Czytaj książkę: «Николай Ленин. Сто лет после революции. 2331 отрывок из произведений и писем с комментариями»

Czcionka:

Введение

Несмотря на назойливую многодесятилетнюю пропаганду, Ленин является одним из наименее известных политических и духовных лидеров XX века. Причин этого явления несколько. Культ Ленина складывался большей частью задним числом, в условиях отстранения от власти «ленинской гвардии». Ленин был важен как абстрактный символ, «пятиконечная звезда», призванная своим светом легитимизировать правление Сталина. Тем более это верно для послесталинского руководства, когда абстрактный Ленин являлся замещающей абстракцией самого Сталина, став, так сказать, «абстракцией второго порядка». В соответствие с требованиями Агитпропа схематичный образ Ленина украшался нужными добродетелями, как ёлка новогодними игрушками. Сначала, в 20-е годы, это был революционный аскет с чудинкой сумасшедшего немецкого профессора, затем, по мере «натурализации» советской власти, образ подпольного бунтаря становился более человечным, в ход пошли дети и домашние животные. В период послесталинской оттепели мещанские добродетели трансформировались в политические – Ленин превратился в толерантного интеллигента-человеколюбца. Наконец, в период застоя, главный персонаж государственной идеологии застыл безликой маской, превратившись в трафаретный знак советского (зло)качества.

На западе личность Ленина также ушла в тень. Фундаментальная причина этого странного факта в том, что Ленина-политика породили не русские националисты или монархисты, а западная социал-демократия. Правящий класс современной Европы в значительной степени принадлежит именно к той международной организации, к которой принадлежал Ленин, в семейных архивах европейских министров и президентов хранятся письма русского «социал-демократического барона», ставшего затем отцом мирового тоталитаризма.

Есть и ещё одна причина, делающая основателя советского государства человеком-невидимкой. Несмотря на литературную плодовитость, Ленин не обладал литературным талантом. Читать его произведения невозможно. Смысл настоящей публикации и заключается в намерении дать удобочитаемого Ленина, сделать из 55-томной свалки его занудных произведений и оборванных писем ясный «Майн Кампф», которого не было и быть не могло как из-за последовательного оппортунизма, так и из-за полнейшей литературной бездарности. Стиль Ленина – это логические несообразности и бесконечные повторы. Я этот стиль передаю, но не соблюдаю. Всё «ленинское наследие» мной сконцентрировано в один том, достаточно полно передающий суть «ленинизма» и в значительной степени раскрывающий внутренний облик этого человека.

Отрывки из произведений и писем Ленина я расположил в хронологической последовательности и разбил на 13 частей. Полагаю, что я взял всё или почти всё ценное из ленинского наследия, причём сохраняя общую пропорцию.

Большинство фрагментов взято из пятого издания Полного собрания сочинений и писем, изданного в 1958-1965 годах. Около 7% фрагментов взято из книги «В.И.Ленин. Неизвестные документы. 1891-1922 гг.», опубликованной в 1999 году Федеральной архивной службой и Российским государственным архивом социально-политической истории.

Фрагменты из второго источника являются лишь дополнительными (хотя и красочными) штрихами к 55-томному полотну ПСС. Я даже колебался, стоит ли их включать в антологию. Мне хотелось дать «писание» советского мира, а не апокрифы, показать то, что официально указывалось считать сотням миллионов людей центром мировой культуры.

В какой степени ленинские тексты аутентичны? В ПСС имеется некоторое число купюр и вставок. Однако фальсификация носит характер косметический. Сквернословие сгладили, уменьшили количество некоторых идеологических акцентов (например, сократили число здравиц всемирной революции). Учитывая общую мощность советской идеологической машины, масштаб цензурирования смехотворен. Видимо сыграло свою роль сакральное отношение к «вождю».

Но, конечно, с академической точки зрения текст ПСС требует большой и тщательной проверки.

В заключение остановлюсь на технических деталях.

1. Все отрывки даны по возможности в хронологической последовательности. В конце отрывка указано название произведения или адресация письма, а также дата. Если из какого-либо произведения взято много отрывков, то его название вынесено в подзаголовок, а сами отрывки идут друг за другом без отдельной адресации. В этом случае дата помещается позади последнего отрывка, который отделяется от последующего текста тремя звёздочками. В ряде случаев «отрывок» представляет собой полное или почти полное воспроизведение небольшой статьи Ленина. Тогда он тоже снабжается отдельным подзаголовком.

