Czytaj książkę: «Таня Гроттер и колодец Посейдона»
Глава 1
ШКОЛА В СКАРЕДО
Шурасик стоял перед зеркалом и, скрестив руки на груди, критически изучал свое отражение. Большая щель между передними зубами, бледное лицо, маленький подбородок, рассыпанные по щекам веснушки, похожие на гречневую шелуху, и дюжина прыщей, предательски пунцовевших на умном выпуклом лбу. Шестнадцать мальчишеских лет во всех своих неутешительных проявлениях. Шурасик так ненавидел свое отражение, что ему хотелось искусать стекло. Или даже разбить, растоптать… Порядок произвольный. Все по алфавиту или единовременно.
«Блин… как не совпадают мое внутреннее самоощущение и то, что я есть на самом деле! Какое-то хамское несоответствие! Измена! Ложь! Гадость!» – с омерзением размышлял Шурасик.
Отражение лупоглазо созерцало оригинал из глубин стеклянной вселенной. Оно явно глумилось, светофорно мигало прыщами и блестело красным носиком с расширенными сальными порами.
– Топало бы ты отсюда, убогое, а?! По-хорошему просят! – срывающимся от ненависти голосом попросил Шурасик и, выпустив искру, подкрепил просьбу коротким заклинанием Изыдис.
Искра – а это была классическая красная искра темного мага – неумолимо скользнула к стеклу. Оскорбленное отражение с достоинством передернуло узкими плечами, повернулось спиной и, покачивая сутулыми лопатками, зашаркало в зеркальные дали.
Шурасик бессильно погрозил двойнику кулаком и вернулся к столу. Между старомодной чернильницей и исписанным практически в ноль магическим карандашом малютки Клоппика лежала записка. Записку сегодня утром загадочно просунули под дверь. По листу бумаги, наспех выдранному из заурядной тетради, прыгали дразнящие буквы:
«О, МАРС МОИХ ГРЕЗ, ЗАКАТ МОЕГО РАЗУМА, КОШМАР ЗДРАВОГО СМЫСЛА! ЖДУ ТЕБЯ В ЧАС НОЧИ У ФОНТАНА В ПАРКЕ!!!! ДРОЖУ И ПАДАЮ В ОБМОРО… (пуф, упала)!!!!!!
ТАИНСТВЕННАЯ ПОКЛОННИЦА».
Шурасик перечитал записку в тринадцатый раз и с сожалением обнаружил, что никаких проясняющих слов не появилось. По-прежнему было непонятно, от кого записка и стоит ли ее воспринимать всерьез.
«Существует вероятность, что это чья-то шутка… Но, с другой стороны, хм… А вдруг она придет, а я нет? Неловко получится», – утопая в сахарном сиропе мечты, подумал Шурасик. Его склонное к идиллиям неопытное воображение послушно нарисовало стройную девичью фигурку. Вот она приближается, вот черные глаза страстно гипнотизируют его, вот она кладет ему руки на плечи и…
Чья-то рука легла Шурасику на плечо. Отличник завопил. Как все мечтатели, он был разочарован слишком быстрым переходом от желаемого к действительному.
– Ты что, перегрелся? Выключи немедленно звук! – распорядился Жора.
Шурасик послушался. Он уже сообразил, что это Жикин, незаметно вошедший в его комнату. Всего лишь Жикин, которого Шурасик ставил в эволюционной иерархии выше морской свинки, но ниже верблюда.
– Как ты здесь оказался? – спросил Шурасик ледяным голосом. Однако подносить к Шурасику спичку в этот момент не рекомендовалось.
– Э-э… Как еще? Проверенным лопухоидным способом. Через дверь, – сказал Жикин.
– Разве она не была заговорена? – спросил Шурасик и почти сразу вспомнил, что забыл это сделать. – А что, постучать было нельзя?
– Стучать? Фи, как пошло! Стучат стукачи. Умные люди информируют общественность через телефон доверия, после чего тщательно вытирают уличный автомат одеколоном! – сказал Жикин, деловито оглядывая комнату.
Записка на столе не укрылась от его многоопытного взгляда.
– Тэк-с. Что у нас там? О, «жду у фонтана… обморок… поклонница!». Не сам написал, нет? Не обижайся, это я так, в порядке общего бреда!.. От кого это?
