Czytaj książkę: «Дорога радости и слез»

Донна Эверхарт

Czcionka:

Donna Everhart

THE ROAD TO BITTERSWEET

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025

Издательство Иностранка®

* * *

Посвящается моим детям – Джастину и Брук

Глава 1

Стамперс-Крик, Северная Каролина, 1940

Всякий раз, слушая рассказы мамы о том, как мы появились на свет, я неизменно волей-неволей обращаюсь в своих мыслях к Лейси. Имя само по себе уже наводит на мысли о том, что его обладательница существо нежное, хрупкое и не шибко приспособленное к суровой жизни в здешних реалиях. Ручки и ножки у Лейси совсем как веточки одной из ив, что в изобилии растут вдоль берега нашей реки Такасиги, а сама она изящная, словно фарфоровая чашечка из маминого сервиза. Смотришь на Лейси и думаешь: «И как только она могла тут оказаться?» Мама говорит, что это ее кровь, мол, Лейси уродилась такая в нашу бабушку Дэвон Уоллис. Волосы ее сверкают, словно закатное солнце в Аппалачах, переливаясь золотисто-рыжим цветом, а кончик носа усыпан горсточкой веснушек. Взгляд огромных зеленых глаз – загадочный, отчего начинаешь ломать голову, а о чем же думает их обладательница. Что там у Лейси на уме, нам знать не суждено, потому что она немая.

История появления Лейси на свет полна драматизма. По словам мамы, когда она родилась, пуповина завязалась вокруг нее настоящим узлом, который во время схваток еще вдобавок и хорошенько затянулся. Одним словом, когда Лейси показалась на свет Божий, она была цвета спелой черники. Короче, она была вялой, тихой, ни тебе криков, ни тебе визгов, как было в моем случае.

В общем, так себя нормальные здоровые новорожденные не ведут. Повитуха, которая пришла помогать матери во время родов, хлопнула мою сестру по попе, но Лейси не издала ни звука. Повитуха стала крутить ее в руках, сперва головой вверх, потом наоборот, и, наконец, по словам мамы, бедная Лейси, возмущенная столь бесцеремонным обращением, издала тихонький, еле слышный писк, и тут же снова умолкла. Она дышала, моргала, постепенно приобретая нормальный розовый цвет, но при этом не издавала ни звука. Мама уверяет, что окромя этого тихого писка она за всю ее жизнь больше ничего от Лейси не слышала.

– Ну и ну, – покачала головой повитуха. – Ребенок вообще-то должен криком заходиться.

Надо сказать, что потом именно она и принимала роды у мамы четырнадцать лет назад, когда я появлялась на свет. Когда я родилась, повитуха взглянула на мою мать и спросила ее:

– И как же ты ее собираешься назвать?

– Уоллис Энн.

Повитуха снова посмотрела на мать, всем своим видом демонстрируя свое неодобрительное отношение к выбору имени.

– Такое имя больше пацану подойдет. Ты так не считаешь?

– Края у нас суровые, так что имена должны быть соответствующими.

Папа, узнав о решении мамы, его одобрил, сказав, что имя мне очень подходит.

– Ну и слава Богу, – облегченно вздохнула мама.

Когда мама еще носила меня под сердцем, я постоянно крутилась и пиналась в ее утробе, видимо, стараясь устроиться поудобнее. Лейси же практически не шевелилась, словно заранее желая показать, какой у нее будет характер. Малышкой я могла проявить своенравие, когда мама меня ласкала, и оттолкнуть ее руки. Когда она меня кормила, я вцеплялась в нее клещом, а когда отнимали от груди, орала так, словно меня искусал целый пчелиный рой. Лейси никогда не плакала. По сей день она напоминает мне еле слышный шепот, или тень, которая, когда стоит переменная облачность, то появляется, то исчезает, уступая место солнечным лучам. Лейси меня старше на два года, но я уже умею многое из того, чему никогда не научится она. Она никогда не будет читать. Или писать. Или решать задачки по математике. Я пыталась ее всему этому научить – просто из интереса: получится у меня или нет. Порой мне кажется, что она меня слушает, и потому я не сдаюсь и продолжаю делиться с ней знаниями, читаю ей то, что читаю сама, и говорю с ней так, словно она может мне ответить. По правде говоря, львиную долю времени я провожу в размышлениях, гадая, о чем она думает.

