Даджаль. Том 2. День как год

Редактор Дарья Фролова

Дизайнер обложки Денис Гречихин

© Дамир Меркадер, 2021

© Денис Гречихин, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-0055-1512-4 (т. 2)

ISBN 978-5-4498-8431-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

_{Все герои, события, организации и места в данной книге являются вымышленными. Любые совпадения с реальностью случайны}

Посвящается Аркадию Липовичу Шмиловичу

ПРЕДАНЫЙ ВСАДНИК

Судьба

Максим родился в обычной московской семье: мать – татарка, отец – алкоголик. Да и кто из московитов не татарин? Разве что приезжий. В улусе Золотой Орды и поныне потомки чингизидов единственные чувствуют себя коренными жителями, а остатки русских рабов – рабами и остались. Вот и берут их на поруки добрые татары, дабы те не спились окончательно, а то как-то неудобно получается: всё ж таки наследники великой цивилизации.

Так думал и сам Максим с раннего детства, с лёгким презрением господина поглядывая на сверстников. По его разумению, туповатые спиногрызы, что суетились вокруг в детском саду или во время прогулок на улице, требуют особого воспитания и отношения. В этом регулярно убеждал русский папа, в состоянии алкогольной деменции гонявшийся за членами семьи с топором. Недостаток воспитания подданных ощущался и следами ремня на пятой точке.

Читать мальчик начал рано, но не какие-то там детские книжечки, нет. Его интересовали история, точные науки и поиск сути мироздания. Поэтому, при поступлении в школу, удивлённой до икоты учительнице, попросившей рассказать сказку, Максим выдал фрагмент из «Истории государства Российского» Карамзина, а именно пересказал эпичные байки о нашествии Батыя. В конце добавил, мол, данные инверсии летописей Татищева – самая настоящая сказка, поскольку со времён непосредственных событий прошёл уже не один век. Учительница попросила мальчика подождать за дверью и, закинув под язык валидол, откровенно сказала матери:

– Чувствую, мы с вашим умником ещё наплачемся.

Но всё оказалось не так трагично. Он стал прилежным учеником, никогда не выставлял свои знания напоказ, да и вообще старался не выделяться среди других. Иногда предпочитал даже получить четвёрку в четверти, лишь бы не претендовать с чернью на заветную для любителей цацок золотую медаль. Развивался парнишка тоже по всем направлениям: сочетал музыкальную школу с недавно легализованными в Союзе восточными единоборствами, не ощущая того когнитивного диссонанса, который обычно возникает в головах у детей-интеллигентов.

И, вероятно, годам к сорока из Максима вышел бы средней руки политик областного масштаба: знающий, когда и где нужно воровать, а когда и народу кость кинуть. Но однажды случилась неприятная история.

Точнее, неприятной Максим счёл её сам.

В пятнадцать лет ему стало невыносимо тяжело учиться: оказалось, что вокруг полным-полно красивых девочек. У Кати большая грудь, у Лены аппетитная попа, а Лиля с Наташей имеют симпатичные мордашки…

Мир перевернулся с ног на голову. Физиология требовала своё. Впервые в жизни юноша по-настоящему взглянул на себя в зеркало и увидел там прыщавого полноватого мальчика, который никак не котировался на рынке местных самцов. Им Максим поначалу пробовал подражать, не имея опыта в подобных делах. Стал курить со всеми за гаражами у школы, пить пиво и портвейн – после чего долго блевал, но так, чтобы никто не видел. И даже пару раз успешно поучаствовал в массовых драках. Только толку от этого было ноль.

Будучи аналитиком по складу ума, Максим понял, что понижает собственный социальный статус до уровня подданных, и быстро отказался от подобных развлечений. Начались девяностые, и возможностей для реализации любых фантазий стало предостаточно. Но всё же требовался совет от кого-то, разбиравшегося в женском вопросе.