– Отдай! – потребовал Шурасик. Однако потребовал не слишком решительно. В глубине души он был не прочь получить от Жикина совет.
Жора поднес записку к носу и профессионально, как ищейка, обнюхал ее со всех сторон.
– Блин… Даже по запаху духов не могу определить, кто это! Никогда со мной такого не было… Признавайся, ты занимался в комнате зельеварением? Яд гарпий, пот хмыря, сальные волосы старых гномов?
– Ага. Вчера.
– Вот и я говорю. Если записка чем-то пахла, ты все заглушил своей химической вонью.
– А почерк ты такой знаешь? – с надеждой спросил Шурасик.
– Почерк… м-м… явно подвергнут заклинанию трансформации… Вот смотри, если я здесь за бумагу берусь, он такой, а если тут, то совсем другие буквы. Нет, это не первокурсница, точно. Раньше четвертого курса такие заклинания не проходят… Что там у нас еще? Ошибок нет, запятые на месте. Неважный симптом. Я бы предпочел по две ошибки в каждом слове.
– Почему это?
– Ну, милый мой!.. Сразу видно дилетанта! – всплеснул руками Жикин. – Сильно умные девчонки вечно грузят мозги себе и другим. И восклицательных знаков я бы предпочел поменьше. Много восклицательных знаков – первый признак истерички.
– Ты ничего не понимаешь! – оскорбился за незнакомку Шурасик.
– Да уж, конечно. Ничего я не понимаю. Я весь такой наивный, прям из бачка унитаза суп ем! Чок-чок-чок, я у мамы дурачок! – фыркнул Жора.
Он почесал нос, задумчиво пожевал губами и решительно предложил:
– Знаешь что, давай я пойду на свидание вместо тебя. У меня сегодня как раз окно. Я с этой таинственной поклонницей в десять минут разберусь. Я ей устрою закат разума!
Шурасик вспыхнул. «В кои-то веки получить записку, чтобы на свидание вместо меня отправился этот пошлый индюк и трогал жирными пальцами хрустальный кубок моей мечты!» – патетично подумал он.
– Только сунься! – сказал Шурасик, сцепив зубы. – Жикин, я тебя предупреждаю! Наткнусь на тебя ночью у фонтана, пожалеешь!
– И что же? По физиономии мне дашь? Ой, боюсь-боюсь-боюсь! Иди купи себе самоучитель, как сжимать кулак! – издевательски посоветовал Жикин.
– Мне кулак не нужен. Так сглажу – до смерти волосы на зубах расти будут! Никакая Ягге не поможет! – звенящим шепотом сказал Шурасик. По его перстню пробежала темная молния.
Он не угрожал – он сообщал, и неглупый в бытовых вопросах Жора ощутил разницу. Слова Шурасика не были блефом. Все в школе знали, что по части черной магии Шурасик не имеет себе равных. Пару раз в самых сложных случаях с ним консультировался сам Поклеп.
– Ладно-ладно, Шурасик! Ради нашей дружбы – все что угодно! Но с чего ты решил, что записка тебе? Она же не подписана! – уступил Жикин.
– Мне ее принес купидон! – двумя руками вцепившись в свое призрачное счастье, заявил Шурасик.
– То-то и оно, что купидон!.. Пухлые обжоры вечно ошибаются! Для этих пройдох с крылышками мы, маги, все на одно лицо, как эфиопские джинны. Мне вон позавчера, прикинь, доставили розы! Громаднейший букет! Сунул в окно сухофрукт с крылышками, развернулся и улетел, мелодично икая. Небось конфеты были с ликером, раз его так развезло! Я удивился, стал букет исследовать, а там, вообрази, записка. Прикольная такая: «Я тебя забыл, но розы помнят. ГП». Я рыдаль! Я умираль от смейха ! Розы помнят, ха-ха! Может, еще и корзина помнит?
– Ты всегда читаешь чужие записки? – возмутился Шурасик.
Он понял, что его записка не была исключением.
– Бриллиантовый мой, откуда ж я знал, что она чужая? Если бы на конверте так и было написано: «чужая записка, строго не для Жикина», я б, конечно, воздержался, как честный человек. Ну минут пять хотя бы воздержался. А то ведь ни слова! Даже намека не было, что записка Таньке. Может, она Ритке Шито-Крыто или… хе-хе… Зубодерихе! Вообрази себе только такое: Пуппер и Зубодериха! Роковая парочка!
