Czytaj książkę: «Сволочь ненаглядная»

Не дай мне бог сойти с ума.

Нет, легче посох и сума.

А.С. Пушкин

Глава 1

Я попала в эту историю, как муха в варенье или мед, если смерть в меду кажется вам более привлекательной, чем кончина в джеме. Но в роковой день, когда началась цепь странных, необъяснимых событий, ничто не предвещало неприятностей.

Около семи вечера, как всегда, я ввалилась в дом, обвешанная пудовыми сумками, и, грохнув их у вешалки, заорала:

– Эй, есть кто живой?

– Ну? – высунулся в коридор Сережка.

– Оттащи на кухню, – велела я, пиная ногой пакет.

В ту же секунду раздался характерный треск. Вот незадача, я случайно попала в мешочек с яйцами.

– Бей, не жалей, – хихикнул Сережка.

Я расстроилась. Жаль, нам не дано предвидеть будущее, иначе маленькая неприятность с яйцами показалась бы смешным пустяком, милой ерундой. Но в ту минуту я испытывала чуть ли не горе.

– Черт возьми, тащила их от метро, и ничего, а дома сама же ногой долбанула…

Ноя и жалуясь на тяжелую судьбу, я вползла на кухню. За большим круглым столом мирно пили чай Юля, Кирюшка и Сеня. Юлечка заглянула в пакет и попыталась меня утешить:

– Сущая ерунда, всего шесть штук кокнулись.

Я чуть не зарыдала.

– Достань их и слей в кастрюльку, – велел Сережка жене.

Юлечка послушно вытащила скорлупки.

– Прекрати кукситься, – налетел на меня Сережка, – подумаешь, беда.

– Правда, Лампа, – подхватил Кирюша.

– А ты молчи, – остановил Сережка младшего брата и добавил: – Нашла горе, разбитые яйца. Вот у Сеньки настоящая беда.

Семен – лучший друг Сережи, они учились в одном классе, правда, потом разбежались по разным институтам, но дружбу сохранили. И хотя сейчас Сережка работает в рекламном агентстве, а Сеня преподает немецкий язык, встречаются они по-прежнему часто. Сеня мне нравится: открытый, бесхитростный парень, всегда готовый помочь.

– Что за беда приключилась с тобой? – со вздохом спросила я.

Непривычно хмурый Семен буркнул:

– Прям говорить неохота!

– Ладно, я сам расскажу, – ухмыльнулся Сережка.

Год тому назад Сеня познакомился с девушкой, веселой и смешливой Ритой, большой любительницей дискотек, гулянок и ресторанов. Почти полгода Семен развлекал ее, но потом понял – в голове у Маргариты лишь танцульки, и хорошей жены из нее не выйдет. И хоть Сеня сам был не прочь повеселиться, но не каждый же день. Будучи человеком спокойным, во всех смыслах положительным, он представлял себе будущую жену иной: работящей, терпеливой, хорошей хозяйкой и матерью. Риточка же, страшно гордая своей и впрямь незаурядной внешностью, считала, что является подарком для будущего супруга. И вообще мужчины родились на свет для того, чтобы доставлять ей, Маргоше, удовольствие.

Короче говоря, Сеня начал тяготиться этими отношениями и закрутил роман с другой девушкой, Наташей, знакомой Риты. Та оказалась полной противоположностью Марго – тихая, молчаливая домоседка. У Наташи рано умерла мать, и все хозяйство девятнадцатилетняя девушка вела сама. Отец ее, совсем еще молодой, тридцатидевятилетний вдовец, чувствовал себя как у Христа за пазухой. На столе всегда стояли горячие обед и ужин, вовремя подавались выглаженные рубашки. Через два месяца Сеня сделал предложение Наташе и начал готовиться к свадьбе.

Когда Рита узнала, что поклонник переметнулся к другой, она вначале потеряла от злобы голос. До сих пор ее никто не бросал, и обида засела ржавым гвоздем в ее сердце.