2. У большинства соратников Ленина было множество псевдонимов. Зачастую один и тот же персонаж проходит в ПСС под несколькими именами. Разобраться в этих «Финкельманах», «Рувимах Ущербных», «дядях Серёжах», «Сысойках», «Пиджаках» и даже числительных и номерах (например, один из псевдонимов Романа Малиновского «№ 3») довольно сложно. Кроме того, многие псевдонимы для современного читателя превратились в ничего не значащие, но назойливые штампы. Чтобы свести всю эту «философию имени» к одному знаменателю, я старался везде заменить клички «реальной» фамилией.

Тут тоже существует мера условности. Не совсем ясно, какова настоящая фамилия «Зиновьева». В документах полиции он проходит как Апфельбаум, но это вроде бы фамилия его матери, а не отца. «Дан» пишется то Гурвичем, то Гуревичем. «Литвинов», по одним данным – Валлах, по другим – Финкельштейн, а по третьему изданию БСЭ – Баллах. Я особо не углублялся, так как не ставил задачу «разоблачения», а исходил из принципа удобства. Художественные псевдонимы (Горький, Вересаев) и псевдонимы иностранных революционеров мною сохранены. Особым случаем является упомянутый выше Роман Малиновский. Дело в том, что его настоящая фамилия до сих пор неизвестна. По всей видимости, это был польский дворянин, работавший на иностранную разведку. Учитывая, что фамилию Малиновский носил другой соратник Ленина, Александр Богданов, я во избежание путаницы везде именую Романа Малиновского «Лжемалиновским».

В именном указателе наиболее общеупотребительные псевдонимы (Троцкий, Сталин, Зиновьев) указаны отдельно.

Сам Ленин имел множество псевдонимов: «Фрей», «Ильин», «Ивановский», «Базиль», «Мейер», «Рихтер». Кроме того, из-за тотальной пропаганды настоящая фамилия Ленина превратилась в один из его псевдонимов, так что именовать Ленина «Ульяновым» бессмысленно. Поэтому я выбрал звучащий для советского читателя странно полный псевдоним – «Николай Ленин», – как наиболее отстранённый и нейтральный.

3. Все купюры внутри отрывков обозначены многоточиями в острых скобках.

4. В ряде случаев в текст внесены незначительные стилистические изменения (замена местоимений личными именами, изменение падежей и т.д.). Например: «Плеханов сказал» вместо «Он сказал». Из-за отсутствия смысловой нагрузки эти изменения специально не оговариваются.

5. Все даты даны по новому стилю.

Предисловие

Чего нет в этой книге

Первая статья Ленина написана в 1893 году. Концом этого же года датируются первые дошедшие до нас письма.

Между тем по обстоятельствам жизни Ленин (родившийся в 1870 году) несомненно вёл активную переписку до 1893 года. Его адресатами были члены семьи, часть из которых постоянно находилась в других городах, а также многочисленные родственники со стороны матери. У Марии Александровны Ульяновой-Бланк было четыре сестры, все имели по нескольку детей и поддерживали с Ульяновыми тесные личные и деловые отношения.

Эта переписка с родственниками не сохранилось, также отсутствуют письма матери.

В эпистолярном наследии удивляет отсутствие переписки со школьными друзьями и вообще упоминаний о гимназической жизни. Видимо, это следствие того, что Ленин бойкотировался одноклассниками, как грубый и наглый любимчик гимназического начальства.

В опубликованной переписке нет также упоминаний об отце и старшем брате Александре. В подростковом возрасте у Ленина были конфликты с отцом на религиозной почве. Учитывая вспыльчивость и раздражительность людей, склонных к инсульту, можно предположить, что Илья Николаевич умер во время или сразу после очередной ссоры с сыном, и фигура умолчания в переписке объясняется подавленным чувством вины.

Что касается старшего брата, то Александр в семье считался не от мира сего, карьерные надежды целиком связывались со средним сыном. Ленин-подросток относился к брату скептически и всячески его высмеивал. После смерти отца в январе 1886 года Николай в отсутствие старшего брата и старшей сестры стал вести себя как глава семьи, грубо обходясь с матерью. На почве этого между ним и вернувшимися из Петербурга на летние каникулы Александром и Анной возник конфликт.

