Czytaj książkę: «Пшеничная вдова»

Глава 1. Ошибка солнца

– Отец, не делай этого, – рыжие кудри Исбэль стреножила толстая коса, белая атласная лента терялась в ней, словно в закатной морской пене. – Блэквуды самые сильные на континенте. Нам их не одолеть.

– Моя милая сестрица, прежде чем заиметь корабли, нужно научиться ими пользоваться, – Лорел был из тех мужчин, кто искренне считал, что женщины искусно выдают себя за людей, и всегда расстраивался, когда притворялись они исключительно хорошо. Например, как Исбэль. – У нас есть корабли, и прежде всего мы должны их защищать.

– Как? Нападая на соседей?

– Да разве это соседи? Варвары! Защитить суда от простых воров гораздо проще – их можно найти, даже договориться с ними. Что можно сделать с Блэквудами? Ничего! Они хуже пиратов и хуже всех воров. Потому что топят добро вместе с нашими кораблями. Договориться с ними невозможно.

– А разве мы не зашли в их воды? – Исбэль взглянула на старшего брата большими малахитовыми глазами.

Отец наблюдал за ними, переплетя толстые пальцы под подбородком.

– Море неспокойно по весне, корабли уходили от непогоды. Это были не фрегаты и не боевые галеры, а простые торговые судна, – Лорел подошел к Исбэль вплотную, оперевшись о край резного стола, покрытого глянцем. – В следующий раз они пересекут границу и начнут топить в наших водах, а не своих.

– Но король Бернад предупреждал, чтобы наши корабли не заходили на их территорию.

– Дело не в том, что суда зашли на их территорию, а в том, что это наши суда. К остальным они относятся прохладно, ровно так, как и полагается северянам. Эти варвары давно должны замерзнуть в своих льдах, но, видимо, ненависть к нам их порядком греет.

Рассвет только зачинался. В голубом, с белыми оборками платье Исбэль походила на облако, плывущее в небесах. На волосах играли янтарные лучи зари, отчего рыжее пламя прекрасных локонов становилось еще ярче.

– Знаешь, почему Теллостос называется сердцем морей? – спросил Лорел не без доли ехидства.

Девушка посмотрела на брата с подозрением. Но тот молчал, и улыбался совершенно невинно, поэтому Исбэль разомкнула губы:

– Почему же?

– Потому что он – сердце морей. Это же очевидно, – подколол ее Лорел. Он наклонился ближе и поцеловал рыжую макушку, придерживая лоб Исбэль ладонью. Принцесса нахмурилась, а он лишь снисходительно улыбнулся. – Так уж получилось, что Аострэд окружен многими королевствами, и находится в самой середине. Кто еще может похвастаться доходами практически из воздуха? Было бы глупостью не воспользоваться таким подарком судьбы. Никто не сможет так проворно перевозить специи, шелка и вяленую говядину, как мы. Только если кто-нибудь нам не помешает… например, Блэквуды.

– Торговцам все равно придется пересекать наши воды. Аоэстред – шелковый путь, – нахмурилась Исбэль, запомнившая подкол Лорела. Она обязательно отомстит, но как-нибудь попозже. – Так было всегда. Что может измениться?

– Много ли выгоды приносят пошлины? Торговцы могут начать арендовать другие корабли. Те, что не вызывают у короля Бернада приступов ярости с пеной у рта. Этот мерзавец топит наши торговые суда, а это отпугивает покупателей. Перестанем сдавать корабли в аренду, потеряем прибыль. Нам останется только доход от пошлин за пересечение наших вод, а это сущая мелочь. Наш дражайший отец слишком любит золото, чтобы допустить такое.

– Хватит, – Дорвуд встал, вынув из-под стола внушительный живот. Он направился к дочери, чтобы добраться до ее макушки. – Исбэль здесь не для того, чтобы слушать твое ворчание. Зачем ты пришла, солнце мое?

– И так ясно, зачем, – Лорел покачал головой, разбрасывая медные кудри по лбу. – Это случается каждое трезубово утро, отец. У твоей любви слишком короткая память, чтобы помнить все пшеничные расходы. Когда заходит речь о пшенице, она готова караулить у двери всю ночь. Видимо, я слишком редко говорил ей, что подслушивать нехорошо.