Дружбу Максим считал химерой для слабаков, не доверяя никому, и снисходил до общения лишь с двумя категориями людей: полезными и интересными. К полезным он относил более влиятельных, богатых и физически сильных сверстников. К интересным – тех, с кем можно в минуты меланхолии о чём-то поговорить.

Между первой и второй категориями как раз балансировал весьма и весьма необычный парень. Звали его Вагиз.

Он представлял собой сочетание несочетаемого. Родом из правоверной семьи татарских мусульман, уже к тринадцати годам перепробовал все виды наркотиков, остановившись на марихуане. Из алкоголя предпочитал водку «Black Death». А свободное время проводил в компании девиц с низкой социальной ответственностью. Родители лишь качали головой, отец же утешал мать, что, мол, сынуля скоро перебесится, совершит хадж – и Всевышний простит оболтуса.

Если Максим в силу жизненных обстоятельств вырос холериком с наклонностями психопата – в моменты особого бешенства он начинал бесконечно, словно мантру, повторять: «Убью, зарежу, расстреляю, сожгу, повешу» – то Вагиз был не просто апатичным флегматиком, а словно не замечал того, что происходит вокруг.

Для Вагиза существовал только Вагиз: остальные служили некоей актёрской труппой, призванной его развлекать. Но даже при таком отношении к окружающим он умудрялся пользоваться бешеной популярностью у противоположного пола. Там самым вызывал хроническое раздражение мужской половины коллектива и потому, будучи парнем субтильного телосложения, огребал по полной программе. Правда, подобные тонкие намёки до адресата не доходили: Вагиз считал всё это необходимой составляющей спектакля.

Именно к Вагизу Максим и решил обратиться за советом. Тем более соплеменнику открыться всегда легче. Пригласил его к себе, предварительно затарившись выпивкой и закуской на все имеющиеся карманные деньги.

Войдя в квартиру, тот, как обычно, не поздоровавшись, прошёл на кухню и уселся у окна забивать очередной косяк. Внезапно Максим понял, что чувствует себя некомфортно и не готов сразу говорить о главном.

– Слышал новый альбом «Мальчишника»? – поинтересовался он у спины парня чуть подрагивающим голосом.

– «Кегли»? Компульсивно-эротическая психоделика асоциальных психосоматиков. Хотя ты вряд ли понял хоть слово из тех, что я сказал, – выдал свой вердикт Вагиз и задымил, развернувшись к хозяину. – Ну, чего вылупился, как военком на патриота? Наливай давай.

Они выпили, обсудили предстоящие экзамены в школе, выпили ещё и, когда Вагиз демонстративно посмотрел на часы, Максим решил: пора переходить к сути.

– Слушай, мэн, я тебя, собственно, ради чего позвал. Нужен совет профессионала.

– Излагай, вынимательно ухаю, – пожал плечами Вагиз.

– Понимаешь… – замялся Максим, – у меня проблемы… ну, с этим делом…

– В смысле? Дисфункция одноглазого змея?

Парень грустно усмехнулся:

– Да нет. Как раз наоборот. Функционирует с превышением оборотов. А применения аппарату, так сказать, найти не могу. Думал, ты поможешь.

– Кутак баш¹! Я не по этой части, – возмутился Вагиз, – даже и некого тебе порекомендовать: с голубцами не общаюсь.

– Ты не понял. Я насчёт баб.

– А! – засмеялся тот. – Не дают, что ли?

Максим, густо покраснев, кивнул.

– Ну, тут всё просто. Главное, корочку-то сковырни, а там оно – как по маслу.

– Вот я и хотел узнать. Может, познакомишь с кем, дабы, так сказать, влиться в ряды бойцов сексуального фронта?

