Czytaj książkę: «Повести. Рассказы. Истории»
Об авторе
Давид Шварц – автор двух поэтических сборников: «Сиреневый огонь» и «Серебристая звезда». В электронном формате в 2017 году вышли три его книги прозы: «Восхождение», «Циклотимия» и «Повести. Рассказы. Истории».
Д. Шварц – авиационный инженер. Его научно-инженерная деятельность (авиаконструктор, начальник отдела робототехники в НИИ, Главный Конструктор СКТБ в бывшем СССР), многолетняя работа в израильском секторе высоких технологий хай-тек, одиннадцать патентов на изобретения, десятки трудов в области робототехники и автоматизации производства – обильно подсказывала сюжеты, способствуя написанию книг.
Д. Шварц живёт в Израиле с января 1991 года.
Любовь с парашютом
Почему я так часто возвращаюсь к этому?
Почему в памяти так глубоко сидит это?
Чем чаще думаю об этом, тем больше убеждаюсь, что многое в нашей жизни забывается, но мы всегда помним три вещи: гадости, которые люди делают нам, пакости, которые мы причиняем людям и чистоту своих помыслов в первой любви, как правило, в юности, когда окружающая нас среда ещё не успела сделать нас циниками и пакостниками.
О гадостях и пакостях мы поговорим потом когда-нибудь, если будет настроение под плохую погоду или больной зуб, а сегодня хочется потолковать о светлом, чистом и незамутнённом.
Что вам с того, что я об этом уже говорил?
Потерпите и послушайте ещё раз.
И вспомните свою юность и чистоту помыслов.
Если вы, конечно, не законченный рецидивист, с малолетства сидевший в детской колонии усиленного режима.
Но не будем о грустном.
Так вот.
Мне было восемнадцать.
Да, да, да, не удивляйтесь, когда-то и мне было восемнадцать!
И я был влюблён.
Перефразируя покойного нынче Лермонтова, могу сказать:
Любил я девушку,
Но странною любовью…
Она была умная, красивая и толстая.
Некоторые с детства любят толстых девушек.
Говорят, чтобы было, за что подержаться.
А я толстых не любил, мне нравились стройные девочки с чистыми пионерско-комсомольскими лицами, плотными грудками и попкой на три кулачка, как мы с парнями шутковали в те времена.
Но Она была толстая, с потными подмышками, свисающими щёчками и большим задом.
Можно даже сказать, что её фигура вызывала во мне отвращение! Противно было смотреть на её фигуру.
Но какие у неё были глаза!
И какой голос!
И какая она была умница!
Некоторые называют это диссонансом.
Как же так? – говорят мне они. Ты её любил? Любил. Значит, тебе в ней должно было нравиться всё: и лицо, и одежда, и душа, и мысли! Ведь не может быть, чтобы классик Чехов врал?
Вот, вот, – отвечаю им я. Это всё мне как раз нравилось. Но остальное, то есть, телесная оболочка – нет, не нравилась. Кроме глаз и голоса.
Тогда, мне говорят, это не любовь.
А что это было, я вас спрашиваю?
Если я постоянно думал о ней, мысленно говорил с ней, она мне виделась по ночам, не только во сне, а почти что наяву.
Что это было?
Мне отвечают: ты был психом! У тебя начинался маниакально-депрессивный психоз! Или просто ты был влюблён по мальчишеской дурости вследствие подпирающих тебя гормонов с последующими поллюциями и прочими вытекающими из тебя последствиями!
В общем, я сам запутался и меня запутали.
Но вот судите сами.
Мы учились на авиационном факультете, но никто никогда не требовал, чтобы мы прыгали с парашютом.
Но она, я буду звать её просто – Она, пошла с подружкой в аэроклуб готовиться к прыжкам.
Я узнал об этом случайно.
Дело в том, что я боялся лишний раз подойти к ней.
Меня сразу начинало трясти от близости к её глазам, я путался, говорил ерунду и потел.
Но её подружка, которая видела, как я млею, подошла ко мне и сообщила, подмигивая и морщась от удовольствия:
– А ты ещё не записался на прыжок? Да? А почему? Мы все уже записались!
– Кто все?
