Czytaj książkę: «Симоно-Савловск»
Петропавловск (пролог)
Петропавловск – особенный город. Город, скорее, не славный, а цепкий и точно задуманный. От рождения его крепостью, до расцвета под апостольским именем в безбожное, жирное время было так и будет так. Суть Петропавловска – облезлая змея заборов, ловящая хвост в чистом поле. И в том единственный смысл города, чтобы спасти детей своих от исхода в другие края.
Покинуть Петропавловск, конечно, не трудно. Варианты основных направлений – север, юг, запад, восток, а кроме того, все прочие лепестки на пожухлой розе ветров. С момента открытия в Петропавловске воздушного порта стал доступен еще один выход – вверх. Но всё же, что тогда, что сейчас, самый популярный вариант побега – вниз. Жить в Петропавловске просто и спокойно.
На севере Петропавловск врезается в лесной массив. Не глухой, не густой, но всё же дикий и чуждый, что культуре, что цивилизации. На юге город влетает в степные просторы, дикие в той же мере, что и лес. Зажат островок спокойствия между двух стихий, зажаты и его жители. Но так как явление это повсеместное, ускользает описанная выше зажатость от самого пытливого взгляда.
Петропавловск прорезан Ишимом. Гордой рекой, отмеряющей пульс свой ударами в шлюзы. В Ишиме водятся раки, еще в нем купаются люди. Правый берег высокий, на нем и родился город. Левый – гораздо ниже, частично покрыт тополями, а за лесопосадками Заречный поселок с частным сектором и тюрьмой.
Зима в Петропавловске лютая, не то, что жаркое, изматывающее лето. Осень же и весенняя пора ничем не примечательны кроме редких периодов, когда в жителях просыпается тоска по другим местам, не Петропавловску. Желание весьма странное и слякотное, под стать грязным потокам и океаническим лужам, высыхает под жарким июльским солнцем или же каменеет в условиях мерзлоты. Один раз, впрочем, было как-то особенно свежо и таинственно, то ли в тысяча девятьсот девяносто первом, то ли чуть позже, но весна стояла или шуршала листьями осень – никто уже толком не помнит.
В Петропавловске много кошек. Черных, белых, черепаховых, есть и домашние. Ничуть не меньше здесь и собак. Из прочих зверей сердце радуют белки, обитающие в Старом парке. Время от времени, чаще в сезоны разлива, в частных домах возникают ондатры, но это уже из курьезов, на которые не так и богат Петропавловск.
Бьется природа в Петропавловск, бьется, а ему хоть бы что. Расцветает системой ЛЭП, расползается промышленной зоной, серым торжествующим пятном от шестьдесят девятого меридиана и на юго-восток, и куда-то еще. Сложно такому пятну, скользкому как плевок, сложно ему не скатиться с летящего лихо и бешено в Космосе шара Земли. Очень уж силен Петропавловск. Прямо из пыли тянутся в небо его обшарпанные пальцы. С новых кистей осыпается плитка, но движутся кисти исправно, все выше и выше. Словно пытаясь поймать тех безумцев, что хотят Петропавловск покинуть.
Говорят, что когда-то Петропавловск был проще. Не маленьким спящим городом, а маленькой грозной крепостью. Спит Петропавловск и видит себя крепостью. Помнит о том, что главное – стоять и не пущать, ни наружу, ни внутрь, ни врага, ни друга, ни зверя дикого, ни человека худого. Спит Петропавловск уже третий век.
Столетий тебе, Петропавловск. Радость тебе, город крепкий! Смолят облака твои трубы, плывут те по радуге луж. Прилетят по зиме снегири, а с корявой ветки красные ягоды сами в рот падают. Слышится брань из спальных районов, ветер гонит по улицам пьяный хохот. Вон за тем гаражом, вон за тем черным деревом, чего только не было. А если и не было, то, как пить дать, случится. Не просто же так на белом снегу, куда ни глянь – красные ягоды.
Петропавловск гордится заводами. И тем, на котором когда-то ракеты, и тем, на котором когда-то торпеды, и тем, на котором когда-то локаторы. Только время жестоко обходится и с заводами, и с предметами гордости. Нет, все на месте, просто скукожено: ни размаха, ни лишнего винтика для машины Судного дня. Как-то всё больше вагоны, и трубы, и рынок, и боулинг. В Петропавловске любят боулинг, но гордятся всё же ракетами.
