Czytaj książkę: «На одном дыхании. Сборник мини-рассказов»

НЕСОВМЕСТИМОСТЬ

Проснулся он поздно. Вокруг было тихо. Не услышав дыхания рядом, он повернулся – кровать была пуста и уже успела остыть – она уже давно ушла.

Он закрыл глаза.

Как бы сейчас ему хотелось нырнуть к ней под одеяло и прижаться к теплому, сладко пахнущему телу – она всегда спала нагишом, но при этом, всегда – в носках, странная привычка, даже нелепая, но это в конце концов – ее привычка и ее выбор, а как известно, выбор другого надо уважать или, хотя бы постараться понять. А вот с взаимопониманием у них как раз, не задалось с самого начала. Даже сложно объяснить почему, ведь и симпатии взаимные и желание вместе жить и заботиться друг о друге – все это у них есть, и в достатке. И понимание, что нужно время и какие- то взаимные уступки, чтобы притереться, узнать друг друга. Но понимания как такового при этом – не было! Они не понимали настроения и желаний друг – друга в каждый данный, конкретный момент.

Например, вчера вечером она вышла из душа вся распаренная, влажная, вкусно пахнущая, расслабленная, и такая притягательная в этот миг! Но когда он потянулся к ней, она резко, почти брезгливо оттолкнула его. Потом, уже перед сном, она, вероятно осознав свою неправоту, сделала попытку примирения, но теперь уже он не смог преодолеть себя, забыть обиду и простить. Или позавчера, когда он сидел на кухне, погруженный в свои мысли, а она бесшумно подкралась сзади и обхватила его руками так внезапно, что он вздрогнул от испуга, и устыдившись этого, и чтобы замаскировать свой страх, повел себя резко и даже грубо.

Возможно, частично проблема была в том, что он постоянно находил в доме следы присутствия ее бывшей, которая раньше жила здесь, и которую он заменил. Еле заметные, почти неуловимые – она постаралась избавиться от них – но он находил их везде, и это раздражало его, хотя он и понимал, что ей тоже тяжело, и прошлое еще не отпустило ее, и что она старается забыть и начать заново, но какое-то неприятное чувство сидело в нем, и это мешало им обоим.

Распорядок дня у них тоже был у каждого свой. И привычки. Взять, например, хоть эту ее просто маниакальную – на грани с аутизмом – страсть к порядку. Обязательно, чтобы все предметы всегда находились на одних и тех же, ею установленных, местах. Тут, тоже за примерами далеко ходить не надо – слышал бы кто, ее истерику на прошлой неделе, когда утром, уходя на работу не нашла на месте свои ключи. Ну взял он их на время, а потом и позабыл про них. Так она, найдя их под кроватью, так разоралась, что ему перед соседями стало неудобно. Тоже мне трагедия, сделала из мухи слона!

А когда он нечаянно уронил вазочку с цветами? А, да что уж там вспоминать…..

И комфорт каждый понимал по – своему. А, уж о предпочтениях в еде и говорить нечего…

Кстати о еде – пора бы и перекусить – подумал он и, мягко спрыгнув на пол, потрусил на кухню к миске с давно опостылевшим Вискасом.

БРИЛЛИАНТ

Петр Семенович тяжело вздохнул и перенес центр тяжести с одной ягодицы на другую. Спина затекла, голова гудела, в глазах – песок от многочасового тетриса. И не забудем добавить изжогу от трех съеденных в обед беляшей. Короче, как говаривал Давид Гоцман – « Картина маслом!». А до конца смены – еще больше часа… Как ошибаются те, кто считает работу охранника легкой!

С усидчивостью у Петра Семеновича не заладилось еще с детства, ее хватило только, чтобы с горем – пополам закончить 8 классов и, затем жизнь его протекала в основном в движении и, в основном на свежем воздухе. Но годы берут свое, и захотелось Петру Семеновичу тепла и покоя.