– Ну, я. И Она. Там ещё некоторые тоже хотят. Но мы с ней уже записались. У меня родители вечером уезжают на юг, ты приходи, позанимаемся с тобой теоретической механикой, у меня там есть вопросы…
То, что у этой подружки с логикой были проблемы – я знал.
То, что она влюблена в меня и преследовала меня взглядом своих небольших зелёных глаз, я тоже знал.
То, что она давно хотела перевести стрелки с Неё на себя – я чувствовал давно.
Но о том, что Она записалась на прыжки – я услышал впервые.
Надо ли говорить, что я помчался и тоже записался, прихватив с собой приятеля из группы? Надо ли говорить о том, что я с ужасом думал о прыжке, но моё нутро требовало: Надо, Дока, Надо!
Несколько занятий были посвящены теории прыжков и складыванию парашюта.
– Вы складывайте, ребятки, складывайте, – почти пел инструктор Ижак. – Да хорошо складывайте, вам же прыгать придётся, хе, хе. Ты вот, длинный, сложишь неправильно, а ты, как тебя? – он обратился к Ней – а ты вот, будешь с этим прыгать! Плохо сложит этот длинный, и ты, такая красивая, полетишь вниз камешком, да и разлетишься вдррребезззги!
Я его чуть не убил! Мысленно. У меня все обмерло внутри. Надо же, скотина, такое ляпнуть! Про Неё!
Потом нас повели прыгать с вышки в том же аэроклубе.
Забираешься на вышку, облачаешься в сбрую и прыгаешь вниз.
Почти долетаешь до земли, но тут пружинные амортизаторы тебя с силой тормозят, ты пластично, но сильно, с ударом, подпрыгиваешь вверх и останавливаешься, покачиваясь.
Неприятная это штука – прыжок с вышки. Во-первых, удар при торможении довольно сильный, а во-вторых, смотреть перед прыжком с высоты пятиэтажного дома на землю довольно неприятно.
Но Она прыгала передо мной, и я, стиснув зубы, показал себя мужчиной, то есть, не заверещал!
Я был доволен.
Ещё и потому, что видел, как Она искоса наблюдала за мной.
Прыжок с самолёта был назначен на воскресенье.
Утро было ранним, день солнечным, нервы слегка натянуты, но настроение было боевым!
Я Ей покажу! Я Ей докажу! Я Ей…
Во дворе аэроклуба собралось не так уж много ребят.
Почти половина сдрейфила и не пришла.
Инструктор Ижак построил нас и стал придирчиво осматривать, подшучивая.
– Ну, что, самоубийцы, все готовы?
И тут он дошёл до меня.
– Иди домой!
Я взвыл:
– Что такое, почему?
– Ты хочешь прыгать в этих тапочках? – он указал на мои кроссовки. – Сколько можно говорить, что прыгать надо только в ботинках, иначе свернёшь ногу или же сломаешь! Кто сегодня в резерве на прыжок? Сменить его!
Из резерва вышел мой приятель, которого я уговорил попрыгать малость с парашютом, и который прошёл всю учёбу и прыжки с вышки.
Он подошёл бледный, с испариной на лбу. Понял, видать, что в резерве лучше.
Искоса я увидел также, как заухмылялась моя пассия и стала что-то шептать на ухо подружке.
Кровь бросилась мне в голову.
Я закричал:
– Товарищ инструктор, пожалуйста, дайте мне двадцать минут, я живу недалеко, переодену ботинки и вернусь! Не уезжайте в аэропорт без меня! Пожалуйста!
Крик был настолько жалобным, что Ижак махнул рукой:
– Давай, только живо!
Да, это был спринт со спуртом!
Я бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла! Чистый Мцыри! Ноги практически не касались земли, они часто-часто перебирали воздух! Аэродинамика только такая!
А отчего это?
Ясно дело, упасть лицом в грязь перед любимым существом, могущим подумать, что я трус и поэтому специально припёрся в этих тряпочных корочках было недопустимо!
Запыхавшийся, в крутых ботинках я прискакал как раз к отходу автобуса, куда почти все погрузились.
Первое, что я увидел, это квадратные глаза приятеля, которого я по запарке чуть не заставил прыгнуть вместо меня!
