Czytaj książkę: «Боевые потери»

Маятник

Два римлянина, всадника, поздно выехали сегодня, неправильно рассчитали время, и вот теперь, вместо того чтобы, закусив на сон грядущий, отдыхать, были вынуждены ехать по ночной дороге. Темень такая, что хоть глаз коли – безлунная ночь. Лошади шли шагом, всадники ехали молча и напряжённо вглядывались в темноту, боясь сбиться с пути. И вдруг, – наверное, их мольбы услышали боги, – едущий первым всадник увидел справа несколько огоньков вдалеке – окна, призывно святящиеся и словно подмигивающие из-за деревьев. Не сговариваясь, всадники свернули в сторону огней, миновали небольшую рощицу и подъехали к двухэтажному белому дому, под плоской крышей, окруженному кипарисами и магнолиями, гостинице, судя по солидному внешнему виду, по фасаду, принадлежащей к разряду мансионесев – гостиниц для знатных римлян и важных гостей. Над дверями висела вывеска, что было странно, а ещё более странным было то, что на ней всадники прочитали: «Отважный ландскнехт», – последнее слово хоть и складывалось из известных им букв алфавита, но было им совершенно незнакомо. Должно быть, что-то варварское, что тоже довольно необычно. Такая, на первый взгляд, солидная гостиница и вдруг эта неуместная вывеска.

Привязав лошадей, два римлянина вошли внутрь постоялого двора. Золотой полумрак, мерцающие свечи, расставленные по всему залу таверны и оплывающие белым воском на колесе, подвешенном к потолку и заменяющем здесь люстру, создавали почти домашний уют. Дополнительно к свечам, на деревянных квадратных столах стояли плошки масляных светильников, коптящих, но источающих приятный медовый запах. Стол в опилках, стены обиты деревом. Посетителей мало – всё же ночь на дворе. Из всех гостей гостиницы вошедшие, прежде всего, обратили внимание на сидящего за дальним столом, в правом углу, настоящего чернокожего папуаса: голый по пояс, с кольцом в носу, губастое лицо разрисовано белой краской, а у стенки, рядом с ним, стоит его копьё с широким плоским наконечником. Папуас из деревянной чаши пил своё горькое противное пальмовое вино и лучезарно скалился, показывая сахарные лошадиные зубы. Что здесь делал этот дикарь? Сначала странная вывеска, а теперь этот папуас. Что-то здесь было не так. Впрочем, привередничать не стоило, возможно, что это гостиница единственная в округе, а ночевать под открытым небо всё же хуже, чем спать под одной крышей с варваром.

Путники продолжили осматриваться. За три столика от папуаса сидели трое мрачных мужчин, одетые необычно – вроде бы в туники, но более грубые и толстые, коричневые цветом и с капюшонами. Они были похожи на служителей культа. Да, но какому богу они возносили молитвы? Отчасти догадка римлян была верной, эта троица действительно посвятила себя служению богу, но имя их небесного господина припозднившимся всадникам бы ничего не сказало, как, впрочем, ничего не дало бы и их название «монахи» – такого термина просто ещё не существовало. Эти самые монахи тихо сидели и ели свою жаренную рыбу. Ну и ладно, эти жрецы никому не мешали. Дальше, с левой стороны зала, компания каких-то оборванцев баловалась пивом из глиняных кружек. А рядом, за соседним столиком, два солдата, египтянина, прислонив свои щиты к столу и положив на него короткие копья, тоже что-то пьют из плоских чаш. Смуглая кожа, набедренные повязки, подведённые чёрным миндалевидные глаза, волосы накручены в шапки каре и похожи на парики. Египтяне пьют не спеша, ни на кого не смотрят. У стойки стоят три босых девки официантки, готовые по первому требованию клиента принести ему того, чего он только пожелает. А слева, ближе к входу, за конторкой восседает тучный хозяин гостиницы, лысоватый, с какими-то стеклами на лбу, которые назывались очки и которые будут изобретены только спустя больше тысячи лет. Хозяин что-то писал в большой книге, а перед ним на столе возвышались столбики монет разных стран и эпох, лежали пачки бумажных денег.

