Czytaj książkę: «Козий бог»

Если ранним утром, ещё до петухов, пробежаться через васильковый луг, спрыгнуть в сырую, чавкающую низину, по колено мокрым от росы промчаться через наклонившиеся к земле и переплетающиеся между собой травы, то попадёшь к изгибу реки, над которым одиноко нависает старая ива. Как же свежо с утра! Как хорошо стоять на краю обрыва, над студёной водой, вечно студёной, несмотря на жаркие летние месяцы. Но вот вскоре встанет солнце, напечёт, раскалит воздух, от земли повалит пар, и к полудню будешь задыхаться от духоты, глотая пыль.

На другом берегу вздымается насыпь, и сквозь песок к ветру тянутся чахлые растения, с пожухлыми краями листьев. По насыпи проложена одноколейка, с рассыпающимися в труху деревянными шпалами и рельсами в разводах ржавчины.

Цвет семафора обычно – зелёный, изредка, раза два в день сменяется на красный, означая приближение электрички дальнего следования. Редко, но кто-нибудь нет-нет да и заглянет в глубинку.

Семафор вспыхнул красным. Значит, сейчас по железной дороге промчится состав. Вот появляется из-за поворота, размеренным грохотом разрывая утреннее очарование.

Машинист Симеон Андреич зевает: это его самый не любимый маршрут, начинающийся рано утром за пять станций от Зелёномховска и заканчивающийся на одном из вокзалов столицы! И всё ради дачников, конечно, не тех, которые постоянно живут в деревне, а тех, кто наездами, притворяются, что им есть дело до огородов.

Перед поворотом Симеон притормозил. Конечно, по одноколейке в это время не должно идти встречной электрички, но лучше перестраховаться, вдруг вынырнет из соснового леса? К тому же Симеону нравилось медленно подкатывать к станции и высматривать редких пассажиров. А ещё очень хотелось вздремнуть! Монотонно тихое утро, почти бессонная ночь – сплошное томление!

Чуть притормозив, Симеон потянулся за термосом с чаем. И когда вновь взглянул на дорогу, то увидел чёрную груду, накрытую плащом, которая лежала через рельс.

– Пьяный, что ли? ― подумал машинист и сильнее надавил на тормоза. Электричка ползла лениво и плавно остановилась.

– Алло, диспетчер?

– Слушаю.

– У меня препятствие на путях. Запрашиваю разрешение на остановку.

– Остановку пятнадцать минут разрешаю. Уберите препятствие и доложите.

«Но хоть проснусь!»

Машинист открыл дверцу кабинки и спрыгнул на откос из мелкой дроби гранита, серого с вкраплениями тёмно-красного, точно в камне застыли бусины малины. Споткнулся и съехал на полметра.

– Вот чёрт. Штаны испачкал. Любаша опять весь вечер будет мозг выносить. Ну, мужик, я тебе сейчас устрою.

Взобрался, отряхнулся. Ударил лежачего по плечу.

– Мужик, подъем! Электричке проехать не даёшь. Давай вали отсюда, а то перееду к чёртовой матери. Вставай, сволочь!

Но обнаглевший пьянчуга не шевелился.

– Алё, гараж! Давай! ― Симеон ещё пару раз пнул мужика, но тот спал сном младенца.

– Ах ты чёрт! Да что тут будешь делать!

Машинист перевернул пьянчугу и в ужасе отшатнулся, вновь скатившись по откосу и разодрав брюки на заднице, чтобы Любаша вечерком с иголкой не заскучала.

– Вот дерьмо! И что мне с этим делать? Это же надо было так вляпаться. Лучше б я не тормозил. Вот дурак-то, ой, блин, ну и вынесет мне вечером мозг Любаша. Ну, ё-моё.

Полицейская машина встала у ворот со шлагбаумом в садовое товарищество. Залаяли собаки, прыгнули на сетчатый забор.

– Назад, Азорка, назад, Чёрный! ― из каменного дома с плоской крышей вышел сторож, дед Степан. Почти облысевший – только два завитка и осталось, в толстых очках, но для своего почтенного возраста – восемьдесят шесть – очень крепкий и здоровый старик.

– Шлагбаум не работает. Михалыч поехал автобусом в город. Так что извиняйте, дамы и господа.

Майор Николаев Павел Антонович и стажёр Василенова выбрались из машины.

–Ну, и где? ― мотнула головой стажёр.