Он с воем выскочил из автобуса, подмяв кого-то, хлопнул меня по плечу и на большой скорости рванул из этого аэроклуба с сумасшедшими студентами-самоубийцами!
Насколько мне известно, он, по сей день, так и не прыгнул с парашютом.
И при встрече со мной потом долгое время крутил пальцем у виска.
Я глянул на Неё, Она глянула на меня, чтоб посмотреть, глянул ли я на Неё!
Всё было в порядке. Она была довольна.
Тут надо сделать лирическое отступление.
Я был влюблён в неё, а она любила другого.
Да.
Это была драма, практически «Отелло», «Ромео и Джульетта» и «Анна Каренина» в одном флаконе! Только я тут был не Ромео, а натуральным негром и несчастной жертвой – хоть сейчас под паровоз!
Я был влюблён – и всё!
Чего я добивался этими прыжками с парашютом – сам не знаю, по сей день!
А может, это и есть великая тайна любви? Бездумно, по велению сердца стремиться быть рядом с любимым человеком и выглядеть в его глазах героем? Кто знает?
И это при том, что мне не хотелось её телесно. Я ведь говорю, она меня отталкивала своими физическими… ммм… скажем, параметрами.
Любовь духовная? Вроде, нет!
Наверно, это было просто любовное томление молодого, здорового человека, жаждущего любви в восемнадцать лет. Не знаю.
Но она, любящая другого, тем не менее, играла со мною в жестокие игры, поглядывая на меня, подкалывая и заигрывая временами, подпуская ближе и тут же отталкивая.
Сейчас я понимаю, что это чисто женские проделки и ухищрения с целью держать возле себя побольше кавалеров и воздыхателей, показывая им свою власть над ними одним лишь своим существованием на белом свете!
Ох, эти женщины!
Сколько об этом уже говорилось, писалось, пелось и плясалось!!
Гробите вы мужчин, подкашиваете на корню, режете без ножа!
А зря, между прочим!
Потом, захомутав телёнка, вы получаете в семье быка, правда с рогами, но это уже издержки того, что так красиво зовётся Семьёй!
Эх, ох и ах!
Ладно, проехали…
Вернёмся к нашим… парашютистам.
Приехали в аэропорт, навьючили на себя парашюты, забрались в самолёт.
Самолётишко АН-2, полутораплан, десять человек внутри, прыжок с высоты восемьсот метров из двери в фюзеляже, без выхода на крыло.
Мы сидели с ней друг напротив друга.
Я отводил глаза в сторону. Боялся, что она в них увидит, если не страх, но беспокойство!
Я же хотел выглядеть мужественно, бесстрашно, геройски!
Её глаза улыбались и ободряли, но я же хотел доказать независимость, показать, что я бы прыгнул и без неё, что она тут не при чём! Она и сама слегка трусила, но держалась здорово!
Лётчик Лейбенко перед нашими прыжками решил вытрясти из нас то ли душу, то ли страх, и повёз по воздушным ямам!
Вниз – вверх, оттуда – вниз! Требуха вываливается через горло, подпирая от живота к глазам! Снова вверх – кровь от головы уходит в задницу!
Покатались. Кое-кого стало тошнить. Мы с Ней смотрим друг на друга – вроде, живые…
Потом команда: Встать, приготовиться к прыжку! По-шо-ллллл!!
Прыгали, как нас учили – друг другу на голову, чтобы потом парашюты не разнесло ветром за пределы аэродрома!
Ижак стоял у дверного проёма и выталкивал замешкавшихся под зад.
Чёрная окантовка проёма двери – ослепительно светлый проём – и больше ничего вокруг…где-то там внизу земля.
Пальцы рук судорожно вцепились мёртвой хваткой в ледяной металл окантовки двери
… Кажется, никакой силой их не оторвать…
Переваливаю вес тела на руки в бездну подо мной… восемьсот метров…
Первые секунды вне самолёта выпали из памяти… мозг вычеркивает их…
Потом лёгкий удар – смотрю наверх, как учили: полотнище открыто, стропы не запутались, полёт нормальный!!!
Глянул вниз – высоко сидим!
Нет ощущения полета – летишь вместе с ветром, как будто висишь в воздухе.