Направлений в Петропавловске уйма, и все заодно – кривые. Как тропинка, протоптанная там, где удобно, устроено всё в Петропавловске. Никакой европейской и чуждой ему равномерности, мертвой математической упорядоченности. Непонятно и дико было бы загонять его в удобные рамки и красивые лишь на бумаге Генеральные планы.
Но есть одна ровная и прямая, красивая часть Петропавловска. Разумеется, улица Ленина – самый длинный в мире пешеходный проспект. Начинается она где-то на западе, идет через Киров, и Миасс, и Рудный. Да и какой из городов-двойников лишен её благодати? Прекрасней всего тот участок, что проходит сквозь Петропавловск, конец же теряется в темных пучинах безвременья. На улице Ленина больше всего пешеходов, гуляк, щебечущих парочек, продавцов всяческой мелочи, и просто счастливых людей. Практически вся остальная часть города покрыта хрущевками, брежневками, редкими сталинками. Но именно здесь нет-нет да зажжёт свет за веками на красных кирпичных фасадах призрак – Вознесенский проспект. И не хочется больше бежать за кордон, искать что-то новое, непривычное. Не факт же, что на чужбине будет улица Ленина. И так, утопая душой в зыбучих её песках, скрытых побитой брусчаткой, гуляют все. Кто чаще, кто реже, но в обязательном порядке и без мысли о смене маршрута.
Прочие дороги в Петропавловске не так честны и прямы. Прочие дороги прячут в себе что-то сырое и темное. Ползут по земле дымные змеи из приоткрытых дверей кальянных, катится невнятная ругань из выгоревших на солнце шатров летних кафе. Путник спотыкается, чертыхается, оскорбляя светлое имя города. Как будто и не Петропавловск вовсе перед ним, а какая-то древняя и неустроенная ипостась его – вечный скрытый Симоно-Савловск.
Направление 1. Из синевы во тьму
Тоша – Тоннельная мышь
Тоша с отчаянием глядел в окно, понимая, что всё самое интересное опять происходит без его участия. Мороз изрисовал почти все стекло, но до центра узоры инея еще не добрались. И мальчик видел, как на площадке около соседнего дома творилось что-то очень и очень занятное. Киря с Мишей радостно скакали на углу, затем убегали куда-то в неведомое, потом возвращались оттуда и оттряхивались от снега.
– Ма-а-а-ам! – Тоша дрожал от несправедливости окружающего мира.
– Валенки только надень, – донеслось из спальни.
Мальчик спрыгнул с подоконника и помчался в коридор, ведь валенки, как и теплые болоньевые штаны, уже давно были на нём. К модному прикиду добавилась кроличья шапка и синий пуховик. Убедившись, что варежки распиханы по карманам, Тоша рванул из квартиры и далее по ступенькам вниз. Валенки предательски скользили, но мальчик ни разу не упал, цепляясь за перила, что та паукообразная обезьяна из «В мире животных». Старая деревянная дверь поддалась с трудом, но все же капитулировала под скрип пружины, пустила Тошу в январь.
Увиденное за углом немного разочаровало – там просто намело огромный сугроб. Никаких горок или качелей на площадке не стояло. Асфальт лежал только на пятачке у самого крыльца магазина, а остальное пространство занимали посадки. Пять корявеньких сибирских яблонь, два огромных тополя и одинокий куст ирги. Как раз меж мелких деревьев возник сугроб. Из его поверхности торчали ветки, как будто высохшие руки беспокойных мертвецов проломили белый склон кургана. Из-за сугроба выскочил радостный и румяный Киря.
– Тоха, мы нору роем! – заорал семилетка.
Тоша обошел снежную гору. Оказалось, что нора разрослась до пещеры. Без его участия!
– А почему не подождали? – насупился мальчик.
– Мы кричали, – соврал Киря, уставившись на Тошу ясными и честными глазами.
– Ага, кричали, – поддакнул Миха.
