Czytaj książkę: «Каникулы в Простофилино»

Глава 1

Ничто так не бодрит по утрам, как чашечка свежего, ароматного, горячего-горячего кофе, вылитого себе прямо в постель.

Горестно осмотрев темно-коричневую лужу на одеяле, я вздохнула и решила не расстраиваться. В конце концов в любой неприятности можно обнаружить и хорошие стороны, это еще Антон Павлович Чехов подметил – насколько помню, ему принадлежит замечательный афоризм: «Если тебя бьют палкой, радуйся, что тебя не лупят крапивой». Впрочем, за стопроцентную точность цитаты не ручаюсь, но смысл передала правильно. Так, попробуем найти положительные стороны в только что случившейся незадаче. Впервые в жизни решила позавтракать в постели, надумала ощутить себя героиней романтического кино и… перевернула поднос. Впрочем, если перестать расстраиваться, то сразу станет понятно: мне феерически повезло – в кружке дымился обжигающий напиток, просто кипяток, очутись он на моем животе, сейчас бы уже кричала от боли и звонила в «Скорую». А так всего лишь испортила пододеяльник, простыню, наволочку, подушку, матрас, прикроватный коврик, даже до тумбочки и абажура ночника долетели темно-коричневые брызги. Но если учесть, что мы временно живем в съемном доме, вся обстановка, вкупе с мелочами, принадлежит хозяевам и что эти посторонние люди выставят нам счет за все испорченное, то становится ясно и другое: небольшой каприз, идиотское желание почувствовать себя героиней мыльного сериала обернется нехилой суммой. А уж как будет ругаться Олег, узнав о непредвиденных тратах!

Продолжая вздыхать, я начала ликвидировать последствия беды и мало-помалу вновь обрела замечательное настроение. Значит, так, сейчас поменяю белье и никому ни словом не обмолвлюсь о маленьком казусе. Где сказано, что жена обязана сообщать мужу обо всем? Наоборот, хорошая супруга не захочет зря волновать любимого мужчину. Признайтесь, вы всегда честно сообщаете главе семьи о стоимости купленных вещей? Лично я, не моргнув глазом, приуменьшаю цифру, напечатанную на чеке. Нет, я не вру мужу, просто забочусь о нем. Узнав, что новый чайный сервиз, страшно симпатичный набор, украшенный изображениями танцующих мышек, обошелся мне в… гм… не стану тут озвучивать количество рублей, Олег расстроится, возмутится и заорет: «Зачем нам идиотские кружки за бешеные бабки?» А если услышит, что тридцать два предмета из отличного фарфора умница-супруга отхватила всего за триста целковых, окажется доволен.

Вот и делайте вывод: всегда ли полезно говорить правду, ведь в первом случае Куприн заработает гипертонический криз, а во втором – получит массу положительных эмоций. Это раз. Теперь два. В доме полно постельного белья, в кладовке лежит комплектов тридцать, не меньше. Сегодня же куплю новый и суну на полку. Разве хозяевам придет в голову пересматривать пододеяльники с наволочками? Неужели они помнят, что имели в запасе вот этот набор, розовый с цветочками? Решено, перестаю расстраиваться и начинаю бурно радоваться тому, что не обожглась до волдырей.

Интересно, каким образом женщины ухитряются пить кофе в постели, не испачкав ничего в радиусе метра? В кино обычно показывают красивую сценку: она лежит на шелковых простынях, одетая в кружевную сорочку с широкими рукавами, внезапно раздается стук в дверь, и веселый голос произносит:

– Разрешите подать завтрак?

Симпатичная горничная входит в спальню, раздергивает шторы, хозяйка медленно распахивает глаза с густо накрашенными ресницами, отводит рукой с безупречно сделанным маникюром прядь идеально завитых волос, упавшую на щеку, покрытую тональным кремом, и, еле-еле шевеля ярко напомаженными губами, щебечет:

– Надеюсь, кофе не остыл?

Горничная ставит поднос на кровать и, поклонившись, уходит.

