Czytaj książkę: «Книга 1. Людомар из Чернолесья»

Дикая охота. Омкан-хуут

Мир запахов, трудновообразимый для непосвященного, невидимый и необычный для несведущего, и оттого такой заманчивый; иное пространство и измерение. Мир, где предметы определяются не по образам, контурам или теням, но по тонам, полутонам и оттенкам. Запахи передают время, они передают событие, его накал, его силу, каждый штрих. Запахи доносят историю жизни: печальную или счастливую. Они указывают след, воспроизводят борьбу: каждый удар, каждую рану.

Мир запахов – среда более насыщенная, нежели пространство света и звуков.

Еле различимая тень двигалась сквозь этот мир: мелькая среди тонких как нити просветов полутьмы, сливаясь с тенями, отбрасываемыми деверьями; она скользила во тьме, не чуждая этому удивительному миру.

Сын Прыгуна остановился и глубоко втянул в себя аромат чащобы. Его не пугал непроницаемый ряд плотно стоявших древесных стволов; он не замечал густого переплетения ветвей, лиан и разного рода вьюнов, подавляющее большинство из которых представляло смертельную опасность для существа из плоти и крови. Людомар не боялся Великолесья, ибо оно было его домом; он не боялся ядовитых растений, ибо то было время Дикой охоты. Дикая охота, в которой лес и его властитель – Зверобог – всегда помогали высокому охотнику.

Сын Прыгуна происходил из людомаров – малочисленного народца, многие века жившего в самом сердце Великолесья. Олюди, что населили земли Владии шесть эпох назад, прозвали чащобу Чернолесьем и опасались проникать под его сумрачные своды. Помимо людомаров, лишь только дремсы населяли эти непроходимые леса. Дремсы не были столь же хорошо приспособлены для жизни в Чернолесье, как людомары, но почитали Зверобога за своего покровителя, а потому смело вступали в полутьму сердца Великолесья.

Людомары жили отшельниками. Их небольшие домики – донады – располагались на меках – величественных деревьях чащобы. Дремсы проживали в хорошо укрепленных деревеньках в Редколесье на южной окраине Великих лесов. Они не чурались дружбы с другими олюдями; часто посещали города и селения, расположенные неподалеку, и доносили людомарам вести из Синих равнин, окаймлявших леса с юга. Ростом людомары на две головы превосходили дремсов, а потому получили прозвище «высокие охотники»; дремсы довольствовались эпитетом «низких».

Дикая охота объявлялась людомарами и дремсами тогда, когда омкан – самый опасный хищник, когда-либо обитавший в Великолесье, становился слишком смел и нападал на лесных охотников. Омкан был не любим в Великих лесах. Зверобог отказал ему в жизни здесь, ибо этот монстр не чтил законы леса и попирал правила, установленые Зверобогом. Только омкан не почитал древние традиции, многие эпохи сохранявшие равновесие между лесом и его обитателями; лишь омкан убивал без надобности, только из злобы и ненависти ко всему живому. И только это чудовище не различало границ между частями Великолесья, из неведомых чащоб, что раскинулись у Доувенских гор, проникая и в Чернолесье, и в Редколесье, и в Глухолесье, чтобы творить свое кровавое дело.

Едва деревянные трубы дремсов извещали окрестности о начале Дикой охоты, холкуны и пасмасы – олюди, что проживали вблизи Великолесья, поспешали прочь из полей и садов, закрываясь в своих домах, поселениях и городах, ибо в эту пору начиналась битва между сильнейшими лесными хищниками, и поле брани не было определено никакими границами.

«Второе Всеопустошение», так называли пасмасы и холкуны это время. Из глубины эпох легенды и сказания доносили им о первом Всеопустошении – войне магов и богов, длившейся целую эпоху. О дне ее начала не знали даже священные свитки беллеров – величайших магов Брездии, расположившейся на север от Великолесья, среди скал и ущелий Боорбогских гор.