Ощущения снижения тоже нет.
Внизу земля стоит, не приближаясь и не разворачиваясь.
Хочется петь или кричать.
Ору ура!
Неподалёку голос: Здорово, Дока! Живой?
Поворачиваю голову – Витя, из нашей группы.
Поорали, повеселились, вскоре ветром разнесло.
Ближе к земле разворачиваю купол стропами так, чтобы земля уходила под меня строго навстречу движению.
При ударе о землю – ноги вместе, чтобы не сломать, даже не упал, пробежал пару шагов, загасил купол. Всё по нотам.
Я прыгнул!
Она тоже приземлилась нормально, только на дальнем конце аэродрома. Чуть замешкалась при выбросе из самолёта, пришлось ей тащить парашют издалека к месту сбора.
Сложили парашюты с песняками.
Краем глаза вижу, что она смотрит на меня с улыбкой и направляется в мою сторону.
Я отвернулся.
Почему?
Не знаю. Ещё много раз в последующем были между нами такие странные контакты.
Пока жизнь не развела нас вовсе.
Доктор Лиза
В тесном кафе на главной магазинной улице острова Санторини мы сидели за одним столиком с интересной парой.
Эти пожилые люди были, как и мы, умотаны жутким пеклом августовского Средиземноморья, сжигающего, казалось, всё живое, что двигалось, стояло, охало от жары на узких улочках, забитых, подобно всем другим местам скопления туристов со всего мира, магазинами и магазинчиками, кафе и кафешками, столами и столиками с разложенными товарами прямо на улице, вьющейся на самой вершине этого необыкновенного островка.
Когда-то, тысячелетия тому назад, здесь посреди моря торчало жерло вулкана, решившего вдруг извергнуться. Сказано – сделано! Извергся.
Разнесло всё вокруг.
Дым и тьма дошли аж до Африки, где, говорят, и стали одной из казней египетских, чтобы отпустил фараон народ мой из рабства.
И этот взрыв вулкана распополамил остров Санторини так, что выгрыз мощной дугой его скалы, благодаря чему мы и пришвартовались поутру в красивейшей бухте, откуда наверх, в городок Фира можно добраться либо по узкой серпантинной тропе на ишаках, либо пешком по той же тропе, вляпываясь в ишачий помёт, либо на фуникулёре, от верхней станции которого до кафе, где мы присели отдохнуть – рукой подать.
– Жарковато, чёрт побери! – завязал я разговор. – Пожалуй, у нас сейчас не так.
– А вы откуда? – спросил пожилой господин, вытирая пот с высокого лба.
– Израильтяне мы. Из Хайфы. А вы откуда?
– Так мы тоже оттуда. Только из Кирьят-Тивона.
– Соседи, значит. Очень приятно. Это моя жена Света. А я Дока.
– Алекс. Жена Лиза. Будем знакомы. Жарко, да.
Кофе и мороженое сделали своё дело.
Мы бодро закрутили головами, разглядывая людей, товары и стены невысоких зданий, украшенных всякой мелкой, но яркой и красочной ерундой.
Дорога пошла круто вверх мимо монастыря, или это церковь? мимо аккуратных, красиво побеленных построек, затем она превратилась в тропу, зигзагообразно поднимающуюся к вершине островка, где мы решили отдохнуть, отдуваясь и сбавляя шаг.
– Давно вы в Израиле?
– Мы с девяносто первого.
– И мы тоже. Ну и как вы?
– Потихоньку, помаленьку.
– Да и мы также.
Незначащий, поверхностный разговор постепенно перешёл в воспоминания о тяжком периоде вживания в страну, о трудностях и тяготах так называемой абсорбции.
Мы обменялись информацией о том, какие сволочи местные, как они нас затирали поначалу, пока мы учили иврит и привыкали к сложной воюющей стране. Только Лиза молчала.
– А вы, Лиза, с нами не согласны?
– Не согласна.
– Что так? Вы всем довольны? Вы работаете по специальности, я извиняюсь за свою наглость? Вы ведь врач по профессии, если я правильно понял? – поднадавил я по-простецки.