Закончив писать, кабатчик посмотрел на новых гостей, стоящих у дверей. Улыбнувшись добродушной, открытой улыбкой, он поспешил навстречу римлянам.

– Будьте всегда здоровы, гости дорогие! – воскликнул радушный кабатчик. – Проходите, проходите, выбирайте себе местечко по вкусу. Рад, что вы снова к нам заглянули, рад, сердечно рад.

Скидывая плащ на руки подоспевшего слуги, один из римлян, тот, что был повыше, брюнет, ответил кабатчику:

– Что-то ты путаешь, милейший, мы здесь в первый раз. Проездом.

– В первый? – кабатчик будто сильно удивился. – А, ну конечно, значит, в первый. К нам многие заходят, разные, но я всех помню… Что изволите, господа?

Кабатчик подзывает одну из официанток – миниатюрную смешливую блондинку с лицом ребёнка и румянцем на щеках-булочках, а сам отходит к своей конторке и садиться рядом, за столик – за соседний от римлян столик. Римляне расположились, сделали заказ: овощи, мясо, вино. Всё им здесь было в диковинку, никогда прежде в таких постоялых домах, где так относятся к гостям, бывать не приходилось.

Официантка подала заказ быстро: вино прохладное, как раз такое, какое нужно, приятное с дороги уставшим, страдающим жаждой путникам; мясо горячее, ароматное; овощи свежие, сочные, как только что с грядки.

– Удивляетесь, господа? – заметив, что римляне в некотором замешательстве, когда увидели, что в таверну с улицы ввалился германский варвар, вооружённый топором, в куртке мехом наружу, спросил кабатчик.

– А он-то здесь как? – выразил недоумение один из римлян, светловолосый, выпятив вперёд челюсть и в презрении скривив губы.

– А он как все, – ответил кабатчик, встал, подошёл и присел за стол к римлянам. – Вы разрешите? – Получив согласие он продолжил: – Каждый приходит на мой корабль за своим. Какой корабль? – спросите вы, а я отвечу: корабль времени. Кто-то приходит, чтобы всё забыть и идти дальше, а кто-то, наоборот, чтобы помнить. Большинство ко мне заглядывает всего однажды: пришли, покушали – и ушли. Но есть и такие, которые возвращаются раз за разом. Вот, например, как вы.

Признаться, римляне не очень-то понимали, о чём им толковал хозяин – надо ли его слова принимать иносказательно или он не в себе?

– Не то говоришь, хозяин, совсем не то, – отхлебнув вина, упрекнул кабатчика брюнет.

– Ты так всех гостей развлекаешь, да? – спросил светловолосый.

– Хм. Вам, конечно, виднее… Вы не помните, потому что в последний раз захотели забыть… – Римляне перестали жевать и посмотрели на упрямого кабатчика неодобрительно. – А теперь, как я погляжу, пришли, чтобы вспомнить и вернуться домой. Я вас в разных видах видал: и в костюме ушкуйников; и в космической броне; и в будёновках. После вашего визита в революционную бурю кавалерийских рубок вы захотели всё забыть и отправились в древний Рим. А ваша Родина – Киевская Русь, расчётный год – 1180-й.

Пока кабатчик говорил, с римлянами творилось что-то неладное, их будто куда-то затягивало, мир разбегался, расширялся до новых пределов, а когда хозяин гостиницы упомянул про какую-то Киевскую Русь, с их глаз упала пелена, на них словно обрушилась лавина – образов, новых слов, понятий, воспоминаний, сновидений, мыслей. Придавило фальшивых римских всадников так, что им стало физически плохо – как с тяжёлого похмелья, как при тяжёлом отравлении, как от нокаутирующего удара, пропущенного в челюсть. Но они вспомнили! Вспомнили все времена и всё, что с ними происходило в разных эпохах, в разных странах.

– Извините, – сказал смущённый кабатчик, – это всегда так бывает после долго воздержания памяти. Вы прозрели. Потерпите немного, сейчас пройдёт.

Кабатчик не врал, прошло несколько минут, и гости пришли в себя.

