Czytaj książkę: «Последний рассвет Тарайи», strona 27

Глава 32

Зор снял с себя изрезанную куртку всю в запекшейся крови. Сбросил оружейную сбрую. Его раны были многочисленны и глубоки, но он казалось, не обращал на них никакого внимания.

– Вот, испей, – зачерпнул он пригоршню воды из ларца и поднёс к лицу Тарайи.

Девушка пошевелила чуть губами, сделав слабый глоток, открыла глаза, каким-то пустым взглядом окинув окружающее пространство.

– Пей, исцелит, – хрипел Зор, нависая над ней, слегка пошатываясь.

– Мне жаль… – отрицательно качнула она головой.

– Пей… поможет… – бубнил Зор, тяжело дыша, сам едва оставаясь в сознании.

Гариец терпел, превозмогая дикую боль во всём теле. Его колотая рана то и дело кровоточила, будто жерло вулкана, извергая из себя потоки жизненной влаги, от нехватки которой начинал мутнеть рассудок, раз за разом всё чаще впадая в какой-то ступор на мгновение, затем в жажде жизни оживал из последних сил, продолжая сумбурное существование, начинавшее всё чаще казаться бредом.

– Вот, Урус-Зор, у варра была, как ты и говорил! – подошёл запыхавшийся Качудай, протянув золотую бляху испещренную множеством черт, испачканную в крови, – Он жив ещё, Урус-Зор! – бухнулся степняк на пол. Он был сильно вымотан и уже долгое время без сна, что сам еле держался на ногах.

– Пусть. Теперь это не важно, – буркнул Зор, привычным движением вскинул бляху в воздух, как та тут же рассыпалась на множество мелких осколков, замерев перед лицом, образовав несколько кругов с крупным камнем в центре.

Зор чуть замешкался. Он интуитивно понимал – что нужно было делать, словно знал это всегда, но забыл, а сейчас вспоминал, вытаскивая из лабиринтов первородной памяти. Он стал производить ему одному понятные комбинации. Поменял несколько камней местами, как стены пирамиды завибрировали и вдруг явили в себе огромные бреши, сквозь которые было видно бесконечное звёздное пространство вокруг. Коснувшись одного ближайшего к центру осколка, тот засветился ярче других, и веер сложился, упав в ладонь.

– На Урай! – выдохнул Зор и в край обессилев прикрыл глаза, крепко держа за руку Тарайю, уткнувшись ей в плечо.

Впереди появилась яркая белая точка, она быстро увеличивалась в размерах, проявляя из себя водоворот светящейся пыли. Пирамида нырнула в эпицентр этого вихря. Вокруг всё стало ярким, затем наступила темнота. Вспышка.

Они быстро приближались к яркой звезде. Та постепенно росла, обретая объём. Темный силуэт одной из земель, оказавшейся ближе всего увеличивался в размерах, пока вовсе не закрыл собою солнце, свет которого разливался светло-голубым ореолом вокруг, падая на три луны, парившие по разные стороны. Пирамида замедлила свой полёт, вскоре остановившись, замерев у тёмной стороны.

– Урай, – совсем тихо прошептала Тарайя, а на её губах появилось подобие улыбки.

Земля медленно кружилась вокруг своей оси, двигаясь постепенно вниз, совершая одной её известный круг этой меры. Свет над её кромкой рос, проявляя постепенно яркие краски восхода великого Альтара – звезды жизни, которую так любила Тарайя.

Зор с трудом разлепил веки. Он часто дышал, будто в нехватке воздуха. Тело бросало то в озноб, то в жар, часто сменяя одно состояние другим.

– Я не думал, что вот так вот всё… – уставшим голосом произнёс Качудай, находясь в какой-то прострации, с тоской глядя на яркий рассвет чужого ему солнца. Разум был раздираем массой противоречий, которые он никак не мог побороть и не знал, что с этим поделать. Оставалось лишь только покорно терпеть эту изнуряющую пытку мироздания, в надежде, что она всё же когда-нибудь закончится.