Во время дикой охоты жизнь у кромки леса замирала. Синие равнины обезолюдивали, и все напоминало о стародревних временах, когда Ярчайшие, – маги, возомнившие себя равными богам, – объявили им войну. Владия запылала от битв, подобно громадному костру. Жар был настолько силен, что единая земля расплавилась и распалась на несколько частей: так появилось соленое Велиководье, что окружает нынче Владию со всех сторон, и Темные земли за солеными водами, сведения о которых вливаются в уши олюдей из уст немногочисленных конублов – холкунских купцов, осмелившихся пересечь большую воду в поисках лучшего товара и рынков.

Пять эпох прошло с окончания Всеопустошения, и еще одна эпоха канула в Лету, прежде чем первые олюди – бывшие слугами Ярчайших, смогли выбраться из глубоких пещер, выйти из дремучих лесов и спуститься с высоких гор, чтобы узреть то, что осталось им после битвы магов и богов. Они узрели бесконечность тверди, покрытой лишь пеплом, и горькие слезы богов, победивших Ярчайших, но увидевших, что сталось с их творением. Тогда и опало на Владию заклятие Многоликого – верховного бога олюдей. «Не быть больше огню на этой тверди!» провозгласил Многоликий, и с тех пор, на протяжении шести эпох Владия не знает ни одной искры на своих обширных пространствах.

Первые племена олюдей собрались на большой сход, где назвали друг другу свои имена: холкуны, пасмасы, брезды, саарары и реотвы.

Холкуны поселились в городах, ибо Ярчайшие научили их строить и содержать дома; пасмасы основали деревни – Ярчайшие создали их для сельских работ; брезды соорудили каменные замки, ибо служили Ярчайшим рудокопами, воинами и стражей; саарары и реотвы не служили Ярчайшим – дикари, они кочевали, где придется, а потому удалились в дальние закоулки Владии, заняв свободные земли.

Холкуны назвали свои владения Холкуниями Прилессской и Прибрежной; пасмасы – Пасмассией Прилессской и Прибрежной; брезды именовали свой удел Домом боора или Брездией; реотвы донесли бывшим слугам Ярчайших название своих земель – Холмогорье, а саарары прозвали занятые территории Прибрежьем.

Так установилось первое Великоустроение.

Спустя век во Владии появились чужаки, именовавшие себя грирниками и эврами. Свитки беллеров называют их прародиной Темные земли, что за соленой водой, там, где Владыка, старший сын Многоликого, скрывает свое огненное око, допуская в мир тьму. Они пришли во Владию, неся на руках больных детей, ослабшие и покорные. Олюди сжалились над ними и приняли чужаков в свою семью, ибо земли и богатств ее хватало всем, и никто не знал тогда, какими бедами обернется приход этих племен во Владию.

Эвры и грирники принесли олюдям Малое Всеопустошения. Казалось, их числу не будет конца. Эвры – умелые воины и грирники – пожиратели сырого мяса нападали на города и селения олюдей.

Первое Великоустроение было разрушено.

Вся Владия поднялась против бесчинств чужаков. Под знаменем великодревнего брездского боора Нивра Тяжелобрадого из рода Агтов, войско олюдей разбило эвров и грирников в землях Десницы Владыки, раскинувшихся на западе от Холкуний и Брездии.

Многоликий разгневался на разрушителей и ниспослам им кары: эвров, плодившихся подобно кроликам, он лишил страсти к себе подобным и возможности плодиться; тела же грирников иссушил так, что они стали походить на скелеты, и отовсюду можно было отличить их от других племен. Великий бог закрыл их желудки для свежего мяса, дозволив им питаться лишь разлагающейся мертвечиной.

Брездов бог поставил хранить Владию, наделив род Агтов безмерным умом и знаниями. Лишь из их среды с тех пор происходили беллеры – великие маги. Холкуны также были одарены большим разумом и служили брездам ремесленниками, поставляя в их замки все, что было необходимо. Саарарам, чей народ принес самые большие жертвы, Многоликий даровал помощника – боевого коня, помогавшего выжить на бескрайних просторах Прибрежья.

Второе Великоустроение было установлено.

