Czytaj książkę: «Bella Германия»

Czcionka:

Всем, кто покинул родину, взяв с собой свою историю

И конечно же, нет ничего удивительного в том, что проблема переселения и переселенцев с неизбежностью выливается в вопрос, кто мы есть и кем хотим стать, – в серьезнейший из вопросов.
Ханиф Курейши. Мое ухо у его сердца

Bella Germania by Daniel Speck

Книга издана при содействии Литературного агентства Эндрю Нюрнберга.

В оформлении обложки использована картина Антонио Донги «Женщина в кафе» (Antonio Donghi, Donna al caffè, 1931, Fondazione Musei Civici di Venezia).

Часть первая

Глава 1

Наша жизнь принадлежит не только нам. Дом, что является нашим эго, населен теми, кто был до нас. Их следы выгравированы в наших душах. Их истории и делают нас теми, кто мы есть.

Юлия

Он назвался моим дедушкой, просил выслушать и так настаивал, словно это был вопрос жизни и смерти. Насколько все это для меня важно, я поняла позже, когда он рассказал свою историю.

Но, увидев его впервые, я этого не знала. Красивый пожилой мужчина, иностранец, смотревший так, будто знал меня с моего младенчества. Это произошло в Милане, весной. В тот день меня вырвали из иллюзии, которую до тех пор я считала собственной жизнью.

Одежда, как известно, делает человека. И я создаю эту одежду. Я даю людям вторую кожу, меняю их облик. Прячу или, наоборот, открываю то, что они называют собственным «я». А потом наблюдаю за тем, как они выходят на свет, сама оставаясь в тени.

Ателье – вот царство, где творится мое волшебство. Здесь оживают картинки, плоский кусок материи обретает третье измерение. Каждая ткань – индивидуальность и многое может рассказать о человеке, которого она облегает. Язык шелка отличен от языка шерсти. Образы льна и бархата не похожи друг на друга. Платья не мертвые формы, они живут. Меняют своих владельцев и меняются сами. Набрасывая эскиз очередного костюма, я вижу человека не таким, каким он может стать, а какой он есть.

Я мечтала заниматься этим с самого детства. Нет большего счастья, чем делать то, что любишь. Но одного таланта недостаточно. Мода – искусство, а значит, тяжкий труд. И то, что называют самореализацией, в действительности требует немалого самоотречения. Все имеет свою цену. Я, например, живу ради чужой красоты.

Мечта о собственном бренде в мире моды была в моем случае не более чем манией величия. Или же, что того хуже, – непростительной наивностью. Большинство моих соучеников по Лондонской академии моды работали наемными дизайнерами, если вообще были заняты в этой сфере. И они восхищались мной, не подозревая ни о кошмарных снах, от которых я просыпалась посреди ночи, ни о преследовавшем меня вечном страхе грандиозного провала.

Мне было уже тридцать шесть, а «великая цель», на достижение которой я потратила лучшие годы жизни, по-прежнему маячила несбыточной мечтой. Моя кочевая жизнь – с вечными скитаниями по выставочным центрам, с долгами и с неизбывным убеждением, что талант непременно пробьется туда, где его никто не ждет, – лишь со стороны выглядела гламурно.

Единственным человеком, безоговорочно в меня верившим, был мой компаньон Робин – тертый калач в бизнесе. На восемь лет старше меня, Робин успел пережить громкое банкротство и не менее впечатляющее возрождение. У него было то, чего мне всегда не хватало, – состоятельные родители, оптимизм и неиссякаемое чувство юмора. Его вкладом в наше дело стал беспроцентный кредит – то, без чего в наше время едва ли возможно начать хоть что-нибудь жизнеспособное.

Итак, он взял на себя деловую сторону. А я отвечала за творческую. Фирма стала нашей семьей, платья – детьми. Мы были одинаково одержимы, и каждый напоминал другому, что тот не один, – уже только за этим мы были нужны друг другу. Мы делили бессонные ночи, надежды, разочарования и мечту о большом прорыве. Все – кроме постели. Оба мы были достаточно умны, чтобы не рисковать делом ради любовной игры. Профессия была единственным, что придавало моей жизни хоть какую-то видимость стабильности. На людей я полагалась с куда меньшей уверенностью.

Наши дни и ночи в мюнхенском ателье были наполнены чем угодно, только не интимной близостью, подчинялись тщательно выверенному расписанию. В них не было места конкуренции. Только симбиоз – взаимовыгодное сожительство двух организмов. Лихорадочно стремясь к прорыву, мы никогда не задавались вопросом, что же он такое на самом деле. Прорыв маячил, манил недосягаемой близостью. А действительность сводилась к череде успехов и неудач, сквозь которые мы, словно туннельные рабочие, прорубались к свету.