Риточка поклялась отомстить мерзкому негодяю и клятву сдержала. Сначала она хотела испортить Сене праздник, явившись незваной гостьей на бракосочетание. Но потом хитрой девчонке пришла в голову гениальная мысль. Наташин папа, красивый и обеспеченный вдовец, с явным интересом давно поглядывал на белокурую, голубоглазую и пышногрудую Риту, когда та появлялась у дочери. Теперь Марго пустилась во все тяжкие, кокетничая с мужиком. Не прошло и полугода, как Сенин тесть женился на Маргарите, и она стала тещей парня.

Я хихикнула:

– Ну и влип!

– Да уж, – вздохнул Сеня, – живем в общей квартире, и Ритка пакостит по-страшному. Так хитро все обставляет, будто она о Наташе заботится, а я выгляжу просто монстром. Что делать – ума не приложу!

– Снимай квартиру и съезжайте, – посоветовал Сережка.

– А деньги? – всплеснул руками Сеня. – Знаешь, сколько в месяц хотят? Меньше чем за сто долларов не найти.

– Вот что, Сеня, – сказала Юля, вставая, – раз уж женился, изволь создать супруге нормальные условия.

– Ну не зарабатываю я столько, – пригорюнился парень.

– Как же думал семью создавать? – гнула свое Юля.

– Кто знал, что так получится, ты же, Юлечка, живешь с Сережкиной матерью – и ничего.

– Катя дома никогда не бывает, и потом, какая из нее свекровь – смех один, – вздохнула девушка и велела: – Кирюшка, влезь на табуретку и достань со шкафа большую сковородку. Чего яйцам зря пропадать, сейчас сделаю замечательный омлет.

– Вечно мне поручения дают, – заныл мальчишка.

– Ну тебя, – рассердилась Юля, – сама достану.

Она моментально вскочила на табуретку, вытянула руки, чуть оступилась…

– Осторожно! – заорал Сережка.

Но было поздно. С легким криком Юля шлепнулась на пол и тут же заорала.

– Что, что? – засуетились мы, кидаясь к ней.

Девушка полулежала на линолеуме, как-то странно вывернув правую ногу. Лодыжка начала моментально распухать и угрожающе синеть.

– Похоже на перелом, – растерянно констатировал Сережка, – и мать, как назло, на дежурстве.

Катя работает хирургом, оперирует щитовидную железу и, на мой взгляд, мало могла помочь в создавшейся ситуации. Но в Сережке в минуту опасности проснулся маленький мальчик, твердо уверенный: стоит лишь маме вернуться домой, как неприятности разом кончатся.

– Все из-за меня, – зарыдал в голос Кирюшка. – Юлечка, прости!

– Ерунда, – прошептала Юля, еле сдерживая слезы, – чему быть, того не миновать.

– Ой-ой-ой! – вопил Кирюшка, задирая вверх руки.

Не хватало только хора, вторящего плакальщику.

– Хватит, – велела я, – надо вызывать «Скорую».

Машина пришла через два часа. Хмурая, нелюбезная тетка одним глазом глянула на поленообразную ногу и весьма грубо приказала:

– Несите в машину.

– Мы? – глупо спросил Сеня.

– Нет, я поволоку, – вызверилась докторица. – Сами дрались, сами и тащите.

– Мы не дрались, – возразил Сережка, – она с табуретки упала.

– Мне один черт, – рявкнула врач, – давайте, шевелитесь, вы не одни на белом свете.

Сеня, Сережа и Кирюша аккуратно подняли стонущую Юлю. Я пошла следом, неся плед. Внизу стоял белый «рафик», внутри которого царил могильный холод. На улице студеный январь, седьмое число…

– Печку включите, – робко попросил Сережка, но водитель даже не вздрогнул.

Юля, которую мы с трудом уложили на носилки, вновь застонала.

– Ей бы обезболивающее, – тихо заметил Сеня.

– Ничего, так доедет, – равнодушно бросила докторица и спросила: – Паспорт с полисом взяли?

– Нет, а надо? – удивился Сережка.