Мама год назад возила ее к доктору Стюарту, и он сказал на этот счет следующее:

– Ни о чем таком особом она не думает. Ее сознание оживает только с музыкой. Должен признать, что в музыке она проявляет удивительный талант. В медицине известны случаи, когда умственно дефективные люди проявляют весьма незаурядные способности в какой-то узкой области. Увы, миссис Стампер, мне очень жаль, но ваша дочь никогда не будет нормальной. Ей под силу взаимодействовать только с музыкой.

Услышав словосочетание «умственно дефективные люди», мама поджала губы.

Выйдя из кабинета, она прошептала мне:

– Сам он дефективный. Ладно. Главное, у нее есть ее музыка, так?

Она была права. Несмотря на немоту, Лейси умела играть на любых музыкальных инструментах, которые только попадали ей в руки, будь то скрипка, банджо или цимбалы. При этом ее никто никогда этому не учил. Это открылось неожиданно, когда ей было шесть. В те времена мама с папой выступали с песнями. Куда их только не приглашали: в церкви, на ярмарки, на свадьбы, похороны, пикники. Так вот, в один прекрасный день они пели в церкви, а меня с Лейси посадили на первый ряд, чтоб мы были у них на виду. Устроившись рядом с сестрой, я заметила, как она не сводит глаз с одной дамы, которая играла на пианино. Взгляд Лейси был прикован к ее пальцам. Она словно окоченела, и я почувствовала, что у нее участилось дыхание.

После того как мама с папой допели, все вышли во двор, чтобы перекусить. Пока все раскладывали по тарелкам жареную курицу, салат, булочки и пироги, за Лейси, естественно, никто не следил. Мама с папой о чем-то беседовали с пастором. В этот момент я услышала музыку, доносившуюся из церкви. Именно я первой и увидела сестру за пианино. У нее не хватило силенок придвинуть к инструменту тяжелую деревянную скамейку, и потому она играла стоя самую последнюю песню, которую исполняла пианистка, – «Когда придут святые».

Я застыла на месте, зачарованно глядя, как ее крошечные пальчики порхают над клавишами. Так нас и застали мама с папой. Тогда-то они и узнали, что Лейси у нас особенная.

Это событие получило название «Случай с пианино». После него Лейси достаточно быстро научилась играть целую кучу песен и мелодий. Иногда папа играл на банджо или скрипке, а Лейси за ним наблюдала. Когда отец отдавал ей инструмент, она тут же безошибочно воспроизводила мелодию. Мама и папа дошли до того, что даже стали выступать с Лейси – они начинали петь, а сестра подхватывала и аккомпанировала им. Я оставалась сидеть одна, и очень хорошо помню, как сильно мне это не нравилось. Лейси тоже не нравилось, когда нас с ней разлучали. Она запросто могла прерваться в середине песни и уставиться на меня. Просто брала и переставала играть, и мы таращились друг на друга. После того как пару раз такое произошло, мама велела мне стоять рядом с Лейси.

– Встань рядом с сестрой, – прошептала мне она. – Ты ведь знаешь слова, ну так подпевай.

Мысль о том, что на меня будут с ожиданием пялиться люди, вызвала приступ ужаса. Однако в один прекрасный день внутри меня словно что-то щелкнуло, и я начала петь. Народ показывал на меня пальцем и улыбался. Это меня приободрило, и с каждым разом я вела себя все бойчее, чуть приседая и подергивая платьицем из мешковины из стороны в сторону. Мы быстро приобрели популярность, нас стали много куда приглашать, и через некоторое время папа решил, что у нашего коллектива должно быть имя, и начал представлять нас как «Семейку Стампер». А еще ему повезло с работой – он трудился на лесопилке в Калоуи, в «Эвегрин сомил компани». Скопив денег, он купил старый грузовичок «форд» с широким кузовом. На нем мы разъезжали по окрестностям. Куда нас только не звали веселить народ!