– Так значит, мы опять у тебя, – задумчиво проговорил светловолосый, имя которого, данное ему родителями при рождении, было Святополк.

– Всё забывал тебя спросить, – встрепенувшись, начал говорить черноволосый русич по имени Глеб, – а что это такое? – Глеб обвёл вокруг себя руками. – Я, и в будущем побывав, не понимаю как у тебя всё устроено.

– Да, пожалуй, теперь вам можно рассказать. Мой кабак, как маятник, идёт сквозь время – туда – в будущее, и обратно – в прошлое. Ни в какой эпохе он больше чем на два-три часа не задерживается. Тасует дни, годы, столетия, как карты, – и собирает гостей.

– Зачем? – Святополк, как и его друг, очень хотел понять смысл, наверное, поэтому и блуждал по эпохам, искал.

– Вот то-то же, что зачем. Ко мне приходит тот, кто не может реализовать себя в своём времени, а талант их велик и тяга к познанию огромна. И они перемещаются, чтобы стать катализатором процессов развития человеческого общества. Они становятся теми, кто внушает веру в людей, меняющих мир, своей заботой растят лидеров, вождей и их идеи. Вот и вы жили там так, чтобы и другим жилось хорошо.

– Да-а… – протянул Глеб.

– А что, случайных гостей у тебя не бывает? – поинтересовался Святополк.

– Ну почему же, заходят. Если дольше положенного срока задерживаются у меня, то теряются во времени. Они становятся зёрнами неопределённых событий во временном потоке. Своими поступками они поддерживают фактор непредсказуемых изменений и поэтому, в том числе, будущее всё время меняется.

– Не понимаю… для чего это нужно? – пожал плечами Святополк.

Колокольчик на двери звякнул. Раньше, когда пришли Глеб и Святополк, его не было, а сейчас появился. В таверну заявились новые посетители. Вроде бы и времени прошло не более получаса, а открывшуюся на секунду дверь заглянуло полуденное солнце. Маятник качнуло вперёд.

На пороге стояли трое: облачённый в кольчужный доспех, с длинным мечом на боку, в шлеме топфхельм, крестоносец в белой накидке, помеченной красными крестами спереди и сзади; замотанный во всё чёрное, в чалме и с повязкой, закрывающей половину лица, сарацин, у которого из-за спины торчали две круглые рукоятки легких, изогнутых мечей; и гордый самурай в традиционной японской одежде – кимоно, сандалии варадзи, – и в пластинчатых доспехах, с непокрытой головой, с выбритыми висками и длинными волосами, уложенными в аккуратный узел на затылке, на поясе у него висела катана. Хозяин, встав, подошёл и поклонился вновь прибывшим гостям, а потом провёл их к столику. Японец что-то строго сказал кабатчику, а хозяин хлопнул в ладони, и со второго этажа спустилось несколько полуобнажённых дам. Самурай довольно засмеялся. Тут же на стол трём воинам подали разнообразные яства и поставили разноцветные бутылки. Японец из глиняной бутылки нацедил себе в белую чашечку сакэ, одним махом опрокинул себе в рот и, встав, гордо выгнув спину, пошёл к шлюхам. Себе в партнёрши по постельным успехам японец выбрал дородную тёлку с грудью четвёртого размера, но с осиной талией, с белой, сметанной кожей и пшеничными волосами, спадающими локонами до плеч. В обнимку с куртизанкой самурай, хрипло похохатывая, отправился наверх. Его спутники, довольно ухмыляясь, принялись за еду.

Хозяин вернулся к столику русичей. Святополк посмотрел на двоих оставшихся воинов и, обращаясь к кабатчику, сказал:

– Что-то я не пойму, как эти трое оказались вместе?

– А-а. Моя харчевня не просто делает остановки в разных эпохах, она постепенно перебирает день за днём и одновременно открывает двери в разных уголках планеты. Вот они и зашли ко мне вместе, а за то короткое мгновение, когда открывали одну и ту же дверь, но из разных мест, они, так сказать, спелись.

– Ну хорошо, это понятно. Непонятно – кто ты сам есть такой… Бог? – с иронией, но и с изрядной долей страхом спросил Глеб.