– Ясное дело, – опять обозлилась врачиха, – давай быстро, одна нога здесь, другая там. Ну народ, никакого понятия, не люди – уроды.

– В какую больницу повезете? – прервала я ее ругань.

– В 152-ю! – рявкнул шофер.

– Лучше в Склифосовского, – вздохнул Сеня.

– Можно в Склиф? – спросила я.

– Нет, – гавкнула доктор, – мы не частная служба, едем, где место есть.

– Лампушечка, – страстно зашептал Кирюша, – тут недавно передача по телику шла, якобы все работники «Скорой» взяточники, дай им сто рублей.

Я с уважением посмотрела на мальчишку. Ну кто скажет, что ему только одиннадцать лет, соображает лучше всех нас.

Я быстренько вытащила из бумажника розовенькую купюру и пробормотала:

– Нам в Институт Склифосовского.

Шофер глянул на ассигнацию и сообщил:

– Это не серьезно!

Пришлось добавить еще две такие же бумажки.

Врачиха моментально загремела железным ящиком. На свет явился баралгин, и нас повезли в НИИ скорой помощи.

В приемном покое Юлю переложили на узкую железную каталку и велели нам:

– Ждите.

В огромный коридор выходило множество дверей, но врачей – никого. По полу нестерпимо дуло, Юля безостановочно тряслась. Не помогли ни плед, ни дубленка Сережки, ни моя куртка. Наконец одна из дверей приоткрылась, и из нее выглянул пожилой мужик.

– Завозите.

Мы бестолково принялись толкать каталку.

– Стой, – скомандовал доктор.

Все замерли.

– Как везете? – возмутился хирург.

– Что-нибудь не так? – робко спросил Сережка.

– Кто же вперед ногами в кабинет вталкивает, головой положено.

«Интересно, какая разница?» – думала я, пока мужчины с трудом разворачивали каталку.

Юля стонала и шептала:

– Ой, тише, не трясите, больно.

Наконец мы оказались в кабинете, где всего лишь записали Юлькины паспортные данные.

– На рентген, – отчеканил доктор, – туда, направо.

Мы поволокли каталку в указанную сторону.

Толстая, одышливая баба пощелкала аппаратом и велела:

– Везите раздевать.

Снова пришлось тащить каталку по коридору, она подпрыгивала на неровном полу, Юля вскрикивала. Побледневший Сережка держал жену за руку, Кирюшка безостановочно шмыгал носом.

В маленькой и довольно грязной комнате санитар, молодой парень лет тридцати, потянул джинсы, намереваясь снять их с Юли. Тут она заорала в голос.

– Чего кричишь? – равнодушно фыркнул санитар. – Терпеть надо.

Но я уже поняла ситуацию. Очередная бумажка оказалась у парня в кармане, и он расцвел, словно куст жасмина в жарком июне.

– Щас, щас, тихонечко, – пробормотал он, ловко и нежно снимая с Юли одежду, – щас подушечку под голову, одеяльцем прикрою и в гипсовую.

Отодвинув нас от каталки, санитар быстро доволок «транспорт» до следующего кабинета и шепнул мне:

– Слышь, тетка, Володя я, сейчас доктор закончит, на этаж свезу, не волнуйся, все сделаю, место найду, в коридоре не ляжет.

Тут из гипсовой выглянул доктор и хмуро уронил:

– Ввозите.

Но я уже совала ему мзду. Хирург расплылся и забормотал:

– Зачем, не надо.

– Обезболивающее уколи, – рявкнула я.

– Ясный перец, – хмыкнул доктор, – сейчас все будет.

– Лампочка, – забормотала Юля, – пописать хочется.

Я пошла искать нянечку и обнаружила ее в комнате с надписью «Санитарная».

– Чего надо? – буркнула тетка.

– Судно.

– Погодь.

Прождав минут десять, я вновь сунулась в «Санитарную».

– Ну? Торопишься, что ли? – вызверилась нянька. – Некуда уже, приехали.