И вот час настал. Впервые мы на Неделе моды в Милане, в компании пятнадцати других молодых дизайнеров – перед публикой со всего мира. Победителю полагается приз, и это не денежная сумма, а спонсор на целый год. Итальянский холдинг с многочисленными предприятиями, громкими брендами и немыслимыми связями по всему свету. Наконец есть возможность получить достойное вознаграждение за труды последних лет.

Несколько недель подряд мы как одержимые занимались новой коллекцией. Попурри из стилей, красок, эпох, она должна была кардинально отличаться от того, что мы делали до сих пор. И эти несколько недель прошли в беспрерывном творческом упоении, почти без сна. Цель – вот единственное, что стояло перед глазами. Сколько кофе было выпито за это время?..

Милан не Мюнхен и даже не Берлин. Здесь ярче софиты, круче ступеньки, глубже падение. И всегда – достойные соперники. В зале царила нескончаемая суматоха, похлеще чем на средневековой рыночной площади. Зато все улыбались.

Но все, что только можно, пошло не так. За несколько секунд до шоу я наносила последние штрихи – тут подвернуть штанину, там подправить шов, здесь чуть поменять макияж – и от волнения уколола иголкой палец. Занавес – и на лицах моделей зажглись улыбки. Настал момент, когда ты вглядываешься в темноту, не чувствуя ничего, кроме стучащей в висках крови, когда дыхание замирает, играет музыка, щелкают камеры, заглушая стук сердца. Но ты не видишь реакции публики и, главное, – ничего больше не можешь сделать.

То, что готовилось втайне на протяжении последних месяцев, беззастенчиво выставлено на всеобщее обозрение. Теперь – либо триумф, либо поражение. Не имея возможности что-либо изменить, я ждала приговора.

Мы с Робином только переглядывались. В полумраке белело его возбужденное лицо. Черный пуловер с высоким воротником сливался с черным фоном занавеса. Оба мы обратились в слух, но публика безмолвствовала. Когда вернулись первые модели, мы бросились переодевать их. У наших соперников моделей было больше, а нам пришлось экономить.

Второй сет был задуман как провокационный – с ироническими цитатами, оптическими иллюзиями и тому подобным. Зал затих, мы затаили дыхание. Первые аплодисменты несколько сняли напряжение, и мы с Робином, взявшись за руки, ступили под слепящие лучи софитов. Как кроты, случайно выползшие на свет солнца.

Поначалу я не различала лиц. Ничего, кроме белой световой волны, накрывшей нас вместе с громом аплодисментов. Дышать сразу стало легче. Мы раскланивались, смущенно улыбаясь, как вдруг в глазах у меня потемнело, ноги стали ватными и я рухнула на сцену. Искра сознания угасла в бездонной, всепоглощающей тьме.

Глава 2

Первым, что я почувствовала, очнувшись, был прохладный ветерок, касавшийся лица. Наверное, окно открыто. Я лежала на полу в гримерной, под зеркалом, среди стульев, вешалок и ворохов одежды. Надо мной мелькали испуганные лица девушек, одна из них держала на весу мою ногу. Робина я не углядела. Молодой санитар, типичный итальянец, воткнул мне в руку шприц. И тут же на меня водопадом обрушились звуки – возбужденные голоса, музыка на заднем плане, рев мотоцикла за окном.

Санитар помог мне сесть на стул. Я посмотрела в зеркало – и тут впервые увидела его. Он стоял за моей спиной, пожилой мужчина в окружении юных моделей. Высокий, худощавый. Элегантный костюм, галстук и шляпа не соответствовали хаосу нашей гримерной. Никто явно не понимал, кто это, но он уверенно, будто хорошо меня знает, пробрался ко мне сквозь толпу. Я увидела его глаза – ясные, голубые и настороженные. Типичный немец. Все в гримерной, похоже, принимали его за представителя конкурирующего дома. Такое не редкость на подобных показах: незнакомые мужчины и женщины проникают за кулисы, в святая святых, и никто не решается спросить, кто они такие, из опасения нарваться на важную особу из мира моды.

– Как вы себя чувствуете?

Для незнакомца его голос звучал слишком уж участливо.

– Все в порядке.

Мужчина протянул стакан с водой. Отпив, я пригладила растрепанные волосы и с наслаждением вдохнула свежий воздух, проникавший из открытого окна.

