Czytaj książkę: «Как-нибудь, где-нибудь, когда-нибудь»

В конце тоннеля горел свет. Этот блик никогда не угасал. По крайней мере, если к нему не стремиться, ведь позади ничего не было. Если стоять на месте, свет постепенно будет меркнуть, а тепло исчезать, словно топтание на месте только усиливает энтропию, а все попытки ее избежать приводят к ее усилению. Поэтому всегда существовало движение, благодаря которому группа выживала в течение долгих лет. Движение уже было, когда Антон сказал первое слово, сделал первый шаг, чтобы только не остаться в вечной мерзлоте, гонящей выживальщиков на призрачный юг. Когда-нибудь они его увидят. А пока их цель – не стоять на месте.

Так было давно. Антон и не помнит, чтобы они где-либо задерживались больше, чем на шесть суток. В противном случае им грозила тьма за их спинами, холод и неизвестность. Температура резко падала, отчего иногда выпадал снег, который вызывал трепет, за ним следовал мороз, который внушал ужас. Мочевой пузырь не выдерживал, заставляя снова двигаться, а зубы скрежетали, пальцы ломались в попытке разжечь костер в наспех сооруженном шалаше, который должен был спасти от всепроникающего ледяного ветра. Как-то раз группа не успела собраться вовремя, из-за чего замерз один из ее членов. Его окоченелый труп даже не успели закопать или сжечь. Холод гнал их дальше.

Этот случай Поль, отец Антон и глава группы, упоминал каждый раз, когда хотел подстегнуть остальных. Нельзя останавливаться, промедление – смерть. Антон злился, но вставал, брал свой вещь-мешок с книгами и сменной одеждой и шел дальше, понимая, что ему нечего противопоставить отцу. Леха, друг Поля, кряхтя собирал арбалет собственного производства и мешок с пожитками, в число которых входили различные инструменты, после чего подымал свою дочь, тихо сопевшую под грубо сшитыми шкурами недавно убитых на охоте с ее отцом кабанчиков. Лиза протирала глаза и ворча собирала свой вещь-мешок, завязывала своими тонкими пальцами узел на нем, иногда путая их с веревками, отчего смешила своего отца и злила Поля. Только ее арбалет бережно пристегивался к мешку с боку на специально пришитые ей же лямки. Болты для него крепились с другого бока, что позволяло ей стремительно применять свое оружие в случае встречи с дичью.

Так продолжалось изо дня в день, лишь изредка давая себе передышку. Поль боялся потерь, напоминая каждый раз перед общим костром о тех людях, которых взял вечный холод. Он прятал в своем вещь-мешке не только звериные шкуры, но и гору веревок и карабинов, кольев и тряпок с зажигательной смесью, секрет приготовления которой передавался из поколения в поколение, пока Антон не предложил его улучшить. Во всяком случае Поль принял новшество, хоть и с опаской. На расспросы сына о необходимости всех этих вещей тот отвечал кратко:

– Скоро земля уйдет из-под ног. Это единственное, что нас спасет.

После этого он заставлял сына изучать технику работы с его набором судного дня. Семнадцать лет Антон оттачивал свои движения в сфере завязывания и развязывания узлов, укрепления кольев, в области рассматривания самых подходящих мест для укрепления и т.п., что со временем стало для парня тошнотворно однообразным. Однажды он сорвался и выбросил бессмысленную поклажу в ручей, отчего отец с пеной на губах ударил его по затылку с такой силой, что Антон, перевернувшись, упал следом в холодную воду, откуда, лежа на спине, разглядывал струйки крови, растворявшие с водой далекий стальной небосвод, усыпанный многокилометровыми ребрами взамен звезд, о которых он читал только в книгах. Его бросился вытаскивать Леха, попутно матеря Поля, который в отдышке и со сжатыми кулаками стоял на берегу. К вечеру он очухался и, засунув руки под мышки, тихо, глядя в огонь, рассказал, как потерял мать Антона четырнадцать лет назад.