Участие Александра в подготовке покушения на царя он воспринял как идиотскую выходку, поставившую под удар благополучие семьи и, прежде всего, самого Ленина. Первоначально у Николая и в мыслях не было заниматься революционной деятельностью, в школе он был примерным учеником и намеревался поступать на юридический факультет Петербургского университета – исконное место учёбы государственных карьеристов.

Из-за казни брата в мае 1887 он был вынужден поступить во второклассный Казанский университет. Как последствие «чумного поцелуя» брата Николай воспринял и последовавшее вскоре исключение из этого учебного заведения.

Радикально настроенные студенты отнеслись к брату казнённого преувеличенно сочувственно, он был принят на равных в компании старшекурсников. На домашнего юношу, не пользовавшегося в гимназическом коллективе авторитетом, это произвело опьяняющее впечатление. Ленин под влиянием минутного настроения принял участие в студенческой стачке и был исключён с волчьим билетом.

Отрезвев, он горько раскаялся в содеянном и несколько лет упорно доказывал свою политическую благонадёжность, подавая прошения с просьбой продолжить образование, сторонясь любых нежелательных контактов. Некоторое время молодой Ленин даже пытался вести жизнь помещика, занимаясь сельским хозяйством в купленном в 1879 году имении Алакаевке.

Наконец осенью 1891 года ему удаётся получить диплом юриста и устроиться помощником присяжного поверенного в Самаре. Сдав экзамены экстерном в Петербургском университете, аутсайдер Ленин и по времени, и по «качеству» догнал сверстников, продолжавших стандартное образование. Однако вскоре выяснилось, что никаких судебных талантов у начинающего адвоката нет. Судебные дела он регулярно проигрывал, отношения с коллегами у лично антипатичного и неуживчивого молодого человека не складывались. Некоторый интерес вызывало как раз то, что Ленин всеми силами пытался забыть, – близкое родство с «тем самым» Ульяновым. Для амбициозного карьериста такое положение дел было невыносимо, родственники вспоминают, что в это время Ленина довела до слёз чеховская «Палата № 6».

В конце концов, после очередной служебной неудачи Ленин продаёт самарское имение (тоже заброшенное и сдаваемое в аренду) и уезжает из провинции в столицу. С этого периода (осень 1893 года) и начинается его «революционная» деятельность.

В советское время «неправильное шестилетие» претерпело кардинальную идеологическую трансформацию. Реальные обстоятельства жизни молодого Ленина были объявлены несуществующими, а скудная фактическая основа заполнилась ничего не значащими обтекаемыми фразами: «участвовал в первых марксистских кружках», «поддерживал связи с революционерами», «изучал социалистическую литературу».

Поскольку данных о революционной деятельности Ленина в его ранней переписке не было, таковая благополучно «не сохранилась».

1. Инкубация
(1889 – 07.1900)

От автора

Известие об аресте и казни Александра Ульянова – члена уважаемой в городе фамилии – произвело на жителей Симбирска (небольшого городка с 30-тысячным населением) впечатление разорвавшейся бомбы. Ульяновым объявили бойкот, они были вынуждены спешно, в течение месяца, уехать от позора. Местом жительства была выбрана Казань. Выбор объяснялся несколькими обстоятельствами. В Казани находился университет, в котором предполагал учиться Ленин, в Казани жили близкие родственники. Кроме того, 150-тысячная Казань по тем временам была крупным городом, в нём гораздо легче было сохранить анонимность.

В конце 1889 года Ульяновы переехали в Самару, а осенью 1893 года в Москву. Ленин в Москву не поехал и поселился в Петербурге. Там Николай устроился в качестве помощника к присяжному поверенному Волкенштейну, но заниматься адвокатской практикой не собирался. Переезд в столицу знаменовал выбор карьеры радикального публициста. В этот момент Ленин ещё не планировал заниматься нелегальной деятельностью. Скорее его прельщала роль Михайловского: человека, страдающего пассивно из-за декларируемых убеждений, но не занимающегося подрывной деятельностью непосредственно. Именно по этому пути пошёл его сверстник и в определённой степени позитивное альтер эго Пётр Струве. Однако Ленин по обстоятельствам темперамента быстро втянулся в нелегальную деятельность. Эволюция была неизбежной, но вряд ли вполне сознательной.