Во всей череде бед, обрушившихся на Владию с окончания правления Ярчайших, лишь людомары не касались дел, происходивших за кромкой Редколесья. Они хранили великие леса, и Многоликий благоволил им, охраняя от ненужных тревог. Людомары сторонились любого общения и не преклонялись ни перед брездами, ни перед богами равнин.

Мало кому из олюдей доводилось лицезреть людомаров собственными глазами, а потому о выскоих охотниках ходили дурные слухи и многие боялись их. Матушки начинали рассказывать своим малюткам сказки о тихих охотниках из Чернолесья. В историях этих вымысел соседствовал с правдой, а страх с восхищением. Серая кожа и большие зелено-желтые глаза людомаров олицетворяли для холкунов и пасмасов из Синих равнин само Чернолесье, его молчаливую неизведанную еще никем силу, его опасности и чудеса, – они мерцали во тьме лесов подобно очам диких зверей.

Сын Прыгуна легко скользил сквозь непроходимую чащу. Утопая по пояс в кустарнике, взбиравшемся высоко вверх по стволам деревьев, охотник словно бы не замечал жалящих ядом шипов и присосок. Не зрением, но чутьем ощущал он напряжение, которое исходило от растений вокруг. Они будто бы вглядывались в него, всматривались всеми листьями, колючками, шипами, бутонами и даже почками своих плотоядных ветвей. Они тянулись к нему, желая отведать его крови, но тут же отпрянывали, узнав в охотнике людомара.

Ноги лесовика, жилистые и длинные, были укутаны в сплошной покров выпуклых натянутых как стальные канаты мышц. Каждая из них трепетала в напряжении, ожидая всякий раз тот миг, когда нужно будет стремительно рвануться вперед, подпрыгнуть и начать преследование добычи.

Чернолесье, как и всегда, хранило звенящее молчание, густой поволокой разлившееся между стволами бесчисленных деревьев. Казалось, в лесе нет ни капли жизни. Несмотря на оглушительную тишину, которую хранила в себе чащоба, для охотника не составляло труда наблюдать за бурной жизнью, которая протекала в темноте и безмолвии всюду вокруг него.

Внезапно глаза охотника моргнули, подбородок потянулся вверх и вбок, уши невообразимо вытянулись и поднялись над головой. Они напряженно двигались, постепенно сужая полукруг поисков. Людомар снова потянул ноздрями воздух и замер. Замерло и его тело, но не мысль. Она работала бурно и без остановок. Перед глазами его вставало недавнее прошлое того места, где он стоял сейчас.

Запах донес ему историю о том, как уфан – небольшой мохнатый зверек-осьминожка, вылез из-под куста дукзы, взобрался на корень свидиги-древа и стал усиленно счищать с себя землю и лиственный перегной. Внезапно что-то привлекло его внимание, потому что уфан облокотился одной из своих лапок на ствол дерева-гиганта и надолго замер.

Людомар ясно слышал остатки страха животного, которые еле различимыми струйками скопились в нижней части кроны свидиги. Уфан не любопытствовал, он боялся и боялся настолько, что в первые несколько мгновений оцепенел от ужаса. Неизвестно сколько прошло времени, прежде чем зверушка была убита. Смрад ее внутренностей был различим явственнее всего. Дурманящим обволакивающим облаком он отрывался от коры свидиги и, слегка взвихриваясь, струился вверх по стволу.

Среди запаха смерти уфана были следы и двух других запахов; запахов, от которых у людомара невольно вырвался рык. Он ощутил присутствие того, кого искал все эти дни. Уфана убил омкан, – людомар знал это. До сих пор сквозь холодный запах смерти явственно проступал удушливый смрад языка чудовища.

Людомар неслышно подошел к месту убийства и присел подле дерева, на корне которого стремительно окончилась жизнь зверька. Охотник протянул руку к стволу свидиги и тут же ее отдернул. На конце его пальца остался след от иглы. Она была вогнана глубоко в кору дерева.

Тело людомара вмиг напряглось, дыхание сбилось. Притаившись на некоторое время, он осторожно поднялся и, втягивая воздух носом, прошел вперед. Там охотник нагнулся и поднял с земли часть полусгнившей олюдской ступни. Он обнюхал ее и снова зарычал. Лишь очень тонкий слух различил бы его слова. Людомар произнес: «Омкан-хуут».