Я потрясла головой, видение исчезло. Ну почему только что пропавшая картинка кажется мне нереальной? Может, потому, что не понимаю, как можно спать в кружевной ночнушке? Мне, простите за интимную подробность, больше по душе просторные футболки или фланелевые пижамки – они не колются. И потом, если на секунду представить, что я наняла домработницу, то какое зрелище развернется перед взором прислуги, когда та раздернет шторы в спальне? Я не ложусь спать в макияже (кстати, и днем-то стараюсь поменьше краситься), поэтому вместо прелестного личика на подушке «засветится» помятая физиомордия с глазками-щелками. И уж совсем невероятно для меня – сохранить к утру прическу. Даже если сделаю укладку, а потом залью волосы лаком, куафюра развалится от первого соприкосновения с подушкой. А еще широкие рукава ночнушки непременно попадут в кофе и смахнут с тарелки тосты с маслом. Кино – это один большой обман, а я – наивная дурочка, невесть по какой причине захотевшая романтики.

– Блям-блям… – донеслось с первого этажа.

В режиме ошпаренной кошки я метнулась в прачечную, запихнула в стиральную машину испачканное белье и вновь услышала:

– Блям, блям, блям…

Решив заняться стиркой позднее, я полетела к входной двери. Кто из домашних вернулся домой в неурочный час? Томочка повезла Кристину в школу, Никитку подруга взяла с собой, Семен и Олег отправились на работу, а больше у нас в доме никого нет.

Не посмотрев на экран видеодомофона, я распахнула дверь и попятилась – нечто большое, похожее на гигантскую кошку, выпятило передние конечности и заорало человеческим голосом:

– Вилка! Умираю!

Несколько секунд понадобилось мне, чтобы понять: у здоровенного животного не совсем правильные лапы, они заканчиваются не розовыми подушечками, в которых прячутся бритвенноострые когти, а пальцами с внушительной длины ногтями, покрытыми пронзительно розовым лаком. И потом, кошке положено мяукать, а это существо верещит истерическим дискантом:

– Жизнь закончена, помоги!

Голосок показался знакомым, я вгляделась в лицо, занавешенное длинными волосами, и с легким недоумением спросила:

– Мила? Ты?

– Я, – завсхлипывала подруга. – Кто ж еще?

– Не узнала, богатой будешь.

– Бедной лучше, – топнула Милка ногой, обутой в эксклюзивную туфельку из кожи кенгуру. – Я точно знаю! Не спорь!

Мне и в голову не могло прийти перечить Миле. Во-первых, это абсолютно бесполезное дело, подруга все равно перекричит любого, а во-вторых, лет десять назад она, тогда почти нищая, и впрямь была счастливей.

– Что на тебе надето? – не удержалась я.

– Комбинезон от «Корталес», – перестала на секунду визжать подруга, – самая модная фенька. Неужели не слышала? Все журналы забиты рекламой.

– Не жарко ли сейчас в мехах? – заинтересовалась я. – На улице, правда, уже осень, но всего лишь сентябрь, и очень теплый.

– Много ты понимаешь! – вскинула голову Мила. – Прикид дырчатый. И потом, ради красоты можно и потерпеть, на меня все оглядываются.

Я поежилась. На мой взгляд, если на тебя пялятся прохожие, это совсем даже не приятно, а наоборот. Милка не знает славы, а мне, увы, приходится теперь есть кашу под названием «Жизнь звезды». Некоторое время назад в издательстве «Марко» случился легкий скандал, конкуренты из фирмы «Брель» перекупили одну из писательниц, пообещав жадной бабенке миллионы. Алчная беллетристка, наплевав на подписанный договор, сделала «марковцам» ручкой и унеслась к тем, кто тряс перед ее носом мешком с деньгами. Марьяна, так зовут ту детективщицу, выбрала для своего предательства самое удачное время: «Марко» только-только провело широкомасштабную рекламную кампанию ее новой книги, выход которой ожидался в начале сентября. Марьяна охотно давала интервью, светилась перед телекамерами и щебетала в радиоэфирах, а потом – бабах! – детективчик выпустило издательство «Брель», которое теперь получит прибыль, не истратив ни копейки на рекламу, загребет жар чужими руками. Конечно, наглое поведение Марьяны возмутило ее прежних издателей, но плакать о потере никто не собирался, если случается скандал, то в паре «писатель – издатель» всегда побеждает последний (в конце концов людей, кропающих рукописи, в России больше, чем тех, кто их превращает в книги). Свято место пусто не бывает, в «Марко» посовещались и решили, что пора делать звезду из Арины Виоловой, то есть из меня. Еще и двух недель после того решения не прошло, а я, успевшая несколько раз продемонстрировать морду лица на центральных телеканалах, сообразила: слава – это не всегда приятно.