Его первые литературные опыты оказались малоудачными. В общем, до конца жизни он так и не научился писать, хотя писал много, постоянно и на различные темы. Как литератор Ленин значительно уступает Бронштейну, Собельсону, Цедербауму и другим социал-демократическим публицистам. Однако он нашёл своего конька в нападках на народников, обратив на себя внимание безапелляционностью суждений, напористостью и даже руганью. Содержания в ленинской критике было ни на грош – по тому времени это было политкорректное ломление в открытую дверь, – но именно эта заурядность облегчила его вхождение в среду радикальной социал-демократической молодёжи.

В мае 1895 года Ленин впервые в жизни отправляется за границу. Поездка длилась свыше четырёх месяцев. Кроме посещения курортов, приятного времяпровождения в Швейцарии, Германии и Франции, Ленин встречается с лидерами русской социал-демократической эмиграции Плехановым и Аксельродом. Молодой человек производит самое благоприятное впечатление, ему даются пароли и «домашние задания». Ленин воспринимает удачную аудиенцию как головокружительный успех и с азартом окунается в революционное подполье. Смысл его усилий заключается в попытках направить зарождающееся профсоюзное движение во вредительское антигосударственное русло. На этом этапе он лишь исполнитель воли Плеханова и Аксельрода. В дальнейшем забастовки планировалось использовать для оказания давления на русское правительство.

Через несколько месяцев крайне неумелой подпольной деятельности Ленина арестовывают, год содержат в предварительном заключении и весной 1897 года высылают на три года в Восточную Сибирь.

В антиленинской литературе всячески принижают выпавшие на его долю испытания. Год в тюрьме изображается чуть ли не оздоровительным курсом санатория, а сибирская ссылка – средиземноморским курортом. Тон тогдашней переписки Ленина, неизменно бодрый и шутливый, казалось бы, подкрепляет подобные спекуляции. Между тем и тюрьма, и ссылка в Сибирь – тогда далёкую колонию – были серьёзными испытаниями. Некоторые соратники Ленина сошли с ума, умерли, застрелились. Бодрое настроение ссыльного Ленина объясняется не лёгкостью обстановки, а эйфорией от всеобщего внимания и благожелательных протекций. Ленин впервые приобрёл некоторую популярность. Даже свои сердечные дела он довёл до счастливой развязки благодаря тюрьме и ссылке. Сосланная в Уфимскую губернию Крупская поехала отбывать наказание в Сибирь, чтобы стать супругой пламенного революционера (в Сибирь поехала и мать Крупской). А главное, Ленин прекрасно понимал, что правительственные репрессии – неизбежный этап карьеры профессионального революционера. Сравнительно небольшой срок по нашумевшему делу, при образцовом поведении во время следствия, да ещё учитывая повешенного брата-террориста, обеспечивал ему прочное положение в эмиграции.

Не следует переоценивать политический радикализм Ленина этого периода. По своим взглядам он был молодым левым интеллигентом, вроде Потресова, Цедербаума, даже Струве или Туган-Барановского.

В период ленинской ссылки разгорелась полемика с «экономизмом», неким течением в марксизме, якобы стремящимся сконцентрировать борьбу рабочих на узкопрофессиональных интересах. Это был ярлык, навешенный стариками из заграничной группы «Освобождение труда», боявшимся конкуренции со стороны русской молодёжи. Реально термин ничего не обозначал, например, Ленина можно упрекнуть в том же самом. Мастером навешивать талмудические ярлыки был Аксельрод, через несколько лет он подведёт такой же «идеологический базис» под политическую грызню между большевиками и меньшевиками. Ленин и Цедербаум, отрезанные ссылкой от партийной жизни, яростно поддержали Плеханова и Аксельрода. Им было важно сохранить связь со старой эмиграцией и закрепить именно за собой имидж представителей нового революционного поколения. Благодаря этому была скомкана партийная карьера многих социал-демократических сверстников Ленина и Цедербаума. Часть из них, подобно Струве, была оттеснена к более терпимым кадетам, другие были допущены в ряды социал-демократии заведомо на вторых ролях и после предварительных покаянных процедур (Гольдендах, Пиккер). Третьи, подобно Тахтарёву, зареклись впредь ступать ногой на идеологическое поле чудес. Благодаря этому никакого «ревизионизма» в русской социал-демократии не возникло. И большевики, и меньшевики всегда были ортодоксальными «каутскианцами» плехановско-аксельродовского типа, то есть германскими социалистами образца 80-х годов ХIX века.