– Кое-кто упустил лучшего корабела восточников двадцать лун назад. Не ты ли, а? Как тебе такая память? Тебе не десять, Лорел, не двенадцать и даже не шестнадцать. Возьми волю в кулак и помолчи. Неужели тебе доставляет удовольствие задирать сестру?

– Пфф. Нет, – Лорел со вздохом закатил глаза, – Все, что хотел, я уже сделал несколько лет назад. Наверняка, она все помнит.

О, да, Исбэль помнила и до сих пор мечтала подложить ему в постель мышь. Для нее так и осталась загадкой, как при таком едком характере Лорел всегда и во всем соглашался с отцом. Ему бы стать бунтарем и отвоевывать собственные порядки, но он ни шагу не ступал без его разрешения. Первый сын и наследник трона всегда уступал, когда дело доходило до принятия решений. И не сказать, что это всегда имело хорошие последствия.

Взгляд Лорела упал на бутылку красного, мирно собиравшую лучи утреннего солнца. Они улыбнулись друг другу. Темное стекло – блеснув остатками рассвета, Лорел – жемчужной улыбкой молодого кронпринца. Через несколько лун ему исполнится двадцать шесть. Весомый повод начать отмечать заранее. Свет ложился на бархат длинного дублета, такого же рыжего, как и он сам.

Минуя мраморные колонны, прохладный бриз освежал большой зал. Воздух всегда пах морем. Каменные кристаллы покрывали колонны сверху донизу, сверкая круглые сутки, была то ночь или день. Каменотес говорил, что эти колонны стояли с самого основания замка.

Дорвуд любил этот зал и гуляющие в нем ветра. Находиться в большом теле ему было жарко, здесь король пережидал знойное полуденное пекло.

На широком вычурном столе покоились сладкие Теллостокские вина. А там, вдали, веселилось голубое море. Его отблески плясали на стенах солнечными зайчиками.

– Сегодня действительно трезубово утро. Зима скоро закончится, – Исбэль вытянула тонкую шею, она очень волновалась. Каждый раз, прося пшеницу, сердце ее бросалось вскач, хотя принцесса знала, что отец ей не откажет. – Ты же дашь мне пшеницу до оттепели?

Лорел уже добрался до дна бокала, поэтому развел руками без опаски расплескать вино.

– Ты разоряешь мою казну почище, чем Блэквуды, – Дорвуд обнял дочь и поцеловал в рыжую макушку. – Грядет война. Я не могу дать тебе столько же, сколько и в прошлый раз.

– А сколько можешь? – девушка с надеждой посмотрела отцу в глаза. И отстранилась на четвертом вздохе.

Четвертый вздох… уже совсем близко. Трагедия случится на седьмом, поэтому нельзя задерживаться дольше, даже если очень хочется.

Когда-то отец походил на Лорела, был таким же высоким и стройным, как девушка. С тех пор, как ему перевалило за пятьдесят, он стал стремительно превращаться в бочонок. Сладкие персики Теллостоса сделали его самого похожим на большой сладкий персик – такой же наливистый и розовокожий. Разве только рыхлую кожицу покрывал не мелкий пушок, а жесткая и блестящая, словно медная проволока, борода.

– Сколько я могу дать тебе пшеницы? Ох, девочка моя… едва ли половину, – тяжко вздохнув, ответил Дорвуд, – Едва ли половину… Твоя доброта слепа, как новорожденный котенок.

– Может, она и слепа… Но слепые, порой, видят глубже. А еще у них хороший слух.

Лорел усмехнулся, но все же промолчал, заняв рот вином.

– В последние годы крестьяне берут вилы только в поле, ну или покидать навоз. Теллостос уже давно не видел восстаний или сильного недовольства. Все благодаря тебе, доченька моя. Народу нравится пшеница, чего уж там. Так что есть в твоих словах доля правды, – Дорвуд сделал голос погромче, чтобы до Лорела дошло каждое его слово, – Но отнятое Блэквудами может все изменить. Мы стали беднее, и люди тоже. Думаю, неплохо будет их задобрить перед наступлением. Отвезешь пшеницу, а с Блэквудами мы разберемся сами.

Король Дорвуд был не мудрым и не жестоким правителем. Зато слыл хорошим торговцем и еще большим скрягой.