– С розами-то ты что сделал? – оборвал его Шурасик.
– Розы я своим девочкам раздарил. Девяносто девять роз и то, вообрази, не всем хватило. Я дико популярен в этом лягушатнике! – сладко потирая ручки, сказал Жикин.
– А Таньке ты ничего не сказал? – уточнил Шурасик.
– С какой стати я буду Гроттерше докладывать? Я ей что, «Последние магвости»? Хочешь все знать: купи себе дятла-почтальона или подпишись на «Сплетни и бредни»! – заявил Жикин.
Шурасик поковырял пальцем в раковине правого уха, удаляя из нее остатки ненужных слов. Жикин начинал ему надоедать. Он был какой-то мелкий, без полета. Жору нужно было прописывать в терапевтических дозах, в качестве примера жизненной пронырливости при отсутствии способностей – не более того.
– Ты зачем пришел, Жика? Про Пуппера поболтать? – спросил вдруг Шурасик.
Вся глумливость с лица Жоры мигом улетучилась.
– Да ну его, этого Пуппера! – отмахнулся он. – Слышал, что сегодня сказал Сарданапал? Скоро мы все должны будем пройти испытания Феофедула. Что он вообще за птица, этот Феофедул, ты в курсе?
– Не Феофедул, а Теофедулий! Теофедулий, один из учеников Древнира, вошел в историю как составитель универсального магического теста для выпускников школ чародейства. По результатам теста определяется магическая квалификация, уровень волшебных способностей и перспективы зачисления в магспирантуру. Это могут быть магспирантуры Тибидохса, Магфорда или любого другого учебного заведения, имеющие сходный магический профиль, – не задумываясь, выпалил Шурасик.
Выпалил и грустно подумал: «Ну что я за кладбище эрудиции? Разве так можно?»
Жикин торопливо придвинулся к Шурасику. В зеркале, которое недавно беспощадно пересмеивало тибидохского ботаника, отразился его точеный профиль.
– Слушай, э-э, Шурасик… Я всегда хорошо к тебе относился, был твоим единственным другом!
– Ты был моим другом? М-да… Короче, чего тебе надобно, старче?
– Ты не поможешь мне пройти тест этого идиота Теофедулия? Ответы там напишешь за меня, а?
Шурасик с насмешкой уставился на Жикина:
– Кто-то из нас двоих явно перегрелся! И этот кто-то не я!.. Думаешь, Теофедулий ничего не предусмотрел против списывания? Он усилил тест заклинанием множественности. Теперь оно имеет восемьсот только непосредственных воплощений, не считая воплощений Потусторонних Миров. Столько же воплощений в Аиде и Эдеме. Ну-с, какова вероятность того, что нам с тобой достанется один вариант?
– А вдруг повезет! Я в свою звезду верю, – нерешительно предположил Жикин.
– Допустим. Но все тесты раздаются на одновзглядной бумаге. Ты в курсе, что такое одновзглядная бумага? Для всех, кроме тебя, она будет казаться абсолютно чистой, хоть ты сожги ее с досады. Вопросы проявятся для проверки только после того, как к тесту будет приложен личный перстень Сарданапала. Ну и, разумеется, Зуби на всякий случай натянет десяток страховочных заклинаний. И Поклеп будет шастать между рядами… – сказал Шурасик.
С удовольствием садиста он наблюдал, как лицо Жикина скукоживается и приобретает клянчащее выражение профессионального нищего. Жикин кинулся к нему и принялся трясти его за майку.
– Шурасик, придумай что-нибудь, я умоляю! Если я не наберу достаточного балла, мне поставят в аттестате штамп условной магической пригодности. С ним меня ни на одну нормальную работу не возьмут! Только работать сутки через трое в пункте приема кувшинов из-под джиннов. По закону подлости такие пункты устраивают или в пустыне Сахара, или в Антарктиде. Или придется таскать чемоданы за какой-нибудь дремучей ведьмой, которая едет на Лысую Гору заказывать себе новый парик и самозахлопывающиеся алмазные челюсти! Ну сделай что-нибудь!
Шурасик назидательно воздел к потолку палец.
– Во-первых, убери щупальца! Во-вторых, помочь тебе невозможно. Теофедулий предусмотрел все, что только можно было предусмотреть. Во всяком случае, на тот момент, когда этот тест составлялся.