Охотник вертел головой во все стороны. Наконец, голова его замерла, ноги распрямились, и тело поплыло в сторону зарослей дукзы, густота которых была свойственна местному подлеску. Нож в руке Сына Прыгуна тускло блестел, подобно клыку в открытой пасти гигантского хищника.

Все верно, здесь было его лежбище, – здесь еще пахнет этим порожением скверны. Запах донес людомару окрестности, из которых явился омкан-хуут, – место засады хищника источало смрад Сизых болот и тухлых вод Гнилого озера. Чудовище пробыло у дерева недолго – лишь сглотнуло тушку уфана и пошло дальше. Где оно теперь, было неизвестно, – омкан-хууты хорошо заметали следы.

Имя омкан-хуута принесли людомарам дремсы, прослышав о нем от холкунских магов – хол-холов, которые узнали об этой нечисти от беллеров. Омкан-хууты значительно отличались от обычных омканов. Они были много больше, хитрее и, оттого, опаснее. Эти чудовища – тени Великолесья – давно не тревожили места близ жилищ людомаров. Лишь те из охотников, кто доживал свой век, помнили о нескольких монстрах, которых породила Утроба Зверобога много зим назад.

Сын Прыгуна помнил: давным-давно, когда был жив его отец, прозванный Прыгуном, в их донад пришел людомар Светлый. Он был сильно изранен, рассказал о битве с омкан-хуутом и о гибели двух людомаров от клыков нечисти.

Светлый поведал, что омкан-хуут, с которым ему довелось биться, был громаден. «Подобно быку пасмасскому был он», – рассказывал Светлый, – «и иглами покрыты хвост и грива у него. Все те же шесть лап, все та же пасть, как и у омкана, но промеж игл его свисает лоскутами кожа, и двигается она, когда дерется он. Я видел сам, не кожа это, но иные лапы, только маленькие очень. Они меняют цвет, и даже я смогу пройти лишь в шаге от него и не заметить, так умеет он скрываться».

Рассказал Светлый и о страшном оружии, какое явил им омкан-хуут. Чудовище обламывало иглы у себя на загривке и, держа их языком, выбрасывало его вперед, насквозь пронзая тело жертвы.

Возвратив ступню дремса на прежнее место, людомар стал медленно отходить к свидиге. Глаза охотника осматривали подлесок, перебирая в нем каждую ветку, каждый листок. Рык вырвался у людомара, рык слышимый всеми; рык, разнесшийся в тишине на много шагов вокруг, что было для Чернолесья сродни громкому вскрику. Звук не успел затихнуть, когда дернулась крона дерева и лишь слегка примятая листва дукзы у его подножия напоминала о том, что мгновенье назад на этом месте кто-то стоял.

***

Людомар мчался по вершинам деревьев. Ветер свистел в его ушах, хлестал по щекам, врывался в нос, швыряя в него тысячи запахов. Кроны деревьев, по которым он пробегал, кряхтя, прогибались под весом его тела, но привычные к подобному ступни охотника умело находили опору достаточную для того, чтобы сделать следующий широкий шаг.

Три больших жука – шмуни – безмятежно дремавшие до того на запястьях рук и на голове людомара, изо всех сил работали своими крылышками, перенося хозяина над прорехами в кроне свидиг, высотою иногда доходивших до трех сотен локтей.

Охотник тяжело дышал. Солнце нижним краем уже ушло за горизонт, а он все бежал прочь от того места, где услыхал запах смерти уфана.

– Тя! Тя-я! – прохрипел он, наконец, и шмуни тут же перестали перебирать крылышками и заерзали на его руках, устраиваясь удобнее.

Вмиг отяжелев, людомар съехал, обламывая молодые ветви, на достаточно толстый сук мека, крепко ухватился за его ствол, и, прижавшись к нему, долгое время стоял недвижим. Лес безмятежно поводил над его головой своей густой листвой, и птицы перелетали с ветки на ветку, оглашая окрестности звонкими трелями.