«По ночам он превращается в дракона и чахнет над своими дублонами. У него огромные ноздри и длиннющие усы. И хвост такой, что торчит из самой высокой звездочетной башни», – он знал, что о нем говорят в народе.

Правда, хвоста Дорвуда так до сих пор никто и не видел, даже когда шахматные вершины звездочетной освещала самая яркая луна месяца. Красноносые пьяницы в кабаках орали, что вместо живота у короля огромный кошель. Это была самая ходовая байка, потеснившая даже грозность длиннохвостого дракона.

– Может, не нужно наступать? – в голосе Исбэль чувствовалось бесстрашие. – Блэквуды очень сильные соседи, а с сильными нужно договариваться. Когда зверь зол, не стоит злить его еще сильнее. Нет воинов сильнее на континенте, чем северяне.

– Девочка моя, каждый день мы теряем корабли, – тяжко вздохнул Дорвуд, – С ними, увы, тонут наши доверие и деньги. Мне не нужны под боком соседи, готовые вонзить кинжал тебе в спину, как только ты отвернешься испить вина.

Еще только заняв трон, Дорвуд решил, что Бернад, как монополист, должен платить двойную пошлину за провоз стали. Мечи, ковши, цепи, щиты, кованые ворота и все, до чего могла дотянуться рука глаэкорского кузнеца, весили просто непомерно. Для стали требовалась большая подъемность судна. Дорвуд считал, что за его услуги Бернад должен выложить свои денежки. Чего удумал – платить за сталь столько же, сколько за мешок лука. Не бывать такому. Сталь весит несколько таких мешков, значит, и платить он должен за несколько.

Тогда Бернад впервые назвал его лентяем и нахлебником, а Дорвуд нарек его ворчливым олухом. После семи взаимных обзывательств они остановились на дармоеде и упрямом осле, и навсегда перестали заглядывать друг другу на пиры.

Блэквуды бы определенно разорились, если бы не были единственными, кто производит лучшую сталь на континенте. А Дорвуд ждал, когда Бернад обеднеет, и каждый год расстраивался, уговаривая себя подождать еще немного. Терпение его закончилось, когда Бернад начал топить теллостоские корабли. Дорвуд прекрасно знал, что договориться с ним не получится.

– Прошли времена, когда нужно слушать и говорить, – еще более тяжко вздохнул Дорвуд и сдвинул брови, смахивающие на две большие гусеницы. – Теперь уж только вынимать меч из ножен. У женщин мягкое сердце. В войне они понимают ровно столько же, сколько гусь в яблоках, девочка моя, – король погладил Исбэль по рыжей макушке и, не дождавшись седьмого вздоха, сам отнял ладонь.

– Гуси любят яблоки. Наверняка, многие из них могут отличить Теллокстоские от Дарканских. Только, наверно, им все равно…

– Не знаю.

Дорвуд не любил животных, а гуси были слишком жирные и вызывали изжогу, чтобы давать им какие-то привилегии.

– Увы, твоя доброта нас не защитит, доченька, и не поднимет утопленные товары со дна. Боги помогут нам, – сказал он удивительно спокойно.

– У них те же Боги.

– Вот пусть они и рассудят, кто сильнее. А я уже принял решение. Ты моя тихая гавань, Исбэль. Все-таки у сыновей не такое ласковое сердце… не надо примеривать на себя какую-то другую роль.

Принцесса поднялась, увлекая за собой кружева и рыжие пряди волос. Нужно было удаляться быстро, пока отец не решил, что пшеница ему все-таки не по карману.

Когда Исбэль оказалась в проеме двери, Лорел приготовился к прощальной речи и даже задержал на мгновение бокал у своих губ. Исбэль всегда оставляла за собой последнее слово. Интересно, что она скажет на этот раз?

– Часто в войне двух хищников побеждают только падальщики, – поджав алые губки, недовольно проворчала Исбэль и юркнула за дверь.

– Ты слишком много ей позволяешь, – подал голос Лорел, когда дверь захлопнулась. – Можно бояться ножа в спину от врага, но хуже всего, если сделает это совет. Некоторые считают, что Исбэль влияет на твои решения. Неужели ты не замечаешь, как шепчутся у тебя за спиной?

