Czytaj książkę: «Смотр. Последняя невеста»

Первая

Над бесконечными завалами мусора в серо-скорбном небе парят вороны. Наверное, только им по душе находиться на свалках Анастасии. Да и во всей Анастасии в целом. Их сотни, тысячи, лохматые и злые, их зычные визги и хриплое карканье я слышу еще до того, как подхожу к свалкам. Моя рабочая смена начинается.

Еще нет семи утра, погода промозглая и мрачная, будто моего паршивого настроения недостаточно на сегодня. Вообще-то в Анастасии редко когда бывает хорошая погода, как, собственно, и у меня хорошее настроение. Ночью шел дождь, обмочил пыль на разбитых дорогах и развесил мутные капли на проволочном заборе перед входом на рабочие зоны. Вороны, величественно восседающие на столбах, смотрят, пока я с другими работниками плетусь через проходную, потом с громким карканьем срываются с места и летят к мусорным горам в поисках поживы. Мы же сонной мрачной массой заваливаемся в отсырелые зеленые от плесени деревянные раздевалки.

В тесном холодном бараке на своем углу лавочки я переодеваюсь в черные брюки, грубый китель застегиваю на все пуговицы, накидываю на плечи непромокаемый блестящий, как мусорный пакет, черный плащ. Рядом со мной натягивают робы и девушки моего возраста, и женщины старше моей мамы. У многих обветренные лица, распухшие пальцы, устало сгорбленные фигуры. Соседская мужская раздевалка тоже полна несчастными работягами.

Работа на свалках считается в нашем княжестве Анастасия чуть ли не самой худшей. Если, конечно, не считать работу в тюрьмах. Зато платят хорошо. Мусора всегда много – его каждую неделю привозят из других княжеств огромными грузовиками, так что без работы точно не останешься.

Тем временему баб между натягиванием роб разгорается какая-то жаркая беседа насчет царской семейки, а мне про них слышать ничегошеньки не хочется, так что я торопливо вылетаю из раздевалки, не забыв прихватить респираторную маску. Она у меня хорошая, мощная такая, не то что те, что раздают тут рабочим. Отец подарил. Это, конечно, не тот подарок, который хочется получить в двадцать лет, но дальновидность отца помогла мне спокойно работать на свалках, исключая возможность задохнуться от вонючих паров мусора. Уже два года тут тружусь и еще ни разу не траванулась!

На улице, задумчиво пиная камешек, меня ждет Саня, мой хороший друг, в такой же рабочей форме. Мы тут все выглядим, как заунылые палачи мусора, – серые, безликие, безжалостно отправляющие сор прямиком в мешок. Саня высокий, худой и сутулый, как будто стесняется своего роста, его фигуру в плаще я узнаю и различу среди других одинаковых работников, находись он хоть в самом отдаленном уголке рабочей зоны.

Сегодня Саня выглядит особенно несчастно и как будто еще сильнее сгорбился. Молча подхожу к нему, киваем в знак приветствия, берем у бригадира мешки и крюки и отправляемся выполнять свои обязанности прямиком в мусорные дебри.

День сегодня обещает быть пасмурным и мрачным: стальные тучи равномерно покрыли горизонт, грозясь вот-вот разлиться колким дождем, ветер, холодноватый для июня, шуршит в лысых ветках корявых деревьев и играется пластиковыми упаковками на земле. На свалках атмосфера куда более безнадежная, замогильная, я бы сказала. Огромные, высотой до десяти метров глыбы мусора зловеще тянутся ввысь в бурлящее ядом серое небо, дикие со свалявшейся сырой шерстью собаки с рычанием копошатся в мешках, растаскивая кости, какой-то забулдыга, тайком пробравшийся на рабочие зоны, тощий и страшный, как мертвец, ковыряется в куче вонючего рыбацкого хлама.

И вороны, куча остроклювых черных ворон. На ветках деревьях что-то громко обсуждают и, не находя примирения, дерутся. На остатках нерабочих электропроводов сидят штабелями, пикируют на кучи, взмахивая могучими крыльями, на лету хватают что-то и, поглядывая своими глазами-бусинками, жадно раздирают на части. Не зря символ нашего княжества черная ворона – они тут везде.

Продолжая молчать, чему я только рада, мы с Саней разбираем сначала огромные мешки, из которых постоянно вытекает что-то осклизлое и вонючее, отдельно раскладываем бумагу, пластик, стекло, полные мешки таскаем ребятам из цеха переработки. Потом штурмуем мусорные горы, разыскивая металл, который отдаем в цех литья. Вороны так и норовят вырвать из рук что-то блестящее или съедобное, так что я держу ухо востро, но все равно едва не сваливаюсь в ближайшую кучу, когда пернатое чудовище пролетает прямо перед моим лицом.

Работы не початый край, мусора с каждым днем все больше и больше, а территория свалок с каждым годом протягивается все дальше, конца края им нет. Естественно, правительство не задумывается о том, как тут нам в Анастасии живется среди хлама и мусора, когда едкий запах отходов уже въелся в кожу, а дети в последние годы рождаются больные из-за токсичных паров. Мы ведь тут все отрабатываем за провинности наших предков. Выродкам, вроде нас, самое место в Анастасии.

Нахожу какое-то годное тряпье, целые свечи, пару лампочек и прячу по карманам. Это нехитрого скарба на сегодня достаточно. У нас дом чуть ли не весь из каких-то находок состоит. Комод, двери, стулья, обои. Все вполне целое, а мама такую красоту наводит, что как новое становится.

