Czytaj książkę: «По волчьим следам»

© Чайковская Д., текст, 2024

© ANNAISE, иллюстрации, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

* * *

Пролог

1.

– Лебедин мой, лебеди-ин, – протяжно завыли девки у порога, да так звонко, что Маржана чуть не уронила каганок. – Лебедь белый-молодо-ой¹…

Хоть их Зофья и шла за Бохдана по любви, а всё равно мать позвала голосистых кметок да старых плакальщиц, чтобы повыли как следует и проводили молодую в иную жизнь. Пока те поливали слезами порог, Маржана и Любашка вертелись вокруг сестры и причёсывали её волосы, вплетая в них багряные ленты, подаренные Бохданом, и тонкую рыболовную сетку, что защищала каждую молодицу от сглаза.

– То Бохдан велича-аетсяа-а, – выло у окна. – Лебедин мой, лебеди-ин…

Свадебное платье лежало на постели. Удивительное дело: все украшения должен был принести жених, в то время как невеста – выткать платье задолго до свадьбы.

– Лебедь белый-молодо-ой…

– Слышать их не могу! – фыркнула Маржана, отбросив в сторону гребень. – Уж какой день подряд воют!

– Ну потерпи уж! – скрипнула зубами Зофья. – Мне и так недолго осталось!

Маржана вздохнула и продолжила расчёсывать пшеничные космы сестры. Ей не нравилось всё: плакальщицы у порога, свадьба перед самым концом войны, а ещё – то, что коровы не доились полседмицы и стояли пустые, не давая ни капли молока. Самое время подумать, что в деревне завелась новая ведьма, но стоило взглянуть чародейским взглядом – как нет, не было рядом ворожбы, никто не колдовал, кроме неё самой.

Если бы мать узнала, наверняка бы закричала и потащила за волосы к осине, мол, вот твоё деревце, обнимай да скидывай ворожбу, а то худо будет. Зофья и Любашка – то две берёзоньки, ладные да послушные, только с Маржаной не ладилось, хотя она старалась.

А все потому, что по деревне гулял слух о том, как волхв предсказал ей когда-то: при княжении Мораны родит их мать получеловека, полузверя, который навлечёт беду на целое воеводство. Следующей зимой на свет появилась Маржана, прямиком на Карачуна, когда всюду жгли костры, носили вывернутые кожухи, рядились в маски, сливаясь с навями. Гул, смех и песни заглушали крики матери, что плакала от боли в бане и просила побольше тёплой воды да пшена с полынью – чтобы отпугнуть нечисть и позволить богам благословить младенца.

Когда роды закончились, раздался волчий вой вдали. Пронзительный, пробирающий до костей. Веселье стихло, захлопали ставни. Перепуганные люди спрятались в горницы и сидели, задвинув заслонки печи и сжимая в руках полынные, еловые ветки да самодельные обереги из ниток. Страх заполонил их сердца, а позже сменился обидой за испорченный праздник. Досталось, конечно, Маржане, больше винить было некого.

Потому мать на неё злилась. Била кочергой за проделки и мечтала выдать замуж. Конечно, первой на очереди была Зофья, и только после – Маржана. Любашке предстояло идти последней, хоть та и первой нашла себе жениха.

– Лебедин мой, лебеди-ин, лебедь белый-молодо-ой!..

Какая гадость! Маржана с облегчением доплела косу и, оставив Зофью переодеваться, выскользнула через сени во двор, где собрались зеваки, а оттуда – за избу к хлеву. В коровнике было подозрительно тихо. Уж не померла ли их Марыська? Маржана взглянула внутрь – нет, живая. Корова стояла и ровно дышала, но взгляд у неё был какой-то пустой, словно… Словно ворожили совсем рядом. Вот ведь загадка!

Маржана хотела подойти поближе и осмотреть скотину, но её окликнула Любашка. Пришлось закрыть дверь и повернуться к сестре.

– Чего ты такая кислая ходишь? – та взглянула косо и тут же недобро прищурилась. – Али жених сестрицын по сердцу пришёлся?