– Совет защищает интересы страны, – на Дорвуда нашли мрачные тучи, он так и не развел брови, – А страна это не их амбиции. Это лорды, горожане, крестьяне, ремесленники… могу перечислять долго, если до тебя дойдет хотя бы в этот раз. Покажи мне хоть одного лорда, который бы отказался от визита Исбэль в их феод. Подачки любят все. Ты бы выбрал пойти против лордов?

– Я бы выбрал короля, на которого не влияли капризы его дочери, – Лорел громко опустил бутылку на стол, слегка задев бокал, стоящий рядом. Тот слегка звякнул, поймав на себя лучик теплого солнца. – Исбэль могла бы что-то значить, будь у нее дитя, но она пуста как дырявый сосуд. Принцесса, которая даже не может стать матерью… Нет, отец, никогда тебе не добиться понимания совета.

– Хватит! – вскричал Дорвуд, ударив ладонью по столу. Лорел вздрогнул, распахнув глаза. Впервые он видел, чтобы отец так вспылил, – Неужели у тебя открылся рот произнести эти слова? Неужели тебе совсем ее не жаль? Ты же ее родной брат! Она не отберет у тебя престол. Исбэль живет только своей пшеницей. У нее больше ничего нет! Слышишь?! Ничего! Имей хоть каплю достоинства. Пойми, Теллостос – ее дитя, и другого у нее не будет.

Наверное, он считал себя виноватым… В тот момент, когда Исбэль в первый раз прибежала к нему просить пшеницы, она напоминала огонь на молодых еловых поленьях: рыжие волосы растрепались ярким пожаром над головой, в глазах блестели искорки счастья, щечки горели, на губах улыбка… Он не видел ее улыбку уже год. С тех пор, как умер ее первый муж, а следом скончалась мать. Его любимая Абиэль. Дорвуд не в силах был затушить этот огонь, потуши он его – сам замерзнет намертво, и греться будет уже негде.

Дорвуд понимал, что Лорел ревнует его горячую любовь к дочери. С тех пор, как она начала колесить с мешками пшеницы, он всячески выказывал свое недовольство. Обычно соперниками становятся младшие дети, знал Дорвуд. Вот только Кассу было все равно, он был влюблен в свой меч и на всю остальную любовь ему было плевать. А Лорел часто ревновал, хотя знал, что он кронпринц, и соперников ему нет.

– Хорошо, что ты не сказал ей, – Лорел пытался отвечать спокойно, но голос его был натянут, словно струна. – Если бы она узнала, кого ты нанял выступить против северян…

– Не нужно, чтобы она думала о нас хуже, чем есть на самом деле. И проявляла инициативы больше, чем могут выдержать мои нервы.

Лорел усмехнулся.

– Когда Блэквуды согласятся на наши условия, на переговоры поеду я.

– Ты сделаешь это вместе с десницей Олганом.

– Все еще уверен, что тебе нужны их черные осины?

– Это самое бесполезное, что может породить их мерзлая почва.

– Зря ты так, – Лорел улыбнулся уголком рта, – Смоляные корабли со временем становятся легкими и быстрыми, словно ветер. В бою им равных нет.

– Толку от них, если они не могут перевозить товары? Быстрые, не быстрые… если они не могут перевозить свою сталь, толку от них никакого нет. Вот пусть и едят свои боевые корабли, а ко мне не лезут!

Дорвуд долгие часы провел в счетоводной, высчитывая прибыль Бернада. Какой бы она могла быть, согласись он на его условия, и какой она стала, когда они принялись перевозить железо на своих кораблях. Смоляные корабли делали большой круг в обход их границ, демонстративно игнорируя воды Теллостоса. На боевых кораблях, быстрых и юрких, много лука не утащишь. Те сразу проседают и идут ко дну, если нагрузить их больше, чем следует. Прибыль Бернада была очень мала. Дорвуд к такой не привык. Наверное, поэтому каждый день он просыпался, думая, какой король Бернад все-таки дурак.

– Если бы ты продал Бернаду чертежи наших кораблей, они бы смогли построить свои, – задумчиво протянул Лорел, – Я знаю, Бернад просил их у тебя. За хорошую плату просил. А ты плюнул на его предложение в ответном письме и запечатал сургучом. Черные осины такого не прощают.