– Что ты имеешь в виду? – насторожился Жикин.
– Ну тесту уже много столетий. Магия с тех пор чуток усовершенствовалась, и если очень хорошо подумать…
– Подумай, Шурасик, прошу тебя!
– Ну что тут можно предпринять? Да ничего… Хотя чисто теоретически заклинание множественности можно перекрыть заклинанием усиления вероятности Кекуса Кровавого, которое он применил в битве магов у Волосатой Реки. Правда, для этого придется узнать, где именно ты будешь сидеть, и нарисовать внизу на столешнице семнадцать взаимосвязанных рун… Одновзглядную бумагу можно провести… э-э… скажем, заблаговременным применением магии второй сущности.
– Второй сущности? – переспросил Жикин.
Шурасик сострадательно уставился на него.
– Что я слышу, Жика? Сдается мне, ты недостаточно внимательно читал труды Ферапонта Элегиуса III, известного также как Азиатский узник. Разумеется, трудов Ферапонта нет в школьной программе, они крайне занудны даже для меня, существуют в единственном свитке, и вообще создавались в седьмом веке, но не знать их непростительно!
– Я их знаю, только мне напрягаться влом! А что он такое накорябал, этот Ферапонт Элегиус?
Шурасик прищелкнул языком.
– Фу, какой ты прозаичный! Ты явно не догоняешь свободное парение моей мысли!.. История жизни Ферапонта крайне поучительна, друг мой Жика… Это был авантюрист, поэт и ученый. Три в одном, как пишут на лысегорских отвертках. В них, кроме часов, встроен датчик вампиризма, который глючит на вурдалаках и срабатывает на родную бабушку. Ферапонт отправился в Азию изучать секретные маготехники, разозлил бабаев, которые, собственно, и держали их под секретом, был схвачен и провел в темнице сто семьдесят два года, охраняемый пятью глухонемыми неподкупными стражами. Правда, потом оказалось, что вместо Ферапонта все эти годы – ха-ха! – в темнице просидел правитель бабаев султан Максуд. Ферапонт изыскал способ поменяться с ним телами и преспокойно изучал маготехники, находясь в чужом теле и совершая экскурсионные вылазки в султанский гарем. Узнав все, что ему надо было, он освободил свое прежнее тело особо изданным приказом, вновь переселился в него и благополучно скрылся. Позднее он написал труд, тот самый, Жика, тот самый…
– Про вторую сущность, что ли? – спросил Жикин. Его красивое лицо выразило блаженное недоумение идиота.
– Вот именно! – обвиняюще продолжал Шурасик. – Говоря упрощенным языком, магия второй сущности состоит в принятии дополнительной личности путем прохождения обряда раздвоения. Другими словами, ты переселяешься из тела в тело произвольно по собственному желанию, если владелец тела хотя бы раз – пусть даже случайно – даст тебе разрешение… При этом право выбора имеешь только ты. Другой, тот, кто дал разрешение, удовольствуется телом по умолчанию. Тем, что осталось. Понял?
– Ага! То есть ты сможешь проникнуть на время в мое дело, посмотреть моими глазами на одновзглядную бумагу, которая ничего не заподозрит, и решить за меня мой тест? – попытался уяснить Жикин.
– Умничка, Жорик! Я всегда подозревал, что ты гений!.. Только еще не факт, что я захочу переселяться в твое тело.
– Я тебя прошу, Шурасик! Все, что угодно! Я тебе всю жизнь помогал! – взмолился Жикин.
Шурасик прищурился и задумчиво повертел в пальцах карандашик, разглядывая прежде оставленные следы своих зубов.
– Ты помогал мне? Что-то я не припоминаю. Возможно, такое случалось в прошлом воплощении, когда ты был ослом, а я погонщиком ослов.
– Шу-у-урасик! Ну па-аче-ему ты та-акой! – артистически взвыл Жикин.
Шурасик встал во весь свой немалый рост.
– На колени! – велел он.
– Чего? – не понял Жикин.
– На колени! Бескорыстно пускай тебе светленькие маги помогают!
Жикин опустился на колени с такой стремительностью, словно ему подпилили ноги бензопилой.
– А теперь поможешь? Обменяешься со мной на экзамене телами? – спросил он с надеждой.
– М-м-м… Ну… возможно, что и помогу… – протянул Шурасик, задумчиво созерцая коленопреклоненного Жикина.