Я полагаю, именно так мы и стали известны в о́круге Джексон. Ну и еще людям всегда было интересно посмотреть на Лейси. Мне кажется, нас приглашали только потому, что они слышали о ней и думали, что на нее снизошел Святой Дух. Я давно уже привыкла к сестре и считала то, что она делает, вполне естественным, поэтому мне не нравилось, когда люди прикасались к ней или просили, чтобы она дотронулась до них. Она не понимала, чем вызвано такое внимание, и пугалась. Порой меня охватывало желание уволочь ее подальше от людей, от тянущихся к ней рук и любопытных взглядов. После того как три года назад родился наш братик Сеф, все чаще и чаще следить за Лейси поручали именно мне. О ней всегда думали в первую очередь, потому что она, в отличие от меня, уж такая, какая есть, и с этим ничего поделать нельзя.

* * *

Впереди – бугрящиеся темные тучи, напоминающие кипящую воду в кастрюле. Я чувствую босыми ногами, как дрожит пол от раскатов грома. По крыше изо всех сил барабанит дождь. Звук напоминает доносящийся издалека перестук колес поезда. Леса окутаны белесым непроницаемым туманом. Две недели назад из-за схожего ливня Стамперс-Крик вышла из берегов, а поднявшийся при этом ураганный ветер валил мощные деревья, словно сухую траву. Я до сих пор после этого не могла прийти в себя. Столько трудов, и все впустую.

Лейси сидела в углу на стуле. На коленях у нее лежали цимбалы. Сестра раз за разом играла песенку про Сэлли. Сеф хлопал меня по руке, требуя внимания. Я взяла его на руки и, подойдя к окну, кинула взгляд на бурлящий темный поток Стамперс-Крик. Вода в реке изрядно поднялась и уже вплотную подступила к ивам, которые мама много лет назад посадила у берега.

Я кинула косой взгляд на амбар, курятник и свинарник, прикидывая расстояние до реки. Затем опустила взор, чтобы пощекотать животик Сефу, который принялся ерзать, силясь вырваться. Братик так смеялся, что аж покраснел, а на голубых, как яйца дрозда, глазах выступили слезы. Потом я услышала звуки тяжелых шагов, донесшихся с крыльца, и поняла, что папа вернулся с работы пораньше. Отпустив Сефа, я открыла папе дверь. Выглядел он так, словно искупался прямо в одежде. Сняв шляпу, он повесил ее на крючок. Вода с бороды капала ему на рубашку.

– Отпустили пораньше, – пояснил он, посмотрев на меня. – Как в такую погоду деревья валить?

Он потрепал Сефа по голове и посмотрел на маму, которая как раз доставала из духовки пирог на мой день рождения. Отец поставил корзинку с обедом на стол, и когда я ее открыла, то обнаружила, что большая часть еды осталась нетронутой. В корзине все еще лежали куски жареной свинины, булочки и сливовый джем. Одну из булочек я отдала Сефу, и он тут же запихал ее в рот.

– Льет как из ведра, – сказал папа маме, когда та протянула ему полотенце, чтобы он вытер лицо.

– А что тут поделать? – ответила мама. – Может, когда и перестанет. На все воля Божья.

– Уровень воды в Такасиги из-за прошлых дождей все еще высокий. Никто уже не помнит, когда там было столько воды. Вдобавок, говорят, еще один ураган на подходе.

Мама подошла к окну на кухне и посмотрела на двор, засаженный геранью, рудбекией и гортензией. Она любила подходить к самому краю леса, где заросли горного лавра вплотную подступали к ее любимым снежным деревьям, которые мама называла «дедовской бородой».

Она ухаживала за цветами, как и за всем остальным, с трепетом и любовью, но при этом повторяла, что гордиться результатом своих трудов – это грех, поскольку красота – это Божьих рук дело, а мы эту красоту только пестуем и заботимся о ней. При этом она не могла скрыть удовольствия, когда гости начинали восхищаться плодами ее усилий. От похвал мама заливалась краской. Ей было под силу выходить самый чахлый росток.