– Никто не думал… – прохрипел в ответ Зор, не отрывая взгляда от скорбного зрелища. Край солнечного диска становился всё ярче, освещая выжженную безжизненную землю, где местами алыми прожилками разливались лавовые реки.

Зор повернулся к Тарайе в намерении сказать что-то, как вдруг сердце его дрогнуло, замерев, будто забыв свой жизненный ритм и вновь забилось, но бешено, норовя выломать грудь.

Лицо его единственной женщины быстро бледнело, взгляд стекленел. Рука, за которую Зор держал её всё это время, стала холодеть.

Тарайя вдруг глубоко набрала в грудь воздуха и едва слышно прошептала: – Помни наши имена… – она медленно выдохнула, больше не вдохнув ни разу.

Дочь Дивьи и Перинея остекленевшим взглядом смотрела на свой последний рассвет, никак более не реагируя тем прежним живым блеском голубых глаз.

Зор неимоверным усилием давил сильный спазм в груди. Он крепче прижимал её к себе, уткнувшись в пышные волосы, и медленно раскачивался, будто убаюкивая, вдыхая этот далёкий, но в то же время родной аромат весенних первоцветов. Из тех последних сил, которые оставались у него для решающего рывка, не осталось больше ничего. Гариец был опустошён полностью, не чувствуя даже остатков своей легендарной, когда-то яркой искры. Его мир рухнул в одночасье, ненавистным рассветом ознаменовав о своей кончине – такой же яркой, болючей, невыносимой… но Зор терпел, он не мог иначе – иначе было нельзя! Вдох-выдох, вдох-выдох.

Слабые удары сердца редели, гоня остатки крови по опустошённым венам. Сознание потихоньку плыло, погружаясь в противную тягучую тёмную массу, являя перед мысленным взором какой-то бессвязный бред из странных картин.

Качудай крепко держался за голову, как маятник качаясь взад-впёред, совершенно не понимая, что делать. Он видел, как умирал его единственный друг, но абсолютно был бессилен. Степняк начинал впадать в панику. Он подползал, хватал Зора за плечи, тряс его, пытался тормошить Тарайю. Смачивал им лица водой, смачивая глубокие раны на теле гарийца, но ничего не помогало, и он снова садился, начиная раскачиваться, хватаясь за голову, по-звериному утробно рыча сквозь стиснутые зубы, каждое упущенное мгновение, погружаясь в ещё большее отчаяние. Степняк люто винил себя за то, что не успел к Зору на помощь – не смог за него постоять, не смог жизнь свою положить во имя Мараджавата Великого. И от этих мыслей он испытывал дикий стыд, не в силах с ним справиться, что едва сдерживал слёзы, не достойные воина.

Странный звук заставил встрепенуться. Качудай подскочил на ноги. Звук был резким звенящим, словно остаточный после удара медного гонга. Он создавал противную вибрацию, которая казалось, проникала в мозг, заставляя морщиться.

Звук прекратился внезапно, как и начался.

От каждой грани пирамиды в его сторону двигались четыре высоких фигуры в длинных серых плащах. Они появились внезапно и непонятно откуда. Это были варры… или не варры… Качудай ничего не понимал.

Резкие, будто иссушенные лица с безэмоциональными масками, в другое время они внушали бы страх, но степняк уже ничего не боялся. Он лишь удивлялся, но страх его совершенно не беспокоил. Варры смотрели исподлобья тёмными, казалось пустыми глубоко посаженными глазницами без зрачков и даже без глаз. Один из них остановился у ещё живого сородича, поднял оба меча, вложил их в ножны, продолжив путь к центру.

– Я скоро, Урус-Зор! Я вас не оставлю! – закричал Качудай, оскалился в какой-то сумасшедшей улыбке, обнажил кривые тулейские мечи, выставив их угрожающе перед собой, став в стойку. Он был сейчас рад каращеям, как никогда в жизни и даже немного удивлялся этому, испытывая странную метаморфозу. Он был сильно вымотан, слаб и понимал, что не выстоит против этих свирепых бойцов, но был настроен решительно. Гаруда даровал ему шанс всё исправить, искупить тот позор и он непременно им воспользуется! Теперь точно не подведёт.