Он устроился охранником в ювелирный салон недалеко от дома и поначалу наслаждался ничегонеделанием, сидя на мягком стуле у выхода и разглядывая хорошеньких продавщиц да редких посетителей. Однако через месяц он начал скучать, а через два уже стал мучиться на не таком уж мягком и удобном стуле. Он уже подыскал себе другую работу – гардеробщиком в театре неподалеку и ему оставалось отработать две последние смены в салоне, когда случилась эта история.

Салон готовился к закрытию, входная дверь уже была заперта, и продавщицы укладывали украшения – кольца, цепи, серьги с драгоценными камнями – в специальные коробки и убирали в сейф. Это был даже не сейф, а отдельная комната, закрывавшаяся на огромную бронированную дверь с разнообразными замками и лампочками. Чудо техники! Да в кабинете директора еще находился какой- то посетитель и из-за приоткрытой двери Петру Семеновичу слышались обрывки разговора, где несколько раз прозвучало слово «бриллиант». Вскоре комната-сейф была заперта, поставлена на сигнализацию и продавщицы, попрощавшись с Петром Семеновичем упорхнули. Вслед за ними вышел и посетитель директора, и Петр Семенович закрыл за ним дверь. Директор оставался в кабинете и разговаривал по телефону.

– Представляешь!?…бриллиант из Армении… !» – услышал Петр Семенович из-за двери кабинета.

– Только, что получил .. Да, да – тот самый, … прикинь! …. Оставлю его в сейфе…. потом удивлю тебя….» и директор, продолжая разговор, прижимая плечом трубку к уху, закрыл дверь кабинета и покинул салон, едва кивнув Петру Семеновичу.

– Вот, сука, бриллианты ему вишь ли носят, а тут, как говорится: «Последний хрен без соли доедаем» – злобно пробормотал в директорскую спину Петр Семенович. Вот бы спереть его на прощание, неплохое бы вышло выходное пособие – ухмыльнулся он.

Стоп! – осенило Петра Семеновича – когда принесли бриллиант, главный сейф был уже закрыт и поставлен на охрану, поэтому директор оставил его в маленьком сейфе в своем кабинете. Сейфик там хлипкий – на раз открыть можно, жаль инструмента никакого под рукой нет. А можно и вообще с собой унести – силенок вполне хватит. Как бы еще при этом остаться безнаказанным?

План сказочного обогащения созрел быстро.

По регламенту, Петр Семенович пред тем как покинуть салон, должен был позвонить на пульт охраны, после чего включить сигнализацию и закрыть за собой дверь.

Петр Семенович все сделал по инструкции, поставил на сигнализацию, позвонил и доложил, что пост покидает, однако выходить из салона не стал. Он тихо посидел полчаса, а потом ударом ноги открыл директорскую дверь, и без труда подхватил маленький офисный сейф. Затем подошел к входной двери, осторожно выглянул из-за витрины на улицу и, убедившись, что прохожих не было, разбил сейфом стекло и выскочив на тротуар, сразу метнулся в соседний двор и, через пару минут уже был далеко, т.к. прекрасно знал все проходные дворы в этом квартале.

Вскоре он уже сидел на своей кухне и перед ним на столе стоял сейф, но Петр Семенович не стал спешить. Он достал из холодильника початую бутылку Столичной, не торопясь открыл банку балтийской кильки в томатном соусе, налил рюмочку и медленно с наслаждением выпил. Водка обожгла подпорченный гастритом пищевод, но потом тепло разлилось по животу, и жизнь вновь стала прекрасна.

Все прошло как по маслу – размышлял Петр Семенович – Это будет выглядеть как уже после моего ухода, неизвестный злоумышленник, с улицы разбил стекло, скорее из хулиганских побуждений, и похитил ничего не стоящую вещь – ведь все драгоценности хранятся совсем в другом сейфе – а в маленьком могут быть только бумажки да личные вещи, ведь никто, кроме директора, не знает, что там был бриллиант, а тот и не скажет- скорее всего этого его самого темные делишки. Так что и искать то будут уличную шпану, а на меня уж точно не подумают – размышлял Петр Семенович – да и вообще полиция особо париться не будет с этим делом.

Тут он оказался совершенно прав – полиция не стала тратить много времени, а просто просмотрела записи с камер наружного наблюдения, которых было в избытке в округе, и где наш герой засветился во всех проекциях. Но это будет завтра, а пока ….