– Да нет. Какой я бог, я кабатчик – если хотите, гончар. Да, меня можно сравнить с гончаром, а мой гончарный круг – это время, и я на нём создаю бездонный кувшин мироздания, заполненный бесконечностью.

– Звучит жутко, – заметил Святополк. – Чувствуешь себя даже не рабом божьим, а ничтожной случайной песчинкой, подхваченной бурей.

– Ну, не настолько же… Если честно, то я отвечаю всего лишь за малую часть кувшина. Мой кабак-маятник имеет ограниченную амплитуду полёта. Он начинает движение с веков младенчества человечества, с времени появления на земле первых государств древности, а заканчивает у остывающего трупа цивилизации, в конце двадцать пятого века. – Здесь кабатчик остановил свой рассказ и, будто прислушавшись к чему-то, воскликнул: – О! Вам бы сейчас надо выходить, скоро 1180 год, но позволю себе вас задержать на один ход маятника, – больно разговор у нас выходит занимательный, – а на возвратном движении я вас высажу. Хорошо? – Русичам и самим было интересно – они согласились прокатиться на маятнике в будущее и выйти на обратном пути. – Да, давненько мне не приходилось вот так беседовать с гостями – просто по душам, а без общения мне плохо, скучно.

– Но ты начал… – хотел напомнить Святополк, но не успел закончить.

– Ой, простите. Я сейчас. – Кабатчик вскочил со стула и поспешил навстречу вошедшим в таверну новым посетителям. К этой минуте часть прежних гостей уже исчезла, вышла на своих остановках: ушли монахи и папуас, куда-то исчезла компания оборванцев, а вот египтяне пока сидели.

Те, кто вошли в таверну сейчас, оказались кривоногими всадниками, степняками, монголами. Кривые сабли, за спиной – луки, на голове – их чудные шапки, на ногах – кожаные сапоги гуталы. Быстренько с ними закончив, проследив, чтобы монголам дали варёную баранину, и принесли курдюк с кумысом, кабатчик вернулся.

– Вы о чём-то хотели меня спросить? – продолжил прерванную беседу кабатчик.

Но теперь гости ответить не успели. К хозяину гостиницы подошла одна из официанток и показала на ладони продолговатый кусок металла, тускло отсвечивающий медью, показала и что-то сказала ему на ухо. Кабатчик ответил: «Берём. Это египетский талант. Он как три испанских империала. Рассчитай их». Когда девка ушла, разговор продолжился.

– Да, ты не ответили на наш вопрос, напомнил Глеб.

– Какой?

– Кто ты такой на самом деле? Про гончара очень поэтично получилось, но это не объяснение, а скорее метафора.

– Хм. Кто я… Сам точно не знаю, не очень помню. Я всегда при кабаке. А в начале что-то смутное, словами не описать.

– А зачем тебе деньги? – задал вопрос Святополк.

– Как – зачем? Люди платят за еду, питьё, ночлег и.. – хозяин показал пальцем на потолок, туда, где сейчас развлекался самурай. – Но вы правы, деньги – это всего лишь привычная мера ценности оказываемых услуг. А настоящая плата за мои услуги взимается самим маятником. От гостей он берёт часть их необузданности, часть агрессии созидания и разрушения, перерабатываемой им в движение, а без этого маятник остановится, постепенно замедлиться и встанет.

Дверь таверны открылась и в неё толпой ввалились краснокожие индейцы. Встречать их хозяин не пошёл, объяснив:

– Это южноамериканские индейцы – майя. Не люблю их.

– Почему? – спросил Глеб.

– Дурные они. Им, видите ли, пива и вина мало, они настойки и отвары на псилоцибиновых грибах предпочитают.

Случилось так, как и предполагал кабатчик: индейцы сделали заказ и две официантки принесли им три тыквы-бутылки и блюдо с какими-то зеленоватыми брикетами.

– А закусывают чем? – продолжил расспросы Глеб.

– Тоже… держим для них прессованные смеси из возбуждающих трав, корешков и листьев коки. Ну это что! Они и человеческим мясом не гнушаются. Тьфу.

– И вы что же?.. – Глеб не договорил, но кабатчик его понял.