Отдышавшись, людомар с опаской посмотрел себе за спину. Сев на ветвь и свесив ноги, Сын Прыгуна снял со спины небольшую котомку, развязал ее и достал комок липкой жижи. Отщипнув три небольших кусочка, он огляделся, сорвал молодую листву, завернул в нее жижу и по очереди покормил троих шмуни. Жуки с удивительным для их лености проворством расправились с пищей. Оставалось подождать некоторое время, когда они наберутся сил. Как только сзади под их крыльями образуются желеобразные пузыри, можно будет снова пускаться в путь.

Людомары были слишком крупны – без малого два метра ростом, чтобы самостоятельно бродить по кронам даже таких могучих древ, как меки. Выше почти всех олюдей, кроме брездов, людомары обладали отличным зрением, слухом и обонянием. Именно людомарам Зверобог даровал тело достаточно стройное, чтобы скользить промеж стволов деревьев, растущих в Чернолесье на расстоянии не более одного локтя друг от друга, и достаточно сильное, чтобы совершать прыжки невообразимые по высоте и длине; только людомарам была ведома лесная магия, которая покоилась на созидании и сосуществовании с природой. За столетия своего пребывания в Чернолесье, людомары поставили себе на службу многих из его обитателей. Все эти служки несли свои вахты верой и правдой, так, как могут нести службу только животные: честно и без упреков.

Погладив шмуни и заглянув им под крылья, людомар не нашел там жижицы. Поняв, что время еще есть, Сын Прыгуна стал осторожно спускаться к подножию мека. Он снял наконечник с небольшого копья – хара – и разобрал его так, что получилась длинная плевательная трубка.

Яркий солнечный свет, правивший бал на вершинах крон; зной, опадавший с небес на Чернолесье, уже в пятнадцати локтях ниже уровня крон превратился в серость и прохладу, а двадцать пять локтей спустя, в полумрак и удушливую холодную сырость. До подлеска солнечные лучи и вовсе не проникали, навеки оставив его обитателей во власти полумрака.

У корней мека слышалось копошение. Пять небольших продолговатых телец, перебирая четверкой длинных костлявых ног, беспокойно мельтешили у выступавшего в сторону корня. Это были лювы – падальщики Чернолесья. Смрад, донесшийся от них, дал людомару понять, что пиршество по пожиранию разложившегося трупа почти подошло к концу.

Падаль в Чернолесье была явлением необычным. Под кронами Черного леса наплодилось столь много ртов, что даже и изглоданные кости оставались лежать недолго. Удивительным для людомара было то, что падаль пролежала здесь с раннего утра. Все тот же нюх доносил, что падалью была молодая древоедная змея.

Сын Прыгуна приставил плевательную трубку ко рту и навел ее на одного из лювов.

Вдруг удар потряс лес. Лювы и сам людомар вздрогнули от неожиданности. Слух без труда определил, откуда донесся звук, – это жижица в виде капли выскользнула из-под крыльев одного из шмуни. Мгновение длилось это расследование, но его хватило для того, чтобы лювы исчезли под землей.

Людомар поднялся. Сегодня лес не позволил ему взять свое, – такова воля Зверобога!

Пришло время продолжить путь.

***

– Омкан-хуут, – глаза людомары расширились, явив миру красивое сочетание разноцветия контура зрачка: один в другом поселились в нем тьма ночи и червонное золото рассвета, бирюза безбрежных небес и сухая серость приближающихся сумерек.

Людомар кивнул сестре.

– Мы должны уйди, – сказал он. – Так учил отец. Так учил Светлый. Омкан-хуут не даст нам жизни, мара.

Сестра прикусила губу, зажмурилась и отвернулась. Она отошла к краю площадки, на которой располагался донад, и поправила на ветке тело неуклюжего жука, задние лапки которого соскользнули с листа и зацепились так, что не давали ему взобраться обратно.

– Никак не остаться? – спросила она с надеждой в голосе.