Незнакомец опустился на стул рядом. В первый момент я подумала, что он из жюри, но для человека нашего круга посетитель выглядел слишком серьезным. Коллег я узнаю сразу. Было что-то трогательное в том, как он смотрел на меня. Чувствовалось, что он взволнован, но я понятия не имела, кто он такой. Яркое неоновое освещение гримерки безжалостно выдавало его возраст: под восемьдесят.

– Юлия, – прошептал он.

– Мы знакомы? – спросила я, уже слегка раздраженная его пристальным взглядом.

Брови его вопросительно поднялись.

– Прекрасная коллекция.

Голос на удивление молодой, но одновременно значительный. И… неуверенный, словно от волнения.

– Спасибо, – ответила я.

Он прокашлялся.

– Я тоже из Мюнхена. Приехал сюда вслед за вами, чтобы увидеть вашу презентацию. (Он так и сказал – презентацию, словно речь шла о докладе, сварганенном в «пауэр-пойнт»). Меня зовут Винсент… Винсент Шлевиц.

Он ждал моей реакции, но имя мне ни о чем не говорило. Тут вмешался медбрат, и, поскольку я не понимала по-итальянски, Винсент взял на себя роль переводчика. Меня просили закатать рукав, чтобы молодой человек мог измерить давление. Я точно не хочу показаться врачу? Я замотала головой: «Нет, минутная слабость, не более». Я не стала распространяться о чудовищной смеси кофе, адреналина и других веществ в моей крови. Мне никогда не нравилось быть в центре внимания. Парень уже накачивал манжету, обернутую вокруг моей худой руки.

– А вы какой дом представляете? – спросила я незнакомца скорее из желания отвлечься, чем из любопытства.

Он взвесил каждое слово, прежде чем ответить:

– Возможно, это вас удивит, но я здесь как частное лицо. Не затруднит ли вас пару минут переговорить со мной с глазу на глаз?.. После того как вам станет лучше, разумеется.

Мне стало не по себе.

– Нет, это не то, что вы подумали… – добавил он, будто прочитав мои мысли. – Я не сумасшедший поклонник. Я… только хочу с вами познакомиться.

Какой все-таки странный у него взгляд. Винсент Шлевиц смотрел на меня так, будто хотел разглядеть во мне кого-то другого.

– Простите, но сейчас не совсем подходящее время, – сказала я.

Но он не собирался сдаваться.

– Мои слова наверняка удивят вас, но дело в том, что мы… родственники. Ваш отец… – он запнулся, заметив мою растерянность, – ваш отец – мой сын. Я… я твой дед, Юлия.

Шутка не показалась мне удачной. Какой-то бред… розыгрыш. Это невозможно. Он словно спохватился – должно быть, из-за моей растерянности – и снова перешел на «вы»:

– Вашего отца ведь звали Винченцо, не так ли?

Винченцо. Когда я в последний раз слышала это имя? Немало лет прошло с тех пор… даже десятилетий… Откуда его может знать этот старик, черт бы его взял? Только мать знала, как звали моего отца. Медбрат отодрал манжету от руки и что-то сказал моему гостю. Я не удивилась бы, узнав, что давление зашкаливает. Хотелось вскочить, но тело словно парализовало.

Человека по имени Винченцо я видела один раз в жизни. Винченцо Маркони, итальянец, сын гастарбайтеров с Сицилии – вот все, что рассказала о нем мать. А этот старик, выдающий себя за его отца, определенно немец. Не стыкуется.

– Мне кажется, вы меня с кем-то путаете, – пробормотала я, порываясь встать.

Хотелось наружу, прочь из этой комнаты. Но стоило подняться, как перед глазами все поплыло. Медбрат подхватил меня:

– Piano, signora, piano…¹

Он снова что-то сказал старику, явно давая понять – тот здесь лишний.

– Прошу вас, – упорствовал старик, – это важно. – Он вытащил из кармана визитку: – Я живу в Мюнхене… Я все объясню.

За визиткой появилась старая фотография. Мужчина помедлил, словно давая мне возможность подготовиться, и протянул снимок.

Фото из другой эпохи, черно-белое, потрепанное. Пятидесятые, судя по фасонам пальто. Молодая пара на фоне Миланского собора, рядом с мотоциклом. Мужчина держит женщину за руку. Напряженные позы выдают смущение, но оба такие естественные. И просто светятся от счастья.