Сейф открылся сразу. Внутри оказался початый блок Мальборо, бутылка коньяку и ворох бумаг. Никаких коробочек, пакетиков или еще чего, в чем можно бы было хранить бриллиант, не было!

Петр Семенович высыпал пачки из блока и тщательно их осмотрел – ничего. Просмотр директорских документов также ничего не дал. Посмотрел на свет сквозь коньяк – ничего не разглядел. Потом он вспомнил из какого – то фильма, что бриллианты в воде становятся невидимыми. Открыл бутылку и процедил содержимое через ситечко в стеклянную банку – опять мимо! Раздосадованный Петр Семенович выбросил пустую бутылку в форточку. Затем принялся пить большими глотками из банки. Напиток показался ему – так себе, ведь он больше уважал беленькую, но все равно, бутылку осилил – не пропадать же добру! Затем прикончил и оставшуюся водку и забылся неспокойным сном, из которого и был поутру извлечен сотрудниками полиции.

Утром того же дня дворник, убирая мусор с газона, поднял пустую бутылку со скромной, темных тонов этикеткой.

Он прочитал: «Коньяк коллекционный. О.С. «Бриллиант Армении»

ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ

Решил я как-то навестить своего старого приятеля. Он жил в то время в коммунальной квартире на набережной Фонтанки. Мы не виделись давно, произошло немало событий, накопилось новостей, требующих обсуждения и, шагая от метро с пакетами с провизией и напитками, я предвкушал отличный вечер. Толик уже ждал меня, круглый стол под старинным абажуром был уставлен закускам, в пятне теплого желтого света искрился хрустальный запотевший графинчик, и граненые рюмки на длинных ножках томились в ожидании. Мы не заставили себя долго ждать.

Редко случается, когда во время застолья достигаешь полной гармонии с собой и окружающим миром, когда исчезают все тревоги и волнения, когда прошлое кажется достойным и наполненным, будущее – безоблачным, а настоящее – просто прекрасным. Это состояние нирваны достигается, когда совпадают сразу несколько факторов: сам напиток – по моим исследованиям это должна быть обязательно водка, и обязательно – хорошая. (Возможно, с помощью вина, пива или коньяка тоже возможно достичь определенных высот, но мне этого пока не удавалось). Затем температура напитка – не ледяная, но и не комнатная. Еще очень важно соблюсти правильный объем, выпиваемый за раз – это должен быть один небольшой глоток, за который рюмка должна полностью опустошаться – ни в коем случае нельзя оставлять ни капли. Слишком большой глоток, в свою очередь, может нарушить хрупкое равновесие и перечеркнуть все наши усилия. Затем – частота тостов – как слишком маленькие, так и длинные перерывы не позволят достичь нашей цели.

Теперь – закуски, из холодных – только проверенная десятилетиями классика – селедочка на бородинском хлебе с ялтинским луком, яйцо под майонезом, тонко нарезанное сало (чтобы скатывалось в трубочку). К горячим закускам требования менее строгие, условие только одно – обязательно должно быть мясо (не рыба и не курица) и его должно быть много. Ну и, разумеется – самое главное! – физиономия напротив – тебе должно быть приятно не нее смотреть и слушать.

Казалось бы – несложный набор, но как же редко все сходится! В это вечер – как раз сошлось. Время летело незаметно, одна тема сменяла другую, опустевший графин уступил место бутылке. Где-то в районе полуночи в дверь тихонько постучали, это была соседка Анна Ивановна – милейшая женщина, коренная петербурженка, чуть ли не дворянка, редкий уже представитель старой питерской интеллигенции. Извинившись, она попросила нас разговаривать немного тише, если нас это конечно не затруднит.

– Ой, извините, теть Ань, давно не виделись с приятелем, столько всего рассказать нужно, увлеклись, будем потише.

– Хорошо, мальчики, конечно – сидите, извините, что вмешалась – и дверь закрылась. Мы снизили уровень децибел и продолжили.