– Нет. Он придет сюда. Надо уйти. Светлый сказал, сегодня их много; он сказал, они наводнили Великолесье; он сказал, их становится все больше и больше.

– Светлый мог ошибиться. Ведь ты не видел омкан-хуута. – Людомара закрыла ладонями глаза, так, что ее иссине-черные волосы, отливавшие зеленым, сползли на лицо, и присела на скамью у небольшого узкого стола.

– Он пожрал дремса. Мы уйдем. Хочешь ты этого или нет. Держись за жизнь, не за донад.

– Я никогда не меняла донад, – проговорила сестра растерянно. – Я не знаю… – Она спросила: – А как его поменять? Где найти? Как это делается?

– Не знаю, – пожал плечами людомар. – Я пойду к Светлому. Он подскажет мне. Собери мне в дорогу поесть.

– Да-да, – быстро оправилась она. – Иди к нему. Может быть, это и не омкан-хуут.

– Это он.

– Ты не знаешь. Спроси у Светлого, он скажет тебе… Ты возьмешь кого-нибудь из тааколов? Мне их покормить?

– Нет, я пойду с иисепом. Шмуни останутся здесь. Не корми их, я уже кормил.

– Не забудь взять клибо. Мало ли что будет на пути.

– Я возьму его. – Людомар опустился на пол своего жилища. Усталость с неимоверной тяжестью давила на тело: ноги, казалось, прирастали к полу, и их всякий раз нужно было с усилием отрывать от него.

– Если Светлый подтвердит про омкан-хуута, то ты не иди в донад сразу, а зайди в смердящую яму к холкунам. Спросишь там благовоний для Зверобога и для Владыки. Их неси мне. Я буду уповать на милость богов и молитвой помогу нам найти новый донад.

– Нехорошо, что ты обратилась к Владыке… – с усилием выдавил людомар. Ему не нравилось, что сестра уверовала в бога холкунов и пасмасов, но перечить ей он не желал. У охотника был один бог и имя ему Зверобог. Сестра не была охотником, пусть верит в кого ей угодно.

Глаза Сына Прыгуна слипались. Подходило время сна.

Людомары могли не спать четверо суток, но после засыпали на два дня. Вчера закончились четвертые сутки, как охотник не спал. Он и сам не заметил, как задремал. Из полусна его вывели маленькие ручки, вынырнувшие из тумана, застилавшего глаза и протянувшие ему небольшой мешочек.

– Ки, – произнесли рядом с ухом. В нос проник приятный аромат, напоминавший запах парного молока.

– Таакол, не дай ему уснуть. Он должен идти, – послышался голос людомары.

Охотник с трудом разлепил веки и посмотрел в добродушное квадратное лицо таакола.

Тааколы следовали за людомарами, куда бы те ни подались. Эти миловидные существа не были пригодны ни для чего, кроме ведения домашнего хозяйства. Ростом тааколы еле-еле дотягивали людомарам до бедра, не отличались ловкостью, но были расторопны, хотя передвигались так неуклюже, что это более походило на перекатывание. Черты их лица были мягки, и в каждом случае сохраняли неизменную квадратность: лоб, большой мясистый нос, синие глаза, подбородок, тельце и даже пальцы на руках и ногах, – все это было правильной или почти правильной квадратной формы. Кожа у тааколов была бледная – почти прозрачная, и сплошь покрыта мягчайшим рыжевато-бурым мехом, делающим их похожими на медвежат. Меха не было только на лице, кистях рук и за ушами, похожими на правильные квадратики.

Маленькие тааколы всегда пахли молоком, потому что не могли питаться ни чем иным, и людомарам приходится держать в хозяйстве не менее пяти древесных коров – зогитоев, гусениц-веткоедов размером с небольшую собаку, и охранять их от хищных птиц.

У охотника проживало семейство тааколов состоявшее из четверых: трех взрослых и одного ребенка. Малыш и разбудил людомара.

Сестра охотника хозяйствовала у очага, перекладывая в него из кожаной корзины рочиропсы – фиолетовые и сиреневые кристаллы. Каждый из них она погружала в воду, и кристаллы загорались ярким светом. Если вода попадала на них еще раз, они начинали шипеть и исходить паром. Только так можно было готовить пищу во Владии; только так можно было обогреваться.