– Не отда-а-м! – рычал Качудай, вертясь вокруг двух тел, с лютой ненавистью зыркая по сторонам, внимательно следя за врагами.

Варры остановились в десятке шагов.

– Ты достойный свет! – громким басом вдруг произнёс один из них, – Выбор свершён!

– Я ничего не выбирал! – огрызнулся Качудай. Он часто дышал, во рту резко пересохло, а голова сильно закружилась, сбивая координацию, поводя рябью перед взором.

– Ты должен уйти!

– Не отдам! – Качудай прыгнул на ближайшего, решив больше не ждать, пока ещё были хоть какие-то силы.

Варр отклонился в сторону и Качудай пролетел мимо, запнулся, но устоял на ногах, развернулся, бросился снова. Рывок, удар, другой, оружие вылетело из рук, и степняк повалился, споткнувшись. Поднялся кое-как. Перед глазами плыло.

– Верь мне! – выкрикнул вдруг варр голосом Зора и, схватив Качудая за шиворот, заглянул тому в глаза.

– Урус-Зор… – едва пробормотал обессилевший Качудай. Он мог поклясться, что на него смотрели глаза Зора и этот взгляд успокаивал. Всё было как-то странно, туманно, будто во сне. А может посмертица это? Качудай ничего не понимал, совершенно запутавшись в своих мыслях.

– Верь! – повторил голос, и варр отпустил степняка, тот отпрянул, сильно шатаясь, едва держась на ногах.

Каращеи как по команде опрокинули ларцы, опустошив их от тулейской воды. Один из них взял Тарайю на руки и осторожно опустил в первый ларец. То же самое проделал и с Зором, положив его во второй.

Порывшись в вещах гарийца и, отыскав разноцветный шар, подаренный царём Ареи, варр переломил его пополам, вылив содержимое на девушку. Жидкость стала разливаться по её одеждам, стекая вниз, увеличиваясь в объёме, быстро заполняя всё, пока не скрыла тело полностью, покрывшись сверху кристальной коркой, будто льдом. Тарайя на какой-то миг вдруг словно ожила, втянув лёгкими эту странную воду в себя.

Варр подошёл к Качудаю, протянув руку в требовательном жесте.

– Живица же, Урус-Зор, живица! – как сумасшедший твердил Качудай, трясущимися руками доставая свой шар, который был и у него. Манипуляции повторились.

Каращеи обступили ларцы, устремив взгляд пустых глазниц на свои деяния. Один из них поднял ключ от пирамиды, валявшийся рядом, вскинул его, извлёк один из осколков, коснулся другого, камень вспыхнул, ключ сложился. Он порылся в вещах Зора, достал маленький чёрный куб, который тут же ожил, поднялся в воздух и по обыкновению начал вертеться вокруг своей оси, выписывая небольшие круги.

– Выбор исполнен! – положил каращей мечи Зора и его противника перед Качудаем, бросив на них золотую бляху ключа, – Ты достойный свет! – кивнул головой варр, будто в знак согласия и процессия быстро удалилась, подхватив под руки раненого товарища, растворившись, словно никого и не было.

Пирамида стала отдаляться от Урая, грани её закрылись в какой-то момент, и Альтар вдруг превратился в тусклую точку.

Не в силах больше находиться в сознании, Качудай бухнулся на спину и провалился в глубокий сон.

Глава 33

Блики света неприятно мельтешили где-то там за закрытыми веками и жутко раздражали. Качудай открыл глаза, сразу же зажмурился, поднялся, сел, снова открыл.

Яркое утреннее солнце в безоблачном небе нещадно палило. Хотелось сильно пить, немного кружилась голова, но общее самочувствие было вполне сносным.