– Да. Я врач. Работала в Москве кардиологом в клинике, потом заведовала терапевтическим отделением в поликлинике. Здесь я много лет работаю в социальной службе, ухаживаю за больными людьми. Мне поручают либо тяжело больных, угасающих людей, либо старушек возрастом за восемьдесят.
Мы помолчали.
– Но ведь вы – врач с огромным опытом, – удивилась Света, – вас устраивает такая работа? Как получилось, что вы работаете не по специальности?
Алекс посуровел, но не стал вмешиваться в разговор.
Я с интересом ждал ответа.
Лиза помедлила, поправила седеющие волосы и повернула голову в сторону бухты.
Я проследил за её взглядом.
Там, далеко внизу, лежало море. С высоты не было видно волн, и казалось, что голубая поверхность была не водой, а чем-то плотным, плоским и живым.
К причалам то и дело подходили корабли, моторные лодки и яхты, от небольших до крупных трёхмачтовых. Всё казалось игрушечным и нереальным.
Недалеко от порта серым куском в окружающей синеве моря торчал своими скалами островок, оставшийся после гибели местной Атлантиды с тех давних времён. И странно было видеть, среди безжизненных его скал, одиночное, приткнувшееся к камням серенькое же зданьице.
– Видите ли, – спокойным голосом сказала она. – Я не считаю, что работаю не по специальности.
В её голосе было столько силы, убеждённости в своей правоте и внутреннего достоинства, что я невольно посмотрел на женщину внимательнее.
Когда-то она была красавицей. Да и сейчас, несмотря на редкую седину и морщинки на лбу и около рта, она смотрелась великолепно и почти мистически, особенно, если учесть совершенно фантастический пейзаж гористого острова на фоне Средиземного моря.
Большие тёмно-карие глаза, опушённые чёрными ресницами, смотрели открыто и почти физически излучали ощущение силы, ума и уверенности в себе.
– Очень даже по специальности! – повторила она. – Кстати, если желаете, я могу развить эту тему, тем более, что время у нас есть, да, дорогой?
Она посмотрела на мужа.
Было видно, что они не просто любят друг друга, а взаимное обожание сопровождается взаимным уважением. Эта пара была просто великолепной. Без лишнего пафоса и сюсюканья.
– Да, Лиза, время у нас с тобой есть. Не знаю, как у наших попутчиков?
Света молча кивнула головой. Видно было, что эти люди ей тоже нравятся.
– Ну что ж. Тогда я расскажу вам о своих бабушках – дедушках.
Но начну с начала.
Мне нехватило одного года до двадцатилетнего стажа, который признавался в Израиле достаточным для врачебной практики в стране без изнурительных экзаменов. И я вынуждена была после ульпана Алеф и ульпана Бэт готовиться к сдаче этих самых экзаменов. И тут жизнь преподнесла мне подлость. Сказались мои давние болячки, а особенно перенесённый в молодости гепатит, повлиявшие на работу памяти. Мне трудно стало удерживать в голове информацию.
Экзамены я сдала, но не набрала нужного количества баллов.
Надо было снова учиться.
Не вам рассказывать о первых годах жизни в стране, вы сами отлично это знаете по себе.
Алекс тяжело работал, и мне надо было ему помогать. Я стала искать работу.
Совершенно случайно нашла.
Это было нечто вроде приюта для тяжело больных. Хозяйкой была там жена раввина, молодая красивая дама сорока лет, у которой было одиннадцать детей.
– Сколько, сколько? – удивился я.
– Да, да, одиннадцать. И всех надо кормить. А потому Ривка – так её звали, по нескольку месяцев не выдавала зарплаты работникам, пыталась обманывать их, выкручивалась, как могла: детей надо кормить! Но это отдельный разговор…
Дело в том, что больные были очень сложными, тяжёлыми, несколько человек – лежачими, спектр болезней – от рассеянного склероза до психозаболеваний.
Хозяйка долго искала врача, и вот – в моём лице – она нашла его.
Вскоре я стала её заместителем и в этом качестве проработала в заведении шесть лет.
Число больных варьировалось от десяти до пятнадцати, причём многие из них были в старческом возрасте, когда болячки сопровождаются старческим маразмом.