Еще через какое- то количество часов и рюмок, мы решили тихонько послушать музыку. Вспомнить песни молодости. Тихонько-тихонько…

Опять стук в дверь

– Толя, я все понимаю, давно не виделись, надо посидеть, пообщаться, я сама молодая была. У меня к вам только одна просьба – пусть Розенбаум один поет. Начните писать текст новой главы

ЛЕКСЕИЧ

Работа у Маши была, что называется – «Не бей лежачего». Хотя сегодня руки так и чесались. Лежачие – вообще народ вредный и винить их за это никак нельзя, попробуй – полежи-ка хоть недельку! А если месяц? А год? Сам с ума сойдешь, да и окружающих сведешь. Все это Маша – социальный работник – конечно понимала и жалела своих подопечных, но иногда они становились просто не выносимы в своих капризах. Вот и сегодня, притащив два тяжеленных пакета из Пятерочки, где она купила все строго по списку, составленному Ильей Алексеевичем, она, еще не успев отдышаться, узнала, что оказывается в список, по трагической оплошности, не был включен творожок Даниссимо с шоколадной крошкой. А он крайне необходим прямо сейчас, и вообще если бы она так не торопилась и не торопила его, то он бы еще тогда вспомнил, и ей не пришлось бы прямо сейчас скакать обратно в магазин. И разве он просил булочку с корицей? Ведь всем давно известно, что он уже не любит корицу, и с гораздо большим удовольствием отведал бы пирожок с яблоком, но ведь всем насрать на него, и на его и без того скромные запросы…

– И да, кстати – принеси- ка мне судно, дорогуша.

Но, надо признать, что подобные капризули случались не часто, и вообще Алексеевич был славным стариком. Маша ухаживала за ним уже более года, и они подружились. У Лексеича, как его звала Маша, всего-то осталось два друга – она и телевизор. У него была тяжелая форма Паркинсона, и он практически не мог ходить, руки еще слушались, но сильно дрожали и каждое движение давалось ему с трудом. Героических усилий требовалось, чтобы просто донести вилку до рта, не уронив содержимое. В остальном он был здоров и – как говориться, при уме и памяти. Родных у него не осталось, и Маша только догадывалась, как тяжело ему проводить дни в беспомощном одиночестве, как мучительно долго тянется его время.

Маша приходила каждый день, не дольше, чем на часок, за это время она успевала приготовить еду, сходить в магазин и совершить необходимые санитарно-гигиенические мероприятия. Лексеич всячески старался задержать ее подольше, используя незатейливые хитрости и уловки. Сперва – это был пульт от телевизора. Он постоянно куда-то пропадал, и Маша поначалу, подолгу его искала перед уходом, перерывая всю постель. Но потом, когда она пару раз нашла его аккуратно затолканным под матрац, она догадалась и поиски «пропажи» уже не занимали много времени. Тогда стали внезапно повышаться температура и давление, которые после проверки оказывались, что называется – «как у космонавта». А один раз он заказал в магазине пирожных и шампанского, а потом упросил Машу, разделить с ним пиршество, сославшись на свой день рождения, который – как прекрасно помнила Маша – был полгода назад.

Когда у него бывало хорошее настроение, он, пока Маша шуршала по хозяйству, рассказывал многочисленные истории своей жизни, и она каждый раз удивлялась его памяти, сохранившей мельчайшие подробности, несмотря на прошедшие десятки лет. Он помнил и пленных немцев, и послевоенную разруху, и похороны Сталина, на которые он вместе с товарищем специально ездил из Ленинграда, и как их там не пускала милиция на Красную площадь, а они все равно пролезли какими-то закоулками, и как их потом едва не задавили в давке.

– А про Ледовое Побоище ничего не расскажешь? – смеялась Маша с кухни

– А как же! Вот, прям как сейчас помню: стоим это мы, с Шуркой Невским у Вороньего Камня…. – хихикал в ответ Лексеич.

В последнее время – как узнал, что Маша на месяц уезжает в отпуск – Алексеевич пребывал не в духе и то и дело досаждал Маше всяческими придирками. Но сегодня, в последний ее день перед отпуском, демарш с Даниссимо был просто вопиющим, у Маши от обиды и несправедливости даже защипало в носу, не сказав ни слова, она подтолкнула под скандалиста судно и ушла на кухню, дабы не нарушать приватность процесса. При этом незаметно прихватила с собой пульт от телевизора – пусть ка теперь взаправду поищет, старый хрыч! Перед уходом верну.