Качудай поднялся на ноги. Грани пирамиды были сложены, словно распахнутые ворота, открывая виды во все стороны. По одну сторону начиналась холмистая степь, по другую высокие горы хребта. Родная земля доносила знакомые запахи, хотя может это только казалось, но Качудай ощущал их, как никогда ярко, и понимал, что это своё, родное и где бы он ни был, спутать это невозможно.

Рядом на золотистом основании пирамиды стоял заиндевевший саркофаг, сквозь мутные белесые стенки которого едва просматривался силуэт. Качудай осмотрелся, но второго саркофага нигде не было. Степняк несколько раз обошел ближайшие окрестности, но даже следов, хоть как-то указывающих на чьё–то присутствие здесь, не было и в помине.

– Я знаю, Урус-Зор, ты жив, – вслух произнёс степняк, коснувшись холодного камня, – Верь мне, Урус-Зор, я буду стараться и отыщу её, – Маленький черный куб, до этого медленно кружившийся рядом вдруг загудел, завибрировал и, увеличившись в размерах, опустился вниз, приняв форму какого-то замысловатого цветка с постаментом в центре. Он разделился на множество пластов и сейчас был раскрыт с двух сторон плавными гребнями каменных волн поднимавшихся снизу вверх и сходившихся в центре чуть позади. Грани двигались, словно были живые, они медленно подползали под саркофаг, двигая его к постаменту в центру.

– Хочешь забрать? Знаю, хочешь … – недовольно буркнул степняк, искоса глядя на куб, – Всему своё время. – Он поднял мечи, оставленные каращеями, спрятал их под нижний пласт куба, забрал изрезанную куртку Зора, бережно сложил и сунул в свой тюк с вещами.

До слуха донёсся быстро нарастающий гул откуда-то со стороны хребта. Вдалеке показалась неясная фигура. Она быстро приближалась, и через мгновение мимо пронеслась огромная птица, взмахом золотых крыльев создав гигантский вихрь, что степняк елё удержался на ногах от сильного порыва. Она ушла в сторону степи, быстро обрастая каменной скорлупой, и скрылась за холмами. Спустя некоторое время раздался гулкий отдалённый грохот.

– Маргас! – выкрикнул Качудай, поднял золотую бляху, вышел за пределы пирамиды, вскинул сверкающий веер, интуитивно сменил несколько камней, грани сомкнулись.

– Я отыщу ответ, Урус-Зор! Обязательно отыщу! Я скоро! – Выкрикнул он и побежал навстречу братьям.

***

Большое сборное войско сирхов и гарийцев в несколько тысяч мечей станом отдыхавшее после многодневного перехода всполошилось. Командиры спешно отдавали указания. Бойцы быстро группировали боевой строй, готовясь отразить атаку неведомого врага.

– Да откуда они все лезут?! – негодовал коренастый сирх, стоявший в первых рядах.

– Неведомо нам пока это, – откликнулся русый гариец, закрывавший большим щитом их обоих, – ни одного каращея еще живым не взяли ведь.

– Возьмём! А я уж на радостях гонца в стан родной отправил, что конец войне, да видать поторопился. Эх, Гаруда не простит… – бурчал сирх, тяжело вздыхая, нервно глядя в сторону морского залива, где только что в воду рухнула огромных размеров каменная глыба, невесть откуда взявшаяся в небе.

Крупная волна, поднявшаяся после удара неведомого небесного тела, быстро неслась к берегу. Её гребень вздымался высокой стеной, угрожающе вспениваясь по всей кромке.

Она с громким хлопком ударила в берег, разбившись о прибрежный песок, окатив морской водой густые всходы ковыля, начинавшиеся за песчаной кромкой.

Три десятка странных воинов оказались на берегу, как только волна отступила. Их чудные доспехи, похожие на крупную рыбью чешую, ярко сверкали на солнце, отражаясь от капель воды.

– В бурту! – скомандовал их предводитель – бородатый здоровяк, с крупным мечом за спиной. Он дал отмашку, и тридцать три воина Великого Мараджавата сделав свои первые шаги по родной земле, чётким строем в едином шаге направились вглубь материка.