Обстановка, сами понимаете, тяжёлая, но профессионально очень интересно, и если бы не пакости, которые творила хозяйка, я бы оттуда по сей день не ушла.
Но факт – я практически углубилась в гериатрию!
Хозяйкины причуды, мелочность и явный обман сотрудников настолько надоел мне, что я покинула этот приют с чувством облегчения, хотя жалко было оставлять несчастных больных. Я знаю, что на моё место вскоре пришла врач, тоже из русскоязычных и, похоже, она оказалась приличным специалистом и добрым человеком.
Уйдя оттуда, я оказалась перед выбором: снова пойти сдавать экзамены или найти что-то новое.
У меня всегда была склонность к альтернативным методам лечения заболеваний, и я решилась!
Стала ездить в Ашдод и Хайфу серьёзно осваивать нетрадиционную медицину в недавно открывшемся колледже.
Целый год я моталась из Кирьят-Тивона в эти два города! Ну, ладно, Хайфа рядышком, а до Ашдода надо было добираться с пересадкой в Тель-Авиве, так что я уезжала утречком, а домой добиралась лишь часам к двенадцати ночи. Алекс работал, и подбрасывал меня лишь изредка, так что автобусные поездки мне снились потом еще долгое время!
…Через год я получаю три диплома по альтернативным методам воздействия, а именно, по методам биоэнергетики, иглотерапии и массажа, и приступаю к новой для меня работе.
Конечно, мой опыт работы кардиологом и терапевтом помогают в новой работе, но контингент я стала подбирать именно гериатрический.
Старушки за восемьдесят – люди тяжёлые, у каждой из них долгая жизнь в разных странах и эта жизнь – целые романы!
Если вы ещё не устали, я расскажу только о нескольких своих пациентах.
– Нет, нет, пожалуйста, расскажите, это интересно! – попросила Света. – Я тоже врач и тоже иногда думаю об альтернативной помощи своим больным, с базой на классическую медицину. Может быть, нашим мужчинам это не совсем интересно?…
– А вы лучше посмотрите туда, – сказал Алекс, – вот вам иллюстрация к рассказу Лизы!
Из-за поворота на нас двигались две древние старушки в больших старомодных шляпах и с палочками.
Как они сюда забрались?
Загадка. Мы-то еле-еле сюда докондыляли, а уж бабусям следовало бы на печке сидеть, кости греть – нет!
– Это, конечно, уникальные бабульки, – прокомментировала Лиза, – мои бы просто рассыпались. Они у меня, преимущественно, лежачие или ходячие с палочкой, в основном, до туалета.
Интересно, что с первой из тех, о которых я хочу рассказать, я общалась не только на иврите, но и на арабском, который стала понимать только начиная со времени работы с этой интересной бабусей.
Она бежала из Ирака в Израиль со своей семьёй лет пятьдесят назад.
Как и все старые люди, жаловалась на болячки, на детей, на внуков, на жизнь вообще.
Бабуля лежмя лежала уже лет пять к тому времени, когда я стала её вести.
За долгие годы жизни в Израиле она слегка научилась понимать иврит, а с детьми разговаривала только по-арабски.
Вот и я обращалась к ней на иврите, а в ответ слышала язык наших боевитых двоюродных братьев! Научилась помаленьку понимать.
Бабка рассказывала о большом доме, в котором они жили в Багдаде, о магазине, который держал отец, о большой и дружной семье, безбедно жившей там долгие годы и о внезапной ломке всей жизни, о крахе, о бегстве из красивой страны, к которому вынудили тамошние обстоятельства.
Мне она постоянно плакалась о бедности, о невнимании детей, о том, что жизнь не удалась. Грустно было всё это слушать, тем более что бабуля была очень тяжёлой, как мы, медики, определяем такое состояние здоровья, болезней у неё была масса и главное – она была жуткой пессимисткой и трусихой.
Сколько я потратила нервов на неё!
Но и помогала, сочетая классическую и альтернативную медицину. Скачки давления повергали её в панику, она требовала врача, родственников, потом снова врача! Надо было определить, где паника, а где что-то серьёзное, и надо оказать экстренную помощь. К букету её болячек прибавилась вегето-сосудистая дистония с её срывами и резкими сменами состояния нервной системы, и надо было уметь разобраться, где что, и почему сейчас вдруг живот заболел, а через полчаса голова, а потом рука, а следом печень!