Папа продолжил изрекать мрачные пророчества о наводнении, но несмотря на это мама оставалась спокойной, будто ее супруг рассуждал о том, в какой цвет выкрасить спальню. Мама задумала это уже достаточно давно, поскольку ей надоело, что стены залеплены обложками журналов и титульными листами газет. Мама задумчиво провела рукой по грубой поверхности столешницы, раздумывая над словами папы. Возможно, ей удавалось сохранять хладнокровие, потому что ей уже довелось пережить наводнение 1916 года, унесшее жизни восьмидесяти человек.

Папа подошел к тому самому окну, возле которого совсем недавно стояла я, а мама повернулась ко мне и сказала:

– Уоллис Энн, ступай и начинай готовить ужин. Пусть Лейси нарежет зелень.

– Слушаюсь, мэм, – ответила я и взяла листья горчицы в светло-желтой миске, с которыми возилась мама. Музыка в соседней комнате смолкла. Раздался скрип половиц. Ко мне подошла Лейси и потянулась мягкими нежными пальчиками к моим пальцам. Я подумала о том, как папа строил наш дом. Как шкурил бревна, как их обтесывал, как стучал топором, складывая сруб. Все в нашем доме, до самого последнего вбитого гвоздя, было делом его рук.

– Держи, – сказала я и всучила Лейси миску.

Она подошла к кухонному столу, присела и взялась за нож. Я тоже без дела не сидела. Сперва подбросила в печку дрова, потом нарезала свинину и поставила вариться кастрюлю бобов. Мама стала жарить мясо, а я взяла муки, чтоб приготовить еще булочек, уже привычно смешивая с ней жир. Я этих булочек столько за свои четырнадцать лет наготовила, что могу делать это хоть с завязанными глазами. Через час ужин был готов, и мы принялись за еду. Никто не стал обращать внимания, что за стол мы сели слишком рано, а мама все подкладывала и подкладывала в наши тарелки добавку.

– Все должны хорошенько поесть, – настойчиво повторяла она.

После ужина она водрузила на середину стола пирог, испеченный мне на день рождения. Сверху он был присыпан тертым шоколадом – редким для меня лакомством. В кои-то веки родители ненадолго сосредоточили свое внимание на мне. Пока они пели «С днем рожденья тебя», я внимательно разглядывала их лица. У папы оно было обветренным, потому что он постоянно работал на открытом воздухе, а его бороду уже успела тронуть седина. А вот мамино лицо было все таким же милым, юным и свежим. Когда песня подошла к концу, мама отрезала каждому из нас по большому куску пирога. Мы стали лакомиться им, запивая холодным молоком, которое нам налили из глиняного кувшина, заблаговременно принесенного из кладовки.

После того как трапеза подошла к концу, мама сняла фартук, отгладила руками платье и произнесла:

– Ну что ж. Нам лучше всем лечь поспать.

А папа добавил, обратившись ко мне:

– Уоллис Энн, поставь рядом с кроватью ботинки. А еще собери для себя и Лейси запасную одежду.

Вообще-то мы начинали носить обувь, только когда наступали холода, и поручение папы куда красноречивее долгих разговоров дало мне понять, что у него на уме. Я не стала задавать вопросов. Мы с Лейси полезли на чердак, где находилась наша спальня. Добравшись дотуда, я поставила наши ботинки рядом с кроватью и сунула в них по паре носков. Потом сняла с крючков платья – одно себе и одно сестре – и так же аккуратно их сложила. Взяв с прикроватного столика бечевку, я туго стянула нашу одежду в узел. Несмотря на то что нам никто ничего не объяснял, я понимала, что надвигается что-то неожиданное.

Глава 2

Лейси уснула практически мгновенно, а я все лежала и слушала, как дождь барабанит по нашей остроконечной крыше из дубовой дранки. Ветер задувал со всей силы, и в нашей крошечной комнате было хорошо слышно, как он воет. На меня отбрасывала свет лампа, отчего моя тень растянулась по всей стене, напоминая привидение. Дело в том, что я пыталась читать журнал «Любовь и романтика», который однажды нашла в мусорном баке за магазином в Калоуи. Такое, само собой, мне читать не разрешалось. Я спрятала журнал под курткой – любопытство пересилило страх перед перспективой того, что случится, если мама меня застукает. Обложка была вся истрепанная и захватанная от частого использования, а сам журнал будто бы сам собой открывался аккурат на тех местах, где происходило все самое интересное. Несмотря на шум бури и острое ощущение того, что вот-вот что-то должно случиться, я задула лампу и закрыла глаза.