Позднее, явление тридцати трёх воинов из пены морской ознаменовали высшим проявлением воли богов, как итог великой победы над тёмными воителями каращеями.

Те, кто был свидетелями этого зрелища лично, особенно сирхи – раз за разом приукрашивали то, что видели на самом деле, и событие обрастало всё новыми и новыми красочными подробностями. Сказ о тридцати трёх воинах богов, спустившихся в море на небесной колеснице, довольно быстро разлетелся по всем уголкам Мидеи-Земли.

***

Когда Качудай отыскал Маргаса, тот поведал, как сразу же после исчезновения пирамиды, они бросились следом, но птица, словно не понимала их намерений, кружа в пределах Ареи. Они попытались лететь на Урай, и сделали всё, как объяснял до этого Зор, но тоже все попытки были тщетны. Какое-то время пришлось дрейфовать между арейскими лунами, глядя, как румды уже без опаски начали спускаться на родную землю. А затем птица вдруг ожила и полетела. Она не реагировала ни на какие команды, пока не оказалась у Мидеи. Не то по привычке, не то ещё по какому странному умыслу, но и в этот раз птица потерпела крушение, как и в прежние. Хотя может уже вошла во вкус и ей так нравилось? Ущерба, во всяком случае, такие падения ей вовсе не причиняли никакого, как и тем, кого она несла в чреве своём.

Пока воины Мараджавата вели свой священный бой во вселенной, на Мидее прошли годы. Пять лет длилась кровопролитная война, крепко объединившая гарийцев с сирхами. Каращеи появлялись непонятно откуда и буквально вырезали целые селения, затем снова исчезали. Драться с ними научились только к концу второй зимы, и постепенно тесня, уже грамотно истребляли, а к пятому лету войны наконец-то одолели окончательно. Серые воины все реже приходили с набегами, вскоре и вовсе исчезнув.

На родной земле Маргас и тридцать три его воина так и остались вместе. Они ходили дозорами по чужим странам и разрешали междуусобные распри, особо ретивых призывая к жёсткому ответу. Иные и вовсе сами просили этих справедливых бойцов, как мир творящих, не видя другого выхода. Поначалу некоторые даже пробовали осадить столь малый отряд, но воинам Мараджавата не было равных. Преисполненные силы первородной, они рвали в клочья целые армии глупых кровожадных правителей диких земель. Слава о богах-воинах разнеслась по земле, и мало кто желал стать их врагом, предпочитая внять миру, предав забвению кровавые намерения.

Раз в три луны бойцы возвращались к подножию гарийского хребта, разбивали стан у золотой пирамиды, и отдавали молчаливую дань Зору. Каждый из них мысленно общался с Великим Урусом, изменившим однажды их жизни навсегда, явив мироздание совершенно в других красках, разрушив границы личных условностей, подарив право вышнего пути, которое никто не смел теперь предать.

***

Почти сразу же по возвращению, Качудай отправился в большое путешествие по миру, в поисках великих врачевателей и мудрецов, ища способ, как исцелить Зора и поднять его из предмерья, но так и не найдя внятного ответа, решил вернуться в Сарихафат, в котором не был уж много лет.

– Эй, брат черут! – Качудай остановился.

На невысоком вороном, лёгкой трусцой по пустынной степной дороге, лавировавшей между холмами, ехал навстречу седой сирх.

– Ты ли это, Качудай?! – спрыгнул с коня и крепко обнял его незнакомец.

– Я, видимо… – удивлённо ответил степняк, пытаясь припомнить былые встречи.

– Ай, рад тебя в здравии зреть, Качудай! – расплылся в улыбке незнакомец, – Ну, не вспомнил? Это же я – Радгас! Вместе бились у врат тёмных перед тем, как вы ушли в чертог тот проклятый!

– Точно! – улыбнулся в ответ Качудай, так и не вспомнив его, – И я рад, Радгас, что в здравии ты крепком!

– Рад за тебя, Качудай! В Сарихафате уж ладные былины про тебя складывают!

– Какие? – не понял тот.