Николаев подавил тяжёлый вздох. Прошлогодняя напарница, Анна Безликова, нравилось ему куда больше: тихая, едва заметная и, главное, смышленая. Правда, смышлёность её и сгубила. Было у них в конце августа дело о пропавших на болоте любителях шашлыков. Безликова помогла арестовать убийцу, вернее, не убийцу, а того, у кого нашли вещи пропавших, а заодно и вещи всех, кто исчез за последние пятнадцать лет. А в ноябре, когда все нормальные люди по домам сидят, Безликова и говорит майору: «Павел Антонович, вы как хотите, но что-то нечисто с этими болотами». ― «Да что нечисто? Ну, плутают люди в лесу, тонут». ― «Всё равно… И тот домик пустой, где собака лаяла, и этот странный Грибник – всё это мне покоя не даёт. Разрешите ещё раз съездить, к месту приглядеться». Отпустил её, дурак, отпустил. И больше Анну Безликову никто никогда не видел. Майор, конечно, искал, в участке всех на уши поднял, заставил лес прочёсывать, но – ничего. Да и в деревне Безликову никто не видел. Николаев хотел было с Грибником местным, то есть с Афанасием Петровичем, побеседовать, очную ставку провести, но оказалось, что тот ещё в начале октября уехал в город: внук серьёзно заболел.

В общем, в мае к майору приставили Василенову Анфису Георгиевну, девицу, не только глуповатую и лишенную даже намёка на сообразительность, но и в целом странную. Обматывалась вязаным шарфом, вязаным, не шёлковым! Да и шарф был чудной, зверьём вонял и травами, немного лекарствами для стариков, а рисунок на шарфе вычурно пестрил множеством завитков и закорючек, в которых с трудом угадывались ёжик и медвежонок. И при ветре Василенова сразу же натягивала его на голову как капюшон. Начальство ругалось, несколько раз делало выговор за такую форму, но Василенова упорно продолжала носить шарф. В конце концов, в участке все смирились. А вот потерпевшие и свидетели, впервые встретившись со стажёркой, недоумевали.

Вот и сейчас будет так же.

Словом, майор ненавидел этот шарф.

– Пойдём, ― сказал Николаев, ― нам ещё полчаса пилить. Тут ближе не подъехать никак.

Они побрели по лугу, огибая дачные участки и огороды, по густой до колен траве, усиками, листиками, цветочками цепляющейся за форму. Солнце уже припекало. Василенова пыхтела позади, и майор невольно представлял, как она обливается потом и каким взмокшим вязаным комком доберётся до места.

«Да и сам я буду не лучше».

Наконец, миновали и луг, и особняки за высокими заборами, дерзко напиравшие на поле и огороды, и добрались до железной дороги. Засеменили по разбитым трухлявым шпалам в сторону станции.

Наконец, у поворота, почти у самого семафора показалась чёрная точка. Приблизились. Это курил председатель садового товарищества, у ворот которого пришлось бросить машину. Он выглядел недовольным, потому что звонок из управы поднял его ни свет, ни заря, и пришлось тащиться к путям и искать, куда машинист оттащил тело. А это оказалось не так уж и просто! Диспетчер сообщила только то, что электричка остановилась между поворотом и станцией. Машинист, разумеется, не стал дожидаться председателя, отодвинул труп, доложил диспетчеру и покатил дальше.

Труповозка с санитарами ещё не приехала. Звонили, сказали: шину пробили, заменят и через полчаса будут. Как раз солнце ещё напечёт, и труп совсем вздуется. И так уже смердит хуже некуда.

Поздоровались.

– Машинист оттащил его с рельс вон туда, ― Григорий Константинович махнул в сторону двух невысоких ёлочек, непонятно как оказавшихся у железной дороги, вдоль которой если и росли деревья, то осины и берёзы, реже – тополя.

– Понятно. А разве этот участок путей к вам относится?

Майор прекрасно помнил, как в прошлом году, когда из Зелёномховска пришло распоряжение провести субботники и навести порядок вдоль железной дороги, Григорий Константинович и председатель соседнего зверосовхоза взвились петухами и чуть не заклевали друг друга до смерти в попытках решить, кто какую часть дороги убирает. Часть у станции была более загаженной, и никто её не хотел. В конце концов, кто-то добропорядочный и сердобольный вызвал полицию. Николаев принял от председателя садового товарищества взятку козьим молоком, картошкой и самогоном, и присудил ему более чистый и дальний участок.