Мужчина – высокий, статный – одет в летний костюм классического покроя, в светлых глазах затаилась улыбка. Он излучает мужество, уверенность в себе и в то же время – юношескую ранимость.

Я узнала в молодом человеке своего гостя.

– Да, это я, – подтвердил Винсент. – В пятьдесят четвертом, в Милане. А это Джульетта, твоя бабушка. – И указал на женщину на снимке.

Привлекательная итальянка, чуть за двадцать, в летнем костюме, с миниатюрной шляпкой на коротких черных волосах. Я вздрогнула. Я словно смотрела на себя. У итальянки была моя тонкая фигура, мои изогнутые брови, даже иронические складки у рта – мои. Но главное, взгляд – мечтательный и жаждущий приключений. Точно так же смотрела я с фотографий.

И она буквально искрилась энергией. Но большие темные глаза подернуты грустью. Она была словно эхо моей души в другой жизни. Как будто на снимке я сама, только в чужом платье и рядом с незнакомым мужчиной. Изумление мое было столь сильным, что я потеряла дар речи.

– Минуточку, – наконец пробормотала я. – Но мой отец был итальянец, а вы… немец?

В его глазах мелькнула неуверенность.

– Что еще он рассказывал вам обо мне?

– Ничего… У меня нет ничего общего с этим человеком.

Последняя фраза получилась столь резкой, что гость отступил.

– Но…

– Он умер. Простите, но, похоже, вы все-таки что-то путаете.

– Умер? – переспросил Винсент. – Когда это произошло?

– Я была совсем маленькой.

– Кто вам это сказал?

– Моя мать.

– Но это неправда. Ваш отец жив.

Я уставилась на него. Этот старик вовсе не выглядел человеком, не отвечающим за свои слова.

– Не может быть…

– Я знаю это точно. Ваш отец живет в Италии.

В этот момент в гримерную вошел Робин:

– Ты как, в порядке?

Я инстинктивно спрятала снимок за спину.

Робин обнял меня. Мое волнение он наверняка списал на недомогание. Не особо дружелюбно он оглянулся на гостя.

– Все хорошо, – сказала я и, прежде чем Робин успел спросить гостя, кто он, добавила: – Я пришлю вам автограф, ладно? А сейчас вы должны извинить меня.

Винсент неуверенно кивнул:

– Позвоните мне, это важно… Прошу вас.

Никогда еще почтенный пожилой человек не смотрел на меня так умоляюще. Похоже, что-то и в самом деле терзало его. Но что же? Он попрощался легким кивком, и я почувствовала себя виноватой. Не следовало так бесцеремонно отталкивать его.

– Кто это? – спросил Робин, когда дверь гримерной закрылась.

– Ни малейшего понятия.

Я ненавижу лгать, особенно Робину. И никогда не обманывала его, потому что мне нечего было скрывать. Разве что себя саму.

– Что такое?.. – спросила я. – Почему ты улыбаешься?

Нам наконец повезло, хотя не исключено, что мы и в самом деле были самые лучшие. Так или иначе, жюри решило в нашу пользу. Мы сделали ставку, много лет назад, вопреки всем сомневавшимся, и выиграли. Это был прорыв. Долгожданный свет в конце тоннеля. Ноги у меня еще подкашивались, до сих пор удивляюсь, как мне удалось удержать приз. Помню только аплодисменты и громкую музыку. Пресса, жюри, инвесторы – все сразу ринулись к нам. И мы стали знаменитыми.

Глава 3

Далеко заполночь, уже навеселе, мы стояли перед входом в выставочный центр. Я рассчитывалась с девушками-моделями. Робин, несколько на взводе, рвался в ночной клуб – продолжить праздновать. А у меня не осталось сил. Я будто падала, ускоряясь, в бездонную черную дыру беспамятства.

– Может, все-таки в больницу?

– Нет-нет, мне всего лишь надо выспаться. А вы все повеселитесь хорошенько.

Долгожданный успех. Если честно, я представляла его иначе. А получается, что вечеринка пройдет без меня – королевы бала. Ну и к лучшему. Я направилась к своему старенькому фургону «вольво-комби», переоделась в линялые джинсы и развернула в задней части машины спальный мешок. Тут же громоздилась моя коллекция. Мы не могли позволить себе номер в отеле. Победа подоспела как нельзя вовремя.

Я была благодарна за тишину. В голове шумело. Завернувшись в спальник, я сунула в изголовье кожаный бумажник. Из него торчало старое фото. Почему я все-таки не сказала о нем Робину? Потому что эта история хранилась в той части моей души, куда я сама доступа не имела. В тайной комнате, дверь которой давно заперта, а ключ утерян.