Он лежал на полу пещеры, глядя в снежный потолок. Художник, позволивший себе отдых посреди создания шедевра.
– Я глухой, что ли? – обиделся Тоша. – Ничего вы не кричали.
– Рыть будешь? – Миха не дал спору разгореться, одним предложением загасил робкую искру.
Следующие десять минут Тоша с усердием джунгарского хомячка увеличивал длину норы. Киря с Михой помогали выкидывать снег наружу, швырялись им друг в друга, хохотали где-то далеко за белыми стенами. В какой-то момент Тоша ощутил, что руки озябли, и пополз наружу. Отряхнувшись, побежал к оголенным трубам отопления. Сев на черный металл между торчащих клочков стекловаты, он несколько минут грелся, и соскочил лишь когда начало жечь. Заледеневшие варежки легли на трубу, тут же в воздух поднялось облачко пара. Небо стало синим и глубоким, приближался ранний зимний вечер. На Тошу накатило предчувствие, что вот-вот и откуда-то сверху польются звуки полярной ночи, как в мультике про Умку.
– Устал уже? Лохушка, – Миха был безжалостен.
Мальчик и хотел ответить, но слова всё никак не находились. Сперва, стоило разобраться, что за «лохушка» такая. Михин папа сидел в тюрьме и, наверняка, это было ругательство оттуда. Особенно обижало то, что неведомая «лохушка», наверняка, девчонка.
– Ничего не устал, – решил не ругаться Тоша. – Сейчас варежки высохнут и дальше буду рыть. Пока с той стороны не вылезу.
– Тогда ты до утра зависнешь, – засмеялся Киря. – А я пойду скоро. Там мультики.
– Ну и иди, – принял сторону Тоши Миха. – Мы и без тебя справимся.
– Не, – погрустнел Киря. – Родители сказали, чтобы до мультиков с вами играл.
– У них тайны какие-то, – со всезнающим видом сказал Миха.
– Какие?
– А я откуда знаю? – пожал плечами друг. – Может, ты приемный.
Киря скривил лицо, начал тереть мокрый нос кулаком. Тоша подошел к Михе и толкнул в плечо. Тот покачнулся, сделал шаг назад, но устоял.
– Ничего он не приемный, – уверенно заявил Тоша. – Другая какая-то тайна.
– Да, – Киря сразу ожил. – Только все равно мы ничего не узнаем.
Друзья вместе вернулись к снежной горе. Теперь в пещеру полез Миха. Тоша с опаской посмотрел на белую вершину. Вдруг обвалится? Но ни намека на такой исход гора не давала. Прорвавшиеся сквозь преграду ветки не шелохнулись, даже, когда Миха начал пробивать поворот налево. Немного увеличив проход в новую сторону, он выкарабкался обратно к товарищам.
– А я по телеку смотрел, – с ходу выпалил Миха, – Когда американцы с вьетнамцами воевали, там такие разведчики были, которые через тоннели ползали, все секреты узнавали, и никто их поймать не мог. Тоннельные крысы.
– И как ими становились? – заинтересовался Киря.
– Самых маленьких выбирали. У нас, значит, Тоша будет тоннельной крысой.
– Не буду я крысой, – насупился Тоша. – Они противные.
– Сплинтер – крыса, – выпалил Киря.
Тоша задумался, не вполне готовый согласиться, но вечер опять спас Миха.
– Мышей любишь? Они же маленькие, не противные? – спросил он и, дождавшись неуверенного кивка друга, подытожил, – Значит будешь тоннельная мышь.
Тоша решил, что еще не плохо отделался и полез в пещеру выполнять свою мышиную работу. Киря с Михой сели на пол пещеры у самого входа, чтобы нехотя выкидывать наружу нарытый снег.
– А ты кем станешь, когда вырастешь? – спросил Киря.
– Ниндзей, – без колебания ответил Миха.
– А я… – Киря задумался, осознав, что лучший вариант забрали, – А я фотографом. У дяди «Зенит» есть, он мне уже давал щелкать. Потом буду снимки в газету продавать.