– Да, вот, видимо, всё это моё богатство, ― усмехнулся Григорий Константинович.

– Вы знали погибшего? Из местных?

– Да как сказать, ― пожал плечами председатель. ― Вроде не узнаю. Хотя, может, из зверосовхоза, или из Кашинки, или из Любавинки, они же тоже на нашу станцию ходят. Так что надо искать, опрашивать. Хотя, может, и видел его где-то, но не помню.

Тело лежало под елями, накрытое старой простынёй, чуть пропитавшейся едкими пятнами. Николаев сдёрнул ткань и услышал, как позади едва слышно взвизгнула стажёр. «Пожалуйста, пусть её не стошнит, пусть её не стошнит. Я не заслужил такого позора!»

Глаза стеклянные с лопнувшими красным сосудами. Лицо восковое, перекошенное. Рубашка у горла была разодрана в клочья и окровавлена.

Майор надел перчатки и отодвинул край рубашки: на коже почти нет повреждений, только на пядь ниже ключиц – две кровавых отметины, точно от рогов. Крови мало. Посмертно.

«Вот Варечке работёнка».

На шее покойника висел серый мешочек. Николаев аккуратно его срезал и открыл. Вдохнул душистый аромат знакомых трав, чуть закружилась голова, закашлялся и завязал мешочек.

«Аир и барвинок. Это аир и барвинок так пахнут», ― в мыслях всплыл голос бабушки.

– А вы уже здесь! Здорово, Павел Антонович!

От садового товарищества через луг два санитара в синей форме несли носилки и покрывало.

– Как нам сегодня-то подфартило-то, да? Уже воняет?

– По такой жаре!

– Будешь осматривать или можно забирать?

Майор и Василенова сделали несколько фото погибшего, и Николаев кивнул санитарам:

– Берите, я уже достаточно видел. И скажите, что подробный отчёт нужен к вечеру.

Когда санитары ушли, майор спросил у председателя:

– Где труп изначально лежал?

«Ну и жарища!»

Григорий Константинович пожал печами. Он тоже запарился. Для встречи с майором он надел накрахмаленную рубашку, но теперь узкий ворот врезался в мясистую шею и поддушивал. Сам председатель был немолод: из тех, которые сначала молодец молодцом, а с возрастом становятся грузными, заплывают, превращаются в шар.

– Да где-то вон там. Диспетчер сказал, что машинист сфотографировал на телефон, вечером пришлют.

Григорий Константинович пожал плечами.

– Может, чаю? Если вы тут всё осмотрели? Вам тут теперь до вечера куковать, если, конечно, хотите опознать тело. Это же сколько народу опрашивать! Да не переживайте. Сейчас слухи сами расползутся. И кто-нибудь заявит о пропаже соседа. Хотя мне этот мужчина не знаком. Может, не местный. Чаю?

– Чаю выпью, ― согласился майор, ― но через полчасика. Хочу по путям пройтись. Может, что-то есть. Василенова, съезди в зверосовхоз, там есть такой Капитанов Олег Борисович, специалист по рогатому скоту. Покажи ему фото.

– А вы уверены, что Капитанов захочет на это смотреть?

– Уверен. Во-первых, он уже пару раз мне помогал. А что касается нынешнего дела. Раны как будто от рогов. По его части.

– Почему вы так уверены, что это рога?

– Года три назад завёлся тут бешеный бык, пару человек на рога посадил. Раны похожие на эти. Надо выяснить чьи они, а там по ситуации… Хм, мне кажется, я уже что-то такое видел. Где бы только вспомнить…

Глубоко-глубоко зарыто воспоминание. Там на ветру колышется луг синецветов, трепещут колокольчики, ромашки от солнца чахнут краями лепестков, и детский смех струится сквозь сосны, и звонкие стрекозы рассекают воздух, и девочка плачет…

– Ладно, ― Василенова хмуро взяла ключи от машины, крутанула их на пальце, и брелок-медвежонок мягко лёг в её ладонь. Медвежонка она сама вязала, чтобы под шарф подходил.

А майор пошёл обыскивать пути. Григорий Константинович, напевая песенку, заторопился ставить самовар.

