Czytaj książkę: «Игольница»

Что случится не ведаем. Не слышим предзнаменования, не слушаем слова верных и родненьких. Тех, кто добра желает. Не спасемся от предначертанного. Не сбежим от беды своей, коли сами в капкан ступить не боимся. Да что ж я глупая такая и непутевая? Зачем пустила его в свой дом? Зачем согласилась помочь? А ко мне кто теперь придет с подмогою? Да кто потешит? Кто успокоит мое сердце разорванное? Кто зашьет его?

ИГОЛЬНИЦА

1

Прохладный ветер запустит в приоткрытую форточку звон колокольчиков. Ворота оповестят, что гости нагрянули.

Перетопила сегодня печь: душно станет. Вот и придется свежий воздух в комнату пустить погулять. А морозу только дай повод: быстро свои лапищи в теплую избу протянет и в белый пар превратится.

Гляну на стыло-белое покрывало за окном и тихо выдохну. Крепкая нынче зима, снежная да беспокойная. Даром, что осень на календаре. Денек с утра тихий, и солнце на кристаллах снежинок поблескивает-играется, а вчера вьюжило, как озверелое. Не пройти, не проехать.

Головой качну, сокрушаясь – дров же мало, не хватит на всю зиму, а теперь и за хворостом не сходить, по сугробам непролазным. Чем топить буду? Чем согреваться?

Колокольчики снова зазвенят-затревожатся, и сквозняк с размаху створкой форточки ка-а-ак хлопнет. Аж искры полетят. Снежинки взмоют беспомощно вверх и на подоконник заплачут. Сглотнув предчувствие лихое, к окошку приникну. Холодное стекло щеку остудит, неприятно так, и узоры морозные не порадуют – только мешаются – не видать ничего сквозь них.

И кто в такую погоду пожаловал?

У порога гость остановится, с ноги на ногу переминаясь. Высокий и широкоплечий. Лицо не рассмотреть, но по сутулости вижу, что нелегкий у пришлого путь был. Заблудший горемыка с камнем под ребрами. Очередной ищущий счастья человек, повинный в своем личном горе. Всегда так. За помощью идут, ответы просят, да не знают, что под сердцем они. Себя простить, себя изменить не пробуют. От других ждут свершений, сами же ничего менять не собираются.

Отложу шитье красочное, что в пальцах зажато, и пройдусь по деревянному полу, слушая, как запоет надломленная половица, как взвоют стены. Предупредят, остерегут. Не ввязывайся! Не впускай пришлого в дом!

Да глупость у меня в крови ядом плещется. Не могу я оставить люд без слова доброго. Коли не осилю, не сошью наболевшее, так на путь истинный направлю. И мне тогда легче и спокойней. И просящему толк, может, за ум возьмется.

Старое село наше, древнее. Добраться сюда и в дороге не заплутать – уже подвиг. Уважу гостя.

Последнее время редки они стали, одичала я совсем. Еще немного и веялица с лихвой дороги заметет, на целый холодный сезон останемся взаперти. От внешнего мира защищенные. Морозом крепким, подушкой снежной и стеной ледяною. С трудом верю, что еще можно проехать, с опаской поглядывая на высокие кучугуры.

Это там, за границей полей и непроходимых лесов, город да суматоха. Прогрэ-эсс, как говорит мой сосед Николька. Все на машинах да самолетах друг к другу добираются, ноги сбить боятся, от усталости стонут и плачут, как дети малые. И теперь не голосом общаются, а пальцами. Как это, до сих пор не ведаю. А у нас тишина вокруг, и жизнь размеренная и неспешная. Умиротворенная. Чистая и светлая, как вот эти снежинки на подоконнике. Не тронутые.

Выросла я в этой глуши под крылом покойной бабушки Сони. Она мне свое дело и передала. Всему научила. Да ушла внезапно, предупредив, чтобы не бралась я сшивать дела любовные. И я слушалась, следовала ее наставлениям. Никогда не склеивала судьбы разбитые, даже если крепко припекало и унылые умоляли слезно. На порог не пускала болезных, что за приворотом захаживали.

Обижались. Скалились. Даже проклятьями сыпали, но я на своем стояла. Как камень была крепка.

