да, растения. Совсем забыл… – С этими словами Карпентер умолк.

В загонах и клетках для животных на ганимейском корабле имелись запасы растительного корма и подстилки, прекрасно сохранившиеся под слоем льда, который образовался, когда из остывшей атмосферы корабля сконденсировался водяной пар. Используя добытые из них семена, Данчеккер сумел вырастить живые растения, совершенно не похожие на когда-либо существовавшую земную флору и, судя по всему, представлявшие коренные виды минервианской экосистемы. Их листья имели очень темную – почти черную – окраску и поглощали каждую подвернувшуюся частичку солнечного света, по всему видимому спектру. Что подтверждалось независимыми выводами об удаленности Минервы относительно Солнца.

– Как далеко, – спросил Руссон, – мы продвинулись в ответе на вопрос: зачем ганимейцам было ввозить всех этих животных? – Он широко развел руками. – Должна же быть причина. У нас есть успехи на этом фронте? Лично я без понятия, но фермент может иметь к этому какое-то отношение.

– Что ж, давайте вкратце подытожим, что нам известно на этот счет, – предложил Данчеккер. Он отодвинулся от экрана и примостился на краю стола. – Пол. Не будешь так любезен поделиться ответом на вопрос Анри?

Карпентер с секунду почесал затылок и скорчил гримасу.

– В общем… – начал он, – во-первых, у нас есть рыбы. Мы уже установили, что они принадлежат к числу исконно минервианских видов, и именно благодаря им у нас есть связь между Минервой и ганимейцами.

– Верно, – кивнул Данчеккер, немного смягчив свой брюзгливый настрой. – Продолжай.

Карпентер имел в виду хорошо сохранившуюся разновидность консервированной рыбы, происхождение которой удалось со всей достоверностью отследить до минервианских океанов. Данчеккер доказал, что структура их скелета в общем и целом коррелировала с останками ганимейцев, находившихся на корабле, который покоился под слоем льда на базе «Копёр»; примерно тот же уровень сходства наблюдался, к примеру, между строением человека и мамонта, что доказывало принадлежность рыбы и ганимейцев к одной и той же эволюционной ветви. А значит, если рыба родом с Минервы, то же самое можно сказать и о расе ганимейцев.

– Проведенный вами анализ основополагающей клеточной химии рыб, – продолжил Карпентер, – указывает на то, что неотъемлемой особенностью этого вида была низкая устойчивость к ряду токсинов, включающих, помимо прочего, двуокись углерода. Насколько мне известно, вы также выдвинули предположение, что рыбы могли унаследовать эту базовую химию от своих ранних предков – еще на заре минервианской истории.

– Именно так, – согласился Данчеккер. – Что еще?

Карпентер помедлил.

– А значит, низкой устойчивостью к CO₂ должны были обладать и сухопутные виды Минервы, – предположил он.

– Не совсем так, – возразил Данчеккер. – Ты упустил одно связующее звено. У кого-нибудь есть мысли?.. – Он взглянул на немца. – Вольфганг?

– Придется сделать допущение, что проявления низкой устойчивости к углекислому газу впервые возникли у отдаленного предка – который существовал еще до того, как на Минерве появились сухопутные виды животных. – Фихтер сделал паузу, после чего продолжил: – Тогда можно утверждать, что эта древняя форма жизни была общим прародителем всех более поздних сухопутных животных и морских видов – к примеру, той самой рыбы с корабля. Исходя из этого допущения, можно сделать вывод, что тот же признак был унаследован и всеми наземными животными, которые появились после них.

– Никогда не забывайте о сделанных допущениях, – призвал их Данчеккер. – Именно эта простая ошибка стала причиной многих проблем в истории науки. Заметьте также вот что: если низкая устойчивость к CO₂ действительно проявилась уже на ранних этапах минервианской эволюции и сохранилась вплоть до времен, когда была жива эта рыба, значит, ответственный за нее признак обладал высокой устойчивостью – если, конечно, наши знания земной эволюции могут служить здесь хоть каким-то ориентиром. Это повышает правдоподобность гипотезы о том, что данный признак мог стать общей особенностью, которая распространилась среди сухопутных видов по мере их естественного отбора и дивергенции и по сути оставалась неизменной на протяжении целых эпох – по аналогии с тем, как в течение сотен миллионов лет оставалось неизменным общее строение земных позвоночных, несмотря на их поверхностные отличия в форме, размере и структуре.