Сделав свои дела, Алексеевич, видать понял, что перегнул палку, от творожка отказался, а еще через какое -то время даже попросил прощения. Он был прощен, и оставшееся время прошло в обоюдном понимании и согласии, она сказала, что замещать ее на время отпуска будет очень хорошая девочка, и чтобы он ее не обижал, а месяц пролетит – не успеешь оглянуться – и я тут как тут.

– Ладно, не обижу – что я деспот какой. Ты там, там давай отдохни, как следует, сил наберись, они тебе понадобятся, по магазинам – то бегать – хи-хи… Веди себя хорошо, знамя Питера не урони, за буйки не заплывай, со всякой местной шпаной не водись…

– Ой, хорошо Лексеич, высоко – высоко буду знамя держать! А моральный облик – еще выше!

– Вот, и умница. Ракушку мне привези, что ли – тут он отвернулся к стенке и как-то странно хрюкнул. Маша быстро чмокнула его в щеку и убежала.

Месяц пролетел быстро. Для нее – так совсем стремительно.

– Ну как там мой подопечный? – позвонила Маша сменщице.

– Представь – он через неделю после твоего отъезда помер.

– О, Господи!! Как?!!

– Да я прихожу в первый же день, а он – на полу лежит. Зачем – то встал, да и упал, а самому –то не встать, вот и пролежал всю ночь на полу, воспаление и подхватил. А это сама знаешь, для лежачего – приговор. Так за неделю и сгорел.

– Блин, нафига он вообще с кровати-то вставал?

– Да, черт его знает, вроде пульт какой-то искал. Начните писать текст новой главы

КУ- КУ

В лесу было тихо. Даже птиц не слышно, только изредка хрустнет под сапогом ветка. Михалыч за час набрал корзинку красных и возвращался к дороге, где оставил машину. Он наломал папоротника, прикрыл грибы и сел на пенек перекурить. Где–то высоко, невидимая в ветвях громко подала голос кукушка.

– Ну – ка, скажи кукушка сколько мне жить? – усмехнулся Михалыч.

Предсказательница послушно начала отсчет. Когда она закончила, Михалыч насчитал шестьдесят.

– Интересно, это мне осталось еще столько, или ты мне всего шестьдесят выделила? – задался он риторическим вопросом – поскольку ответ лежал на поверхности. Через неделю ему исполнялся 61, а о 120–ти годках фантазировать было глупо.

– Да ты никак черту мне подводишь, жадная птица? – хмыкнул Михалыч и аккуратно затушил окурок.

Михалыч не был суеверным и приметам, астрологам и всякой прочей чепухе не верил. Здоровья он был отменного, ни с какими докторами отродясь дел не имел, и на зловещий кукушкин прогноз посмотрел, как на забавное совпадение. Но сама мысль, что он может вот так внезапно завершить свои земные дела, его зацепила. Он никогда об этом не задумывался, и сейчас, бредя по лесу, то перешагивая через поваленные, уже давно мертвые деревья, то обходя молодые, только начинающие свой путь наверх к солнцу поросли, его впервые посетили извечные мысли человечества о жизни и смерти. Что мы оставим после себя, кем останемся в памяти? И останемся ли? Или наплевать? Эти вопросы рано или поздно приходят к каждому, вот и Михалыча подтолкнула пернатая гадалка.

– А ведь, если отбросить шутки и предположить, что я вот возьму, да и сыграю в ящик взаправду? Мало ли, что может случиться, тот же кирпич – на голову и что? Надо ли, что-нибудь предпринять, как-то подготовиться? Или пусть все идет своим чередом?

Каждый по-своему отвечает для себя на эти вопросы. Михалыч, пока шел к машине, пришел к выводу, что нельзя оставлять не законченных дел. Тех, которые может и должен сделать только он, которые без него так и останутся недоделанными.

Первое и важнейшее незавершенное дело – дочь.