Но я уже совала ей в руку бумажку.

Суровое лицо расцвело улыбкой, и бабулька пропела:

– Ой, молодежь, торопыги, ну пошли.

В одиннадцать вечера заплаканную и продолжавшую дрожать Юлю вкатили в палату на седьмом этаже. Санитар Володя не подвел, пошушукавшись о чем-то с медсестрой, он втолкнул каталку в 717-ю комнату и тихо объяснил:

– Отличное помещение, на четверых. Лежат только молодые, не тяжелые, никаких старух придурочных с шейкой бедра. Ей тут хорошо будет.

– Спасибо тебе, – с чувством произнес Сережка.

– Да ладно, – отмахнулся Володя, – чего уж там. Через день дежурю. Приходите в приемное отделение, ежели что. Вот еще. Тут санитарки берут пятьдесят рублей в смену, больше не давайте, нечего баловать.

– А зачем им платить? – удивился Кирюшка.

– Эх, молодо-зелено, – вздохнул парень и ушел.

Мы сбегали к санитарке, взяли пару одеял, лишнюю подушку и, пообещав Юлечке завтра с утра явиться со всем необходимым, пошли на выход. В коридоре у стен стояло несколько кроватей. На одной безостановочно стонала старушка.

– Прикройте одеялом…

Сережка накинул на нее кусок застиранной байки.

– Дай бог тебе здоровья, деточка, – прошептала бабушка и пожаловалась: – Больно мне, ох, тяжко.

– Сейчас сестру позову, – пообещал Сережка.

На посту хорошенькая девчонка читала книжку.

– Там женщине в коридоре плохо, – сказал Сергей.

– Угу, – кивнула девчонка.

– Подойди к ней!

– Обязательно, – заверила медсестра, не поднимая глаз.

Мы дошли до выхода и обернулись. Девушка как ни в чем не бывало продолжала наслаждаться романом.

– Интересно, а если у человека нет денег? – спросил Сеня. – Тогда как?

– Тогда никак, – вздохнула я.

Глава 2

Утром я, Сережка и Катя стояли в отделении у двери с табличкой «Ординаторская». Кирюшка, несмотря на яростное сопротивление, отправился в школу.

– Неудачно пришли, – вздохнула Катя, – небось все на операции.

Но тут дверь распахнулась, и выглянул молодой мужчина с приятным добрым лицом.

– Вы ко мне?

– Нам нужен доктор Коза, – сказала я.

– Слушаю вас, Коза Станислав Федорович.

– Очень приятно, коллега, – прощебетала Катюша и вытащила визитную карточку.

– Хирург высшей категории, заведующая отделением, кандидат медицинских наук Романова Екатерина Андреевна, – прочитал Коза и, окинув взглядом Катюшины сорок пять килограммов, недоверчиво спросил: – Это вы?

– Да, – расцвела ему навстречу Катерина, привыкшая, что больные считают ее медсестрой, – я. А это – Романова Евлампия Андреевна.

Я постаралась улыбнуться как можно приветливее. Надо понравиться этому Козе, все-таки лечащий врач Юленьки.

– Ага, – кивнул хирург, – сестры, понятно.

Пока они с Катей болтали на своем птичьем языке, обсуждая состояние здоровья Юли, я молча глядела в окно. Вслушиваться не имеет смысла, все равно я не понимаю ни слова. Но Коза ошибся – мы не сестры, просто однофамилицы и почти тезки. Но даже самые близкие родственники не связаны друг с другом так же крепко, как я и Катюша.

* * *

Мне всегда хотелось иметь брата или сестру, но судьба распорядилась по-иному – я оказалась единственным ребенком у родителей. И отец, и мать полагали, что умрут бездетными, но тут господь явил чудо, и у них родилась дочь. Назвали девочку в честь бабки – Ефросинья.

Мало кого в детстве обожали так, как меня. Мамочка – оперная певица и папа – доктор наук, профессор математики сделали все, чтобы дочурка росла счастливой. Меня никогда не ругали за постоянные тройки, тщательно следили за здоровьем, отдали в музыкальную школу по классу арфы, потом в консерваторию.