Да трещинки пойдут в сей неспокойный день. Расколется глыба, зазмеится щель по плите монолитной. Слабое место вот оно где, окажется. В сердце моем.

Зарычит Гром под окном, из будки шарахаясь. Цепь зазвенит, и стена вздрогнет от псиной ярости. Видать, чувствует беду, хороший мой.

Тяжелый ботинок по крыльцу громыхнет, струшивая снежные комья, но пришлый стучать не спешит. Будто сомневается. А сердце мое бабахнет в груди, будто кувалда о железную стену. Быть беде. Тревога, как сок чистотела, горькая и неприятная, польется в горло и в душе осядет. Что за человек такой сильный, что еще дверь не открыла, а меня трясет всю, как березовые листья по весне от ветра ледяного?

2

Отбрасывая вышитое полотно на растрескавшийся стол да скатертью белоснежной устеленный, выпью залпом стакан воды. Гляну на работу свою. Игла пальцы захолодит да задрожит, будто живая. Готова работать, но прерваться придется.

Маки и васильки загорятся на льняном поле, желтые колоски, как солнечные лучи, рассекут картину и утонут в синеве неба. Мило вышло, хорошие деньги за нее дадут.

Засмотрюсь. Задумаюсь. Блеснет и вырвется вперед иголка острая. Стежка за стежкой, крестик на крестик, и оживет под пальцами природа. Позже вдохну силы своей немного, и вышивка принесет людям в дом благополучие и лад. Хотелось бы верить. Благодарствуют же, платят щедро, заморские сувениры привозят. Значит, помогает моя работа. А мне многого не надо: горсточку каши запить стылой водицей, да чтобы в доме тепло. Благо с дровами односельчане помогают. Немного их осталось: в основном старушки да дедушки. Молодежь вся сбежала лучшей жизни искать.

Взгляну на бабушкину вышивку на стене. От времени выгоревшая, потускневшая. Подсолнухи огненные головы опустят, и будто услышу, как закричат: «Не открывай! Прогони гостя темного! Не пускай!»

Игла в палец, как в масло, войдет и вытолкнет меня из раздумий. Прямо в грохот. То сердце мое тарахтит, не умолкая. Да гость незваный в дверь ломится. Переплетутся удары, будто звон колоколов на храме, который давно уж закрыт-заколочен. Кровь с пальца сбежит и по канве белоснежной растечется алой розою. Вот же беда-бедовая!

Затолкну в себя горечь противную, глотая ее. Вода здесь не поможет, не смоет тревогу теперь. Только увидеть его должна – гостя дорогого. Понять почему тревожно так. Что за сила в нем скрыта, что волнуюсь больно до встречи?

Не на своих ногах пойду, а будто на каменных. А пришлый стучит. Настойчиво так, будто палкой по ушам бьет. Подкова над дверью качается. А мне кажется, что смеется она: «Давай же, смелей, Адела, открывай. Что ты смертного забоялась? Сила в тебе десятерых, а ты одного шарахаешься?»

Выдохну и к ручке железной-холодной потянусь осторожно. В зеркало брошу взгляд, что на боковой стенке прибито, и увижу, как тень от меня убежит. Застелется на пол и ухватится за подоконник: «Не пущу! Не открывай! Умо-ля-а-а-ю-у!».

Кто тебя, бестелесная, спрашивать будет? Если с миром незнамый пришел – помогу, а коли беду принес – охраняйте меня да спасите, духи предков!

Мотну головой, убрав локоны рдяные непослушные за спину. В глазах своих, что сейчас цвета неба весеннего, словлю страх. Хватит! Ничего в людях страшного нет. Зло в поступках кроется, а от них не сбежишь вовек, как бы не прятался.

Дверь отворю. Прохладой в лицо дохнет, по щекам разгоряченным, как теркой царапнет. Шаги не считая, пойду в коридор. Там темно, только полоса, что лента белая, из комнаты передо мной побежит. Солнце всюду найдет путь. Свету всегда легче во мраке. Его лишь вовремя заметить нужно.

Сердце внезапно зайдется, как одурелое. Нет у меня защитных заклинаний и охранных духов нет. И предки все давно почивают-молчат десятилетия, даже бабушка Соня меня оставила. Вот уже вторую зиму без нее. Никто мне не подсобит да не подскажет, как поступить правильно.