Дед был белым пятном в нашей семье. Неведомый остров, о существовании которого знали, но который давно отчаялись найти. Его появление стало ответом на вопрос, в нашей семье никогда не задававшийся, – просто потому, что до него не было никому дела. Я не особо задумывалась о моем отсутствующем отце и уж тем более о том, что у человека, которого я даже не помню, есть отец и мать, – настолько нереальным представлялся он мне.

Отца не существует. Я к этому привыкла, вполне довольствуясь одной матерью. Отца я видела лишь однажды в жизни. А вскоре мать сказала мне, что он умер, погиб в автомобильной аварии. Я была ребенком, но прекрасно поняла, что это значит. Отец исчез. Навсегда. Не могу сказать, что я его потеряла. Потерять можно только то, что имеешь. И все же меня не покидало ощущение неполноты жизни, ее ущербности. А непонимание, чего или кого не хватает, лишь обостряло это ощущение. Ни достаток, ни насыщенность каждого дня не способны восполнить эту пустоту. И человек постоянно что-то пытается нагнать. То он не может примириться с самим собой, то с тем, что у него есть. Ему вечно чего-то недостает.

Безотцовщина не редкость для нашего поколения. Исключением были скорее полноценные семьи. Собственно, сама семья являла собой шаткую конструкцию с фундаментом из переменчивых чувств, эфемерных надежд и хлипких соглашений. Правда, в отличие от большинства подруг, я не могла видеть отца даже по выходным. Искать исчезнувшего родителя не имело смысла, поскольку искать-то было некого.

Возможно, именно это вечное чувство ущербности и толкнуло меня в мир моды. Жизнь меня не устраивала. Хотелось заполнить ее красками и формами, дав волю воображению. Не могу объяснить, почему я выбрала именно моду. Быть может, виной тому мое детское увлечение куклами, которых я любила наряжать.

Самой драгоценной была Барби, купленная тайком от мамы на сэкономленные карманные деньги. Я прятала ее под кроватью. Барби у нас дома были под запретом – как коммерческий антифеминистский хлам. Будь я мальчишкой, под запрет у моей радикальной мамы наверняка попали бы солдатики, а я бы, повзрослев, отправилась в Афганистан.

Я провалилась в глубокий, беспокойный сон. Мне снилось возвращение в Мюнхен. Альпы. Трасса-серпантин. Сырой прохладный горный воздух, влажный асфальт. И тишина над поросшими мхом скалами.

Я еду слишком быстро. Рядом, на месте Робина, сидит незнакомый старик, мой дед. Он что-то кричит. Как будто предупреждает о чем-то, но я не понимаю ни слова. Машина несется по спирали. Внезапно впереди ржавый барьер. Я пытаюсь повернуть, но машина мне больше не подчиняется. Мы летим вперед, сбиваем преграду. Удар – и брызжут осколки. Машина переворачивается в воздухе, и мы падаем в пропасть. Щекочущее чувство в желудке, ничего уже не исправить. Мгновенье невесомости растягивается в вечность, жизнь окончена. Перед глазами отражение в невидимом зеркале – итальянка со старого фото.

Очнулась я вся в поту.

Потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что я вовсе не умерла. Я в своем фургоне, за запотевшими окнами сияет солнце. Робин еще не вернулся. Щебечут птицы, где-то проехал автобус.

Я открыла дверцу, спрыгнула на землю и с наслаждением вдохнула туманный утренний воздух. В голове крутились странные мысли.

Смерть всегда рядом. Одно неверное движение за рулем – и ты летишь в пропасть. И чем быстрее едешь, тем слабее твой контроль над происходящим. Но покуда жив, ты смотришь вперед и крепко держишь руль. Другими словами, что-то создаешь в этом мире, строишь какие-то планы. Ты здесь не случайно. У тебя есть цель, миссия.

Для меня существует только один смертный грех – зарытый в землю талант. Не стать тем, кем мог, – разве есть что-то страшнее? Талант не только дар, но и обязательство. Кредит, который нужно отработать, преобразовать во что-то реальное.

Однажды я решилась, взяла судьбу в свои руки. Но кто на самом деле держит руль? Случившееся в те апрельские дни было точно задумано не мной. Оно будто существовало задолго до того – как чья-то идея, ждавшая воплощения и почему-то выбравшая для этого меня.

Я была лишь частью чего-то большего – неведомого мне замысла.

1.Спокойно, синьора, спокойно (ит.).