Даже после смерти папы ничего не изменилось. Мамочка твердой рукой вела меня по жизни, решая сама все назревающие вопросы. Иметь собственное мнение мне не разрешалось.

Я росла тихим, болезненным ребенком и в школу ходила нерегулярно – неделю на уроках, месяц в кровати. Подруг у меня никогда не было, самым близким человеком оставалась мама. Я привыкла выкладывать ей все свои беды и горести. Выслушав меня, мамочка нежно целовала и бормотала:

– Ничего, Фросенька, утро вечера мудреней, не расстраивайся.

Наутро и впрямь получалось, что проблема не стоит выеденного яйца.

Так я и жила, словно хрустальная фигурка, уложенная в бархатную коробочку и укутанная для надежности ватой. Впрочем, жизнь без проблем была мне по душе. Единственная неприятность – арфа. После окончания консерватории я начала выступать в концертах, страшно тяготясь ролью арфистки. Но мамочка, мечтавшая увидеть дочь на сцене, была совершенно счастлива, и я не могла ее разочаровать.

Постепенно мой возраст приблизился к тридцати годам, и мама решила выдать свое сокровище замуж. Нашелся славный жених – Михаил Громов. Кандидат подходил по всем статьям: хорош собой, отлично воспитан, богат, да еще и круглая сирота. Существовало только одно «но». Михаил оказался моложе меня на целых шесть лет. Однако это обстоятельство посчитали незначительным и сыграли шумную свадьбу.

Через месяц после праздника с чувством выполненного долга умерла мамочка. Но моя жизнь не изменилась. Теперь обо мне заботился муж. Сначала он предложил мне бросить работу, потом нанял домработницу… Стоило мне чихнуть, как Михаил появлялся с медсестрой… Но, несмотря на такую заботу и регулярный прием витаминных и иммунных препаратов, я болела постоянно. Плохое здоровье не позволяло мне часто выходить из дома, и дни мои протекали однообразно. В основном я валялась на диване с горой детективов. Литература на криминальную тему оказалась единственной отдушиной, и я «проглатывала» все, что лежало на лотках и прилавках. Иногда в голову закрадывалась мысль о самоубийстве. Казалось, жить мне незачем, да и не для кого. Детей не было, а муж, несмотря на патологическую заботливость, вызывал во мне глухое раздражение. Стоило ему перешагнуть порог квартиры, как у меня начиналась мигрень. Скорей всего, я бы тихо скончалась от тоски и скуки, но вдруг плавное течение жизни нарушилось.

Однажды незнакомая черноволосая девушка принесла мне видеокассету с запиской: «Ефросинья, смотри одна». Не знаю, почему я послушалась и, открыв рот, следила за страстной постельной сценой. Главным героем действа оказался Михаил, а его партнершей была черноволосая незнакомка. Она же и объяснила мне суть, мило улыбаясь с экрана.

Оказывается, они давно любовники, девица беременна и требует, чтобы я немедленно дала Михаилу развод. Сам супруг боится сказать мне правду, опасаясь за мое хилое здоровье.

Пометавшись в ужасе по квартире и поняв, что никто мне не сможет помочь, я вылетела за дверь с твердым желанием покончить с собой. Кассета и записка «В моей смерти прошу никого не винить» остались в столовой.

Побродив до вечера по равнодушным холодным улицам, я набралась смелости и прыгнула под проезжавшие мимо «Жигули». Но судьба решила дать мне последний шанс – за рулем старенькой «копейки» сидела Катя.