Ах, конечно. Она всегда отчего-то боялась Маржаны и вечно следила за ней, вынюхивала, словно голодная псина, жаждавшая хозяйской ласки. Вот только их мать всегда больше всех любила Зофью, а Любашку – так, нет-нет, да пригладит, а после прогонит. А та стелилась, лезла, жаждала материнской ласки и похвалы, настолько, что готова была очернить другую сестру или ещё кого. Вот и доставалось Маржане, «волчьему отродью».

– Не мели небылиц, – она поморщилась. – Обождать нельзя было? Война седмицу назад закончилась, лихое время для свадеб.

– В нашем-то воеводстве давно спокойно, – отрезала Любашка.

– Ага, и коровы просто так не доятся, – Маржана покачала головой и пошла обратно в избу.

Там уже загнали Зофью за печь и готовились к приходу Бохдана вместе с его дружками – сальными проходимцами. И что только сестра нашла в нём? Косая сажень, руки как две дубины, а щёки такие, что лицо в печь не влезет. Багряный кафтан, расшитый пояс, сафьяновые сапоги? Но жить-то Зофье не только с сапогами и большими скрынями, а гордый нрав мог обернуться бедой, как это уже бывало много раз.

Маржана тяжело вздохнула. Ну и ладно, пусть идёт, лишь бы по любви, чтобы не приходилось плакать и жалеть о том, что спрятала волосы под платком раньше времени.

2.

Чонгар долго всматривался в лицо мёртвого Агнеша, пока, наконец, не решился и не завязал ему глаза белой лентой, чтобы никто не похитил дух и чтобы тот добрался до иного мира.

Агнеш не должен был идти на эту войну, не должен был воевать за чужое воеводство и слушаться сотника, который приказал ему сражаться в первых рядах, несмотря на раненую руку и кривой меч, сломавшийся в очередном бою. Чонгар просил поменять их местами, но нет: «Приказ великого князя».

«Ты ведь не ослушаешься его и не станешь смутьяном, как наши враги?»

Чуда не случилось. Боги не защитили Агнеша. Чонгар долго кричал так, будто ему самому всадили меж рёбер меч, трясся возле мёртвого тела, пока все вокруг праздновали победу – пировали днями и ночами, кричали восторженно и обнимали продажных девок.

Чонгар ушёл, забрав с собой тело Агнеша и страшную клятву. Он похоронит младшего брата и вернётся, чтобы отомстить – убить их сотника и отнять у великого князя самое дорогое. Он не был мягкотелым, и всё же сердце разрывало от боли.

Они ели с одной миски, купались в одной реки и даже делили исподние рубахи, а, став старше, болтали всякое про девок и вместе ходили подсматривать за ними на речку. Чонгар любил Агнеша сильнее, чем любой хлопец – свою суженую. Из одной крови, из одной плоти, из одного рода.

Там, на бойне, он хрипел, полулежал рядом с младшим братом. Сначала Чонгар молил богов защитить его, затем – воскресить, а теперь – помочь ему в мести или хотя бы не мешать. Если надо, он посеет смуту похлеще прежней и утопит в ней целое воеводство, а то и несколько. И оно будет того стоить.

– Надо унести тело, а затем всё засыпать зерном, – отозвалась знахарка. – И дорогу услать крапивой и колючками.

– Да, – кивнул Чонгар.

И всё же отпускать Агнеша было тяжело. Мужики понесли его тело к погребальному костру. Знахарка дождалась, пока Чонгар покинет избу, затем начала рассыпать просо по полу. Так уж было заведено: чтобы Смерть не проникла в дом, приходилось отгонять её Жизнью.

Остальное Чонгар помнил смутно. Он тащился к погребальному костру, тяжело ступая, пытался в последний миг схватиться за Агнеша, но его оттащили мужики, рыдал, бил кулаками землю, а после… После Чонгар сидел у трактира и пил палёную воду без всякой закуски. Да, пришлось очиститься пламенем, чтобы его не приняли за вестника Смерти, согреть руки у обычного костра, как велела знахарка.