– Не йорничай, – относительно мирно проворчал Дорвуд. – Плевать на их осины… Мне нужно море и золото в его черепе.

– Ты очень кровожаден. Признаться, я боюсь, – Лорел пустил волчком маленькую игрушечную юлу, лежавшую рядом с банкой с чернилами на самом краю стола, – Знаешь, какие люди самые опасные? Добряки. Злых, скверных, ворчливых идиотов гораздо больше, но их можно не замечать, к ним можно даже привыкнуть. Но добряки… – Лорел взял бокал, наполнил его и обернул лицо к искрящейся дали – к опасной, каменистой, наполненный толпой голодных чаек. – Они услужливые, отзывчивые. Доброту их черпают ведрами, не заботясь о том, что она может когда-то закончиться. В конце концов колодец становится пуст, а душе растоптана и выжжена. Люди начинают искать другие колодцы, но что же делать добрякам? Без воды их колодец пуст. Все выпили. Хорошо, если они становятся злыми, скверными, ворчливыми… но если нет… Не поворачивайся к ним спиной. Никогда, ни при каких обстоятельствах. Ярость такого добряка может расплавить даже самую прочную сталь. И тому, кого он настиг, не помогут даже сами Боги.

Что-то напугало чаек и те с криком покинули гнезда, накидываясь толпой на обидчика. С лоджии не было видать, кто этот отчаянный, решившийся полакомиться гладкими яйцами с голубым отливом. Чайки, гнездившиеся у скалы Отречения, имели самый свирепый характер. Они заклевывали свою жертву до смерти, принося птенцам куски свежего мяса.

Лорел сделал большой глоток. Он обернулся спиной к отцу, который так и не произнес ни слова. Но в его молчании он услышал достаточно, взгляд отца прожигал бархатную ткань камзола и уже начинал обжигать кожу. Кронпринц сделал над собой усилие, чтобы остаться стоять на том же месте.

Шла четыреста третья весна от перемен Красного Моря.

Так началась война.

Глава 2. Пшеничная вдова

– Пойми, отец, Теллостос – мое дитя и другого у меня не будет, – Исбэль вспоминала эти слова каждый раз, когда за ее спиной скрывались высокие кованые ворота Аоэстреда. Она сказала их, когда впервые пришла просить пшеницу. Первый смолотый мешок отправился в бедный квартал Псового переулка.

С тех пор минуло семь весен и ровным счетом ничего не поменялось. Наверное, этими словами она себя прокляла, раз они стали такими пророческими, думала Исбэль. Хотя, можно ли проклясть еще раз, и есть ли разница между одним проклятьем и сразу двумя?

– Все это глупые суеверия, – смеялся Касс, старший брат, он был старше всего на год, лицо его казалось бурым от веснушек. – Хочешь стать как Дебра? Она отказала трем лордам, а потом сбежала на тракт, потому что ей нагадали восточного принца. Ее отец так разозлился, что отдал за лысого кузена! – и вновь заливался смехом.

Целый лысый кузен, завидовала Исбэль, с руками, ногами, и совсем живой… Трудно оставаться прохладной к суевериям, когда несчастья преследуют тебя по пятам. Иногда Исбэль казалось, что она не видела ничего иного – так как же ей не верить в суеверия?

Касс целовал свое копье каждый раз, когда отправлялся на охоту. Примета гласила, что поцелуй прибавлял точности броску, а кисти – подвижности. Исбэль относилась с недоверием к непостоянности брата.

– Ты настолько красива, моя дорогая сестрица, что зрячий может ослепнуть, а слепой – прозреть, – говорил Лорел, прохладный к богам и прохладный к приметам. – Наверное, есть в том высшая справедливость, что никто и никогда не прикоснется к этой красоте.

Исбэль не говорила никому, насколько сильно ранили ее эти слова. Она не верила вечно уязвляющему ее Лорелу, не могла она быть красивой. Прекрасных леди добиваются, не боясь ни проклятий ни примет, ни даже смерти. Разве не так поется в балладах? Скорее, она самая настоящая уродина.