Так я оказалась в ее суматошной, бестолковой семье. В первый день мне показалось, что вот-вот лопнут барабанные перепонки. Разговаривали тут громко, во всех комнатах орали телевизоры, а по нескончаемым коридорам носились три собаки – мопсы Ада и Муля, стаффордширская терьерица Рейчел, да прибавьте к ним двух кошек – Семирамиду и Клауса, тройку хомяков и жабу Гертруду. Катя работала хирургом и пропадала сутками на работе, ее старший сын Сережка служил в рекламном агентстве и с утра до ночи вел какие-то переговоры с клиентами. Его жена Юлечка училась на факультете журналистики и одновременно состояла репортером в газете «Мир женщин». Самый младший член семьи – одиннадцатилетний Кирюшка тоже оказался занят под завязку – школа, спортивная секция, английский… Питались в этой семье сосисками да пельменями, убирали раз в год, стирали, когда придется… Словом, Кате пришла в голову «гениальная» мысль – нанять меня в прислуги. Более неподходящего человека трудно было отыскать, я даже не умела зажигать газ.

Неизвестно, что получилось бы из этой дурацкой затеи, но на следующий день после моего появления в доме Катю похитили, и я оказалась в крайне незавидном положении. Пришлось стать матерью Сереже, Юле, Кирюшке, мопсам, терьерице, кошкам, хомякам и жабе Гертруде.

Не буду описывать все свои злоключения, скажу лишь, что в результате я научилась готовить, разговаривать с учителями в школе и ловко обращаться с животными. И, самое главное, мне удалось отыскать Катю, и не где-нибудь, а на чердаке своей собственной дачи в Алябьево. Причем обе мы чуть было не погибли, но тут на помощь пришел сотрудник милиции майор Костин. Затаив дыхание, слушали мы его рассказ. Это невероятно, но факт.

Во главе преступников, хотевших убить Катю, стоял мой супруг – Михаил Громов. Он оказался совсем не таким, каким мне представлялся. Богатство его было основано не на фирме, торгующей компьютерами, а на маленьком заводике, выпускавшем из пищевой соды и красителя «чудодейственные» витамины якобы американского производства. Но и это не все. Оказывается, моя мамочка перед смертью, боясь, что маленькая и неразумная тридцатилетняя дочурка не сумеет распорядиться деньгами, оставила лучшему другу отца, Юровскому, собрание картин русских художников, одну из лучших коллекций в России, которую мой папа пополнял всю свою жизнь. Мамочка опасалась, что наивная Фросенька не сумеет правильно распорядиться наследством, и Юровскому были даны четкие указания: дочь ни о чем не должна знать до сорокалетия. Чтобы муж не считал жену обузой, мамочка велела Юровскому передавать раз в год одну из картин Михаилу. Тот продавал полотно, и мы безбедно жили, разъезжая на хорошем автомобиле и не экономя на питании. Больше всего Громов боялся, что я стану самостоятельной, начну работать и, не дай бог, уйду от него до того, как справлю сорокалетний юбилей. Поэтому изо всех сил он старался представить меня умирающей, пичкал таблетками и «заботился» о супруге безмерно. Надо сказать, он преуспел. Последний год замужества я даже не выходила из дома, боясь заболеть. Михаил только потирал руки. Оставалось совсем недолго до того момента, когда коллекция окажется у него. Апатичная, безвольная жена совершенно не представляла ценности полотен коллекции ее отца, и Михаил смог бы распоряжаться ими по своему усмотрению. Но хорошо задуманную «аферу» сорвала ничего не подозревавшая любовница Громова, которая решила избавиться от соперницы.

Потянув за тонкую ниточку, майор Костин размотал весь клубок. Громов с подельниками сидит в СИЗО и ждет суда.

Я поселилась у Кати и твердой рукой веду хозяйство. Чтобы навсегда забыть о тихой, забитой, болезненной Ефросинье, я даже поменяла имя. Правда, сделала это сгоряча, не слишком подумав, просто брякнула первое, что пришло в голову, – Евлампия. Теперь домашние меня зовут…

– Лампа, – пнула меня Катя, – ты что, заснула?

Это еще самое приятное прозвище, потому что ко мне могут обратиться по-другому: Лампец, Лампадель, Лампидудель, Ламповецкий…

– Лампа, – вновь произнесла Катя, – очнись!

Я вынырнула из пучины воспоминаний и спросила:

– А? Что случилось?