Осмотр железной дороги мало что дал, но всё-таки удалось найти место, где ночью, видимо, лежал труп. Там на шпалах засохли едва заметные красные пятна. Конечно, кровь могла взяться и по другой причине, поэтому майор отковырял кровавую щепку и положил в пакет для экспертизы. Искать следы было бесполезно – пространство между шпалами да и сам откос уложены гранитом, серым с тёмно-малиновыми, как кровь, вкраплениями; следы ног тут не сохранятся. Ещё следы крови? Обломанные ветки, если тело тащили из леса? Или драка случилась на путях?

Майор огляделся. Лес начинался дальше.

Николаев прошёл по рельсам до кромки леса, но не увидел ни капли крови. Осмотрел опушку, но ни сломанных веток, ни клочков ткани, которые могли бы зацепиться. На свежей траве следов волочения тоже не наблюдалось. Правда, несколько васильков были втоптаны в землю. «Здесь лежало тело или просто кто-то пикник устраивал?»

Васильки колыхались на ветру, девочка плакала сидя на поваленном дереве, ощетинившемся сухими обломками сучьев, а вокруг неё паслись белые козы. Майор тряхнул головой, отгоняя навязчивое воспоминание.

«Лезет же в голову всякая муть».

Уже хотел уйти, как заметил лист лопуха, вдавленный в почву, и на нём отчётливо виднелся след копыта, но большего, почти в половину человеческой ступни.

«Корова?» ― подумал майор. Огляделся, но ни других следов, ни обглоданных кустиков. Сфотографировал.

Обратно пошёл по другой стороне рельс. Но там вообще глухо: небольшая луговая прослойка, васильки, иногда вереск, одуванчики, колючки чертополоха, высокие заборы, а за ними особняки и таблички «Осторожно. Злая собака». Судя по старой одежде, пострадавший вряд ли жил в одном из особняков или был знаком с кем-то из богачей. Хотя чёрт его знает. Так или иначе, обойти и опросить жильцов придётся.

Майор остановился перед высоким каменным забором, из-за него едва выглядывала крыша кирпичного дворца, и надавил на кнопку звонка.

– Кто? ―– спросил голос из динамика.

– Полиция. Майор Николаев Павел Антонович. Нужно задать несколько вопросов.

– А что стряслось?

– Несчастный случай на путях. Как раз напротив вашего дома.

– Ждите.

Минут через десять на воротах открылось смотровое окошко, и оттуда показалась половина загорелого лица с чёрными усами и густыми бровями.

– Спрашивайте.

– Этой ночью вы видели или слышали что-нибудь подозрительное?

– В плане?

– Может, проходил какой-то подозрительный человек. Или странные звуки?

– Тихо и безлюдно. Последняя электричка около шести отгремела. А кроме молодёжи, тут больше никто не проходил. Кстати, вы бы поговорили с этой шпаной из зверосовхоза. Есть тут такой с ирокезом, уже всех своим мотоциклом достал!

Примерно так прошли разговоры и с жильцами остальных особняков. Жаловались на шпану и особенно на Женю-Пулю, их вожака. Последнего майор прекрасно знал: двадцатилетний детина из зверосовхоза, который время от времени появлялся в Зелёномховске и ошивался рядом с тату-салоном. Пару раз майор арестовывал его за хулиганство, но отпускал, пожалев мать его, женщину тихую, торговавшую кислым творогом и вязавшую шали из овечьей шерсти.

Никто из богачей ничего не видел. Камеры наблюдения были направлены на ворота, вдоль заборов и во дворы, и, скорее всего, тоже ничего не засняли. Но все жильцы согласились предоставить записи, кроме одного, у которого камера оказалась муляжом.

Часам к двум-трём майор вернулся к Григорию Константиновичу, время пить чай, да лучше бы и пообедать.

– Что-то вы не полчаса ходили, а дольше. Совсем запропали, ― сказал председатель. ― Не бережёте себя, Павел Антонович.

– Щи со сметаной? ― встряла его жена, в ярко-рыжей растянувшейся кофте.

– Спасибо, со сметаной. А моя стажёр ещё не вернулась?

– Никак нет, товарищ майор. Да вы не волнуйтесь. Может, её там, в зверосовхозе, молоком козьим отпаивают. Да и вообще – жара. Охота ей куда-то ехать. Она же чай не дурочка?

Дом у Григория Константиновича приятно пах свежей смолой. Стол добротный, с резной столешницей. Председатель всё прошлое лето хвастал работой: целую зиму трудился. От времени стол чуть-чуть потемнел, а в углу остались пятна от компота, внуки постарались. Сами внуки сидели наверху лестницы на второй этаж, жевали пирожки и о чём-то перешёптывались.