– О, нет, не беспокойтесь. Я не людоед какой-нибудь. Когда они мяса требуют, я им морских свинок подаю, запечённых на углях. Говорят, что почти тот же самый вкус. Вот увидите, сейчас они напьются и начнут вести себя как скоты. Ну ладно… на чём мы остановились?

– Про плату, – напомнил Святополк и задал новый вопрос: – Зачем лично тебе надо, чтобы качался маятник?

– Я раздвигаю границы – границы существования рода людей на этой планете. Растягиваю периоды. Отодвигаю дальше в прошлое вспышку возникновения первых государств, а в будущем толкаю цивилизацию вперёд, чтобы помочь ей переступить собственный труп и пойти дальше к недостижимому идеалу – балансу между всеобщим счастьем и усилиями по его достижению.

Пока кабатчик объяснял русичам, чему служит маятник и он, египтяне, довольно долго сидевшие за столиком, поднялись и пошли на выход.

– Вот, смотрите, – показал на египтян гончар-кабатчик.

Дверь открылась, и египтяне вышли за порог и тут же их внешний вид изменился: их набедренные повязки выросли в короткие дутые голубые штаны; на плечи им легли платья 16-го века; ноги обтянули коричневые чулки; а сандалии заменили башмаки с большими пряжками; волосы египтян развились, укоротились, а потом и совсем исчезли накрытые париками. Даже шаг египтян изменился, стал из мягкого и быстрого уверенным, неспешным. Из бесстрашных солдат, простых копьеносцев армии фараона – в спесивых придворных французского короля.

– Любопытно, – проследив за метаморфозой египтян, сказал Святополк, но в большей степени его занимало другое. – Вот вы сказали, что маятник растягивает жизнь нашего рода… Да, я помню, мы были там, когда началась ядерная война, а потом мы – люди – постепенно деградировали в радиоактивной пустыне, пока не стали совсем дикими и ко всему равнодушными, жестокими чудовищами.

– Да, – согласился со Святополком кабатчик, – люди ещё какое-то время скакали по мёртвому миру, как блохи по трупу собаки, а потом их поглотила тьма. Кстати, вы двое одни из немногих, кто эмигрировал в ту последнюю эпоху. Обычно оттуда уходят. А вот из 24-го века – расцвета космической эры – почти никто никуда не перемещается.

– А из других развитых веков? – уточнил Глеб.

– Идут. А как же не идти? Многие сильные мужчины там – в мире благополучия – не могли реализовать себя в полной мере. Им требуется открытое противостояние на поле боя, а не в офисе или на спортивной арене. Им нужны враги, настоящие враги. Вот они и перемещаются в века варварства, века кровавых водоворотов событий, чтобы под предводительством, например, Алариха разрушить Рим, или вместе с Наполеоном, Гитлером пройти по всей Европе огнём и мечом. А некоторые из них забираются ещё глубже, а другие мигранты от своего времени отбегают сравнительно недалеко.

– Да, знаешь, я хотел сказать… если сравнение тебя с гончаром верно, то ты, растягивая судьбу человечества, истончаешь стенки кувшина – стенки мироздания, – на доступном тебе участке.

– Я.. простите, – кабатчик обратил внимание, что в его таверне разгорается ссора – зазвучали крики, грохнули несколько выстрелов.

Некоторое время назад в гостиницу зашли красочные персонажи истории морского разбоя – пираты в красных повязках, в белых свободных рубахах, вооруженные ножами, абордажными саблями и длинноствольными пистолетами. Вначале они вели себя вполне пристойно, а потом внезапно устроили дебош. Но, честно сказать, зачинщиками драки выступили не пираты, а индейцы. Майя, насосавшись настойки кактуса Пейотля, изрядно выпив грибного отвара, словив приход сказки, стали кидаться в пиратов – их соседей – кукурузными лепёшками, приняв их то ли за диких зверей, то ли за демонов. Понятное дело, пираты не стерпели: обнажив клинки, постреливая из пистолетов, бросились в атаку. Индейцы встретили их залпом из духовых трубок и завертели над головами топориками. Завертелась мясорубка ближнего рукопашного боя.