Сколько сил потребовалось на то, чтобы поднимать ей тонус, убеждать и уговаривать, пробуждать желание жить!
А что мне пришлось перетерпеть! Когда человеку за восемьдесят, да к тому же он лежачий, да ещё сюда добавить склероз на грани синильности, да ещё дурная упёртость, то можете представить, каково мне пришлось решать даже простые вопросы, касающиеся её самой, через болезненное, упрямое сопротивление!
Но – факт! Через какие-то полгода-год она без меня, без моего разрешения, уже и стакан воды не брала!
– А где Лиза? А что Лиза? А Лиза разрешила?
Семь лет я потратила на неё. Пока она не умерла.
Лиза замолчала.
Видно было, что ей тяжело даётся рассказ. Она как будто вновь переживала пройденное.
– Потом был совершенно больной мужчина возрастом под шестьдесят.
Сначала я не хотела его брать. Там тоже был тот ли ещё букет! Лет пять к тому времени он уже был лежачим. Врачи от него практически отказались. Даже альтернативные.
Я сказала ему сразу:
– Ты тяжёлый, и я смогу помочь тебе только с твоей помощью, только с твоим желанием излечиться, сцепив зубы!
Дело в том, что его давно мучили мигрени. Кроме всего прочего, а именно, заболевания крови, травм позвоночника и прочих тяжёлых болячек. Дикие головные боли не давали ему жить. Ничто не помогало. Человек угасал в ужасном состоянии.
За полтора года регулярного сочетания методов иглотерапии, классического германского массажа и физиотерапевтической современной аппаратуры для динамической электро-нейро-стимулирующей терапии и приборов лазерного воздействия я сняла у него мигрени и сопутствующие им неприятности.
Там было, с чем поработать. Он поверил мне, и мы вместе с ним добились многого.
Халатность местных лекарей на поликлиническом уровне известна и вам, наверно. Этому лежачему даже не давали инвалидности! Я добилась и этого.
В общем, человек ожил, и это самое главное!
Следующая бабуля у меня до сих пор.
Это совсем другой человек. Намного интереснее первой, иракской.
Она родилась в мошаве Нааляль, откуда родом и Моше Даян. По молодости трудилась на сельхозработах, горбила спину и надрывала мышцы. Всё это, конечно, сказалось в старости.
Вышла замуж после Второй мировой войны за парня, который воевал в Еврейской бригаде британской армии и три года колесил по Европе, доставляя англичан на отдых в Англию и обратно, через Францию до Па-де-Кале.
Ей сейчас восемьдесят четыре, ему восемьдесят шесть. Живут, как голубки. С детьми была проблема, своих не было, но они взяли на воспитание племянника, от которого отказалась в своё время его родная мать – сестра Адассы, так зовут старушку. Они оформили все документы и всю жизнь считали его сыном, а он их – своими родителями.
Недавно сын умер в возрасте пятидесяти четырёх лет от рассеянного склероза, оставив бабке с дедом двух внуков и шестерых правнуков, которых старики любят и которым помогают, чем только можно.
Таких женщин, как эта Адасса, я в своей жизни видела мало. Врождённая интеллигентка, несмотря на тяжёлый физический труд в молодости, она обожает музыку, прекрасно понимает её. В её фонотеке практически вся мировая классика. Мы с Алексом часто пользуемся её записями на дисках и плёнках.
Бабуля сейчас еле ползает по квартире с палочкой, вся седая и сгорбленная, но ещё пару лет назад она, положив клюку на заднее сидение, гоняла только так на своей машине. Сейчас, к сожалению, это кончилось. Она слаба, плоха и дело идёт к финалу…
Мне её жалко до слёз и я поддерживаю её всеми методами, от иголок и массажей до воздействия специальной физиотерапевтической аппаратурой, которая есть у меня в распоряжении.
Но какая отдача! Бабуля постоянно говорит всем, что только благодаря моим знаниям и моему профессионализму она продолжает жить на этом свете. Это ли не благодарность врачу от пациента? Это ли не работа по специальности? Тут и кардиология, и терапия, и геронтология, и полная отдача себя любимому делу!