Ну и пусть она уродина, вовсе не это причиняло такую боль – Исбэль мечтала о своем дитя, хотела ощутить в ладонях маленькие пальчики младенца, увидеть его веселую улыбку. Это так и осталось мечтой, с каждым годом она уплывала все дальше и походила уже на сон.

«Пусть дорога выветрит беспокойные мысли», – Исбэль собрала несколько дюжин мешков пшеницы и двинулась в путь. В глубину королевства, туда, где море никогда не ласкало скал, и куда никогда не причалят боевые корабли.

Закатное солнце впитывалось в рыжие локоны, делая их похожими на кровь, а иногда – на пламень.

Не раз, не два, и даже не три раза соседние королевства пытались породниться с династией Фаэрвиндов. Влить в свои вены огненно-рыжую кровь – огонь и вино.

Исбэль была обещана еще с колыбели.

Первый жених ее умер, не дожив и до года. Исбэль сама еще нянчилась в колыбели и слышала эту историю разве что по рассказам. Тогда никто и подумать не мог чего-то дурного. Дети умирали, так бывало. Особенно по весне, когда свежий морской бриз приносил с собой и солярную хворь.

Второй жених умер на Пшеничную Весну. Ровно так же, как и предыдущий. В этот раз с Фаэрвиндами пожелали породниться Мерринги – хранители дальних рубежей. Их герб внушал трепет щупальцами кракенов. Тогда Исбэль исполнилось шесть. Ее жениху, маленькому принцу Дарскому, семь. Мальчик захлебнулся соленой водой. Старшие братья парили по волнам, словно у них вместо рук плавники и дельфиний хвост там, где должна находиться пара крепких человеческих ног. Маленький принц так и не справился с морем, пытаясь доказать, что он ничуть не хуже.

Третий жених умер по дороге на помолвку. Дорки, те, что жили за отвесными скалами, считались добротными животноводами. Сочные говяжьи вырезки Дорков наполнили не одно голодное брюхо. Так получилось, что вновь прошло четыре года, и Исбэль теперь исполнилось десять. Но своего лордика она увидела всего раз – на его похоронах. Пульо затоптала одна из гвардейских лошадей. Одним богам известно было, как так могло случиться. На его могилу слетали сочные пурпурно-алые цветы, что расцветали на весенний праздник пшеницы.

Тогда-то и поползли первые слухи. Мол, неспроста все это. Сколько было обещано женихов, и все поголовно в могиле. И умерли на Пшеничную Весну. С годами слухи унялись, но только потому, что людям наскучило обсуждать одно и то же.

А когда Исбэль исполнилось четырнадцать, настала пора отдавать ее замуж по-настоящему. Без всяких долгосрочных помолвок, проволочек и ожиданий. Желающих, конечно, поубавилось, но смелые все еще находились. Те, кто не боялись Богов.

Но Боги не любят, когда их не боятся.

Четвертый жених, которому посчастливилось-таки стать мужем, умер практически у алтаря. Верховный клирик только успел сочетать их браком, как в храме погасли свечи. Резкий порыв ветра прошелся по дрожащему пламени, оно вытянулось и потухло. Послышался первый ропот, утонувший в торжестве последней речи. Сонные алтарники кинулись по рядам и жертвенникам, вновь увенчивая свечи огнем. Лбы новобрачных были смазаны священным маслом. Грудь Исбэль покинул облегченный вздох, под кружевной фатой лицо посетила робкая улыбка. Брак сочетался. Казалось, все прошло…

Но на выходе из храма молодой, здоровый двадцатилетний лорд Беррингтон поскользнулся на мясистом цветке, первым расцветающем на пшеничную весну. Ими была устлана вся лестница, что и ступить было негде. Юноша полетел вниз, и даже вышколенная стража не смогла ему помочь. Громкий хруст молодой шеи докатился до каждого любопытного уха, притащившего за собой хозяина к ступеням главного храма. Исбэль стояла со снопом пшеницы в руках, перевязанным красной лентой с застывшей улыбкой на лице, словно и забыла вовсе, как обращаться с губами. Слезы текли по ее белым щекам, огибая страшную улыбку, а душа выла.

Будто во сне к мужу кинулась стража. Будто во сне кто-то схватил принцессу за руку, чтобы увести со ступеней…

– Все-таки проклята! – услышала она из толпы прямо перед тем, как лишиться чувств.