Хозяин таверны, обладая недюжинной физической силой, схватил свободный обеденный, для многих самозванных силачей просто неподъёмный стол за толстые квадратные ножки и, размахивая им как богатырской палицей, полез в гущу сражения. Кабатчик быстро успокоил разгорячённых вином и галлюциногенами висельников, разметав и перемолотив их всех – и индейцев, и пиратов. Внушать побитых, вызывать к их благоразумию кабатчик не стал, погрозил кулаком валяющимся в беспамятстве и вернулся к своим собеседникам. Утерев пот платком, хозяин сказал:

– Так, говорите, что истончаются стенки.

– Да. Думаю, что это опасно, – выразил опасение Святополк.

– Да нет, круг выстраивает кувшин цивилизации из первородной глины – концентрированной массы человеческих стремлений, желаний, возможностей, а по мере роста, чтобы он легче вытягивался, в глину добавляется вода и ещё глина – это люди, которые проходят через мои руки и перемещают мой маятник. А приток новых путников практически не ограничен.

В таверну с улицы зашёл солдат в треуголке, синем длинном камзоле, с нашейным платком и кремневым ружьём, коронованным длинным плоским штыком, за плечом. Усатый солдат, плотно сбитый, хоть и не высокий, принёс с собой резкий запах пороха и ядрёного конского пота. Он огляделся и присел за первый столик рядом с дверью. Солдат потребовал пива и жаренной рыбы.

– Ваш соотечественник, – объяснил кабатчик, кивнув в сторону солдата. – Пришёл ко мне из времени великого русского царя – Петра Первого. Интересно, что они, ваши соотечественники, в какую бы эпоху не родились, предпочитают перемещаться во временных границах существования своей родины. Вы двое – счастливое исключение из правила.

– Почему – счастливое? – не понял Глеб.

– Возможностей реализовать себя больше.

За мутноватыми, словно затянутыми туманом стеклами окон гостиницы замелькало – день стремительно гас, скатываясь на вечер, вечер сменяла ночь, ночь светлела в утро, утро созревало в день – маятник пошёл шибче.

– Не обращайте внимания, это спонтанное ускорение, – объяснил кабатчик. – Бывает.

– А почему? – Глебу стало любопытно.

– Не знаю.

– Это не опасно? – забеспокоился Святополк.

– Не думаю.

Из дверей кабака гостиницы в обе стороны – и в него, и наружу – потянулись люди – кто-то входил, кто-то выходил. Кабатчик совсем перестал встречать гостей, а только кивал головой, некоторых одаривал дежурной улыбкой, и уже совсем редко – привставал с места и кланялся.

– Мы пролетаем густонаселённые, но пока плохо обустроенные века, – сказал кабатчик. – Народ мигрирует в обе стороны.

Треуголки сменили цилиндры, а цилиндры – котелки. В кабак заглянул американский ковбой. Садиться за столик он не стал, прошёл к стойке и стал накачиваться виски, с подозрением поглядывая на разношёрстную публику.

Петровский солдат, допив своё пиво, крякнул, встал и, оправившись, вышел из таверны. Русичи успели увидеть, как он изменился, оказавшись на улицы, сменив свой камзол на серую длинную шинель, а его треуголка стала фуражкой-блином, на которой засверкала красная звёздочка, а его ружьё перестроилось в винтовку, штык остался, но изменил свою форму, став трёхгранного сечения.

– У вас началась гражданская война, – вздохнул кабатчик. – Да, да, красные, белые и зелёные! – Хозяин многозначительно поднял брови. – Вот посмотрите.

В двери вторглась расхлёстанная ватага анархистов, махновцев. Все с маузерами, наганами за поясом, кто в папахах, кто в фуражках. Сапоги, ботинки, штаны галифе. Сразу следом за ними, не успели ещё махновцы выбрать себе столик, зашли четверо: первый в кожанке, с наганом в кобуре; за первым шли два революционных матроса, перетянутые, как портупеей, пулемётными лентами (один нёс ручной пулемёт системы Льюиса); и последним шёл солдат с красной лентой на папахе. Обменявшись враждебными взглядами с анархистской братией, но ничего им не сказав, красноармейцы заняли столик в дальнем, правом конце заведения.