– Нда-а… Как вы с Урусом Великим врагов Гаруды Большекрылого по всей мере нашей били! А скажи, храбрый Качудай, как стан твой чудный? Небось в цвете весеннем весь уж? – хлопнул его по плечу Радгас, широко улыбаясь.

Качудай не понял этой злобной шутки, ведь все знали, что стан его погиб давным-давно. В другое время он схватился бы за мечи, чтобы проучить острослова, но сдержался. Он вообще поклялся больше за оружие не браться без особой нужды, да и вообще оно его давно стало тяготить. Скорее таскал по привычке, каждое утро открывая глаза, моля богов, чтобы и в этот новый день оно осталось нетронутым.

– Ты, прости, Радгас, спешу я шибко, – натянуто улыбнулся Качудай.

– Будешь проходить мимо «змеиных гребней», что аккурат перед Сарихафатом, заходи обязательно! Там стан мой. Чапат-шарам такой отведаешь, коего никогда в жизни не пробовал! – Радгас еще раз крепко обнял его, запрыгнул на лошадку и неторопливой трусцой отправился дальше, напоследок ещё что-то выкрикивая, непременно приглашая в гости.

Качудай ускорил шаг, чтобы скорее избавиться от этого знакомства, а в груди предательски защемило. Как смел этот Радгас над ним потешаться? Зачем?

– Прости, Урус-Зор! – остановился степняк, подняв голову к небу, – Сирхи злобой открытой как жили, так и живут, прости…

Придя в Сарихафат, Качудай посетил главную храмовую площадь. Был у жрецов и на всякий случай интересовался, не ведают ли они об исцелении, так необходимом его другу, но никто ничего не знал. А вот про стан его почти каждый, кто встречался и заводил разговор, не упускал возможности пошутить.

Качудай не понимал этой злобы и это жутко его расстраивало.

Одним тихим вечером он вдруг понял, что ничего больше не держит его здесь и решил покинуть Сарихафат навсегда, отправившись в Гарию. Качудай рвался туда давно, но боялся. Быть может, там кто-нибудь укажет ему нужные ответы? А быть может они придут к нему сами, как пришла когда-то новая жизнь? Степняк давно порывался отправиться в заветные предгорья, но каждый раз откладывал это путешествие, понимая, что жутко боится. Он боялся тех мест, боялся той памяти – боялся встречи с собой прежним, когда-то оставшимся там навсегда. Но и здесь его больше ничего не держало.

Как-то ранним утром, он собрал свои нехитрые вещи и вышел за ворота Сарихафата.

– В стан торопишься, добрый Качудай? – Поприветствовал его очередной знакомец, который был куфиром одного из крупнейших станов, – И я бы торопился! Быстрой дороги тебе, Качудай! – выкрикнул он вдогонку, и это стало последней каплей, когда решение определилось мгновенно.

Дорога была долгой. Качудай шёл пешком и всегда старался скрыться из виду, когда встречал кого-либо на пути. Он шёл часто ночами, днём отсыпаясь в укромных ложбинах. Он мог бы седлать хорошего коня в Сарихафате, но хотел идти именно пешком. Так он погружался в воспоминания, когда в те памятные скитания с Зором, молодой гариец многое рассказывал, а степняк с упоением слушал. Память – всё, что осталось у него, и чем он дорожил сейчас больше всего на свете, бережно оберегая её, стараясь не забыть ничего, ни одного жеста или слова, сказанного в тех многодневных переходах.

В одно раннее предрассветное утро, поднимавшимся позади него солнцем впереди высветилась длинная высокая гряда. Качудай волновался. С каждым новым шагом, приближавшим его к заветным краям, сердце его начинало отбивать волнительную дробь, повергая все тело в мелкую дрожь. Всё чаще разум начинала давить противная тоска. Степняк не понимал – как теперь жить дальше? Он не умел жить этой жизнью, а как начать нужную – не знал, отчего часто погружался в сильное уныние, но всегда одергивал себя, зная, что Зор эту его слабость никогда бы не одобрил.