– Ничего, кроме того, что следует решить, кто останется с Юлей, – пояснила Катя, – первые дни ей нельзя вставать, и надо установить дежурство.

– Могу до двух, – вызвался Сережка.

– Ладно уж, – махнула я рукой, – езжай по делам, сама справлюсь.

Палата Юлечке и впрямь досталась хорошая. Всего четыре человека. У окна – веселая девятнадцатилетняя Ирочка. Каталась по перилам и сломала ногу. Рядом с ней серьезная, но очень симпатичная Оля. Та играла в снежки, закидала приятеля, а он шутя бросился на «агрессоршу», не удержался и шлепнулся прямо на нее. Результат – сломанная нога и разбитый нос. Дальше шла кровать Юли, а у самого входа лежала Настя. Ей исполнилось двадцать пять, но худенькая, светленькая и улыбчивая Настенька казалась моложе. Кстати, ее травма оказалась самой тяжелой – перелом шейки бедра. Вышла за продуктами и вот, пожалуйста, споткнулась на обледеневшем асфальте. Несмотря на то что девчонки лежали неподвижно, только Ирочка кое-как ковыляла на костылях, смех в палате не затихал ни на минуту.

Из других палат несло тяжелым запахом мочи и слышались бесконечные стоны. Три четверти отделения составляли старики и старухи, к которым наведывались в лучшем случае по воскресеньям. В 717-й всегда толпился народ. Возле Иры и Оли суетились родители, друзья и ухажеры, к Насте постоянно приходил муж, заглядывала свекровь. Но, несмотря на то, что и тот, и другая мило здоровались, улыбались и с энтузиазмом ухаживали за Настей, мне они решительно не нравились. Сама не знаю почему, просто каждый раз в их присутствии по моей спине пробегал озноб.

Кстати, сама Настя не слишком радовалась, завидя родственников. Нет, внешне все выглядело абсолютно нормально. Она целовала мужа, улыбалась, интересовалась домашними новостями, но глаза ее оставались настороженными.

Как-то раз я пришла не слишком удачно, во время тихого часа. Все спали, только Настенька занималась странным делом – выливала в судно пакет сока. Увидав меня, она вздрогнула и пояснила:

– Скис, боюсь пить.

– Конечно, – одобрила я, – не надо есть плохие продукты. Впрочем, тебе столько приносят, что немудрено, если портится.

– Да уж, – тихо вздохнула Настя, – заботятся. Вот еще, пожалуйста, выброси печенку, свекровь вчера притащила.

Я открыла крышку и понюхала содержимое банки. На вид совсем свежее, даже аппетитное – небольшие кусочки в сметанном соусе и картошка.

– По-моему, это можно съесть…

– Выброси, – неожиданно зло сказала Настя, – выброси.

Я пожала плечами. Если ей хочется выбрасывать качественные продукты – не стану спорить. В конце концов, не я покупала и готовила. Зашвырнув баночку в помойное ведро, я тихонько разбудила Юлечку и принялась кормить. По странному совпадению я тоже приготовила печенку, только с макаронами. Юля быстро слопала полкастрюльки и спросила у проснувшейся Иры:

– Хочешь? Вкусно.

– Нет, – покачала та головой, – сейчас мама придет, холодец принесет.

– Может, ты? – повернулась Юля к Оле.

Но она замахала руками:

– Спасибо, но я так объелась с утра.

– Настенька, – продолжала Юля, – съешь…

– С удовольствием, – отозвалась та и принялась азартно орудовать ложкой в кастрюльке, – люблю печенку, а с макаронами в особенности.

Я с удивлением смотрела на нее. Ну не странно ли! Выбросить свою еду и наброситься на чужую!