Они не общались уже более трех лет. Совсем. Все из-за придурка – зятя. Он не мог понять, как его умница-красавица, могла выбрать этого никчемного болвана. Попытки вразумления ни к чему не привели. Он надавил, но неожиданно получил настолько решительный отпор от своей всегда послушной девочки, что даже растерялся и вместо того, чтобы спокойно и аргументированно донести свою – единственно верную – позицию, сорвался на грубость и тем окончательно все загубил. Его грубость встретили грубостью и после череды ужасных, невозможных фраз, криков и слез, она хлопнула дверью, на следующий день, пока он был на работе, перевезла свои вещи и заблокировала его номер.

Время от времени, через бывшую жену, до него доходили известия о ее жизни. Муж оказался не таким и болваном, и жили они, похоже, вполне себе дружно и счастливо. Михалыч тяжело переживал ссору, но чувствовал себя незаслуженно оскорбленным и примирения не искал. Пусть–ка сама первая прощения просит, соплячка мелкая!

Но сейчас он посмотрел на ситуацию под другим углом. Какие обиды и амбиции – на пороге вечности? Он должен помириться с дочерью и точка!

Он набрал номер, но ему не ответили. Тогда он написал сообщение, где просил прощения и просил о встрече. Он увидел, что оно доставлено и прочитано. Ответа, однако, не последовало. Ничего, подождем, дадим ей время, первый шаг уже сделан…

Он подумал о бывшей жене. Может тоже написать? Сказать, что скучает… Хотя, зачем? Получит в ответ, какую-нибудь вежливую, ничего не значащую фразу. Ни к чему это, тут все вопросы уже решены и закрыты. Кирпич может спокойно прилетать.

А вот Серега – совсем другое дело…… Незавершенное.

Они были лучшими друзьями в школе, потом – в институте, а потом.....

Много лет назад, в светлую эпоху перестройки, Михалыч, остро нуждаясь в деньгах, решил продать свой видеомагнитофон. Со слезами на глазах. Серега вызвался помочь, быстро нашел покупателя, и даже за большую сумму, чем рассчитывал Михалыч. А когда покупатель принес деньги, попросил отдать ему эту разницу. Обычный процент за посредничество, как сказали бы сейчас.

Но тогда еще вирус капитализма не поразил наше общество и понятия друг и бизнес-партнер еще не стали синонимами. И по разумению молодого тогда еще максималиста-Михалыча, лучший друг не имел права зарабатывать на нем. А если так поступил, то и право называться лучшим другом утратил. А посему он молча вручил Сереге его долю, после чего стал старательно избегать общения. Серега, не сразу понял, а потом, когда до него дошло, состоялся разговор с объяснениями и извинениями, но трещина уже прошла и заделать ее не получилось. Они все дальше отдалялись и в итоге совсем потерялись и последние десять лет Михалыч о Сереге ничего и не слышал. Хотя вспоминал частенько и даже испытывал смутное чувство вины, что так все получилось. В те годы всем жилось не сладко, ну заработал друг пару грошей, в позу-то чего вставать? Павка Корчагин хренов!

Михалыч набрал номер старинного общего знакомца, с которым тоже не виделся кучу лет.

– Привет, как жизнь? О Сереге ничего не слышал, не знаешь где он? А то я его номер куда-то задевал…

– Серега-то? Конечно, знаю – на Южном кладбище. Четыре года уж как. Тромб, понимаешь…

В трубке еще что-то говорили, но Михалыч уже не слушал. В глубокой задумчивости, он брел по тротуару, сосредоточенно глядя под ноги.

Дальше – почти по Булгакову.

Только роль Аннушки сыграл Антон, маляр из РСУ-17. И нечаянно пролил он не подсолнечное масло, а олифу. И не на трамвайные пути, а на проезжую часть. Аккурат в том месте, где дорога делает поворот.

Услышав стремительно нарастающий сзади, шум, Михалыч поморщился – настолько тот показался ему не уместным в данный момент.

Оглушая округу ревом «спортивного» выхлопа, под бравурный ритм кавказских барабанов, наглухо затонированная «Приора» влетела в поворот.