Пророчество гласит, не будет во Владии огня до тех пор, пока боги не остудят свой гнев и не простят Ярчайших – магов, устроивших Первое Всеопустошение. Каждый владянин в детстве слышал от родителей эту легенду, как слышал и историю появления рочиропсов: те из Ярчайших, которые сумели выжить в битве с богами, спустились в неведомые до того гроты под Доувенскими горами, что у Немой реки и отыскали там рочиропсы – кристаллы, способные согревать.

«Много веков», стращали мамушки, «гроты у Немой реки охраняются чудовищами – доувенами. Нет никому прохода в их владения, и всякий кто войдет туда без спроса, лишается и зрения, и слуха, и становится беспомощным как дитя. Лишь доувенам дозволено быть там».

В то время как доувены купались в тепле, олюди, заселившие земли Владии, страдали от холода. Прознав об этом, некоторые из доувенов предали собратьев, похитили немало рочиропсов и бежали с ними в Чернолесье. За это доувены прокляли отступников, напустив на головы предателей черную бахрому или чернявицу – болезнь, страшнее которой нет на свете. Плоть бежавших каждый день гнила на половину ногтя и облезала со скелета зловонными черными лоскутами.

Доувены, принесшие другим расам Владии тепло и свет в ночи, с тех пор зовутся владянами чернецами. За годы они научились заговаривать проклятье и их тела гниют не так быстро, позволяя чернецам и их потомкам доживать до глубокой старости.

Олюди с благодарностью приняли дар чернецов и смогли отогреть свои тела. Но шло время и кристаллов стало не хватать. Дабы избежать войн между олюдями, чернецы нашли кристаллы подобные рочиропсам. Прилесские кристаллы не идут ни в какое сравнение с кристаллами из гротов по жару, но все же могут согреть.

Людомары владели первыми кристаллами – сиреневыми и фиолетовыми, ибо охотников было очень мало, и жили они так долго, как живут четыре поколения пасмасов – самых примитивных из всех олюдей…

Гулко ударилась о деревянный пол небольшая дорожная сума, которую положила рядом с охотником людомара. Она присела рядом с братом и положила голову ему на плечо. Оба молчали.

– Ты должен идти, Сын Прыгуна, – сказала людомара и погладила его по голове. – Я буду тебя ждать.

Ему повезло, что она была рядом с ним. Ему повезло, что у них был такой отец, как Прыгун – сильный смелый охотник, многому научивший своих приемышей.

Людомары были единственными олюдьми, тайну рождения которых не знал никто, кроме старейшин. Немногочисленные женщины-людомары ни разу не понесли от своих мужчин. Сей народ одаривала детьми роща Явления, что в долине Красных Свидиг у Дымящего источника. Уже много лет Светлый приносил оттуда маленьких людомаров и разносил их в донады охотников, на которые ему указывал Зверобог. За это маги брездов и холкунов называли людомаров нерожденными.

Зверобог указал на Прыгуна дважды. Так у Сына Прыгуна появилась сестра. Чернолесье знало ее под именем Дочь Прыгуна, хотя сам Прыгун назвал ее Дщерью Донада за несвойственные людомарам домоседство и нелюбовь к охоте.

Нос Дщери Донада ткнулся в ухо охотника, что означало, иди. Людомар с трудом вывел себя из оцепенения и поднялся.

***

Путь к донаду Светлого предстоял неблизкий. Людомары не любили друг друга и предпочитали жить как можно дальше один от другого. Часто между их жилищами пролегало не меньше пяти дней пешего пути. Охотники не считали такие расстояния слишком большими. Их громадность скрадывала бесконечность Чернолесья.