От пустоты в груди становилось больно. Чонгар пил ещё больше, и плевать, что болит живот, что и так кружится голова… Плевать. Плевать. Плевать.

Он потерял половину себя и он вернёт её, когда прольёт чужую кровь, умоется ею и оживёт – так, как оживал Хорс после червонного заката и непроглядной ночи.

3.

Сколько раз братья говорили Томашу: «Не бегай по воеводствам просто так, не отходи далеко от княжеского терема». Даже гридней приставляли, которые ходили за ним след в след, словно псы.

Только Томаш – свободолюбивый волк. Как и его братья, Кажимер и Войцех, он с малолетства познал оборотничество и смог перекидываться зверем. Каждый из них уходил в лес с бараном под рукой, приносил жертву Лешему, за что тот открывал тайную тропку и приводил княжеских сынов в волчье логово. Там обитали оборотни и старые волки, что знали людской язык, но не имели человеческой души.

Это был старый уговор, который заключил их род с волчьим. Оборотни давали чародейскую силу, знания, удачу, но если ребёнок не мог одолеть зверя изнутри, то он терял разум, превращался в волка и оставался жить в стае. Подобное случилось с их дядькой Михлой. Он ушёл в лес, превратился в волка, но не смог перекинуться обратно.

За счёт таких неудалых оборотней укреплялся волчий род. Свежая людская кровь, как-никак.

Но Кажимеру, Войцеху и Томашу повезло. Наверное, ему – чуть меньше, ведь лес и путешествия манили несказанно. Оттого Томаш постоянно сбегал, не слушался братьев. Сперва он бродил по окрестностям и возвращался под утро, а когда понял, что его однажды просто не выпустят, то заранее запрятал кошель с деньгами, простецкую одеж-ду, а затем перевернулся и убежал в соседнее – Приозёрское – воеводство.

Жаль, конечно, что волки, а не медведи – вот где всё величие! Лесной царь часто бродил по окрестностям в этом облике или оборачивался стариком в медвежьей шкуре. И немудрено: в любой части Звенецкого княжества уважали и почитали медведей побольше, чем волков.

Вот и теперь проголодавшемуся Томашу приходилось прокрадываться в чужой хлев и лакать коровье молоко по ночам, пока спали хозяева. Он не мог просто войти в дом, иначе Кажимер и Войцех сразу узнали бы и прислали гридней. И всё – здравствуй, неволя и терем с охающими нянюшками. Одним словом – тьфу, как говорили дворовые девки.

Напившись коровьего молока, Томаш отсыпался в перелеске. В конце зимы весь люд сидел в избах и грелся, да и охотиться на волков было запрещено. Это всё равно что убить медведя, а убить медведя – как оскорбить хозяина леса.

Звериными ушами Томаш слышал шум и понимал: собирались справлять свадьбу. Интересно, каково оно у деревенских? Тоже празднуют по три дня, разводят и сводят жениха с невестой, пока, наконец, не случается первая ночь? Вот бы поглядеть!.. Недолго думая, он сорвался с места и побежал между деревьями, собираясь хоть одним глазком взглянуть на невесту и жениха…

I. Чужая шкура

Сказал бы словечко, да волк недалечко

Народная пословица

1.

Зофью возили по всей деревне с песнями и плясками. Ещё бы – каждый должен был знать, что девка выходит за кузнеца Бохдана, а кузнец – всё равно что купец в их Горобовке. Трудится много, в дар получает не только железо, но и ткани, шкуры, рушники, зерно. От голода не перемрут, да и в избе лад будет.

Маржане хотелось верить и поддаться всеобщему веселью, но думы в голову шли другие. Купцы-то сидят за городскими стенами, носят кафтаны с вышивкой каждый день, а не по праздникам, а дочки их не держат в руках ничего тяжелее иголки с ниткой. Пожелай мать выдать Зофью за купца, отправила бы в город на смотрины. Но кто её послушает-то?