Но у Милки иное мнение по данному поводу.

– Пальцем тычут, – слегка снисходительно продолжала она, – подсчитывают, сколько шмотенка стоит, но, конечно, ошибаются. Комбезик дорогой до жути! Я одна такой имею!

Я вытянула руку и пощупала лохматый рукав. Похоже, Милке таки жарко, вон у нее все лицо какое красное…

– Катастрофа! – взвыла подруга. Она на секунду отвлеклась, рассказывая об обновке, но сейчас опомнилась и вновь заломила руки. – Вилка! Помоги!

– Давай выпьем кофе и поговорим спокойно, – предложила я.

Вообще говоря, мне следовало немедленно начинать работу над новой книгой. Олеся Константиновна, мой редактор, строго предупредила:

– Раз мы затеяли вашу раскрутку, то не задерживайте текст.

Писательница Арина Виолова, то есть я, естественно, клятвенно пообещала десятого сентября представить рукопись романа, которому суждено стать бестселлером. Но, увы, на столе пока громоздится пачка чистой бумаги, а в голове Арины Виоловой зияет пустота. Впрочем, я абсолютно не виновата в создавшемся положении – мне постоянно мешают, не дают сосредоточиться, а ведь я живой человек, отнюдь не робот. В начале августа подцепила какую-то странную болячку, без температуры, просто в полнейшей апатии лежала на диване. Олег не слишком любезно назвал недуг «обострением лени», но Куприн, как всегда, ошибся. Я исправно ходила по магазинам и посещала кино, просто пальцы ослабли и не могли держать ручку. Затем к нам приехали на неделю гости, потом зарядил дождь, а во время ненастья у меня падает давление. В общем, плодотворной работе, словно сговорившись, мешали все, включая природу. А сегодня? Только-только собралась начать роман, оставалось лишь убрать кровать, выпить кофе и сесть за стол, как появилась Милка. Ну не бросать же подругу в беде?

– Папа с ума сошел! – завсхлипывала Мила, усаживаясь в просторное полукресло. – Ну как не надоест идиотничать? Теперь такое купил! Столько отвалил!

Я понимающе закивала. Мы с Милой учились в одном классе и всегда хорошо друг к другу относились, жили по соседству и не слишком-то разнились по материальному достатку. Правда, меня воспитывала мачеха Раиса, крепко закладывавшая за воротник дворничиха¹, а у Милы имелись вполне положительные мама и папа, но только у нас обеих редко появлялись новая одежда и игрушки. Родители Милки, Анна Семеновна и Антон Петрович Каркины, служили скромными научными работниками – они ботаники в прямом смысле этого слова, то есть занимались изучением растений. Антон Петрович принципиально не желал писать диссертацию, на все приказы жены, заявлявшей: «Немедленно начинай сбор материала», – мужчина тихо отвечал: «Зачем?» – «Как это? – возмущалась Анна Семеновна. – Защитишься, получишь прибавку к зарплате, и нам легче станет!» – «Лучше сама борись за кандидатскую степень, – возражал муж, – у меня ничего не получится».

Анна Семеновна поджимала губы и замолкала. Даже мне, школьнице, не раз присутствовавшей при подобных беседах, становилось понятно: старшие Каркины абсолютно не хотят тратить годы на «остепенение», оба считали написание диссертации идиотским делом. Просто семья нуждалась в деньгах, а в советские времена кандидаты наук были элитой общества и имели некоторые льготы. И потом, очень приятно сообщать окружающим: «Мой муж (или жена) признанный ученый». Каркины, конечно же, хотели получить материальное благополучие и полнейшую моральную сатисфакцию, вот только не желали браться за диссертацию.

Когда Милка пошла в десятый класс, тетя Аня и дядя Антон вдруг перестали подпихивать друг друга к дверям аспирантуры. Они сообразили: в семье подрастает дочь, вот кто выполнит то, что не сумели родители. Миле следует сначала получить диплом, потом старательно написать первый научный труд, а там уж и до докторской рукой подать.

Мила пришла в полнейший ужас, когда папа с мамой изложили ей свой план. Но у девочки хватило храбрости заявить:

– Никогда не отправлюсь на факультет растениеводства! Вижу себя художницей.