Природа хорошо подготовила людомаров к жизни в лесу, поэтому они не роптали на сложности. Никто из них не знал, что такое лениться или болеть. Их кости и сухожилия были достаточно крепки, чтобы выдерживать удары и падения, а тело быстро избавлялось от паразитов и ран от клыков лесного зверья. Это были свободолюбивые, себе на уме, обитатели темных лесных чащоб, единственным жизненным маяком которых было не входить ни с кем ни в какие сговоры, не путаться ни у кого под ногами, всячески не допускать, чтобы кто-то путался у них под ногами, и, наконец, жить в согласии с собой, Великолесьем и Зверобогом. Присутствие бога они видели на каждом шагу и привыкли подчиняться его едва уловимым повелениям.

Людомар проглотил хорошо прожаренного уфана, тщательно вытерся, смывая запах Чернолесья, который так пугал обитателей Владии, и поднялся на ноги.

– Повернись, я оботру тебя, – сказала людомара, и принялась скрупулезно исследовать тело брата на предмет насекомых, гнид и другого зверья.

Людомары были чрезвычайно чистоплотны. В отличие от дремсов они старались оставаться незаметными и на уровне запахов. Подобно кошкам людомары вычищали себя и умащали тела различными травяными мазями. Чернолесье не терпело разгильдяйства, и если дремсы защищались от лесных хищников своей многочисленностью, то людомары могли рассчитывать только на себя.

Сестра натирала охотника экстрактами йордона – пахучего дерева, произраставшего на границе Чернолесья и Редколесья. Именно туда намеревался идти людомар для встречи со Светлым.

– Таакол, принеси клибо.

Таакол с криком «тике» неуклюже помчался прочь и через некоторое время вернулся с большим ворохом странного растения.

Мало, кто с первого взгляда понял бы, насколько сильную защиту нашли для себя людомары в симбиозе с вьюном, имя которому было клибо. Вьюны клибо произрастали в самой опасной части Чернолесья, у Ревущего камня. Они были плотоядны, за что повсеместно подвергались изничтожению со стороны олюдей. И только высокие охотники сумели приспособить этих хищников для своей пользы.

При хорошем питании вьюны достигали длины многих сотен шагов и толщины с ногу взрослого мужчины. Людомары сумели вывести вид клибо, который не достигал той силы, которая позволяли его диким собратьям передавливать седока вместе с лошадью в кровавую жижу. Мощные липучки, намертво прикреплявшиеся к жертве, можно было снять, только лишь отрубив лиану.

Таакол осторожно положил кучу вьюна перед ногами людомара и снова скрылся с глаз. Через мгновенье, впрочем, он вернулся, неся под мышкой кожаный сверток, похожий на бревно.

Охотник, убедившись, что людомара покончила с его обтиранием, взял кожаное бревно и осторожно приторочил его к своему заплечному мешочку. Потом он подошел к вороху вьюна и разделил его на две части: одну из них образовывал овальный плетеный щит, сделанный из тонких прутьев твердокаменного дерева сплошь увитых вьюном, а вторая часть свисала безвольно к его ногам.

Людомар быстро отыскал корни вьюна, очистил их от кусочков мяса и поднес к кожаному бревну. Вытащив нож, охотник разрезал бревно поперек. Из-под кожи вылезло свежее мясо уфана. Людомар погрузил в разрез корни вьюна.

Корни клибо впились в дымящуюся плоть, и, внезапно, растение преобразилось. Его лианы в мгновение окрепли и даже зашевелились.

– Таакол, принеси ему еще два куска. Нас ждет долгий путь, – сказал охотник.

Подождав пока вьюн упьется свежей кровью и плотью, людомар водрузил на себя лианы растения, распределил их так, чтобы они равномерно скрывали его торс и часть ног. Липучки растения тут же впились в его одеяние и кожу. Улыбнувшись, охотник быстро провел ножом по одной лиане, и весь его костюм вдруг сразу ощетинился мелкими иголочками и небольшими треугольными листочками, жесткими и острыми, как лезвия кинжалов.

Забросив мешок за спину и прикрыв его щитом, людомар повернулся к подбежавшему тааколу. Тот подал ему еще два кожаных бревнышка и несколько маленьких плетеных коробочек. В одной из них кто-то недовольно копошился, в другой – предупреждающе жужжал. Коробочки заняли место на груди охотника, прилипнув к лианам.