Маржана скучающе смотрела на отдалявшуюся телегу. Молодых везли к капищу, что стояло у перелеска. Там их благословят боги, а после Зофья войдёт в избу Бохдана и станет там хозяйкой, частью другого рода. Интересно, будет ли она вспоминать сестёр и детство? Прошлая жизнь не такая уж и далёкая – только выйди к кринице, оглянись – увидишь избу и мать. Эх, лишь бы не жалела.

Маржана не пошла с остальными, решив вернуться и проверить Марыську. С сестрой всё было ясно, а вот с коровой… Боги-боги, она отворила хлев и застыла на месте, не зная, что делать. Не ведьма, не чародейка ходила к Марыське в гости, а самый настоящий волк, а точнее – волколак, коих в воеводстве не водилось уже давно.

Зверь заметил её и вылез из-под коровы, слизывая с морды капли молока. Маржана растерялась, не зная, как быть. Прогнать? Нельзя ведь, иначе на них обрушатся великие беды.

– Господарь, – обратилась к нему Маржана, – чем мы обязаны тебе?

Волколак повёл ухом и фыркнул. Что ж, теперь не нападёт, не после того, как Маржана заговорила с ним.

– Вес-село в вашей Горобовке, – отозвался он. – Очень вес-село. Хочу погос-стить здес-сь какое-то время.

– Гости, господарь, – кивнула Маржана. – Но можешь ли ты не трогать нашу корову?

Волколак призадумался. Сердце бешено забилось в груди, а страх подкатывал к самому горлу, но Маржана, сжав кулаки, отгоняла его как можно дальше, мысленно повторяя, что всё обойдётся и незваный гость не загрызёт их всех.

– Ос-ставляй в перелес-ске крынку с молоком и нес-сколько яиц, – наконец произнёс волколак. – Этого будет дос-статочно.

– Благодарствую, господарь! – Маржана низко поклонилась и вышла из хлева, оставив дверь распахнутой.

С большим облегчением она вбежала в сени и дрожащими руками скинула сапоги. Волколак! Настоящий! В их Горобовке! Никто не поверит ей на слово, а приманивать перевёртыша было себе дороже. Тем более, она не знала настоящего облика.

Поговаривали, будто в серых волков обращались все в княжеском роду. Они могли говорить по-людски и даже сопровождать Лешего на разные пиршества. Но где их Горобовка и где – Звенец, столица княжества? Да и кто вообще променяет жизнь в тереме на скитание по лесам и хлевам? Нет, то не мог быть княжич или его сподручные – наверняка в ком-то из местных открылся чародейский дар. А может, то был пропавший дитятя, которого пощадил лес и вскормили волки?

Маржана только-только уняла дрожь, как из-за порога показалась заплаканная Врацлава. Проводив старшую дочь в иную жизнь, она собиралась успокоиться, смириться с потерей, а затем заняться Маржаной.

– Всё, – мать уселась за стол. – Справили. Нет больше нашей Зофьюшки!

– Так будет лучше, – она вздохнула. – А ты, – Врацлава взглянула с прищуром, – за кого пойдёшь?

– Не знаю, – Маржана пожала плечами и, боясь гнева матери, тут же добавила: – Кого выберешь, за того и пойду. Лишь бы ладный был.

Та удовлетворённо хмыкнула.

А действительно: за кого она пойдёт, если никто не мил? Сказать правду – всё равно что опозорить мать и получить оплеуху. Маржана много раз думала о побеге, но постоянно – со страхом. Как она будет жить без родного хозяйства? А что скажут люди о молодице, что всюду ходит одна? Впрочем, это-то можно решить вдовьим платком.

– Дай только подумать годик, – попросила Маржана. – Может, и сама выберу.

– Дождёшься от тебя, как же, – проворчала мать. – Но так уж и быть: думай. А если к следующей весне не придумаешь, то пойдёшь за первого встречного.