Тоша хотел сказать, кем станет, но не придумал и продолжил загребать снег. Руки совсем не мерзли, даже наоборот – можно было снять варежки и дальше работать без них. Мальчик оглянулся и понял, что заполз далеко, за поворотом ничего не виднелось, кроме синего вечернего света. Даже тени друзей не падали на белый пол его тоннеля. Усталость всё не приходила и не приходила. Тоша так увлекся, что решил, и в правду, продолжать копать, пока не вылезет с обратной стороны горы. Вот тогда он тихонько подкрадется к друзьям, и как их напугает. Эта мысль воодушевила мальчика, руки с новой силой вонзились в снег.
Он думал о взрослых и об их страшных тайнах. Вспоминались обрывки фильмов, в которых всякий раз кто-то оказывался не тем, кем его считали. Всегда был какой-то секрет, настоящее лицо скрывали за маской, негодяев выводили на чистую воду. Тоша представлял, как он, сильный и находчивый, узнаёт обо всем самым первым и всех спасает. Довольные улыбки сползали с лиц преступников, красивые репортерши зачарованно смотрели на Тошу, в заголовках новостей крутилась его фамилия. Нет! Не фамилия, а крутое прозвище, которое Тоша пока не придумал. Стало совсем жарко, и мальчик скинул варежки, чтобы потом за ними вернуться. Следом полетела шапка. Свет странным образом расходился от белоснежных стен, позволял рассмотреть все вокруг. Тоше показалось, что откуда-то доносятся голоса. Громко спорили за пределами тоннеля. То ли друзья опять что-то не поделили, то ли пришел кто-то из родителей. Тоша не отвлекся на шум. Он яростно мутузил кулаками податливый снег, отгребал его назад и продолжал ползти. Ему не было дела до споров и родителей. Мало ли, кто и что от него хочет? Тоша точно знал, куда ему двигаться и зачем – всё дальше и дальше по собственному тоннелю. Снег таял на руках и лице, капли попадали в глаза, Антон растирал их ладонями. Голосов за стеной становилось всё больше. Звонкие и глухие, девичьи и мальчишечьи, недовольные старческие и ободряющие взрослые – мерный шум человеческой речи окружал Антона в его пути. С чем-то он соглашался, всё так же не разбирая слов, что-то просто игнорировал. Довольно скоро к голосам прибавилось еще одно раздражающее препятствие – чужие руки, что тянулись к Антону из стен. Некоторые он жал, по некоторым бил, чтобы не мешали. Иногда руки царапали ему лицо, иногда нежно гладили по щеке или шее. Самые противные лапы старались содрать с него одежду, искали способ помешать в продвижении. Одну такую назойливую кисть Антон даже укусил за палец. Злодейка тут же скрылась в стене, оставив после себя темную дыру. Из отверстия потянуло чем-то неприятным, и Антон пополз быстрее от страшного места. Теперь он не просто пробивал себе тоннель, но и увеличивал его высоту. Еще немного, и потолок позволил идти полусогнувшись. «Тоннельная мышь» продолжала свою работу с опаской. Казалось, что вот-вот и из-за угла выскочат коварные ниндзя, которых придется вырубать ребром ладони. Катаны у Антона не было. Но он не унывал, мечтая скорее о лопате. Пригодилась бы для уже привычной задачи – пробить, прорыть, прокопать. С определенного момента на голову начал сыпаться снег. Антон испугался, что потолок обвалится раньше, чем удастся достичь цели. Он стряхивал холодные куски с плеч, смахивал с макушки. Всё лицо залепило белыми хлопьями, долгое время Антон шел практически вслепую, пока, после очередного рывка, пальцы не проткнули преграду насквозь. Антон повалился вперед, проламывая телом тонкий снежный слой. Падение вышло быстрым и безболезненным. Человек распластался на полу лицом вниз.
– Ой! – испуганно вскрикнула девушка.
Упавший приподнял голову и увидел, что на незнакомке красные туфли, серая юбка и белая блузка. Разглядеть лицо мешал слепящий свет лампы. Антон встал и отряхнулся.
– Да что же такое, – чуть не плакала блондинка лет тридцати, сжимая в руках папку. – Ты опять?