И у Каркиных дома началась битва, которую можно сравнить лишь с танковым сражением под Прохоровкой. Если забыли, напомню: около этого небольшого местечка под Курском в ходе Второй мировой войны случилась настоящая бойня, в которой полегло неисчислимое количество техники и людей.

В борьбе все средства хороши, и тетя Аня сказала мужу:

– В институт, где учат малевать картины, без протекции не поступить. Мила непременно срежется на первом экзамене. Впрочем, до него дело и не дойдет – она не выдержит творческий конкурс.

Честно говоря, я была согласна с тетей Аней. Мила выдавала ужасающие, на мой взгляд, полотна, на которых «красовались» предметы с явно искаженными пропорциями, а цветовая гамма – черно-коричнево-фиолетовая – могла вызвать жесточайшую депрессию даже у трехмесячной обезьянки.

– Ты абсолютно права, милая, – закивал дядя Антон, услыхав речи супруги. – Пусть шлепнется побольней, одумается и пойдет изучать ботанику, потом нам благодарна будет.

Полностью уверенные в своей правоте, старшие Каркины прекратили спорить с Милкой и начали ждать разгрома дочери на вступительных экзаменах.

Как же они ошиблись! Когда Мила выложила на стол перед приемной комиссией листы, щедро запачканные краской, преподаватели заломили от восторга руки, наговорили вчерашней школьнице кучу комплиментов и побежали договариваться с предметниками, чтобы те, не дай бог, не завалили юное дарование на сочинении или иностранном языке.

Надежда Каркиных заиметь в доме настоящего кандидата наук, увлеченно препарирующего цветочки, лопнула с оглушительным треском. Тете Ане и дяде Антону предстояло теперь жить с художницей, а люди искусства, как всем известно, безалаберны, бедны и пьют много водки.

Годы обучения в институте сильно изменили Милку. Педагоги в один голос твердили о ее невероятной талантливости и прощали студентке Каркиной все: пропущенные утренние лекции, двойки по научному коммунизму, не вовремя сданные курсовые проекты, отказ идти на практику… Любой другой учащийся мигом бы лишился стипендии и не был бы допущен к сессии, но в случае с Милкой нарушения оставались без наказания.

– Таланту свойственно отрицание норм, – вздыхала профессура, – Милочка самое яркое дарование в институте.

Вместо внушения безалаберной Каркиной мысли об ее уникальности преподаватели должны были бы донести до мозга «звезды» простую мысль – что без труда не вытянуть рыбку из пруда, что к способностям надо приложить бездну трудолюбия, иначе ничего не выйдет. Но о необходимости упорной работы Милочке рассказать забыли.

В отличие от учительствующего состава сокурсники Каркину не любили. Элементарная зависть тут смешивалась с негодованием, и большинство юношей и девушек задавалось вопросом: почему меня, опоздавшего на один день сдать курсовую, не допустили к сессии, а заносчивая Каркина, которая вообще не написала работу, преспокойно переведена на следующий курс?

Приятелей в институте Милка не завела, продолжала дружить со мной и Кирой Пулькиной, еще одной нашей одноклассницей. После получения диплома Мила осела дома и заявила родителям:

– Я гений, ходить на службу не могу: вставать в семь, а потом трястись в метро не для меня. Хочу писать нетленку на божественные сюжеты.

Тетя Аня и дядя Антон купили ведро валерьянки и принялись пить ее стаканами, закусывая всеми возможными успокаивающими таблетками.

В тот момент власть коммунистов, несмотря на уже начавшуюся перестройку, казалась еще нерушимой, и представляете, какая судьба ждала девицу, малюющую жутковатые полотна про побег древних евреев из Египта?

Глава 2

В 1991 году Каркины вместе со всей страной чуть не умерли с голоду. Одна радость – у них не имелось никаких накоплений на черный день, и реформы не обесценили запасов. Чтобы не впасть в библейскую нищету, тетя Аня и дядя Антон приняли историческое решение – перебрались жить на дачу. Поселились в крохотном домике, прихватив с собой двух нахлебников: болонку Бусю вместе с ее розовым матрасом и Милку с мольбертом. Впрочем, от Буси имелся кое-какой толк, собачонка исправно лаяла на чужаков, а вот Милка была абсолютно бесполезной. Свою квартиру Каркины сдали приятным молодоженам, пообещавшим платить за снятую жилплощадь два раза в год, в декабре и августе. Только наивные ботаники могли согласиться на подобные условия и не потребовать задатка.