За красными пожаловали и белые, точнее – один белый – капитан с золотыми погонами, в красивой серой форме и начищенных до блеска сапогах. Его проводили тяжёлыми взглядами, взяв под прицел своих глаз, обе компании революционеров. В кабаке повис туман крепкого табачного дыма, не продохнуть, звенели стаканы, запахло перегаром. После в кабак, на огонёк, заглянули несколько штурмовиков НСДАП. Красноармейцы вышли, и, когда выходили, в дверях столкнулись с танковым экипажем – четырьмя русскими танкистами ВОВ.

– Пост сдал – пост принял, – прокомментировал рокировку русских воинов кабатчик. – Любите вы повоевать.

– Не мы одни, – откликнулся на последнюю реплику хозяина Глеб.

– Ну и долго ты собираешься так растягивать? – спросил Святополк, имея в виду кувшин истории.

– Честно не знаю. Вот я вам про материал – глину и воду, – сказал, но не всё так однозначно. Может случиться всё что угодно.

– Например?

– Например, я не знаю, что будет, если маятник кардинально увеличит амплитуду движения: то ли порвётся цепь событий и тогда всё – разумная жизнь потускнеет и потухнет, уйдёт талой водой в чёрной песок антиматерии, – а то ли мне удастся продлить историю человечества до бесконечности.

Со второго этажа спустился самурай, наконец его ненасытный сексуальный голод был удовлетворён. Два его друга встретили японца возгласами одобрения. Выпив на посошок, они втроём – самурай, сарацин и крестоносец – двинулись к выходу. Выйдя из харчевни, как и все другие покидающие дом гостеприимного хозяина, преобразились: самурай сменил кимоно на дорогой европейский костюм и обзавёлся деловой сумкой, и поменял вид гордый и презрительный на уверенный и холёный; сарацин обменял свои мечи на АК, и его талию обнял пояс шахида, и из прохладного сумрака таверны он шагнул в пекло перманентного джихада Ближнего Востока; а крестоносец обменял одни доспехи на другие, на ходу сбросив кольчугу и втиснувшись в камуфляжный бронекостюм; шлем превратился в каску, а меч, изменив форму, стал РПГ.

– Послушайте, достопочтенный харчевник, а почему среди ваших гостей совсем не видно женщин?

– А вы заметили, как называется моё заведение? «Отважный ландскнехт»! Да, но не расстраивайтесь, женщины тоже ко мне заходят… не так часто, как хотелось бы, у них другие жизненные приоритеты. Они, по большей части, случайно приходят в гостиницу, а очутившись здесь и кое-что поняв, предпочитают никуда не перемещаться, остаются здесь.

– Что, там? – Святополк указал глазами на лестницу, ведущую на второй этаж, рядом с которой скучала пара девушек, ярко накрашенных, отсвечивающих своими прелестями из-под полупрозрачных туник и газовых розовых пеньюаров.

– Да, да, – покачивая головой, с грустинкой в голосе, подтвердил догадку гостя кабатчик. – А что делать? Такова жизнь, насильно их здесь я не держу.

Большинство гостей, ещё недавно крепко пивших и сладко закусывающих, сошли на своих станциях. Теперь из кабака выходило больше, чем в него заглядывало. Вот вышла в будущее целая ватага солдат под чёрно-красными флагами, а вместо них в кабаке появились двое – в свободных одеждах, меняющих свой цвет в зависимости от освещения, и голыми ногами.

– А вот и 22-й век, – заметил кабатчик.

– Кто это? – спросил Глеб.

– Как раз о них я вам рассказывал. В будущем им тесно, хочется чувствовать кровь врага кожей, пробовать её на вкус, их больше не удовлетворяют сухие сводки с цифровых фронтов торговой войны. Этим двоим не имётся, запрыгнули на маятник, когда он идёт вперёд, хотя могли бы и на обратном ходу. Они идут на столетнюю войну… за трофеями.

– Ухоженные какие, аж светятся от благополучия, – заметил Глеб.