Она замахнулась на него своим офисным орудием, и Антон рефлекторно выкинул руку вперед, как делал тысячу раз до этого. Кулак впечатался в фанерную стену, оставив вмятину. Блондинка взвизгнула и выбежала из комнаты. Через несколько секунд хлопнула дверь где-то совсем рядом. Антон понял, что девушка зашла в соседнее помещение. Все мысли куда-то разбежались, и он решил осмотреться. Комната маленькая – четыре на четыре метра. За окном синяя зимняя ночь. Само окно какое-то странное. На столе стопка бумажных листов с табличками и крупными буквами 1С. В стеклянном стакане несколько карандашей и ручек. Стул, шкаф, лампа – не интересно. А из-за стены уже доносились всхлипывания и неразличимые причитания. Антон быстро вытряхнул из стакана на стол содержимое, схватил один из листов, карандаш, и подскочил к стене. Приложил к ней нехитрое подслушивающее устройство, и приник к холодному дну красным ухом.
– К врачу ему надо, придурку, – жаловалась девушка.
Антон сильнее надавил на стакан головой, чтобы освободить левую руку, прижать лист бумаги к шкафу и начать стенографировать. Получилось очень даже неплохо. Белая поверхность покрылась темными волнами. Антон даже удивился, как легко, оказывается, подслушивать. Полученная информация лилась прямо на бумагу, не оставляя никакого следа в разуме. Вскоре голоса стихли, раздался еще один хлопок двери, Антон отскочил от стены. Испуг был напрасным, в комнату не вошли. Стук каблуков по деревянному полу все затихал и затихал, чтобы через некоторое время сойти на нет. Дрожа от любопытства и торжества, обладатель бесценных сведений сел за стол и начал читать.
Он тебя ударил что ли? Нет, в стену. Ну в следующий раз в лицо прилетит. Пошли его в жопу уже. Из-за чего скандал то? Да я думаешь знаю? Упал. Я думала плохо ему, а он на меня полез. Жесть. Придурок конченый. Не надо так, Лен. Ну а как? А как? У него проблемы. У всех проблемы. Меня с авансом обломали. Я на тебя с кулаками лезу? У него полоса такая. Какая полоса? Только по секрету. Что? Читала про типа, который бутик с бельем ночью ломанул? Ага, на хер ему белье это, лучше бы ювелирку. Я не знаю. Короче, это друг его какой-то. Серьезно? Да. Он в суд ходил. И что? Да ничего. Не рассказывал. Два дня молчал. Ну знаешь. Друг не девушка. Да я тоже думаю фигня. Просто добило. Ну ты понимаешь же. У него такое с шестнадцатого, когда
Дальше вместо осмысленного текста почему-то шли одни каракули и зачеркивания. Разобрать буквы не смог бы и опытный криминалист. Антон долго и удивленно смотрел на свою добычу, как будто в первый раз видел и прямоугольный лист, и буквы кириллицы. Лампочка под потолком затрещала, заморгала и вместо белого чистого света наполнила комнату доверху желтым полумраком. Антон подошел к окну, прижался лбом к холодному стеклу. Только теперь он понял, что не так – ни намека на волшебные узоры инея, абсолютная прозрачность. За окном метель укутывала гаражи, рельсы убегали куда-то далеко в сторону мрачных и величественных промышленных зданий. И Антон вдруг всё понял. Что нет никаких секретов – это и есть главная тайна.
Закрыв глаза, разведчик досчитал до девяти, а потом принял решение. Что сейчас он выйдет из странной комнаты, покинет чужое здание и будет гулять. Будет играть, бегать, греться, удивляться, смеяться, плакать, смотреть на небо, ловить ртом снег, искать старых друзей, находить новых, жечь костры, смотреть на птиц, гладить котов, жевать травинки, ездить в автобусе, закапывать сокровища, прятаться и выскакивать из укрытия, поднимать с земли странные предметы и класть их в карман, придумывать истории и рассказывать их тем, кто хочет послушать. А остановит его только одно. Если вдруг откуда-то издалека долетит: «Тоша! Мультики!».
Бомба, нарисованная мелом
Синяя линия огибала проржавевшие болты, ныряла в микроскопические выбоины на металле, стремилась к месту встречи с линией красного цвета. Сжав губы, стараясь не оставить ни одного разрыва, Игорь замкнул акриловые провода, нарисовав жирный фиолетовый узел. На весь ритуал ушло меньше минуты. Впрочем, за это время по мосту не прошел ни один человек. Город вяло отходил ото сна, не представляя какая опасность ему грозит.