Тридцать первого числа последнего месяца лета тетя Аня явилась за арендной платой и обнаружила, что съемщики исчезли в неизвестном направлении, прихватив с собой немалое количество хозяйских вещей. Денег у Каркиных не имелось совсем. Сначала дядя Антон растерялся, но потом вдруг сообразил: на носу первое сентября, школьникам понадобятся букеты, а цветов на даче растет видимо-невидимо, причем потрясающей красоты – Каркины умеют и любят ухаживать за растениями, у них заколосится даже зарытая в землю старая лопата.

Рано утром ботаники встали у метро с ведрами свежесрезанных гладиолусов удивительных размеров и уникальной пестрой расцветки. Спустя полчаса тара опустела, а в руках несостоявшихся кандидатов наук приятно зашуршали бумажки с водяными знаками.

Вот так и начался могучий бизнес, который сегодня цепкими ветвями оплел не только Москву со столичной областью, но и многие города России. Дядя Антон превратился в богатого человека, тетя Аня в жену почти олигарха. Впрочем, оба до сих пор работают не покладая рук. В салонах с названием «Радуга мечты»² продаются не только букеты и цветочные композиции, Каркины торгуют экзотическими растениями, помогают собрать коллекцию для зимних садов и оранжерей. Особо почетным клиентам сотрудники дяди Антона привозят всяческие стебли с листьями из разных стран, ведь многим людям хочется похвастаться перед соседями, ткнув пальцем в некий аленький цветочек и небрежно бросив:

– Это Аркадеус африканский, в России имеется лишь в единичном варианте, его доставили из Кении специально для меня.

Начав ездить по городам и странам, дядя Антон неожиданно увлекся коллекционированием. Теперь у Каркиных водятся немалые деньги, и ботаники способны позволить себе буквально все.

Дряхлая болонка Буся имеет с десяток ошейников, украшенных натуральными драгоценными камнями, а ест она из позолоченных изнутри серебряных мисок. Милка по-прежнему пишет картины ужасающего вида, но теперь дядя Антон покупает их у родной дочери и развешивает в своих салонах. Правда, в последнее время Мила вдруг стала хорошо продавать свои работы. Ее полотна понравились какому-то иностранцу, он забирает все, созданное Милочкой. Не так давно тетя Аня сказала мне:

– Мы недооценивали творчество дочери. Зря Антон говорил, что девочка у нас никчемная, Милочка начала великолепно зарабатывать.

Старшие Каркины выстроили дом в Подмосковье и зажили счастливо. Стоит ли упоминать, что их двор напоминает висячие сады Семирамиды? Растения тут везде, они заполняют и особняк, и три огромные оранжереи.

Приезжая к Каркиным в гости и оглядывая сие великолепие, я всякий раз мысленно задаю себе вопрос: откуда в тишайших и скромнейших тете Ане и дяде Антоне взялась железная хватка бизнесменов, каким образом без начального капитала и минимальной помощи со стороны они сумели организовать широкомасштабное дело? Где прятались их способности в прошлые времена? Внешне-то представители старшего поколения Каркиных не изменились – они не растопырили пальцы, не отвадили от дома прежних друзей, не стали высокомерными. Впрочем, одно изменение все же произошло.

Как я уже упоминала, дядя Антон, выискивая за границей редкие экземпляры флоры, стихийно превратился в коллекционера. На мой взгляд, он тащит в дом всякую дурь – статуэтки африканских божков, фигурки животных из черного дерева, ритуальные маски, жезлы жрецов, черепа, вырезанные из камней. И если в ботанике папа Каркин дока, обмануть его совершенно невозможно, то в деле собирательства он является восторженным новичком, которого аборигены ловко обводят вокруг пальца.

Прибыв в очередную африканскую страну, дядя Антон обязательно рулит на базар. Очевидно, весь характер написан у мужчины на лбу, потому что продавцы кидаются к россиянину и легко всучивают ему предметы культа, «самые настоящие, подлиннее не бывает, найденные в хижине умершего жреца».

Тетя Аня спокойно относится к чудачествам мужа. Ей, правда, не очень нравится ходить мимо страхолюдских масок и оскаленных черепов, но хорошая жена всегда найдет правильный подход к мужу и не станет устраивать семейных скандалов. Анна Семеновна подумала-подумала и сказала супругу:

– Коллекция будет выгодней смотреться в отдельном помещении. Да и сохранится она лучше – там можно поддерживать необходимый температурный режим.