– Да, – согласилась она. – Благодарствую, матушка.

С замужеством как-нибудь решится. Куда больше Маржану занимал волколак. Кто он? В их Горобовке не могло быть человека с комком звериного меха на шее, а без него – хоть княжич, хоть воевода, хоть кмет, хоть простой мужик – не мог обернуться зверем. Не могло быть договора без печати.

Поговаривали, будто князья носили свой мех в золотом кольце и через него обращались. Для снятия шкуры требовалось перевернуться через кольцо и удариться оземь. Но их волколак… Судя по всему, он долго пробыл в зверином облике и не собирался превращаться в человека. Значит… О, Маржана так удивилась догадке, что чуть не хлопнула себя по лбу!

Да, добрый человек не стал бы долго скрываться – значит, ей не повезло встретить чародея или смутьяна, который выжил благодаря шкуре. После войны их осталось не так много – большую часть истребили, а остальные разбежались по воеводствам в страхе.

В любом случае их волколак прятался, и Маржане не следовало говорить с ним о людском облике, да и вообще – с перевёртышами лучше быть осторожнее, иначе те клыками оборвут нить жизнь и вложат её в холодные руки Мораны.

2.

Чонгар с грохотом поставил кружку на стол и, сглотнув ком в горле, проговорил:

– Ещё!

Он пил много и долго, перестал ходить в баню с остальными и умываться поутру. Неудивительно, что подавальщица поморщилась, но кружку всё же наполнила.

– Сколько можно вливать в себя брагу? – девка взглянула на него и покачала головой. – Скоро ведь милостыню будешь просить.

– Тебе какое дело? – буркнул Чонгар. – Я же не в долг пью.

– Да такое, что, – она осеклась, затем пододвинулась ближе и зашептала: – Послушай, не доведёт тебя брага до добра, уж я-то знаю. Ты ведь хороший мужик, работящий, да ещё и колдунствовать можешь вроде как. Чего тут пропадаешь?

Перед глазами промелькнуло лицо Агнеша. Чонгар отвернулся. Что ещё держало его на этом свете, помимо хорошей браги? Месть? Но где он, а где – великий князь! Можно было забраться в терем ночью или нанять убийц и… Нет, не насытится Чонгар быстрой смертью врага. Князь заснёт и отправится к предкам, обретёт покой, а он останется и продолжит бродить по свету опустошённый.

Его размышления прервали княжеские витязи. Не двое, а целый десяток во всеоружии, с щитами, мечами у золотистых поясов. Широко распахнув дверь, они подошли к трактирщику. Чонгар напрягся. Ему нужно было услышать разговор.

– Перевёртыш… волколак… Он должен бродить где-то здесь.

– Не видывал, – забормотал трактирщик. – Велесом клянусь, не видывал.

– Ты понимаешь, кого мы ищем? – зашептали в ответ. – Тебе хорошо заплатят – золотом, лишь бы это был, – голос стал ещё тише, настолько, что Чонгару пришлось вытянуться, – Томаш…

Томаш Добролесский, ну конечно! Младший брат великого князя Кажимера! О нём ходили слухи ещё во время смуты, когда гридни переворачивали всё вверх дном, ища сбежавшего княжича. Не сиделось ему отчего-то в родном тереме, отчего – Чонгар не знал, но сплетничали везде, сочиняя разное.

Помнится, в прошлый раз Кажимер так взбесился, что перед всем людом поклялся посадить Томаша на цепь, если тот осмелится сбежать снова. Видимо, сбежал, причём далеко, раз гридни добрались аж до глуши.

От страшной мысли Чонгар криво ухмыльнулся. Не-ет, не станет он забираться в княжий терем и дарить Кажимеру милосердную смерть. Великий князь не жаловал ни жену, ни собственных детей так, как младшего брата. Да и разыскать волколака ничего не стоит – надо лишь задавать правильные вопросы.

– А что, давно ли в наших землях объявлялись волки? – Чонгар заискивающе взглянул на подавальщицу.