Мужчина спрятал кисточку и тюбики с краской в поясную сумку, огляделся и зашагал по направлению к городу. Опустив голову, победно ухмыляясь, он смело перешагивал трещины на асфальте, стараясь не задеть торчащие одуванчики. Всего за несколько метров до бетонных ступенек, ведущих к привокзальной площади, он замер. Оранжевое солнце смотрело на него глазами-закорючками. Сотни подошв почти стерли кособокое светило, но контур все же сохранился. Игорю стало не по себе. Мерещилось что-то издевательское в двух едва заметных точках. Недовольно фыркнув, Игорь ускорил шаг, почти бегом спустился по лестнице. В нишу под ней забился рыжий драный кот.
– Не боись, тебе ничего не будет, – заговорщицки прошептал мужчина, прежде чем затеряться в лабиринте дворов.
Игорь Константинович Комарихин ненавидел свой город больше трех десятилетий. Отчет он вел от возраста, в котором научился читать. Давным-давно, стоя у дачной остановки, глядя на указатель, собирая буквы в слова, он понял, что именно здесь заканчивается Петропавловск, а дальше дорога ведет в неведомый Омск. Его Игорь Константинович ненавидел почти также, как Петропавловск, хоть и заочно. Иногда ему казалось, что «ненависть» слишком громкое слово. Подошло бы и «дискомфорт». Но судьба постоянно подкидывала неприятности, после которых тяга искать синонимы пропадала. Петропавловск был городом детей, не желавших играть с Игорьком; городом девушек, отказавших Игорю во встрече; городом работодателей, недовольных Игорем Константиновичем. Так что Комарихин очень рано научился с одного взгляда отличать город от не-города. Деревья, трава, животные, лужи, речка, брошенные дома, пустыри не вызывали у него ненависти. Они находились в черте города, но не являлись его частью, в отличие от людей, машин и жилых строений.
В какой-то момент жизни Игорь понял, что весь Петропавловск на самом деле огромный механизм. На такую догадку его подтолкнули странные звуки, идущие откуда-то из-под асфальта. Иногда они доносились из вентиляционных шахт, закрытых подвалов, подземелий теплотрасс. Больше всего шум походил на монотонный стук металлических молоточков. Звуки было трудно уловить среди рычания автомобилей, бурления людского потока, назойливой аудиорекламы. Ближе к ночи стук затихал. Но просыпалось что-то другое: огромное, темное, медленно ворочающееся где-то в центре города, посылающее вибрации, которые Игорь чувствовал, но никак не мог распознать полностью. Именно в тот момент, когда он впервые вздрогнул от невидимых волн, в голове родилось очевидное решение – взорвать город.
– А вы к кому, молодой человек? – резкий голос пожилой женщины, остановил Игоря у самой двери подъезда.
Мужчина застыл на месте с ключом от домофона в правой руке. Но через мгновение вышел из ступора, пробормотал:
– К себе я.
– Вы в какой?
– В тридцать пятой.
– Это где Половинчуки жили?
– Я без понятия. Я снял. Полгода уже как, – покорно продолжал терпеть допрос Игорь.
– Тогда на собрание жильцов ходить надо, – в голосе женщины подозрение сменилось недовольством. – Мы сейчас на новые счетчики собираем. В двадцать первую квартиру можете деньги занести, у нас председатель там.
Мужчина торопливо закивал и поспешил открыть дверь. Уже в подъезде он услышал, что соседка орет на детей, играющих с мячом. В двадцать первую квартиру Игорь не пошел. Его план подходил к фазе завершения, а значит никакие счетчики никому не понадобятся.