Вскоре Качудай вышел к долине, где на весенних пастбищах паслись табуны лошадей. Проходя мимо них, к нему вдруг выскочил вороной жеребец.

– Абардыш! – расплылся в улыбке степняк, расставив руки в стороны, – Когда-то его верный конь подбежал к своему прежнему хозяину, приветливо кивая головой. Они узнали друг друга, хотя и каждый из них был уже другим.

– Эх, Абардыш… – погладил его Качудай по лоснящейся шее, – Ты уж зла не держи на меня!

Степняк смотрел в его большие черные глаза и никак не понимал, как он мог истязать это красивое животное. Ведь он его совершенно не жалел, загоняя иной раз до пены. Ему было стыдно сейчас по-настоящему.

– Красавец! – шептал степняк. Он хлопнул его по крупу и отправился дальше, а Абардыш шёл рядом, иногда опережая, поворачивая большую длинную голову, заглядывая в глаза человеку.

– Теперь и у меня ноги сильные! – похвалился человек, зашагав ещё быстрее.

Небольшая река резко поворачивала, излучиной упираясь в невысокое ровное плато, испещрённое множеством мелких рощиц и одной крупной вдалеке. Качудай помнил их ещё со времён своих набегов. Здесь он когда-то впервые столкнулся с Зором.

Он забрался на невысокий обрыв, зажмурился, потянул носом воздух, улыбнулся и тут же встрепенулся, открыл глаза, озираясь по сторонам. По округе разносился слабый запах дыма и хлеба.

Впереди вдалеке зеленела цветущая огромная роща, из глубины которой виднелась тонкая струйка дыма, то устремляясь в небо, то струясь в стороны.

Качудай ускорил шаг. Он не понимал, кто бы мог поселиться в столь странном месте? Сирхи точно не стали бы, если только кто-то из гарийцев? Да и то вряд ли.

Качудай ступал по мягкому ковру молодой травы, а сердце его отчего-то начинало нервно стучать в груди. Каждый шаг, приближавший его к этой странной роще, усиливал ритм и без того разбушевавшегося сердца, что даже голова слегка кружилась от странного волнения.

Он подошёл к широкому проходу меж стройных рядов молодых дубов, ведущему в центр рощи. Ноги не слушались. Степняк силился, но никак не мог сделать шаг за границу зеленеющего круга. Ноги тряслись, как у юнца перед первым боем, а скулы предательски сводило, что приходилось крепко сжимать зубы. Он не понимал, что происходит, но чётко ощущал некую странную чистоту места – его неподдельную святость, и вдруг понял, что просто не имеет права нарушать эту чистоту своим образом, сплошь утопленным в чужой крови.

Непомерное чувство раскаяния перед всем миром, перед всеми теми, у кого он отнял жизни, накрыло вдруг сознание тяжёлым грузом, который с каждым мгновением креп и множился, норовя раздавить строптивый разум.

Он расстегнул оружейную сбрую, и вместе с мечами отбросил её в сторону.

– Вот и всё…, – охрипшим голосом прошептал степняк себе под нос, поднялся и зашагал по зеленеющей аллее, впервые в своей жизни оставшись без оружия, нисколько об этом не сожалея.

Он делал несколько шагов, останавливался и с замиранием сердца вслушивался в шелест молодых листьев, в попытке понять их шёпот, и казалось – понимал.

Огромный шатёр стоял в центре просторной поляны, окружённой цветущей растительностью. Он был покрыт белоснежными, сверкающими на солнце материями, с вышитыми замысловатыми узорами, сюжетами. Таких шатров Качудай не припоминал даже у верховных правителей Сарихафата. Он вертел головой вокруг, улыбался и впервые чувствовал себя беззаботно. Странное ощущение легкости мягким теплом обволакивало разум, гоня скорбные мысли прочь.

– Мир стану твоему, мой милый Качудай! – у входа в шатёр стояла Ирелия, держа перед собой ароматный хлеб, – Я очень старалась и сберегла твой очаг, добрый воин!