– Ой не знаю, – залепетала девка, но стоило сунуть ей монету в ладонь, как тут же выпрямилась и сказала: – В Приозёрье поищи. Говорят, там коровы плохо доиться начали.

Значит – в Приозёрье! Чонгар допил брагу, расплатился и вышел на свежий воздух. Надо бы побриться, принять баню, прикупить доброго коня – и вперёд. Если то и впрямь Томаш, то он доскачет в саму Навь, лишь бы достать княжича и кинуть его голову в ноги Кажимеру. О, это будет невероятное удовольствие! Даже продажные девки не приносили ему такой радости, как мысль о столь жестокой и сладкой мести.

Уж кто-кто, а он почует оборотня за три версты! Да, он был паршивым чародеем, не таким сильным, как те, кто до сих пор состоял в княжеской дружине, но Чонгар умел чуять, и именно нюх поможет ему разыскать волколака.

3.

Деревенское капище не нравилось Томашу. Старый волхв едва поддерживал в нём огонь. Молодые поклонились каждому из идолов, затем девка сняла венок и бросила его в пламя. Жених же – кажется, Бохдан – оставил в капище зарезанного петуха вместе с десятком яиц и крынкой молока. Этого хватило, чтобы огонь разгорелся ещё сильнее и боги благословили их.

В княжеском роду делали иначе. Да, его родители и братья умасливали богов, но больше всего благодарили Велеса, ведь это его воля облачала их в волчьи шкуры и позволяла бродить по свету зверями. И Томаш чтил Велеса больше прочих, а ещё – Морану, когда наставало её время – беспощадное, тёмное, лютое, волчье. Весной же пили за Мать Сыру Землю, что не давала пропасть с голоду и питала всё княжество.

Наблюдая за вереницей зевак, Томаш вспоминал девку, которую повстречал в хлеву. Да, он пил коровье молоко, чтобы не пропасть с голоду, но теперь ему не придётся воровать, по крайней мере, в Горобовке.

Раз его заметили, он мог побежать дальше, только вот Томаш устал прятаться и хотел хоть немного передохнуть. Да и девка ему попалась на редкость спокойная и смышлёная – другая подняла бы шум на всю округу, а эта, вишь как, первой заговорила.

А ещё Томаш разглядел в ней чародейский огонёк. Этой искорки не хватило бы на сильную ворожбу, но девка могла бы стать хорошей знахаркой или стеречь пламя в капище.

«Наемся вдоволь, передохну, – решил Томаш, – а потом отправлюсь в другое воеводство».

В конце концов, княжеский терем далеко. Поначалу он бежал оттуда, не зная отдыха, а когда изголодался, то начал лазить по деревенским хлевам. К счастью, коровы здесь доились прекрасно и давали чудное молоко. Не обходилось и без бед, когда люд понимал, что где-то неподалёку рыскает перевёртыш, и Томашу приходилось пересекать целую гмину² и останавливаться возле дальней деревушки, до которой не долетели слухи.

За это время Томаш повидал много чудного, особенно ему понравились девки, что в исподних рубахах стояли у речного берега и заговаривали бурный поток, умоляя русалок и Водяного не холодить кожу, не топить мужиков и не зазывать к себе детей. В буйный поток они вливали квас и кашу, приговаривая, что отдают самое вкусное и сытное. Слышали ли их с той стороны? Томаш не знал. К зиме-то водяная нечисть часто засыпает, но находятся земли, где русалку можно увидеть и в лютый мороз. И чем больше певучих вод, тем возможнее это.

Приозёрский край был по душе ему куда больше родного. Здесь на одну версту приходилось два, а то и три водоёма: где-то журчал прохладный ручеёк, где-то звенела речка, где-то сходил лёд с озера. До чего же славно было пить свежую воду прямиком из источника! Он жадно лакал звериным языком и вслушивался в песню. Бледные русалки и утопленницы, которые проснулись совсем недавно, радовались уходу Мораны и зазывали Томаша к себе.