Я проснулась от громкого треска, за которым последовал глухой удар, раздавшийся где-то поблизости от нашего дома. Я выбралась из-под тоненького муслинового одеяла, тяжело дыша, как иногда делаю, когда мы собираемся петь. В том месте, где на мне лежала рука Лейси, на ночной рубашке остался влажный отпечаток. Влага буквально висела в воздухе, и ничего с этим нельзя было поделать. Если б не дождь, мы бы открыли окно комнаты, но сейчас шел проливной ливень. Я одернула ночнушку, которая так и липла к телу. Поскольку мне недавно обкорнали волосы, я почувствовала, как шею обдал горячий воздух. Ощущение странное, непривычное, но мне оно понравилось.

Я слышала, как шумит речка. Что-то в этом шуме было не так. Обычно вода негромко журчит, струясь меж камней, а сейчас она ярилась, будто бы преисполненная злобы. Часы на первом этаже пробили четыре. Пол, крытый сосновыми досками, вибрировал от каждого раската грома, а от каждого свирепого порыва ветра дом начинал скрипеть. Комнату то и дело озаряли вспышки молний. Подобравшись к окну, я кинула взгляд через плечо на кровать. Лейси лежала лицом к стене. Под одеялом угадывались очертания ее длинных, тонких рук и ног.

Я принялась смотреть в окно, дожидаясь очередной молнии. Когда она, наконец, полыхнула, я увидела, что речка пенится, словно пасть бешеного пса. Ответвления-ручейки уже потянулись к нам в сад. Река теперь сделалась гораздо шире, чем сегодня вечером. До меня дошло, что с такой погодой вода будет только прибывать. Я попятилась от окна. Во рту пересохло, словно туда напихали ваты, а в груди сперло дыхание, будто меня кто-то крепко-крепко сжал. Я кинулась к постели и принялась трясти Лейси. Она привстала на локтях и посмотрела на меня – самым обычным своим взглядом: без тревоги, вообще без всякого выражения.

– Лейси, вставай! – сказала я.

Она свесила с кровати ноги. Не дожидаясь сестры, я кинулась вниз по лестнице. Темнота мне нисколько не мешала, в доме я ориентировалась даже с закрытыми глазами. Мама стояла у подножия лестницы. Ее бледное лицо было напряжено. Поскольку Сеф у нее на руках все еще спал, уткнувшись ей в плечо, она обратилась ко мне шепотом, сказав:

– Уоллис Энн, ты сама прекрасно знаешь, что делать. Поторопись. Помоги сестре. Поняла?

Папа как раз заправлял рубаху в комбинезон.

– Попробуем добраться до Солт-Рока? – спросила я его.

Он кивнул. Его лицо окаменело, а морщинки, придававшие ему мягкость, исчезли без следа. Взяв лампу со стола, он чиркнул спичкой и зажег ее. Подойдя к двери, он нацепил на голову шляпу. Я поспешила на помощь, открыла отцу дверь, и он вышел. Я услышала, как наша лошадь Либерти и мул Пит время от времени бьют копытами в запертую дверь сарая. Мы не могли позволить себе их потерять.

Папа припустил бегом через двор. Из-за дождя его силуэт казался мне серым и плоским. Лампа светила тускло, не ярче светлячка. Папа заскочил в сарай, и через несколько мгновений свет лампы пропал из виду. Еще один раскат грома, еще одна вспышка молнии, озарившая все вокруг. Ветер обрушился с новой, невиданной доселе мощью, и мне с огромным трудом удалось закрыть дверь. Когда я ее наконец захлопнула, то сразу же поспешила к окну на кухне, из которого увидала, что речные воды уже зашли дальше плакучих ив. В затянутом грозовыми тучами небе то и дело вспыхивали молнии.

– Ну что ты у окна встала-то? – закричала мне мама. – Одевайся скорее. Как оденешься, не забудь прихватить с кухни корзину, я нам кое-что собрала. Давай, пошевеливайся.