Следующие два дня я исподтишка следила за Настей и выяснила прелюбопытную вещь. Она не ела ничего из того, что приносили муж и свекровь. Сок, кефир, морс и суп выливала в судно, фрукты и конфеты потихоньку выбрасывала, в помойное ведро отправлялись йогурты, емкости с мясом и даже бутерброды с икрой. Настенька ела отвратительную больничную еду, отказываясь от деликатесов. Причем, когда Юля, Ира или Оля угощали ее вкусненьким, благодарно принимала. Сама же ни разу не угостила ничем соседок, предпочитая «кормить» помойку. Такое поведение удивляло и настораживало, но девчонки, очевидно, ничего не замечали.

Четырнадцатого января я прибежала, как всегда, в одиннадцать утра и увидела на Настиной кровати пожилую женщину с загипсованной рукой. Страшно удивившись, я спросила:

– А где Настя?

– Ее вчера поздно вечером перевели в другую больницу, – пояснила Юля.

– Муж с Козой поругался, – влезла Оля, – разорался: «Вы тут не лечите».

– И куда же ее отправили? – продолжала недоумевать я.

– Вроде в ЦИТО, – пожала худенькими плечиками Оля, – там обещали операцию сделать, поставить искусственный сустав.

Ирочка молчала, отвернувшись к стенке. День побежал по заведенному кругу – обход, перевязки, уколы… После обеда уставшая палата заснула. Я пристроилась в кресле у окна, собираясь почитать газету.

– Лампа Андреевна, – раздался тихий шепот.

Я подняла голову. Ирочка спустила ноги с кровати и манила меня пальцем.

– Пойдемте, покурим.

Мы вышли на холодную, довольно грязную лестницу, и девушка, вытащив пачку «Золотой Явы», пробормотала:

– Странно как с Настей вышло…

Я вздохнула:

– Наверное, в ЦИТО и впрямь лучше…

Ирочка повертела в руках сигарету и сказала:

– Она всю еду, что ей приносили, выбрасывала.

Я кивнула. Ирочка помолчала и добавила:

– Нас никогда не угощала и даже нянечкам не давала. Здесь все так делают, что съесть не могут, санитаркам всовывают. А Настя – никогда. Хорошие мандарины в помойку. Почему?

Я молчала. Ира выкурила сигарету и решительно добавила:

– Я знаю, она боялась, что ее отравят.

– Кто? Любящий муж и свекровь?

Ирочка сосредоточенно глянула в окно.

– Они больше притворялись…

– Ну, знаешь ли, – рассмеялась я, – хороши притворщики, каждый день как на работу, с сумками, полными деликатесов.

– Все равно, – упорствовала Ирочка, – притворялись, Настя мне шепнула, что они хотят ее со свету сжить! А любовь только изображают!

Я опять засмеялась, но тут же осеклась, вспомнив своего супруга и его трепетную «заботу» о моем здоровье. Разное, конечно, в жизни бывает. Тем временем Ирочка стащила с шеи цепочку, на которой болтался ключик.

– Вот.

– Что это?

– Часа за два до того, как Настю увезли, – пояснила девушка, – она дала мне этот ключик.

– Зачем?

– Ну, она пребывала в ужасном настроении, твердила, будто ее обязательно убьют, якобы из-за квартиры. Вроде муж иногородний, привез мать, и теперь они вдвоем Настю со свету сживают, чтобы после ее смерти им квартира досталась. А у нее никого из родственников нет.

– Фу, какая глупость, – отозвалась я, – намного проще развестись и разделить квартиру.

– Не знаю, – развела руками Ирочка, – просто передаю ее слова.

– А ключик при чем?

– Настя просила, если с ней что-либо случится, открыть ячейку в «Мапо-банке».

– Зачем?

– Забрать оттуда что-то, очень просила, даже плакала. Так вот я и подумала. Мне из больницы еще месяца два не выйти, может, сходите и посмотрите?

– Так с Настей вроде все в порядке.

– А откуда вы знаете? – серьезно спросила Ирочка, вкладывая мне в руку ключик, – ее же увезли…

– Ладно, – согласилась я, – спрошу у Козы, куда перевели Настю, навещу ее и отдам ключ.

Ирочка повеселела:

– Спасибо, вы прямо камень с души сняли.