Что было бы, если бы Ленин и Цедербаум не были насильственно изъяты из столичного процесса кристаллизации отечественной социал-демократии? Скорее всего, они бы поддержали сверстников против Плеханова и Аксельрода, постаравшись их возглавить. Но такой вариант развития событий указывает тот факт, что даже после возвращения из Сибири Ленин рекомендовал для работы в «Искре» Струве, чем вызвал раздражение Плеханова.

1889 год
(№ отрывка: 1)

В течение двух лет, прошедших по окончании мною курса гимназии, я имел полную возможность убедиться в громадной трудности, если не в невозможности, найти занятие человеку, не получившему специального образования.

(Прошение на имя министра народного просвещения от 10 ноября)

1893 год
(№ отрывка: 2)

Насчёт критики Н. К. Михайловского – думаю тоже, что редакция никакая не поместит – не столько по цензурным условиям, сколько по несогласию с Вами и трусости перед нахальной и зазнавшийся «шишкой».

(письмо Маслову, декабрь)

1894 год
(№№ отрывков: 3−23)

Что такое друзья народа и как они воюют против социал-демократов

Можно судить, какие остроумные, серьёзные и приличные приёмы полемики употребляет г. Михайловский, когда он сначала перевирает Маркса, приписывая материализму в истории вздорные претензии «всё объяснить», найти «ключ ко всем историческим замкам» (претензии, сразу же, конечно, и в очень ядовитой форме отвергнутые Марксом в его «письме» по поводу статей Михайловского), затем ломается над этими, им же самим сочинёнными претензиями и, наконец, приводя точные мысли Энгельса, – точные потому, что на этот раз даётся цитата, а не пересказ, – что политическая экономия, как её понимают материалисты, «подлежит ещё созданию», что «всё, что мы от неё получили, ограничивается» историей капиталистического общества», – делает такой вывод, что «словами этими весьма суживается поле действия экономического материализма»! Какой безграничной наивностью или каким безграничным самомнением должен обладать человек, чтобы рассчитывать на то, что такие фокусы пройдут незамеченными! Сначала переврал Маркса, затем поломался над своим враньём, потом привёл точные мысли – и теперь имеет нахальство объявлять, что ими суживается поле действия экономического материализма!

Какого сорта и качества это ломанье г. Михайловского, можно видеть из следующего примера:

«Маркс нигде не обосновывает их» – т. е. основании теории экономического материализма, – говорит г. Михайловский. «Правда, Маркс вместе с Энгельсом задумал написать сочинение философско-исторического и историко-философского характера и даже написал (в 1845—1846 гг.), но оно никогда не было напечатано. Энгельс говорит: „первую часть этого сочинения составляет изложение материалистического понимания истории, которое показывает только, как недостаточны были наши познания в области экономической истории“. Таким образом – заключает г. Михайловский – основные пункты „научного социализма“ и теории экономического материализма были открыты, а вслед за тем и изложены в „Манифесте“ в такое время, когда, по собственному признанию одного ив авторов, нужные для такого дела познания были у них слабы».

Не правда ли, как мила такая критика! <…> Решение Маркса и Энгельса не публиковать работы историко-философской и сосредоточить все силы на научном анализе одной общественной организации характеризует только высшую степень научной добросовестности. Решение г. Михайловского поломаться над этим добавленьицем, что, дескать, Маркс и Энгельс излагали свои воззрения, сами сознаваясь в недостаточности своих познаний для выработки их, характеризует только приемы полемики, не свидетельствующие ни об уме, ни о чувстве приличия.

Характерно тут в высшей степени то, что как только наш субъективный философ¹ попробовал перейти от фраз к конкретным фактическим указаниям, – так и сел в лужу. И он прекрасно, по-видимому, чувствует себя в этой, не особенно чистой, позиции: сидит себе, охорашивается и брызжет кругом грязью.

Что особенно возмутительно во всей этой полемике г. Михайловского, так это именно его приёмы. <…> Ведь никаких определённых, ясных возражений не делается, и только рассыпаются там и сям, среди разливанного моря фраз, бессмысленные издёвки. Как же не назвать этого грязью? особенно если принять во внимание, что защита идей и тактики Интернационала легально в России не допускается?