Взлетев вверх по лестнице, я обнаружила, что Лейси сидит на кровати и ковыряет пальцем платье, лежащее у нее на коленях. Мне сразу вспомнилось, как мама шила нам эти платья из мешковины. Она засиживалась допоздна, пришивая отложные воротнички и дополнительный отрез материи к платью Лейси – потому что моя сестра была очень высокой, и в противном случае наряд бы на ней смотрелся слишком коротким. Судя по виду Лейси, она собиралась снова улечься.

– Не-е-ет, – протянула я, одновременно срывая с себя ночнушку. Мне потребовалось меньше минуты, чтобы натянуть на себя нижнее белье и платье.

Все это было сродни некоему ритуалу – именно так я заставляла Лейси делать то, что мне нужно. Над нашими головами гремели раскаты грома. Я привычно почувствовала, как мою руку обхватили пальцы Лейси.

– Все в порядке, – сказала ей я. – Это просто гроза.

Я знаком показала, чтобы она надела платье. Сестра натянула его через голову и повернулась ко мне спиной, чтобы я застегнула пуговицы. Я отвела в сторону ее волосы, чтобы не мешали, и быстро справилась с пуговицами. После этого мы присели на краешек кровати, чтобы натянуть носки и ботинки.

Потом я встала.

– Пошли, Лейси.

Сестра вскинула подбородок и скривила рот. На ее обычно бесстрастном лице появилось упрямое выражение. Лейси редко проявляла эмоции, но именно сейчас, в столь неподходящий момент, вдруг решила показать характер. Я схватила ее за руку. Лейси даже не подумала сдвинуться с места. Ее рука словно одеревенела.

– Ну чего? В чем дело?

Лейси устремила взгляд в угол комнаты, скользнув им по нашему старому деревянному умывальнику, стулу с плетеной спинкой у окна, на котором я часто сидела, подперев голову руками, и размышляла об огромном мире за пределами Стамперс-Крик, гадая, что там, за пределами холмов и долин, за тем краем, что зову домом. Лейси сверлящим взглядом уставилась в самый темный угол нашей комнаты, где находилась та единственная вещь, что принадлежала ей. Ее скрипка. Я залезла под кровать, где стоял сундук, достала оттуда одеяло, завернула в него инструмент и протянула сестре. Она крепко, словно ребенка, прижала его к себе, после чего ее лицо приобрело обычное спокойное выражение. Я схватила завязанную в узел одежду, которую приготовила несколько часов назад.

Топоча ногами, я сбежала вниз по лестнице. Лейси следовала за мной по пятам. Я кинулась на кухню. Как и велела мама, я схватила со стола корзину и поставила ее у входной двери. Забрав у Лейси сверток со скрипкой, я положила его на стол, а сестре вручила мешок, который сняла с крюка возле мойки, и показала на кладовку. Лейси потянулась было к скрипке, но я ее остановила.

– Пусть пока тут полежит. Лучше мне помоги.

Она подчинилась, отчего я не смогла сдержать вздох облегчения. Вода подступила еще ближе. Понимая, что сейчас любая минута промедления может дорого нам обойтись, я принялась спешно укладывать в подставленный Лейси мешок бобы, сахар, кофе и муку. Завернула в марлю солонину, схватила каравай хлеба, после чего сложила всю эту снедь в корзину, стоявшую у дверей.

Грянул еще один раскат грома, заставивший содрогнуться весь дом. В комнату вошла мама. Она уже была одета. Она вела за руку Сефа, который спотыкался, упирался, не понимая, что происходит, и потому орал так, словно вознамерился заглушить рев бури. Мама отвела локон волос, и я увидела, что у нее дрожат руки. Ее папу смыло вместе с домом, после того как за сутки выпало 560 миллиметров осадков. Это случилось в Алтапассе – маме тогда было столько же, сколько сейчас Лейси. Сейчас мама внешне продолжала хранить спокойствие, но из-за бушевавшего шторма в ее голосе теперь слышались и нотки страха.

– Все взяли? – неестественно бодрым тоном спросила она.

– Да, мэм.

– Ты в этом уверена, Уоллис Энн?