– Наш очаг… – трясущимися губами еле выговорил Качудай, подошёл, упал на колени перед ней, крепко обняв, а из глаз его покатились слёзы…

68-е лето от примирения в Звёздном Храме.

49-е лето от полёта к мере Великого Уруса.

Северная часть Гарийского хребта. Осень.

Долгий переход от Вишьи до истоков безымянных мелководных рек на север отнял много сил и времени. Осенняя прохлада множилась с каждым днём, а кое-где на пологих склонах гор уже лежал первый снег.

Седой сгорбленный старик, опираясь на длинный посох, обогнул последнюю встречную сопку, выйдя наконец-то к вожделенной цели. Он остановился, перёвёл дыхание, достал из-за пазухи золотую бляху, вскинул её в воздух, как она тут же раскрылась красивым веером, поделившись на множество частей. Касание, другое, и серая невзрачная, покрывшаяся снежной шапкой гора, напоминающая пирамиду, медленно стала меняться, раздвигая две своих грани в стороны, являя тёмный проход.

Старик уверенно шагнул внутрь, прошёл к центру сумеречного чертога.

– Мир покою твоему, дорогой Урус-Зор! – присел он рядом на один из пластов куба, в центре которого стоял саркофаг, высвечиваемый прорвавшимся снаружи дневным светом.

Легкий ветер навевал о былом, скорбно бередя память. Качудай пальцами слегка касался холодного побелевшего камня, крепко до скрежета сжимая зубы, сдерживая влагу, стремящуюся из уставших глаз.

– Прости, Урус-Зор, я не смог её найти, – еле выговорил он неудобные слова, которых боялся всю свою жизнь, – В том позор мой! Но ты не думай – пока дышу, буду искать, а коль за меру уйду, так я детям наказ оставил, они не отступятся, они обязательно найдут!

Качудай замолчал, прикрыл глаза и стал погружаться в память – далёкую, дорогую, болючую, но яркую родную. Он в который раз проносил в своих воспоминаниях те недолгие времена, когда они шли с Зором по Великому Пути и в очередной раз пытался понять – где они свернули не туда? А может, и не сворачивали? Может это и была истина? Может они не дошли и путь продолжается?

– Прости ещё один раз, Урус-Зор, но это последняя наша встреча. Я стар уже и очень слаб. Вот к тебе чуть добрёл, – усмехнулся Качудай, – Я так и не смог отыскать ответ, как тебя вытащить из этого предмерья. Чувствую, что за меру уйду вскоре, и вот пришёл проститься. Может, даже и зиму эту не переживу уже. Знаешь, Урус-Зор, я безмерно благодарен тебе, за то, что ты однажды изменил мою жизнь навсегда, одарив правом вышнего пути, на который взял с собой, не побрезговав. Никто бы не взял, а ты взял! Ты не мог иначе, я теперь это точно знаю! Я многое понял и стыжусь порой себя прежнего, хотя и понимаю, что глупо… ты бы точно так сказал. Сыновей вот трое у меня и две дочери, – улыбнулся он, глядя на заиндевевший холодный мрамор, – Внуков уж и не счесть. А стан мой красив, огромен и каждый в том стане гость дорогой. Каждый там – человек! Жаль только, что тебя там нет, Урус-Зор… жаль. Я прожил долгую счастливую жизнь благодаря тебе, благодаря твоей великой жертве, и я никогда этого не забуду! Моя скорбь о тебе велика, как велико мироздание наше! Я буду стараться помнить тебя всегда, даже тогда, когда Гаруда призовёт. Я не знаю, есть ли там память, но я сохраню её о тебе вопреки всему! И если Большекрылый справедлив, он дозволит мне её сберечь, не смотря ни на что. Прощай и прости!

Качудай подошёл к выходу, куб загудел, пласты сложились, скрыв мраморный ларец в своей толще.

– Прощай, Урус-Зор! Ты самый яркий свет из всех! – выкрикнул степняк и, не оборачиваясь, поспешил прочь.