– Только это будет временный обмен! – быстро добавил Жикин.
– Само собой. На пять минут, и то с величайшим омерзением… И еще одно: когда окажешься в моем теле, не вздумай давить мои угри! Я этой чести никому не доверяю!
– Хорошо, клянусь, что не трону. И ты поклянись, что поможешь! – потребовал Жора.
– Предусмотрительный ты, Жикин, аж жуть! Прям тиха украинская ночь, но сало лучше перепрятать, – протянул отличник.
– Ну поклянись! – продолжал ныть Жорик.
– Хорошо! Будут тебе санки, будет и свисток… Разрази громус! Клянусь, что тест ты сдашь! – четко и ясно произнес Шурасик.
Жикин поднялся с колен и деловито отряхнул брюки. Он слегка удивился, что Шурасик дал такую серьезную клятву, однако долго удивляться было не в его правилах. Он уже получил согласие, а больше ему от Шурасика ничего и не нужно было. И теперь Жикин хамел на глазах.
– Договорились! Свистни мне, когда надо будет проходить обряд! Пока, Шурочка! Спокойной тебе ночи в твоей грустной комнатке, заваленной книжечками! Будь хорошим мальчиком! Меняй подгузники!
Когда за Жорой закрылась дверь, Шурасик вновь вернулся к зеркалу. Вернув обиженное отражение, он посмотрел на свое бледное некрасивое лицо, на маленький подбородок, на оттопыренные уши и неожиданно расхохотался.
– Все-таки ты дурак, Жикин… Круглый дурак! – сказал он.
* * *
Около полуночи Шурасик тщательно оделся, почистил зубы и обувь и, поразмыслив немного, вылил на себя полфлакона мужской туалетной воды «Маленький мачо». Флакон был выписан полгода назад по каталогу с Лысой Горы, но до сих пор так и не опробован. Случая как-то не было. Хотя, если верить прилагаемому сертификату, одной капли туалетной воды (до, после, в процессе или вместо бритья) было достаточно, чтобы растопить самое холодное сердце. На этикетке мелким шрифтом значилось: «Осторожно! При превышении дозировки девушки мрут от любви, как мухи! « Однако, наученный горьким опытом, Шурасик не доверял рекламе и потому превысил дозировку раз в восемь.
Закончив все приготовления, он выскользнул в коридор и осторожно, стараясь не производить шума, стал пробираться через Жилой Этаж к лестнице. По обе стороны слева тянулись двери комнат. Тибидохс жил ночной, особенной жизнью.
Из комнаты Гуни Гломова доносились вопли, звон мечей и глухие страстные удары кулака в стену. Судя по мощи ударов, они были усилены Гломусом вломусом . Потом страшный бас произнес:
– Моя жизнь – длинный шрам, моя судьба – боль! Я давно готов умереть, а вот готов ли ты? Положи вилку, хмырь, и отойди от могилы!
Шурасик вздохнул. Он догадался, что Гуня настроил зудильник на лопухоидное телевидение, насмотрелся фильмов про вампиров и теперь обогащает свой тактический арсенал наездов и запугиваний.
– Не, так как-то фигово… Слишком длинно! – продолжал вслух рассуждать Гуня. – А если то же самое, но чуток в доброжелательном духе: «Не дразни меня, чувак! Я очень зол с того дня, как меня убили!» М-м-м… А че? Нормуль! А если так: «Чьи это хорошенькие глазки плавают у меня в чае? Чтааа-аа?!»
Хотя эти слова явно были обращены не к нему, Шурасику стало неуютно, и, покрутив пальцем у виска, он поспешно прошмыгнул дальше.
От двери Демьяна Горьянова пахло прокисшим молоком. Рядом с Демьяном вообще прокисало все подряд, а его доброжелательного взгляда опасался даже циклоп Пельменник. Тревожась, что его одеколон утратит волшебные свойства, Шурасик поспешно пробежал мимо горьяновской двери мелкой трусцой.
Семь-Пень-Дыр, живший по соседству, комкал во сне черную простыню и метался в банковском кошмаре, пытаясь извлечь годовой процент из нуля бубличных дырок, которые во сне называл «дурками». Процент упорно отказывался извлекаться, изводя жадного Дыра. Затем в кошмаре Пня явно что-то поменялось. Он спокойно повернулся на другой бок и спросил трезво и четко: «Теперь главное понять, какая из этих двух выдр настоящая?» После чего заснул уже без всяких сновидений.