– Я все взяла. Вот, посмотри сама.

Я показала на корзину у двери, после чего взяла у Лейси мешок и показала его содержимое маме. Та с тревогой на лице кивнула и в последний раз окинула кухню взглядом. Она подошла к буфету, доставшемуся нам от бабушки, открыла его, посмотрела на пирог, который испекла мне на день рождения, и закрыла дверцу. Этот буфет был нашей семейной реликвией. Его подарили ей с папой на свадьбу, вместе с еще одним бабушкиным шкафом – платяным. В самую последнюю очередь мама подошла к своему главному сокровищу – кухонной плите «Гленвуд Си» кремово-зеленого цвета. Мама провела по ней рукой, задумчиво смахнув крошки, оставшиеся от пирога. Создавалось такое впечатление, что все эти действия ободряли ее, вселяя уверенность, что все обойдется и будет хорошо. Она повернулась ко мне, и при виде выражения ее лица мое сердце учащенно забилось, застучав, как двигатель папиного грузовика.

– Мам, все будет хорошо, – прошептала я.

Порой стоит произнести вслух то, во что хочешь, чтобы поверили другие, ведь тогда и сам начинаешь в это верить. Мы подошли к двери. Мама натянула на Сефа его курточку. Я надела на голову платок, туго повязав его слегка подрагивающими пальцами. Лейси последовала моему примеру. Мы надели куртки и на несколько секунд замерли, готовясь к встрече с бурей. Мама наклонилась и взяла на руки Сефа, крепко прижав его к себе. Я взяла в руки корзину и мешок с едой, а Лейси стиснула в руках сверток со скрипкой. Мама, кинув на нас строгий испытующий взгляд, открыла дверь.

В дом ворвался ветер. Он был столь сильным, что я даже немного попятилась. Мне в поясницу уперлась скрипка, а в спину – лоб Лейси.

– Давай! Пошли! – услышали мы крики папы из сарая – это он погонял лошадь с мулом.

Мы все вместе вышли навстречу дикому ветру, швырявшему в нас струи дождя. В несколько секунд мы промокли до костей. Пригнувшись, мы кинулись к грузовику, шлепая ногами по лужам и грязи. Ноги тут же промокли. Дождь лупил с такой силой, что было больно – словно в кожу вгоняют миллионы иголок сразу. По ощущениям очень похоже на то, когда стоишь под водопадом. У меня один раз было такое – в Дисмол-Фоллз, но только разница в том, что в тот раз я сама решала, когда встать под воду, а когда выйти из-под нее, сделав шаг по мокрым, скользким камням. У меня перехватило дыхание. Лейси следовала за мой по пятам. Удивительно, как мы в этой обстановке не споткнулись друг о друга и не упали лицом в грязь.

Потянувшись к дверной ручке, я замерла. Либерти и Пит на всех парах вылетели наружу, устремившись в сторону холма, располагавшегося за сараем. Я знала – инстинкты подскажут им, что делать. Вскоре лошадь и мул растворились во мгле, унося ноги от разливающейся реки, которая в обычной жизни была не больше ручья.

– Уоллис Энн! Ну что же ты? Давай! Открывай дверь! – заорала мама, силясь перекричать ветер и Сефа, вопящего ей в ухо.

Я рывком открыла дверь и сдвинулась в сторону, пропуская их. Первой залезла мама, усадив Сефа к себе на колени. Даже несмотря на рев бури, я слышала шум Такасиги. В обычные дни мерное журчание воды доносилась до нас, лишь когда стояло совершеннейшее безмолвие. Сейчас же река ревела, словно несущийся на всей скорости локомотив. Дождь лил, а ветер дул с такой силой, что казалось – хуже уже быть не может. Мама протянула руку к корзине и, взяв ее, задвинула под сиденье, после чего в грузовик залезла Лейси. Она все еще пыталась устроиться поудобнее, когда внутрь забралась я. Я плюхнулась прямо сестре на колени, крепко прижимая к груди мешок с едой.