Дядя Антон похвалил вторую половину за ум и сделал к особняку пристройку, куда стащил свои сокровища.

Самое любимое занятие папы Каркина (после разведения цветов, разумеется) – это водить экскурсии по «хранилищу», взахлеб повествуя историю каждого «раритета». Через подобное – прямо скажу, нелегкое испытание проходят все приезжающие в дом гости, независимо от того, сколько раз уже они осматривали витрины и стенды.

Милка же в отличие от мамы настроена крайне негативно по отношению к идиотским деревяшкам и кускам камня. На беду, моя подруга суеверна и боится несчастий, которые способны приманить чужие боги.

– Что случилось? – спокойно поинтересовалась я, включая кофемашину.

– Ты обязана мне помочь, – заныла Мила.

В этой фразе вся художница. Не в ее привычках произносить слова «пожалуйста», «будь добра», «сделай одолжение». Нет, она высказывается более чем конкретно – «ты обязана».

– Иначе всем плохо придется! – стенала ничего не подозревавшая о мыслях хозяйки дома Милка.

– Давай ближе к делу, – улыбнулась я и поставила перед подругой чашечку с ароматным кофе.

– Робуста? – подергала носом гостья.

– Нет, арабика, – ответила я.

– Воняет дешевым кофе.

– Покупала дорогой сорт.

– Тебя обманули, всучили дерьмо, смешали зерна! – констатировала Мила. – А ты, как чукча, поверила. Помнишь Степку?

Я отвернулась к окну. Забыла сказать: Милка пять раз выходила замуж, но все ее браки не просуществовали и полгода. Милке на жизненном пути встречались вполне нормальные парни, но они не понимали, по какой причине, придя домой после напряженного трудового дня, должны становиться к плите, чтобы пожарить для просидевшей безвылазно в четырех стенах супруги картошку. Заявления Милки о руках художницы, которыми нельзя ничего держать, кроме кисти и палитры, сначала удивляли представителей сильного пола, потом злили, а затем подвигали на побег. В конце концов Милка, заперев свою квартиру, перебралась под крыло к маме и папе. Кстати, разведясь, она не порывала отношений с экс-мужьями – перезванивается с ними, поздравляет с днем рождения, Новым годом и так далее. Милка хороший друг, и лишь в качестве жены она абсолютно неудобоваримый вариант.

Первый супруг моей бывшей одноклассницы, Степа, был летчиком. Один раз он отправился на Чукотку, где в магазине среди вечной мерзлоты на полках обнаружил мешки с зернами кофе – жуткого дефицита по голодным постсоветским годам.

Степа робко спросил у продавщицы:

– Сколько даете в одни руки? Полкило взвесите?

– Хоть все забирай, – махнула рукой аборигенка. – Только совсем плохой крупа, испорченный. Нам с Большой земли впервые привезли. Что это такое, и не понять – не рис, не гречка, не пшено. И, похоже, оно стухло. Наши брали, пытались суп варить, кашу делать, горько получается, даже с маслом в рот не лезет.

Степан прибыл домой с двумя мешками первосортной арабики и с тех пор рассказывал эту историю всем гостям, ставя джезву на огонь.

– Ты хочешь поговорить о сортах кофе? – прищурилась я.

– Нет, конечно, – слегка обозлилась Милка. – Слушай, случилась беда…

Подруга, художественная натура, принялась рассказывать с присущей ей экспрессией. Милке свойственно гиперболизировать любую ситуацию: маленькая царапина у нее превращается в «разверстую, кровавую рану»; головная боль, самая обычная неприятность, – «режет пилой с огромными зубьями со страшной силой»; громкие голоса слегка подвыпивших соседей принимаются за «ужасающий скандал с мордобоем и пальбой из ракетных установок». Милка не врет, она так воспринимает ситуацию, поэтому все исходящее из ее уст следует смело делить на два, а то и на три.

– Есть такие мерзогадостные Велигжановы, – зачастила Мила, – Кирилл и Филипп, владельцы турбюро. Кирилл страстный коллекционер и постоянно затевает обмены с папой. Я его не знаю, но наслышана о нем. Так вот, Кирилл Велигжанов продал папе жутчайшую вещь! Ужасную! Опасную! Отвратительную!

– Колчан с отравленными стрелами? – предположила я.

– Хуже!