– Кровь с-слуги Велес-са вкус-сная, – шептали дочки Водяного. – Ос-ставшис-сь с нами, ты ни о чём не пож-жалееш-шь, волч-чонок.

Нет уж, Томаш хотел жить и чувствовать тепло, а не барахтаться под водой из года в год. Это не лучше терема, где ему подавали лучшую снедь и рассказывали сказки вместо последних вестей. Как будто держали за глупца. Кажимер обращался к Томашу снисходительно-ласково, дарил леденцы на палочках и предлагал полюбоваться садом, а сам уходил к боярам. Шутка ли – его, младшего княжича, даже не допускали к собраниям!

Нянюшка говорила, что Кажимер слишком любит Томаша и беспокоится за него. Великий князь не хотел бы, чтобы ярмо власти пало ещё и на плечи волчонка. Побегав по свету, Томаш понял: он ни за что бы не усидел на месте и не стерпел бы подобного обращения. Подумаешь, на четыре года младше – и что? Не такая уж большая разница.

У перелеска скакали огоньки. Духи подозвали Томаша поближе. Стоило ему ступить на тропку, как позади выросла целая вереница деревьев. Они чуть ли не доставали до небосвода и закрывали бледное солнце. Томаш понял: его звал лесной господарь. Но для чего? Любопытством оказалось таким сильным, что он побежал, втаптывая первоцветы в снег и уворачиваясь от колючих веток.

Тропа петляла и исчезала за спиной, отрезая путь назад. Деревья обступали его со всех сторон, не давая свернуть с пути. Томаш бежал вперёд изо всех сил, пока не оказался на просторной поляне с кумиром³ Велеса посредине. Слева горел костёр. Возле пламени возились белые волки, догрызая остатки сырого мяса.

Давно они не показывались. Томаш уже и забыл, как выглядел старый Добжа – вожак стаи. Он сидел в стороне и не участвовал в общем пиршестве.

– Догадываеш-шься? – едва слышно спросит Добжа.

Томаш помотал головой.

– За тобой идёт С-смер-рть, – прошипел вожак. – Но мы помож-жем… поможем тебе…

Теперь волки окружили его и уселись, словно ожидая чего-то. Кумир Велеса полыхнул на миг, и Томаш понял: звериное тело больше не принадлежало ему. Волк внутри скалился. Он хотел есть, пить и пировать с братьями, а не шататься по деревням. Зверю не сиделось в княжеском тереме, городские стены сдавливали сердце, словно прутья.

Он хотел свободы – ветра, сырой земли под ногами и крови.

«Бегай с братьями, – звучало в голове. – Бегай, бегай, бегай, волк! Пляши со слугами Мораны и бегай вокруг медведя! Празднуй!»

Томаш угасал. Ему нужна была хоть какая-то нить. На ум пришли Кажимер и Войцех. Братья! Настоящие братья, не из стаи. Люди. Не волки.

«Не волки, не волки, – повторял Томаш, ухватываясь посильнее за нить. – Братья – не волки! Моя кровь… людская!»

И он выбрался.

Лес выкинул Томаша. Упав на замёрзшую землю, он перекинулся и стал человеком. На шее висело колечко из серебра, обрамлённое волчьим мехом – ещё одна нить. Она связывала его со звериной кровью и позволяла бегать на четырёх лапах. Правда, об одном Томаш совсем забыл.

Если слишком долго пробудешь волком, то зверь начнёт побеждать тебя, а лес позовёт ещё сильнее.

Ему оставалось лакать коровье молоко по ночам, пока спали хозяева. Он не мог просто войти в дом, иначе Кажимер и Войцех сразу узнали бы и прислали гридней. И всё – здравствуй, неволя и терем с охающими нянюшками. Одним словом – тьфу, как говорили дворовые девки.

Устав от тяжёлого испытания, Томаш провалился в сон. Холод убаюкивал его, и кажется, сама Морана медленно подползала поближе, чтобы забрать душу, которую он с огромным усилием вырвал из рук Велеса.