Сплетни пронеслись по Аоэстреду, как голодные чайки над морем. Утром Исбэль проснулась пшеничной вдовой – проклятой невестой, высасывающей жизнь из своих суженых.

С тех пор исчезли все претенденты на милую ручку Исбэль. Короли берегли своих принцев, а лорды быстро решили, что живой наследник он вроде как и нужнее, чем мертвый, пусть и в родстве с самим королем Дорвудом. Даже купцы сторонились пшеничной вдовы, хотя опасаться им было и вовсе нечего. За последующие четыре года больше никто не покусился на прекрасный рыжий цветок, расцветающий все ярче.

Никто и подумать не мог, что кто-то окажется смел настолько, что не устрашится вновь повести Исбэль к алтарю. Но вот, когда принцессе исполнилось восемнадцать, овдовевший лорд Фострих, обладатель самого большого феода в Теллостосе и отец покойного мужа Исбэль – молодого лорда Беррингтона, пожелал-таки взять ее в жены. Дорвуд пообещал ему кое-какие уступки со стороны короны, которые он предпочел оставить в тайне и от совета, и от самой Исбэль. Свадьбу назначили по окончании праздника пшеничной весны. Не суеверные люди тоже бывают осторожны, когда случайности превращаются в правила.

Но в небе раньше положенного зажглась зеленая звезда, венчавшая взгляд небесного жеребца, и лорд Беррингтон изменил свое решение. Лорд пожелал сочетать брак раньше, ибо к тому, как блеск звезды наберет силу, он должен был вернуться в свой феод и увезти с собой жену. Дорвуд противиться не стал. Исбэль порхала перед зеркалом в пышном кружевном платье цвета спелого вина – цвета Фаэрвиндов. Бордового, усыпанного жемчужным перламутром. В этот момент все оттенки красного расцветали в ее трепещущем сердце, искорки счастья плясали в малахитовых глазах. И даже старый, вечно пускающий ветры жених вызывал в ней неподдельный восторг.

Фострих умер, так и не добравшись до свадебного ложа. Наверняка, в этом не было вины Исбэль. Просто старое сердце не выдержало большого количества вина на свадебном пиру. А в воздухе так приятно пахло весной… и приближался первый посев пшеницы.

Так, в свои восемнадцать Исбэль пережила трех женихов и двух мужей. С тех пор никто больше к ней не сватался. Все боялись ее, как огня. Рыжего, мертвящего огня.

– Ни один брак не был закреплен на брачном ложе, – объявил наследник дома Беррингтонов – молодой восемнадцатилетний лорд Костер Бэррингтон. За спиной его стояли многочисленные родственники – братья, кузины, тети и высокородные дядья, и согласно кивали. – Исбэль настолько же Беррингтон, насколько и Фаэрвинд. Король Дорвуд вправе выбрать, какую фамилию оставить дочери, но пусть вдова остается под кровом своего отца.

Они не желали видеть ее на своей земле, поняла Исбэль, отныне она прокаженная. Проклятье – не зараза, но вокруг него всегда становится пусто. Тогда она впервые разгневалась. Летели тарелки, трескались от надрывного крика кувшины. Разбилось зеркало. В осколках его она увидела множество лиц – все как один заплаканные, и над слезами их, словно бурные языки пламени, взмыли огненно-рыжие локоны. Тогда она поняла, что никогда не станет Беррингтон. Фамилия ее пропитана огнем и хмельным вином. Исбэль вернула себе фамилию Фаэрвинд.

Пустой сосуд, который не породит жизни, не возвысит ничей род. Высокие лорды и леди улыбались ей, кланялись, иногда до самого пола, но продолжали смотреть сквозь, будто и не видели ее вовсе. Будто она прозрачна и невесома, и порой походила на призрака. Она утонула бы в своем горе, если бы не взяла первый мешок пшеницы. Когда речь заходила о пшенице, свершалось чудо, и в глазах знати она вдруг сразу становилась принцессой-леди, будто слепой обретал зрение, а калека вдруг вскакивал на ноги. Проходило время и все начали привыкать к увлечению принцессы. Многие даже с охотой принимать у себя в гостях. В голодные же, неурожайные годы ее ждали, не отходя от окон. Исбэль решила оставить мечты позади и вложить в жизнь свою совсем иной смысл, как и завещала мать.