– Засушенную человеческую голову?

– Ой, фу! Нет, намного гаже!

– Что тогда? – заинтересовалась я.

На мой взгляд, маленькая, сморщенная, пугающе натуральная голова, которую дядя Антон приволок из Африки, наимерзейшее пополнение его коллекции. Когда ботаник продемонстрировал мне экспонат, я, забыв о приличиях, скачками понеслась в туалет. Даже быстрый шепоток тети Ани: «Вилочка, не переживай, Антошу снова надули, головенка ненастоящая, сувенир, умело изготовленный для туристов. Я ее изучила – глаза пластмассовые, а кожа совсем не человеческая» – не помог. Весь съеденный ужин оказался в унитазе, и я поклялась никогда не входить в музей Каркина, пока там экспонируется сей непотребный сувенирчик.

– Крокодил! – вытаращила глаза Милка.

– Живой? – подпрыгнула я.

– Нет! Дохлый!

– Господи, зачем Антону труп?

– Это не труп!

– Аллигатор все же живой? – вновь подпрыгнула я.

– Сказала ведь, умерший.

– Значит, труп.

– Нет, – упорно твердила Милка.

– Послушай, так не бывает, – решила я воззвать к логике, которая есть у каждого, пусть даже в небольшом объеме у таких творческих натур как Милка. – Любое существо либо живо, либо отъехало в мир иной, среднего состояния не случается!

– А кома? – азартно воскликнула Милка. – Вспомни Юрку!

Я вздохнула. Последний муж Милы, тихий, безобидный математик Юра, заболел гриппом и впал в бессознательное состояние. Юрий пролежал почти три месяца, а затем умер.

– Кома и есть среднее состояние, – вещала Милка, – ни туда, ни сюда, застрял между жизнью и смертью!

Я вцепилась пальцами в край стола.

– Хочешь сказать, что Антон купил для своей коллекции водное пресмыкающееся, пребывающее в коме?

– Вилка, ты дура!

– А какой еще вывод следует сделать из твоих слов? – обиделась я.

– Папа приобрел чучело!

– Так ведь оно не живое…

– Дослушай до конца! – взвилась подруга.

– Так говори же! Только четко, внятно, понятно, – рассердилась я. – Сообщай лишь факты, а не свои домыслы.

– Жизнь с Олегом наложила на тебя отпечаток, – не удержалась от замечания Милка, – рассуждаешь, как следователь.

Я встала и пошла к двери.

– Эй, ты куда? – забеспокоилась подруга.

– Извини, мне пора работать.

– А как же я?

– Отправляйся домой.

– Но мне нужна помощь!

– Увы, рукопись скоро сдавать.

– Вот ты какая… – заныла Милка, – бросаешь подругу в беде…

– Сама виновата, говоришь глупости. Надо же, живое чучело!

Милка вскочила, подбежала ко мне, обняла за плечи и зловеще прошептала:

– Вилка, оно зомби!

– Кто?

– Чучело!

Приступ смеха подкатил к горлу, вся злость на наглую Милку испарилась в одну секунду.

– Да ну? – сдерживая хохот, спросила я. – Крокодил-зомби? Это супер. И чем он занимается? Охраняет дом? Это же здорово, можно сэкономить на сторожах.

– Он перемещается по дому, – все так же трагически, но с легкой ноткой обиды возразила Милка.

– Постоянно?

– Ну… раз в три дня примерно. Стоял в гостиной на рояле, потом очутился на полке в библиотеке.

– Тебе не пришло в голову, что чучело переносят люди?

– Нет!

– Почему? Это естественно. Домработница стирала пыль, или тетя Аня села постучать по клавишам и убрала урода, чтобы не стошнило при виде красавчика.

– Лариска, горничная, его и пальцем не тронет, а мама боится Роберто до инфаркта.

– Кого?

– Роберто.

– У вас гости?

– С тобой невозможно общаться! – взвыла Милка. – О ком я сейчас веду речь?

– О чучеле в коме.

– Верно. Его зовут Роберто.

– Очень мило, – кивнула я, – красивое имя, вполне подходит для аллигатора из хорошей семьи, волею злого рока ставшего зомби.

– У меня беда, – вдруг тихо и совершенно нормально сказала Милка. – К кому с ней идти? Только к лучшей подруге. А ты издеваешься.

Мне стало стыдно.

– Извини, Милка, рассказывай, я вся внимание.