Мы не станем, конечно, следить за этим ломаньем, потому что достаточно уже познакомились с этой вещью. Пускай себе кувыркается на потеху и удовольствие г. Буренина (который недаром погладил по головке г. Михайловского в «Новом Времени»), пускай себе, раскланявшись с Марксом, тявкает на него исподтишка: «полемика-де его с утопистами и идеалистами и без того односторонняя», т. е. и без повторения её доводов марксистами. Мы никак не можем иначе назвать этих выходок, как тявканьем, потому что НИ ОДНОГО буквально фактического, определённого, проверимого возражения им не приведено против этой полемики, так что, – как ни охотно бы вступили мы в разговор на эту тему, считая эту полемику крайне важной для разрешения русских социалистических вопросов, – мы прямо-таки не в состоянии отвечать на тявканье и можем только пожать плечами: «Ай, моська, знать она сильна, коль лает на слона!»

Михайловский говорит о «конфликте между идеей исторической необходимости и значением личной деятельности»: общественные деятели заблуждаются, считая себя деятелями, тогда как они «деемые», «марионетки, подергиваемые из таинственного подполья имманентными законами исторической необходимости» – такой вывод следует, дескать, из этой идеи, которая посему и именуется «бесплодной» и «расплывающейся». Не всякому читателю, пожалуй, понятно, откуда взял всю эту чепуху – марионеток и т. п. – г. Михайловский. Дело в том, что это один из любимых коньков субъективного философа – идея о конфликте между детерминизмом и нравственностью, между исторической необходимостью и значением личности. Он исписал об этом груду бумаги и наговорил бездну сентиментально-мещанского вздора, чтобы разрешить этот конфликт в пользу нравственности и роли личности. На самом деле, никакого тут конфликта нет: он выдуман г. Михайловским, опасавшимся (и не без основания), что детерминизм отнимет почву у столь любимой им мещанской морали. Идея детерминизма, устанавливая необходимость человеческих поступков, отвергая вздорную побасенку о свободе воли, нимало не уничтожает ни разума, ни совести человека, ни оценки его действий. Совсем напротив, только при детерминистическом взгляде и возможна строгая и правильная оценка, а не сваливание чего угодно на свободную волю.

Следует понять нелепость обвинения марксизма в гегелевской диалектике.

Всякий знает, что никаких собственно перспектив будущего никогда научный социализм не рисовал: он ограничивался тем, что давал анализ современного буржуазного режима, изучал тенденции развития капиталистической общественной организации – и только.

Г-н Михайловский виляет и вертится, как уличённый гимназист: Я тут совершенно ни при чём – силится доказать он читателю – я «собственными ушами слышал и собственными глазами видел». Да, прекрасно! Мы охотно верим, что у вас под глазами нет никого, кроме пошляков и негодяев, но при чём же тут мы-то, социал-демократы? Кто же не знает, что «в настоящее время, когда» не только социалистическая, но и всякая мало-мальски самостоятельная и честная общественная деятельность вызывает политическое преследование, – на одного, действительно работающего под тем или другим знаменем – народовольчества, марксизма или, хоть скажем, конституционализма – приходится несколько десятков фразёров, прикрывающих этим именем свою либеральную трусость, и ещё, может быть, несколько прямых уже подлецов, обстраивающих свои собственные делишки? Не ясно ли, что только самая низменная пошлость способна бы была ставить в упрёк какому бы то ни было из этих направлении тот факт, что его знамя пачкает (и притом непублично и негласно) всякая шваль? Всё изложение г. Михайловского – сплошная цепь искажений, извращений и подтасовок. Выше мы видели, что те «истины», из которых исходят социал-демократы, он совершенно переврал, изложил так, как никто из марксистов нигде и никогда их не излагал и не мог излагать.

Масса мелких деревенских эксплуататоров представляет страшную силу, страшную особенно тем, что они давят на трудящегося враздробь, поодиночке, что они приковывают его к себе и отнимают всякую надежду на избавление, страшную тем, что эта эксплуатация при дикости деревни, порождаемой свойственными описываемой системе низкою производительностью труда и отсутствием сношений, представляет из себя не один грабёж труда, а ещё и азиатское надругательство над личностью, которое постоянно встречается в деревне. Вот если вы станете сравнивать эту ДЕЙСТВИТЕЛЬНУЮ деревню с нашим капитализмом, – вы поймёте тогда, почему социал-демократы считают прогрессивной работу нашего капитализма, когда он стягивает эти мелкие раздробленные рынки в один всероссийский рынок, когда он создаёт на место бездны мелких благонамеренных живоглотов кучку крупных «столпов отечества», когда он обобществляет труд и повышает его производительность, когда он разрывает это подчинение трудящегося местным кровопийцам и создает подчинение крупному КАПИТАЛУ. Это подчинение является прогрессивным по сравнению с тем – несмотря на все ужасы угнетения труда, вымирания, одичания, калечения женских и детских организмов и т. п., – потому, что оно БУДИТ МЫСЛЬ РАБОЧЕГО.