Войдя в квартиру и разувшись, Игорь бросил поясную сумку на старый диван. Молния разошлась, все содержимое рассыпалось по полу: кисточки, тюбики, перманентные маркеры, пенал с фломастерами потоньше, канцелярский корректор, лак для ногтей, скотч. Игорь не стал ничего поднимать, сел на стул и включил компьютер. Заказов за сутки набралось немного. Чуть-чуть рерайта, пара страниц для перевода, предложение о расшифровке аудиофайлов. Проверив сумму на карточке, мужчина убедился, что денег неприлично много, учитывая сколько ему осталось существовать. Следовательно, фриланс терял смысл. Работать, чтобы убить время, тоже не хотелось. Поэтому монитор компьютера потух, а на стол легла изрисованная карта города. Игорь нашел нужную точку и нанес фиолетовую отметину там, где находился значок моста.
– Вот и с тобой разобрались.
Игорь был удовлетворен результатами утренней вылазки. Эту локацию он берёг до последнего. Мост в южной части Петропавловска внушал ему непонятный страх. Может быть из-за того, что за ним начинался частный сектор, который сменялся лесопосадками. Что находилось дальше, мужчина тоже знал – где-то через десяток километров дорога сворачивала налево и вела к аэропорту. Конечно, сведения эти пришли исключительно из рассказов знакомых. Игорь никогда не переходил мост. Более того, никогда не нарушал границ города, в котором родился. Зато всё, заключенное внутри них, знал прекрасно. Каждый двор, каждый переулок, каждый овраг и каждую выбоину на тротуаре. Тем проще оказалось проработать план. Город выбрал себе не того врага.
Игорь медленно повел указательным пальцем по рисункам на карте. Он любовался своим идеальным творением. Ключевые взрыватели пылали красным в местах массового скопления людей: около рынков, центров обслуживания населения, автобусных остановок. В парках и скверах, по наблюдениям Игоря, людей слонялось не меньше, но эти локации он пометил синими значками резисторов. Спальные районы покрылись коричневой сыпью конденсаторов. Особенно много значков сбора энергии щедрая рука Комарихина разбросала по привокзальному сектору и новостройкам, прилегавшим к промзоне.
Игорь прекрасно помнил каждый ритуал нанесения рисунка. Помнил, как много грязи собрал в тот или иной раз на подошвах, насколько долго ждал пока по домам разойдутся вездесущие старухи. Он перечислял скамейки и заборы, уродливые пластиковые лазалки, облупленные «ракеты» и «корабли» ушедшей эпохи, оранжевые урны и лишенные изоляции трубы. Где-то в животе теплело, адреналин растекался по венам, когда в памяти мужчины всплывали подробности лихих налетов на гаражи и трансформаторные будки. Как-будто эйфория, родившаяся во время нанесения элементов на носитель, никуда не исчезала со временем, а накапливалась внутри Игоря. Единственными символами, к которым он не прикасался на карте, были черные червячки. Проводя пальцем мимо них, Игорь с опаской замедлял движение, словно закорючки только и ждали сигнала, чтобы накинуться. И когда на одном секторе карты расстояние между двумя червячками оказалось уж слишком скромным, палец дрогнул и коснулся извилистого хвостика. Разряд электричества высветил воспоминание.
…сидят на камнях в осиновой рощице. Дальний угол Старого парка, до Рабочего поселка рукой подать. Слева за кустами. Пьют из пластиковых стаканчиков, ругаются. Меня не видят. Хорошо. Мужчины опасны. Говорят громко, неразборчиво. Женщины неискренне смеются. Потасканные. Сколько лет? Двадцать? Пятьдесят? Надо уходить, но завораживает. Быстро пройти мимо, не окликнут. Не смотреть на грудь. На трясущуюся от смеха грудь. Красную обвислую грудь. Не смотреть! Заметят! А это что? Справа. Кошка? Ящерица? Осторожно, сквозь кусты. Что это?..
Игорь резко встал и сделал шаг в сторону, словно стараясь отойти не только от карты, но и от тяжелого воспоминания. Однако образ и не думал исчезать – что-то медленно извивающееся, черное, как смола, как расплавленный асфальт, как потекший от жары гудрон. Ни при первой встрече, ни при последующих столкновениях с городскими червями Игорю не удалось разглядеть большего. Но воображение неуклонно дорисовывало существу круг зубов, как у миноги. Появлялись черви ближе к вечеру, и всегда мелькали где-то на периферии зрения. Стоило только повернуть голову, как черви исчезали. Иногда Игорю казалось, что они превратились в граффити на стенах. Особенно его раздражали надписи, которое вроде бы и состояли из знакомых букв, но никак не хотели складываться в слова. Будто и не было за изображением никакого смысла, а только прикинувшийся надписью червь.