Майору нравилось у Григория Константиновича. Он часто и без повода приезжал, просто в гости, уютом подзарядиться и отдохнуть от мрачной однушки в Зелёномховске, где даже вода не каждый день лилась из крана.

Очень давно майор жил здесь, проводил каждое лето, пока родители не продали участок. Потом долго сюда не приезжал. А когда вернулся по долгу службы, то увидел, что его старый дом перестроили. Из прежнего осталась только толстая яблоня, которая не плодоносила, но отбрасывала тень, защищала в жару, и никто не решался её срубить.

Майор рассматривал уже не свой дом, думал, построил ли Григорий Константинович его полностью из новых досок, или использовал и старые, которые, может, помнили детство майора.

А вот Николаев детства не помнил. Оно снилось ему иногда сладостными обрывками. Где он срывал голубой барвинок и плёл венок для девочки с тёмно-русой косой, а девочка сидела на поваленном дереве и на голые её плечи садились стрекозы.

Как звали девочку, не помнил. И почему перестал приезжать, не помнил, наверное, в городе оказалось интереснее, играл с мальчишками, у которых не было бабушек и дедушек, чтобы уезжать к ним в деревню.

Щи со сметаной были холодные, кислые, что от удовольствия майор закрывал глаза.

Наконец, внуки Григория Константиновича спустились на кухню.

– Дедушка, мы хотим гулять.

– Ну, идите, только далеко не бегайте, а то майору отдам, ― ответил председатель.

– А мы майора не боимся. Он хороший. Товарищ майор, а вы только людей арестовываете или можете и животных?

– Каких животных?

– А вот тут из зверосовхоза кто-то водит к нашим дачам противных коз. Они два дня назад, знаете, как Сашку забодали! Чуть на рога не посадили. А рожища у них, знаете, какие! Ого!

– Ну это глупости, ― перебил председатель. ― Просто разок боднули, а Сашка сразу и в плач. Шуму-то было из-за пустяка.

– Вы бегите, играйте. Будут козы обижать, зовите – разберусь, ― улыбнулся майор.

К пяти часам солнце смилостивилось. Жара пошла на убыль, и майор с председателем стали обходить дачников. Те как раз вышли в огородах копаться. С опушки доносился детский смех. Дачники ночью, конечно же, спали как убитые и никакого преступления не видели и не слышали.

Майор несколько раз набирал номер стажёрки, но Василенова всё никак не отвечала.

– Давайте, я вас подвезу до зверосовхоза, ― сказал председатель. Ему, конечно, нравилось общение с майором. Приятный молодой человек, детей любит. Не заносчивый, не злобный, в прошлом году помог, дрова на зиму со скидкой подогнал и отмазал от оплаты за не проведённые субботники (дураки-то из зверосовхоза и взаправду железку прибирали), а то уж больно люди из Зелёномховской управы доставали. Но если Николаев не найдёт стажёрку и машину, то придётся оставлять его на ночь, а этого бы не хотелось. Гости – хорошо, но пусть ночуют у себя.

До зверосовхоза доехали минут за пятнадцать и затормозили у покрытого жестяными листами коровника. Рядом на поле паслись бурёнки, привязанные толстой бечёвкой к косой изгороди, и чуть поодаль несколько коз. Из конуры вышла овчарка, зевнула, потянулась. Чуть поодаль грустили без дела трактор, старая газелька, и воткнутый в пень топор для колки дров отражал закат. Вдоль стены амбара тянулась лежанка с дровами. А вот полицейской машины, на которой приехала бы стажёрка, видно не было.

На шум из дома вышел Капитанов Олег Борисович.

– О, какие люди. Здорово. За молочком пожаловали?

– По работе, ― сразу же огорчил его майор. ― Я отправлял к вам стажёра, Анфису Василенову. Не доехала?

Олег Борисович пожал плечами.

– Сегодня с утра только катафалк на кладбище проезжал, потом дачники с двадцатого участка. И Машенька ко мне зашла, а так больше никого не было. Эта ваша Анфиса хоть дорогу знала?

– Знала.