Из комнаты Генки Бульонова доносилось непрерывное бормотание. Прислушавшись, Шурасик убедился, что Бульонов разучивает базовые заклинания элементарной магии, причем разучивает не без некоторых успехов. Изредка бормотание сопровождалось сухим потрескиванием кольца – это означало, что перстень искрой откликается на магию.
«Ударения не всегда правильно ставит! А вообще молодец, быстро наверстывает!» – сниходительно подумал Шурасик и тотчас раскаялся в своей снисходительности.
В комнате Бульонова что-то загрохотало. Немного левее головы Шурасика в двери возникло отверстие размером в кулак. Шурасик трусливо присел и ретировался.
– Нет, вы видели? Темный маг разучивает светлое заклинание Искрис фронтис , паля по казенной мебели, и где? В закрытом помещении! – пробормотал он.
На пересечении коридоров Шурасик едва не столкнулся с Лизой Зализиной, которая, помахивая зонтиком, назойливо прогуливалась у комнаты Ваньки Валялкина. Не заметив Шурасика, Зализина повернулась к двери и громко, явно не в первый уже раз, произнесла:
– Ты не мужчина, Валялкин! Ты мизер, размазня, пустое место! И не смей заговаривать дверь! Я хочу с тобой объясниться!
– Лизон, я спать хочу! Я уже двести раз тебе говорил: отстань! – жалобно откликнулся Ванька.
– Ты говоришь так потому, что не уверен в себе! Гроттерша задушит тебя своей серостью! У нее не жизнь, а сплошные неприятности! Открой мне дверь, я требую! Я не дам тебе погибнуть, я спасу тебя даже помимо твоей воли!
– Это ты так думаешь.
– Ты боишься меня, и я знаю почему! Ты духовный банкрот, опустошенная личность! Ты не хочешь слушать меня, потому что я голос твоей совести! Открой, скотина! – завывала Зализина.
– Лизон, сделай одолжение: выпей валерьянки и иди спать! – хладнокровно отвечал Валялкин.
Но Зализина не желала пить валерьянку. Она желала буянить, стучать в дверь ручкой зонтика и спасать Ваньку от пошлого быта. Шурасик, которому она мешала пройти, вынужден был кашлянуть. Зализина оглянулась, замахнулась зонтиком и зашипела как кошка:
– Подслушиваешь? У тебя что, своей жизни нет?
– Есть, Зализина. Все у меня есть. Именно поэтому я и хочу пройти, – сказал Шурасик, по привычке к научному наблюдению констатируя, что туалетная вода «Маленький мачо» оставила Зализину совершенно равнодушной.
* * *
Темными путаными лестницами, следуя причудливым всплескам факелов, Шурасик выбрался из Тибидохса. Пельменник сидел у подъемного моста на деревянной чурке, ковыряя пальцем в зубах.
Заметив, что кто-то идет, циклоп потянулся было к секире, прислоненной к перилам, но поленился ее брать и ограничился тем, что, как шлагбаумом, загородил проход ногой.
– Ночью не положено! Личный приказ Сарданапала! – сказал он голосом, в котором так и звенело служебное рвение.
Шурасик молча сунул ему копченый окорок, которым заблаговременно запасся сразу после ужина.
– Ага! Дача взятки должностному лицу! Ссылка в копи к гномам до трех лет! Сейчас вызову дежурный караул! – воодушевился циклоп.
– Смотри, окорок заберу! – раздраженно сказал Шурасик.
Пельменник перестал буравить его единственным глазом и взял окорок.
– Совсем народ шутки перестал понимать!.. Слышь, ты там скажи ребятам, чтоб в другой раз пива приносили. А то на сушняк ничего не лезет, – зевнул он и убрал ногу.
Шурасик вышел в парк, примыкавший к пруду. Пруд стабильно пованивал тиной. Шумел камыш. Деревья гнулись. Ночка темная была. Короче, пейзаж. А пейзажи в приличных книжках принято или пропускать, или списывать у Тургенева, зная, что их все равно пропустят. В тине что-то странно булькало – то ли водяной гонял лягушек, то ли резвились русалки, которым днепровские омуты с их черными дырами-телепортами принесли утопшего водолаза. «Папа, папа, наши сети притащили мертвеца!» В лицо Шурасику подул ветер и коварно шепнул: «Май, ветер, любовь!»