– Издержки эпохи. Время их поправит, они получат то, что заслуживают, и отдадут времени то, что заставит колёса событий крутиться быстрее. Энергичные молодые люди, энергичные, такие мне нравятся.

После этих двух искателей приключений из 22-го века, поток гостей почти иссяк. Зашли ещё две каких-то кикиморы неопределённого пола, должно быть, залётные, случайные, – не пробыли и пяти минут, вышли. На остановке 24-го века – последнего счастливого, цветущего века объединённого мира, века начала межзвёздных перелётов – в кабак пришёл пилот космического корабля в лёгком скафандре. Он сел, снял свой прозрачный шлем и поманил кабатчика пальцем. Хозяин в очередной раз извинился перед своими собеседниками, поспешил к гостю. Вернулся он не скоро, задержал его космонавт, долго ему что-то втолковывал, объяснял. Вернулся кабатчик весь какой-то взъерошенный, недовольный.

– Что случилось, уважаемый? – Святополк уловил состояние хозяина.

– Мало я на моём пути встречал таких отъявленных наглецов. Представляете, требовал у меня гарантий, сукин сын. Он уже не в первый раз перемещается и хочет, видите ли, теперь получать только позитивные впечатления. Чистка памяти его не устраивает… всех устраивает, а его нет. Вообще, эти из 24-го какие-то все у себя на уме, вечно им ничего не нравится. Раньше люди крепче были. Помните солдата Петра Первого?

– Да. А что с ним?

– Так вот, он из своего времени уже в пятый раз отправляется в 1918 год, на вашу гражданскую войну. Побудет там, а потом – назад, и опять к маятнику – просит сделать так, чтобы он всё забыл, кроме того, что побывал там. Вот это воля! Вот это я понимаю! Трудно человеку, идти не хочется, но пробует, раз за разом пробует, идёт на штурм и не ноет, не торгуется. А этот – не пилот корабля дальней космической разведки, а пошлый торгаш, плакса.

– Ну и что же ты этому плаксе ответил? – Глеб отпил из стакана поданного им только что клюквенного морса и с любопытством уставился на космонавта.

– Послал его культурно. Если не устраивает, так слазь и летай дальше по галактике, ищи обитаемые миры, но не на моём маятнике.

Тут, после последних слов, хозяин замолчал на целую минуту, будто о чём-то задумавшись, и гости тоже вежливо молчали, не мешали ему думать, и вместе они – кабатчик и гости – чего-то ждали.

– Ну, сейчас начнётся, – прервал паузу в разговоре кабатчик.

– Что начнётся?

– Гости повалят, беглецы, – объяснил хозяин.

И беглецы не заставили себя ждать. Двери гостиницы стали чуть ли не пачками выстреливать из мятежного века – раскола объединённого мира и начала ядерного Апокалипсиса, – разных типов. Всякие шли люди – и совсем здоровые, статные, и калеченые, обожжённые, потерянные, заблудившиеся, и военные, и служащие, и одетые как нищие, и – в шикарных, пышных одеждах.

Но вот гостиница вздрогнула и всё стихло – маятник достиг своей крайней точки амплитуды движения в будущем. Перед внутреннем взором гостей кабатчика замелькали переменчивые образы, они увидели здание гостиницы со стороны, как оно, перескакивая по рельсам времени с места на место, меняло свой вид сообразно эпохе: то это была почти лачуга, наполовину вросшая в землю; то деревянный, нарядный терем; то каменный дом с балконами, под черепичной крышей; то циклопическое сооружение под прозрачным колпаком.

Гостиницу дёрнуло повторно, посуда на столах зазвенела – маятник начал свой бег в обратную сторону, в прошлое. Жизнь в кабаке пошла своим чередом. Через некоторое время, когда маятник как следует разогнался, проголодавшимся за долгую беседу гостям подали обильный обед и трактирщик, воспользовавшись приглашением, присоединился к ним.

– Поднимаем последний бокал, друзья, на этом заходе, будем здоровы! – провозгласил кабатчик. Гости ответили на любезность – осушили хрустальные кубки до дна. – Ну вот и всё. Вам пора, мы приближаемся к вашей остановке.