Майор помрачнел. Но может, тугодумная стажёр просто не туда свернула и потерялась, а телефон не ловит сеть, тут такое часто бывает. Как-никак глушь, дебри, до цивилизации, то есть до столицы, три часа на электричке, вокруг – одни леса, болота, елани и только несколько городишек, где есть школа и поликлиника. Уж с Василеновой станет заблудиться. Как-то раз майор отправил её в только что открывшуюся у заправки закусочную за кофе. Два часа! Два часа она блуждала не пойми где и вернулась, конечно же, без кофе. Зато потеряла удостоверение и умудрилась порвать понизу форменные брюки.

– Ну, я вас оставлю, если больше не нужен, ― сказал Григорий Константинович.

– Да, спасибо.

– Да, ты проходи в дом, Паша, ― сказал Олег Борисович. ― Машенька как раз еловый самовар поставила. Попьём чайку, расскажешь, что у тебя за дело.

– Мрачноватое у меня дело для чаепития.

В доме стоял запах смолы, свежих дров и хвои. Только если у Григория Константиновича смола имела оттенок тепла и уюта, то у Олега Борисовича – оттенок умиротворения. И одиночества, но одиночества самодостаточного, благородного.

Маша оказалась высокой девицей с волной взъерошенных тёмно-русых волос ниже пояса. Она как раз заталкивала в самовар последнюю еловую шишку. Самовар стоял в центре стола, и Маше пришлось встать на цыпочки, чтобы дотянуться. Наверное, она не была такой высокой, как показалась из-за своей худобы в первую секунду. Ноги у неё были стройные, как у человека, который вынужден много ходить пешком. Белые узкие брюки… Белые! Кто же в здравом уме носит в деревне белые брюки? В них самое то коров доить. Да ещё босоножки на высокой платформе. Пустоголовка, наверняка, похлеще Василеновой.

– Дочка? ― спросил майор.

Маша обернулась. Глаза у неё были огромные и зелёные, цвета чуть пожелтевших листьев смородины.

– Нет, ― рассмеялся Олег Борисович. ― Её дед у меня покупал корма для кроликов, давно это было. А Машенька тоже приходила. С козочками играла. А козочки любили за ней бегать. Веселое было время.

Маша скромно отвернулась. Самовар закипел быстро. Разлила чай. Брала тонкими холёными пальчиками чашки, подносила к кранику самовара, двумя пальчиками, большим и указательным, поворачивала, наливала до краёв, но умудрялась вернуть чашку на место, ничего не расплескав. А на пальцах у неё были тонкие серебряные кольца, почерневшие от времени, ногти острые с модным маникюром. Майор видел, как Анфиса Василенова похожие фотографии в Интернете рассматривала вместо работы. Вот у Анфисы ногти были простые, коротко подстрижены, не крашены, и кожа сухая с трещинками. С Анфисой сразу всё понятно: местная, и на своём месте. А эта Маша?

– Сколько сахару? ― голос её звучал резко, неуклюже, будто она редко им пользовалась.

– Две ложки, пожалуйста.

К еловому чаю полагался пирог с курицей. Майор ещё раз набрал стажёрке. Абонент не доступен. Может, она вообще в Москву укатила? Плюнула на всё и до свидания? А что? С неё станется. Странная она, эта Анфиса. И на работу-то попала по блату через лучшего друга дяди, который по случаю оказался начальником майора. Сам-то майор и его бывшая напарница Безликова были вынуждены честно отучиться, пройти распределение, опыт жизненный и рабочий получить. А Анфиса? В свой первый день пришла в участок в длинном вязаном платье, зимнем, а на улице жара под тридцать. Стоит у двери, потом обливается, войти стесняется, мямлила полчаса, объясняла кто она и зачем. Разобрались. Приняли. В тот же вечер вызвали к местному клубу разбираться с пьяной поножовщиной. Дельце было плёвое, раны поверхностные, свидетелей куча, правда, тоже нетрезвых. Василенова не успела вылезти из машины, как грохнулась в обморок. Потом оправдывалась: во всём виновата духота. Николаев тогда сказал ей пару ласковых и посоветовал одеваться по погоде. Девица обиделась. Рыдала на заднем сиденье, а майор катал её по городу, потому что просто бросить у участка не позволяла совесть, кто обидел – тот и должен успокоить. Ещё Василенова вечно врезалась в дверные косяки, а когда в участке переложили пол, то и вовсе начала спотыкаться на ровном месте. Зато какие вкусные, пахнущие корицей, пирожки по пятницам приносила!