– Я проинформирован, – буркнул Шурасик.
Вдоль темной, шевелящейся от ветра травы неторопливо текли куда-то поручик Ржевский и Недолеченная Дама.
– Нет, нет, нет и нет! Отстань! – отбрыкивался поручик.
– Ну не хочешь новый мундир – не надо! Носи хотя бы эполеты! – настаивала Дама.
– Нет!
– Ну, пупсик! Не упрямься!
– Сказано тебе: от-вянь!
– Хорошо. Не хочешь выглядеть достойно – будь всеобщим посмешищем. Тогда хотя бы не носи в спине эти пошлые ножики! Что за нелепый способ самоутверждаться? Ты уже взрослый мужчина! Образумься, Вольдемар! Не заставляй меня краснеть!
Чаша терпения поручика Ржевского, и без того крохотная, как водочная рюмка, окончательно переполнилась.
– А-а-а-а! Не называй меня Вольдемаром! Я тебя придушу! – завопил Ржевский и, кинувшись к жене, попытался вцепиться пальцами в ее призрачное горло. Разумеется, это ровным счетом ни к чему не привело.
Недолеченная Дама отнеслась к выходке поручика с полнейшим равнодушием. Она лишь покосилась на Шурасика и холодно сказала мужу:
– Стыдись, Вольдемар! Здесь посторонние! Оставь излишки своей внутренней культуры для узкого семейного круга!
Поручик обернулся, подплыл по воздуху к Шурасику и заговорщицки зашептал ему на ухо:
– Слышь, Шурасик, не в службу, а в дружбу! Век тебе ночью являться не буду!.. Дрыгни мою супругу, а?
– Чего?
– Ну, как ты не понимаешь? Запусти в нее дрыгусом ! А то она третьи сутки меня пилит! Пользуется тем, что ее даже придушить нельзя, летает и на мозги капает! Еще немного, и я просто испарюсь! Тибидохс осиротеет без моего шарма!
– Да ну… Неохота мне сейчас магию применять. Еще Поклеп засечет в саду искры и выскочит разбираться, – отказался Шурасик.
– Шурасик, пожалуйста! Никогда тебя больше не попрошу! Прям до зарезу нужно! – Ржевский перестал шептать и тревожно взглянул на жену.
– …туда, где никто не будет видеть позора, которым обременила меня жестокая судьба! Туда, где я смогу заточить себя в коконе одиночества и буду до конца вечности оплакивать выбор провидения, связавшего меня с ничтожеством! – закончила стенать Недолеченная Дама и вновь решительно направилась к супругу.
– Гад ты все-таки, Шурасик! Эгоистина проклятая! Никакой мужской солидарности! – прохрипел поручик.
Недолеченная Дама простерла к нему свои призрачные руки.
– А теперь, Вольдемар, мы с тобой объяснимся окончательно и бесповоротно. Или ты немедленно берешься за ум, или… Немедленно отплыви от этого пахнущего скунсами лопухоида! Что за привычка вмешивать в наши де…
– Дрыгус-брыгус!– крикнул Шурасик, выпуская красную искру из перстня.
Недолеченную Даму затянуло в магическую воронку. Ржевский ухитрился улепетнуть и, улюлюкая, скрылся в камышах. Из камышей донесся визг русалок. Неугомонный поручик принялся за прежние фокусы.
Шурасик направился к фонтану, расположенному в заброшенной части Тибидохского парка. Фонтан, некогда построенный магом, позднее отказавшимся от магических дарований и закончившим жизнь простым смертным, соответствовал строгим канонам Востока. Никакого изображения человека, никаких украшений и орнаментов, кроме растительных. Вода медленно, по капле в минуту, перетекала по семи причудливым бронзовым чашам-раковинам, пока не оказывалась внизу, в тихом бассейне с лилиями и кувшинками.
У забытого фонтана любили оплакивать свою щедрую на события судьбу призраки острова Буяна. Изредка из примыкавшей рощи, не отделенной от парка даже забором, сюда забредали корявые молчаливые лешаки и стояли, поскрипывая, глядя на воду. Пару лет назад здесь часто можно было встретить Великую Зуби. Зуби сидела на краю фонтана с книжкой в руках. Глаза ее то скользили по страницам, то останавливались на неподвижной воде бассейна, в которой купалось отражение лилий. Позднее дубоватый Готфрид Бульонский поубавил внутреннюю тягу Зуби к элегическому романтизму.