– Когда я была совсем маленькой… – рассказывала Абиэль, поглаживая растрёпанные кудри Исбэль. Будто испуганный котенок, она свернулась рядом, слезы текли по рыхлым от влаги щекам. Щеки ее не были сухи с тех самых пор, как она похоронила будущее вместе с молодым мужем, – …моя мать взяла меня в бедный квартал, где только что отбушевала солярная хворь. Она велела не прикасаться ни к кому, поэтому я смотрела. Люди умирали в своих кроватях, на губах их пузырилась кровавая пена. Они не хотели еды или воды… Один мальчик смотрел в темный потолок и просил богов лишь об одном легком вздохе. Я плакала, когда он умирал… Иногда счастье просто дышать, Исбэль. Пшеничная вдова? Ну и что с того? Разве пшеница плоха? Пусть она пойдет с тобой по жизни. Оберни слабость в силу и люди будут вкладывать в это прозвище совсем иной смысл.

А через месяц мама умерла и Исбэль вновь залилась слезами. Это продолжалось бы вечность, если бы однажды она не пришла к ней во сне. Сплела руки на груди, смотрела на дочь хмуро и была чем-то очень недовольна. А потом почему то побежала на нее с веником. Исбэль так испугалась, что сиганула по каменным коридорам замка, по мраморным лестницам, хотела укрыться в тени лиственных садов… но веник гнался за ней и готов был вот-вот прихлопнуть.

«Оберни слабость в силу и люди будут вкладывать в прозвище совсем иной смысл», – услышала она, прежде чем проснуться в холодном поту.

Завет матери Исбэль поняла слишком буквально.

– Я даю тебе на полмешка больше, чем остальным, – оглядев босоногую женщину, сказала Исбэль, – Спрячь под половицами. Никто не должен знать, что милость моя к тебе сильнее.

– Хорошо, миледи, – робко улыбнулась женщина, смяв подол мозолистыми пальцами.

Хижина, в которой жила эта женщина, давно продувалась ветрами. Два босоногих мальчишки бегали по дому, пока мать не загнала их под подол, чтобы те не путались под ногами. Исбэль дала каждому по леденцу и они притихли, удивленно глодая сладость из сока тропических фруктов и сахарного тростника.

– А где твоя мельница? – с подозрением спросила принцесса, – Она всегда лежала на подоконнике.

– Детишки куда-то укатили, – развела руками крестьянка, – Позже обязательно отыщу.

«Врет», – поняла Исбэль.

Теллостос был приветлив и тепл, зачастую не только к людям. Люмпин – для кого-то сорняк, для кого-то лекарство, находил пристанище в муке, быстро пуская в нее корни. Не проходило и дня, как мука оказывалась совершенно непригодна, поэтому ее мололи прямо перед замешиванием теста. У каждого в доме была ручная мельница, без нее приходилось туго.

– Почему ты врешь мне? – сдвинула брови Исбэль.– Усих опять скупает мельницы?

– Пшеница закончилась, есть нечего… – начала оправдываться женщина, моргая одним глазом чаще, чем другим. – Я обменяла ее на пуд картошки. Все равно у нее отломалась ручка… Мы смелем муку камнями, миледи.

– Уве, за мной, – коротко бросила Исбэль начальнику походной стражи и покинула хижину.

Стояла ранняя весна и до оттепели оставалось достаточно времени, поэтому на Исбэль было множество юбок. Голову покрывал бордовый капюшон тяжелого шерстяного плаща, полы его сердито откидывались с каждом шагом – в такт гневной походке.

– Он снова это сделал, – хмурилась Исбэль, – А потом будет брать пшеницу за помол. Наверное, этой деревне требуется другой старейшина. Уве, как ты считаешь?

– Толку от мельницы без ручки? Такие же камни, – пожал плечами начальник стражи, который понимал в мельницах столько же, сколько и в старейшинах – ничего, однако всегда делал вид, что разбирается абсолютно во всем, – В Теллостосе железо быстро ржавеет, дерево сыреет и гниет. Тут либо менять все ручки, либо… – Дальше Уве не придумал, поэтому умолк.