Cytaty z książki «Щегол», strona 2

мы уже так несколько раз с ней сталкивались. Но тут она неуверенным голосом позвала меня по имени. Мы перестали считать мелочь. Обычно Ксандра звала меня “малый” или “эй, ты”, да по-всякому, но Тео – никогда. Я заметил, что она так и была в рабочей униформе. – Твой отец попал в аварию, – сказала она так, будто рассказывала это Борису, а не мне. – Где? – спросил я. – Часа два назад. Мне на работу из больницы позвонили. Мы с Борисом переглянулись. – Ого, – сказал я. – Что случилось? Машину угробил? – У него алкоголь в крови был 3,9 промилле. Эта цифра – в отличие от информации о том, что он пил – мне ничего не говорила. – Ничего себе, – сказал я, засовывая мелочь в карман. – И когда его выпишут? Она тупо посмотрела на меня: – Выпишут? – Ну, из больницы. Она быстро-быстро замотала головой, поискала взглядом стул, нашла, села. – Ты не понял. – Лицо у нее было чужое, пустое. – Он погиб. Умер.

Глава вторая Урок анатомии В детстве, когда мне было лет пять, больше всего на свете я боялся, что мама однажды не вернется домой с работы. Сложение и вычитание нужны мне были в основном, чтобы отслеживать ее передвижения (сколько еще минут

на бортике ванной (“Килс”, “Клоран”, “Керастаз” –

Мы так привыкли притворяться перед другими, что в конце концов начинаем притворяться перед собою. Франсуа Ларошфуко

Каждый день я больше всего ждал ужина. В Вегасе, особенно после того, как Борис связался с Котку, я так и не свыкся с тем, до чего это тоскливо – вечерами обшаривать весь дом в поисках еды, сидеть потом на краю кровати с пакетом чипсов или с лотком засохшего риса, который остался от того, что брал навынос отец. У Хоби, к счастью, все было ровно наоборот – весь день строился вокруг ужина. Где мы сегодня едим? Позовем к нам кого-нибудь? Что мне приготовить? Ты любишь пот-о-фё? Нет? Никогда не ел? Рис с лимоном или шафраном? Консервированный инжир или абрикосы? Хочешь

Я и не знал, с чего начать. Отец умел очаровывать, как он говорил, “дам” – открывал им двери, в разговоре то и дело легонько касался их рук, я видел, как женщины буквально вешались ему на шею, и холодно наблюдал за этим, поражаясь тому, что кто-то попадается на такую очевидную уловку. Это как смотреть на детей, которых дурачит второсортный фокусник

Искусство нам дано, чтобы не умереть от истины. Ницше

Разве есть в жизни что-то, чем нельзя было бы рискнуть? И разве не может что-то хорошее явиться в нашу жизнь с очень черного хода?

“Цирке дю Солей” и на стопятьсот процентов была самой красивой девчонкой в нашей параллели. Саффи вместе с нами училась в интенсиве по английскому (где, между прочим, довольно толково рассуждала про “Сердце – одинокий охотник”), и хоть и считалось, что она всех сторонится, Борис ей нравился. Заметно было. Она смеялась, когда он шутил, выделывалась, работая с ним в одной группе, и однажды я видел, как она оживленно беседовала с ним в коридоре – Борис отвечал ей так же оживленно, очень по-русски размахивая руками. Но – непонятно почему – его к ней, похоже, вообще не тянуло. – Но почему? – спрашивал я его. – Она в нашем классе самая красивая. Я всегда думал, что датчане – огромные и светловолосые, но Саффи была миниатюрной брюнеткой, с чем-то таким сказочным во внешности – на постановочных фото качество это только усиливалось из-за сверкающего сценического макияжа. – Симпатичная она, да. Но не секс. – Борис, она же чистый секс! Ты сдурел, что ли? – Ай, она слишком много учится, – ска

противовес лицу, которое мы являем миру, – тогда картина и была той тайной, которая приподняла меня над самой поверхностью жизни и позволила понять, кто я такой. И она вся тут: в моих блокнотах, на каждой странице, хоть ее там и нет. Мечты и волшебство, волшебство и забытье. Единая