Ученики здесь бывали редко. Лишь раза три сюда приходила Лиза Зализина, рыдала строго по полчаса и целеустремленно отправлялась преследовать Ваньку Валялкина для решительного объяснения. Причем за каждым «решительным объяснением» с завидным постоянством следовали «самое решительное», «самое-самое решительное», «окончательное», «наиокончательнейшее», «последнее», «на этот раз действительно последнее» и так далее в духе дурной бесконечности.
Таня едва сдерживалась, чтобы не утопить Зализину в Тибидохском рву, отправив с ней приветственную телеграмму собачке Муму. Сдерживало ее только стойкое подозрение, что Зализина превратится в русалку и тогда слез, соплей и нервического хохота будет раз в сто пятьдесят больше. «Сплошная милюльщина!» – говорил иногда о русалках раздраженный Баб-Ягун.
И вот теперь записка завела сюда Шурасика. Он прокрался к фонтану с застенчивым и целеустремленным видом, как кот к детской песочнице. Еще издали он увидел тонкую фигуру в темном плаще с капюшоном, и сердце у него забилось в рваном ритме, то начиная колотиться как бешеное, то совсем останавливаясь.
«Кто бы это мог быть? Явно кто-то из своих. Чужих бы Грааль Гардарика не пропустила!» – задумался Шурасик, в смятении замирая в десятке шагов от девушки в плаще. В воздухе, поблескивая серебристыми искрами надежд, северным сиянием заискрила романтика, но увы…
Все началось как обычно и закончилось как всегда. Большая и светлая любовь отменилась по техническим причинам. Собака академика Павлова истекла слюной и скончалась, так и не получив от известного ученого заветного куска ветчины.
– О, а вот идет наше вышеизложенное и нижеуказанное! И, разумеется, опаздывает минут на семь с хвостиком, – приветствовала Шурасика девушка и… откинула с головы капюшон.
– Гробыня! – радостно и одновременно разочарованно воскликнул Шурасик.
С одной стороны, встречаться с великолепной Гробыней мечтала добрая треть старшеклассников Тибидохса. С другой… с другой – Шурасик был слишком умен, чтобы заблуждаться. Едва ли у Гробыни существовали на его счет серьезные планы. Скорее всего, Склеповой просто-напросто что-то было от него нужно.
И, как всякий неопытный, боящийся показаться смешным юноша, Шурасик прибег к низкоурожайному методу упреждающего хамства. Сделать больно первым, чтобы не сделали больно тебе.
– Ну и?.. Зачем ты меня сюда пригласила, Склепова? – строго спросил он.
– И это все? Умиляюсь я таким свиданиям! Мало того, что девушка первой проявляет инициативу, ей еще и грубят! Конец света! Голову на грудь и то уронить некому! – возмутилась Гробыня, ничуть не сконфуженная такой бесцеремонностью.
Тибидохский ботаник вконец запутался и приуныл.
– Гробыня, чего тебе надо, а? Без дураков, а? – жалобно спросил он.
– Ничего мне не надо, а! Что мне может быть надо, а? – передразнила Склепова. – Вот ты скажи, а: почему меня вечно принимают за хамку, карьеристку и гадину? Это меня бесит! Разве я такая? Я мягкая в душе, как ангорский котенок! Меня только погладь, я растаю!.. Но-но, не по коленке!
– Я нечаянно, просто зацепил… – испуганно сказал Шурасик и быстро отодвинулся на безопасное расстояние.
– Да знаю, что нечаянно. Это-то и грустно, что нечаянно… – лениво произнесла Склепова. – Ладно, Шурочка, не бледней! Отбой воздушной тревоги! Я тебя не съем! Нынче мы с Пипой на диете. Отпиливаем от своего ужина по две калории в день! У меня к тебе есть разговор. Су-урьезный, прям жуть!.. Ну что стоишь, как подставка для забора? Не маячь перед очами! Сядь на пенек, пожуй творожок!
Шурасик осторожно опустился рядом и стал терпеливо ждать серьезного разговора. Гробыня молчала и грызла ноготь. Шурасику становилось все тревожнее.