Наваждение прошло довольно быстро. Игорь еще раз окинул взглядом карту. Все на месте, ни одной локации не пропущено, ни одной детали не забыто. Оставалось подготовить главный взрыватель. Комарихин поднял с пола несколько перманентных маркеров: красный, синий, черный. Подошел к шкафу и открыл дверцу. Посмотрел на себя в ростовое зеркало, стянул майку через голову. Под тусклым светом, текущим сквозь занавески, стоял полуголый мужчина средних лет. На дряблом животе белел шрам, последствие удаления аппендикса. Среди редких волос на груди уже появились седые. От белых ключиц тянулась загорелая шея. В серых глазах пылал огонь. Игорь снял колпачок с красного маркера и нарисовал первый символ чуть выше правого соска.
Каждый из знаков, что мужчина наносил на тело, обладал особым значением, ни один не повторялся. Красная спираль, появившаяся первой – кассетный плейер, который давным-давно отобрали незнакомые нарколыги. Черный многоугольник, напоминающий звезду, взошедшую на правом плече – ночь, когда он до утра стоял у подъезда, но она так и не вышла. Синий волнообразный знак на запястье – ящерица, замученная на берегу Ишима сверстниками со двора. Чем больше рисунков появлялось на теле Игоря, тем большая ненависть закипала в нем, поднималась с каких-то неизведанных глубин, заставляла вспоминать все новые детали жизни в Петропавловске. Последним знаком стал синий фрактал из треугольников на шее – квинтэссенция поисков, составления карты, погружения в тайны города. Ненавидеть Игорь тоже ненавидел.
Предстояло замаскировать взрыватель. В дело пошли водолазка и рыжая куртка с башлыком. На пояс привычной тяжестью легла сумка, внутренности которой Игорь вернул на место. Немного подумав, он положил в карман портмоне. Вроде бы, необходимость в документах и банковской карте сводилась к нулю, однако все свидетельства своего существования мужчина решил забрать в последний поход. Игорь вышел из квартиры, даже не окинув её взглядом в последний раз, и поспешил на улицу.
Тетки на лавке не оказалось. Впрочем, детей с мячиком тоже. Мужчина подумал, что эту битву, скорее всего, выиграла зрелость. Его же война близилась к развязке. Оставалось придумать, чем себя занять до заката. Можно было прогуляться по кварталам, давно подключенным к механизму Судного дня, или выйти к северной окраине города и затеряться в Мещанском лесу. Но размышления Игоря прервал стук молоточков. Назойливый, равномерный, он пробивался из асфальтовых глубин. Вибрации проникали сквозь подошву, ползли по ногам вверх, к самому сердцу. Игорь тяжело выдохнул и пошел на запад.
– Когда уже, если не сегодня? – обратился Игорь к плюшевому зайцу, привязанному проволокой к забору.
Заяц не ответил. По его единственному пластмассовому глазу ползала сине-зеленая муха. Грязное розовое тело вызывало желание предать несчастную игрушку земле. Игорь представил себе знак, который стоило нанести сейчас на собственное туловище. Но символов на него легло достаточно, судьба бедного зайца не добавила бы к приговору ничего нового.
Игорь миновал тенистую аллею, заросшую стройплощадку, пустырь с двумя кирпичами футбольных ворот, спортивное поле новой школы, гаражи старого микрорайона, небольшой парк для выгула собак. Он шел к сердцу тьмы, туда, где никогда не был, к тупику за крытым рынком «Океан». Удивительно, но в городе оставалось одно место, куда его не заносило. Игорь понял это, когда выводил на карте очередного червячка. Все они ползли по направлению к маленькому аппендиксу, не улице даже, а пространству за комплексом зданий. На самом рынке мужчине бывать приходилось – обычное торговое пространство советских времен, неспособное конкурировать с современными супермаркетами, однако до сих пор притягивающее старушек и приезжих из района. Но вот в тупике за ним вполне могли «водиться драконы».