Русские социал-демократы срывают с нашей деревни украшающие её воображаемые цветы, воюют против идеализаций и фантазий, производят ту разрушительную работу, за которую их так смертельно ненавидят «друзья народа», – не для того, чтобы масса крестьянства оставалась в положении теперешнего угнетения, вымирания и порабощения, а для того, чтобы пролетариат понял, каковы те цепи, которые сковывают повсюду трудящегося, понял, как куются эти цепи, и сумел подняться против них, чтобы сбросить их и протянуть руку за настоящим цветком.

Топырщатся же подобные слизняки толковать о безыдеальности социал-демократов!

Г-н Карышев с упоением либерального кретина рассказывает случай «усовершенствований и улучшений» в крестьянском хозяйстве – «распространения в крестьянском хозяйстве улучшенных сортов семян».

«Друзей народа» надо изучать не тогда, когда они воюют с социал-демократами, потому что они для такого случая надевают мундир, сшитый из лохмотьев «отцовских идеалов», а в их будничной одежде, когда они обсуждают детально вопросы повседневной жизни. И тогда вы можете наблюдать этих идеологов мещанства со всем их цветом и запахом.

«Друзья народа» являются злейшими реакционерами, когда говорят, что естественная задача государства – охранять экономически слабого (так ДОЛЖНО БЫТЬ дело по их пошлой старушечьей морали), тогда как вся русская история и внутренняя политика свидетельствуют о том, что задача нашего государства – охранять только помещиков-крепостников и крупную буржуазию и самым зверским способом расправляться со всякой попыткой «ЭКОНОМИЧЕСКИ СЛАБЫХ» постоять за себя. И это, конечно, его ЕСТЕСТВЕННАЯ задача.

Хроникёр внутренней жизни в № 2 «Русского Богатства», толкуя о том, что Россия «к счастью» (sic!) отсталая страна, «сохраняющая элементы для обоснования своего экономического строя на принципе солидарности», – говорит, что поэтому она в состоянии выступить «в международных отношениях проводником экономической солидарности» и что шансы на это увеличивает для России её неоспоримое «политическое могущество»!!

Это европейский-то жандарм, постоянный и вернейший оплот всякой реакции, доведший русский народ до такого позора, что, будучи забит у себя дома, он служил орудием для забивания народов на Западе, – этот жандарм определяется в проводники экономической солидарности! Это уже выше всякой меры! Гг. «друзья народа» за пояс заткнут всех либералов. Они не только просят правительство, не только славословят, они прямо-таки молятся на это правительство, молятся с земными поклонами, молятся с таким усердием, что вчуже жутко становится, когда слышишь, как трещат их верноподданнические лбы.

Г-н Кривенко заявляет, что Маркс «признавал для России возможным при желании (?!!) и соответственной деятельности избежать капиталистических перипетий и идти по другому, более целесообразному пути (sic!)».

Итак, ПО МАРКСУ, эволюция общественно-экономических отношений зависит от воли и сознания людей?? Что это такое – невежество ли безмерное, нахальство ли беспримерное?!

Та пора общественного развития России, когда демократизм и социализм сливались в одно неразрывное, неразъединимое целое (как это было, например, в эпоху Чернышевского), безвозвратно канула в вечность. Теперь нет уже решительно никакой почвы для той идеи, – которая и до сих пор продолжает ещё кое-где держаться среди русских социалистов, крайне вредно отзываясь и на их теориях и на их практике, – будто в России нет глубокого, качественного различия между идеями демократов и социалистов. Совсем напротив: между этими идеями лежит целая пропасть, и русским социалистам давно бы пора понять это, понять НЕИЗБЕЖНОСТЬ и НАСТОЯТЕЛЬНУЮ НЕОБХОДИМОСТЬ ПОЛНОГО и ОКОНЧАТЕЛЬНОГО РАЗРЫВА с идеями демократов.

1.Михайловский.