Это один из плюсов нашей работы на свалках – можно что-то найти еще вполне годное и забрать. Конечно, что-то действительно ценное утащить не получится, охранники пристально проверяют все находки. Но никто не будет против, если придет в голову стащить пакет просроченных продуктов или немного потрепанную одежду.

Иногда я задумываюсь, как же хорошо живут люди в других княжествах, раз могут выбросить обувь, на которой немного отклеилась подошва, или поцарапанную кое-где технику. Это только мы в Анастасии носков не выкинем, пока до последней нитки не сотрутся. Это только мы тут, оголодавшие и дикие, как эти вороны, носа не воротим от куска плесневелого, но бесплатного хлеба. Зажравшиеся люди из Елизаветы или, например, Анны, те не церемонятся и могут выбросить вполне хорошие вещи при малейшем дефекте. Им терять нечего – любые блага им доступны.

Через несколько часов мы взбираемся с Саней на мусорную горку и устраиваемся под навесом грязного полиэтилена. Я сажусь на видавший виды в желтых разводах матрас, и одна пружинка чуть не впивается в зад. Снимаем маски, чтобы проветрить запотевшие лица, и в нос ударяет уже привычная приторно-кислая вонь отходов. Молчим какое-то время. Саня смотрит на наших соратников, которые волочатся с мешками туда-сюда, как старательные муравьи. Я отгоняю от лица надоедливых изумрудно-зеленых мух. Совсем даже не устала, может, даже в ночную смену выйду сегодня.

Начинается дождь, колкий и холодный. Я думаю о сегодняшней вылазке, которую задумала еще утром, надо только избавиться от Сани. Он постоянно ходит за мной хвостом. Это неплохо, когда мы работаем. Может защитить от собак, от ворон. Или если я решу ввязаться в перепалку с каким-нибудь работником, когда мы оба высказываем права на обладание найденного среди хлама комода.

Как-то раз вот я страшно рассобачилась с одним дедом – мы одновременно наткнулись на мешок с целыми, но немного подмокшими и размякшими обоями. Если бы не Саня, вступившийся за меня, я бы точно пустила в дело перочинный ножичек, который ношу в кармане. Мне эти обои позарез нужны были: маме тогда пришла в голову идея сменить в их с отцом комнате интерьер.

В любых других случаях его навязчивость раздражает меня так, что я могу наорать на него и отправить восвояси. Только сама потом к нему прибегаю, потому что больше у меня друзей нет.

Саня сидит рядом, сутулый и печальный. У него соломенного цвета волосы, цвета серого печального неба глаза, длинное скорбное лицо, он будто всегда о чем-то думает и непременно о грустном. В целом, если смотреть отстранённо, то он вполне симпатичный парень. Но я на это никогда не смотрела и не посмотрю. Нас, конечно, называют сладкой парочкой, а мама, собирая иногда на какой-то черт для его семьи гостинцы, хихикает, что «будущих родственников надо подкармливать», но Саню, как возможный вариант для отношений и брака, не рассматриваю. Сдался он мне, как и ему.

А потом Саня, меланхолично глядя куда-то вдаль, туда, где кончаются свалки и даже сама Анастасия, тихо говорит, словно самому себе:

–Неужели так будет всегда?

Я его вот эти философские речи терпеть не могу. Раньше из-за незнания еще меня он пытался поговорить о чем-то высоком и духовном, но я в достаточно грубой форме растолковала, что у меня нет ни времени, ни желания вести бессмысленные дискуссии, и он перестал. Вот руками поработать, чем языком чесать, – это, я понимаю, толк есть.

–Что именно? – Делаю вид, будто крайне увлечена попиныванием пластиковой упаковки из-под сосисок. Щас бы поесть!

–Так и будем всю жизнь спину ломить среди мусора, чтобы на несчастный кусок хлеба заработать.

В последнее время Саня изменился. Стал более молчаливый, мрачный, постоянно в себе, точно что-то нехорошее задумал. Я уж даже грешным делом подумала, что это он от меня устал, у которой эмоциональное развитие, как у зубной щетки. А потом решила, если его что-то в нашей дружбе не устраивает – он может идти, куда зенки его глядят. И успокоилась, хоть и будет обидно, если он уйдет.

–Ну, не мы так решили, все за нас. Судьба у нас такая – родиться и жить в Анастасии.

–Раз за нас решили, разве это судьба?

На большую поддержку я не способна. В голове совсем другие мысли. Мне правда некогда раскисать и думать о каких-то духовных вещах, когда дома нужно делать ремонт, мама дико устает на двух работах, когда папу забрали в Николай и от него уже год нет новостей, когда Серега, мой маленький несчастный братик, умирает…

Поэтому я взвинчиваюсь на ноги, как ужаленная, спускаюсь с нашего насеста и активно принимаюсь за работу. Саня следует за мной, молча и невесомо, как призрак, еще больше хмурый и задумчивый. Надоел со своей постной рожей, ей Богу Единому, надоел.

Наконец, приходит обеденное время. Я оголодала, как бездомная собака, и ретиво мчусь в столовку. Конечно, шикарно нас там не кормят, если вообще кормят. Из Ольги в Анастасию провизию привозят с чрезвычайной непостоянностью, и то продукты в большинстве случаях либо просроченные, либо погрызенные крысами. Этого мы тут в Анастасии и заслуживаем – тухлую пайку от государства. Ладно, хоть остатки с царских столов не дают, это уж было бы совсем возмутительно.