– Мы в точности повторили тогда все то, чему нас учили наши родители, – говорил он. – Мы нашли возвышение, как только почувствовали первые толчки, затем укрепились. У твоей мамы что-то не в порядке было с карабином – ее силуэт растворился в ослепительном свете над головой. Я держал тебя так долго, что меня пришлось отрывать о земли нашим товарищам, дабы ты не задохнулся. Все, что у меня осталось – это силуэт.

Антон в первый раз видел, как его отец плакал. В тот раз он почувствовал себя виноватым. Он не должен был так глупо поступать с памятью своей мамы, лицо которой он не помнил даже. Он долго так думал, пока не прочел в одной из книг о том, что никто ничего никому не должен. Почему? Эта фраза корежила его мозг, а также поставила в тупик Лизу, которая пыхтела над арбалетом.

– Чушь какая-то, – процедила та. – Я, например, никуда не пойду без своего арбалета. Но сама-то я никак бы его не собрала, если б не мой батя. Он показал мне его, как собирать, как чистить, как стрелять, как охотиться. Что, скажешь, что он ничего мне не дал? Это ведь то, что помогает мне выжить.

– Так что ж ты должна ему?

Та встала, выпучив глаза перед собой.

– Ну, я должна слушать его, – проговорила она спустя некоторое время, после чего вернулась к протиранию арбалета.

Антона это не удовлетворило. Он так и не понял для себя самого таинственную фразу с многочисленными отрицаниями. Он долго потом вглядывался в серый небосвод, под которым стягивались темные тучи, создавая лестницу из оттенков серости. Там в нескольких километрах над головой построенный гармошкой свод, по которому можно было бы, зажмурив один глаз, провести костяшками пальцев, чтобы высечь трещетный звук, витал смысл автора, задумавшего этот бесконечный тоннель. Каким бы он ни был, была же у него какая-то цель. Должен же тот был построить его таким образом, чтобы здесь была целая экосистема, благодаря которой люди могли как-то жить, точнее выживать. Должен же хоть кто-то объяснить, зачем все это движение, куда они идут, откуда бегут. Никто ничего никому не должен. Не должен объяснять даже свою извращенную логику. А может и не было никакого создателя? Может быть тоннель был создан в результате какой-то природной аномалии, поместившей людей в линейные условия? Должен ли тогда Антон объяснять отцу, что они живут ради призраков, то есть Поль один живет ради них?

Обернувшись, парень уставился в вечную темень, окаймленную серой стеной промерзшего металла. Как-то он вычитал про атомную бомбу. Сейчас было бы неплохо запустить ее в самое сердце темноты, чтоб увидеть, что там скрывается. Там в глубине есть ответ. Эта мысль с тех пор никак не отпускала его. Он вычитывал все больше книг, из которых даже узнал о способе добычи горючего газа из кишечника кабанов. Несколько раз он экспериментировал с трупами убитых Лехой и Лизой диких свиней, оставляя после себя пузыри с взрывоопасным газом и огнем в таре, который должен был добраться до него и произвести необходимый эффект. К досаде Антона и облегчению его отца никто ни разу не слышал взрыва, не видел столбов огня.

– Эти книги до добра не доведут, – бухтел Поль.

– Кто-то их написал, оставил после себя нам, чтобы мы могли выбраться из этого треклятого тоннеля, – отвечал Антон.

– За многие поколения никто так и не ответил, как и когда это случится. Нам остается только идти вперед.

– Может никто и не читал их толком?

Поль остановился, насупившись и сжав кулаки, а по его лицу так и можно было прочитать: «Ах ты, неблагодарная скотина!». Однако он промолчал и, тяжело вздохнув, сказал:

– Твоя мать любила читать. Я думал, что они будут хорошей связью с ней.

– А в результате нет связи? Для чего мне это?

– Хочешь сказать, что все это не имеет смысла?

– ДА!

Поль встал столбом, сверля гневно своего сына.

– Я больше всех здесь знаю об экипировке судного дня. Лиза и Леха так не возятся с ней, как ты со мной, чтобы я мог все это делать закрытыми глазами, потому что ты боишься…

– Я не боюсь… По крайней мере не того, что ты имеешь ввиду.