Как правило, мы с Лейси ездили в кузове, а в кабину не совались, потому что там было слишком тесно. Я захлопнула дверь и посмотрела на маму. Она была белая как простыня, а под глазами залегли тени. Жутковатый, в общем, видок. А еще одежда липла к телу, а платки – к головам. Мы были мокрые до нитки. Я дрожала, и, судя по ощущениям, Лейси тоже. Папа примчался с той стороны дома, где у нас располагался курятник со свинарником. Он открыл двери, чтобы дать шанс курам, петухам и свиньям спастись – об этом они должны были позаботиться сами. Когда папа забрался в грузовик, в кабине сделалось тесно, как в бочке с сельдью. Поначалу двигатель не хотел заводиться, но после того, как папа поправил дроссельную заслонку, мотор все же удалось запустить. Папа треснул кулаком по приборной панели, будто бы желая тем самым приободрить грузовик. Мы двинулись прочь от Стамперс-Крик.

Пару раз грузовик начинал идти юзом по грязи, но всякий раз папа выравнивал машину поворотом руля. Мне очень хотелось посмотреть в окно, но я не могла пошевелиться. Сперва мы ехали по тропе, а потом выбрались на грунтовку, которая шла вдоль Такасиги. Что-либо разглядеть представлялось практически невозможным. Казалось, грузовик плывет посреди реки. Вода подступила к самой дороге, заливая ямы и выбоины. Машину ужасно трясло. Папа крепко-накрепко вцепился в руль обеими руками, кидая грузовик то в одну, то в другую сторону, чтобы избежать ям. Несмотря на все его усилия, нас страшно трясло. То и дело отовсюду раздавались странные скребущие звуки, словно к нам в грузовик силилось забраться какое-то чудовище.

Из-за льющего как из ведра дождя на дороге образовались здоровенные промоины, в которые, несмотря на свет фар и усилия папы, время от времени попадали колеса нашего грузовика. В подобные моменты нас подбрасывало и кидало из стороны в сторону, словно горох в консервной банке. Когда это происходило, папа порой чертыхался. Мама хранила молчание. Она сосредоточила все свое внимание на Сефе, чтобы малыш во время тряски не ушиб голову о приборную панель. Чем дальше мы ехали, тем хуже становилось. Залитая водой дорога за лобовым стеклом выглядела так, словно она слилась с рекой и теперь представляла с ней единое целое. Грузовик качнуло, он накренился, потом резко выпрямился.

– Уильям, – вздохнула мама.

– Нам надо ехать как можно быстрее.

И тут грузовик опять повело в сторону, и он окончательно утратил сцепление с землей. Возникло ощущение, что мы в лодке. Стоило нам поплыть, как мы тут же набрали скорость.

– Господи, черт подери, – выругался папа.

Обычно мама в таких случаях изрекала что-нибудь осуждающее, но сейчас, когда грузовик, по сути дела, потерял управление, она онемела от страха. При этом мама ничем себя не выдала, разве что стала гладить Сефа по голове чуть быстрее. Тут грузовик резко дернулся – колеса снова соприкоснулись с почвой. Папа принялся крутить руль, чтобы выправить крен. Так мы и ехали, пока, наконец, не свернули на шоссе № 107. Там папа почувствовал себя уверенней. Он втопил педаль газа, и стрелка на датчике, показывавшая двадцать пять километров в час, сдвинулась к отметке «40».

Само собой, когда все идет из рук вон плохо, человеку свойственно перебирать в уме другие варианты – что можно было сделать иначе. Ты начинаешь думать: а что, если б мы остались? Может, так было бы лучше? Колеса снова отделились от дороги, и нас опять повело в сторону. Я почувствовала, что мои ноги стали еще мокрее, чем прежде. «В чем дело?» – подумала я и наклонилась, чтобы коснуться пола. Там плескалась вода, в которую и погрузились мои пальцы. Самое интересное, что остальные будто бы этого не замечали. Папа все свое внимание сосредоточил на управлении грузовиком, однако, когда я резко выпрямилась, он кинул в мою сторону взгляд. Я кивнула на пол. Мама закрыла глаза и принялась молиться. Папа подался вперед, желая разглядеть, что там у нас впереди, однако если учесть, что грузовик потерял управление, то с тем же успехом он мог убрать руки с руля и зажмуриться.