– Да, – откликнулся я, – вы правы. Что надо человеку, чтобы он был доволен своей профессией? Удовлетворённость работой, а в вашем случае, и откликом больных людей, которым вы помогаете держаться на этом свете. Вы меня убедили. Ведь, по сути, вы используете все возможности, которые даёт вам медицина – и классическая, и альтернативная! Может быть, такой подход – самый правильный, как ты думаешь, Света?
Жена тоже внимательно слушала Лизу.
Мне показалось, что она заинтересовалась этой идеей не на шутку.
– А следующая старушка? – спросила она, – тоже израильтянка?
– Нет. Эта как раз из Союза, из Молдавии. Вот с этой я потеряла больше здоровья, чем с двумя прежними. Ей тоже немного за восемьдесят, но такой дремучести я в жизни не видела! Во-первых, она мне всё время повторяет одно и то же – склероз у бабули ещё тот! Во-вторых, она всё время толкует мне про войну. Про Великую Отечественную. Она не участвовала в войне, их эвакуировали сразу, но, видимо, бабке за жизнь не довелось испытать ничего более запоминающегося, и она меня долбит военными темами! У неё куча книг о войне и она, похоже, на этой теме сдвинулась.
Я ей доказываю, что моих родителей война не просто коснулась, а они были её участниками, они меня родили в позднем возрасте. Отец прошёл войну и вернулся майором с орденами и медалями, а маму немцы уже поставили к стенке, и только чудом она осталась жива, но они оба почти не говорили об этом, и вообще, о войне. А бабку заклинило! Временами она меня с ума сводит своей трескотнёй!
– Да, – включился я в разговор женщин, – это ужасно – бабский понос слов, бессмысленный и беспощадный! Вынести это дано не каждому. Слава богу, что избавил меня от этого проклятья!
– Не могу не присоединиться к вам! – Алекс засмеялся, – похоже, нам с вами повезло. Наши дамы не несут пустую околесицу, а выступают только по делу!
– Дорогой, ты мне сделал сейчас замечание? – вспыхнула Лиза, – тогда я умолкаю.
– Ну, что ты, что ты, Лизонька, я просто вставился в разговор. Продолжай, продолжай!
– Так я, собственно, всё рассказала. Я же этим сейчас живу. И не жалею, что занимаюсь такой работой. Жалко мне своих бабуль и дедуль. Жизнь-то у них прошла. У каждого по-своему. И каждому я стараюсь помочь полегче идти к своему концу…
– Скажите, пожалуйста, Лиза, – спросила Света, – вот вы сказали про то, что учили биоэнергетику. Нельзя ли чуть поподробнее?
Лицо Лизы помрачнело.
– Я бы не хотела сейчас говорить об этом подробно. Это сложно всё… Ладно. Только два слова. Не обижайтесь, вы поймёте, почему я не хочу распространяться…
Не каждому дано работать с биоэнергетикой, будь он хоть трижды врач. Самое тяжёлое в этом то, что ты переносишь на себя проблемы больного человека. Перетягиваешь. Впитываешь. И если нет у тебя внутренней защиты, может быть беда! Это, конечно, не всё о биоэнергетике. Это сложная наука.
Я отошла от этой методы в последнее время. Тяжко. И опасно.
Расскажу только о двух случаях, ладно?
Не так давно я помогла двум людям. Одному в России, расстояние между нами около пяти тысяч километров. А второму, точнее, второй, в Германии. Тоже с тысячу километров. У первого была проблема с ринитом и головными болями. Я назначила ему время – в десять вечера и стала работать с его фотографией. Назавтра позвонила. Больному настолько стало легче, что он просто кричал от радости в трубку! Головные боли практически прекратились через несколько минут, ну а с ринитом не так просто справиться, но он утверждал, что тоже полегчало и я дала несколько профессиональных советов. Больше распространяться об этом не хочу.
А второй…
Лиза стала медленно массировать левую руку.
– Незадолго до круиза, буквально за день, ко мне обратилась знакомая молодая женщина из Мюнхена. У неё буквально отнималась кисть левой руки. Ни лекарства, ни примочки, ни массаж не помогали.