Вагиз задумался, налил себе ещё рюмку и, выпив, закусил далеко не халяльным сервелатом. Прожевав, задумчиво изрёк:

– Будь ты урыс², я бы подогнал какую-нибудь шмару, которая раздвинет ноги за бутылку ликёра. Но ты, хоть и полукровка, а всё ж таки татар³. Поэтому скажу, как родному: никогда не поздно начать. Сложнее потом соскочить. Я вот с героина слез, а с женской дырки не могу. Мой тебе совет, чувак: поступи в институт, потом в аспирантуру, и вот там уже, когда будешь заниматься научной работой, среди молоденьких студенток подыщи себе подходящую девочку. Чтоб и не дура набитая, и целка не сломана.

Подобное, хоть и в иных выражениях, Максим регулярно слышал от матери, но от Вагиза не ожидал. А тот, налив очередную рюмку, продолжил:

– Ты парень башковитый – далеко пойдёшь. Главное – не сорваться. Для тебя сейчас главные враги – это наркота, алкашка и бабы.

Проводив гостя, Максим уселся на табуретку и глубоко задумался. Подозревать Вагиза в том, что тот просто не хочет делиться своими многочисленными кокотками, было так же глупо, как считать, что продавщица, за спиной которой стоит целый ряд бутылок водки, не продаёт алкоголь, поскольку собралась его выжрать в одну наглую рязанскую харю. Так что Максим вылил в раковину остатки выпивки, проветрил кухню и, забрав в комнату недоеденную колбасу, отправился учить уроки.

Вагиз оказался абсолютно прав. Главное – перетерпеть. Пока остальные сверстники таскались за каждой юбкой, в перерыве стирая до мозолей в ванной потные ладошки, Максим усердно готовился.

Без особого труда поступив в геологоразведочный, он быстро набрал вес среди педагогов как неординарный и дотошный студент. Уже к третьему курсу молодой учёный получил недвусмысленный намёк, мол, пора бы озаботиться и кандидатской. Полностью поглощённый наукой, юноша без отрыва от спектрометра плавно сменил статус на аспиранта. А дальше, как у Пушкина…

Итак, она звалась Татьяна. Тоненькая, словно былинка, молодая первокурсница с восхищением ловила каждое слово угрюмого, плотно сбитого преподавателя, умевшего разложить по полочкам не только свой предмет, но и объяснить задаваемые вопросы, касающиеся иных областей, заодно едко и метко подкалывая студентов. И стала напрашиваться на дополнительные занятия.

Через месяц в однушке, подаренной Максиму родителями, появилась хозяйка.

Он сразу поставил условие: никаких детей, пока Таня не закончит институт. Да и ему требовалось время для защиты кандидатской. Семейная жизнь, как и предсказывал Вагиз, оказалась идеальной в сочетании с научной деятельностью. Теперь можно было чувствовать себя счастливым и на работе, и дома.

Диплом Тани был уже написан, а кандидатская Максима готова к защите. Летом пара собиралась пожениться и отправиться в гостеприимное зарубежье на медовый месяц. Но однажды тёплым майским днём раздался телефонный звонок, разрушивший все планы.

Выбор

Деньги – это пустота, достающаяся тяжёлым трудом.

К таким выводам пришёл Максим, пережив и кошмар девяносто второго года, и кризис девяносто восьмого. Поэтому не тратил финансы попусту даже на собственные нужды. Одевался скромно, преимущественно на рынках, продукты покупал самые качественные по наиболее низким ценам, ежемесячно устраивая обход всех местных магазинов: скрупулёзно записывал на бумажку, что почём.

Он не был скрягой, отнюдь. Вместе с Таней минимум раз в год ездил погреться у моря, и не в банальную Турцию или в Египет, а туда, где по-настоящему интересно. Себе права Максим получать не стал, понимая: не пройдёт комиссию у психиатра. Зато верной подруге приобрёл новенькую иномарку, за которой, конечно же, тщательно следил. Побывав в Питере, стал откладывать деньги на квартиру в северной Пальмире – так понравилась мертвенно-холодная аура колыбели революции. Но вот помогать знакомым или родственникам считал бесполезным расточительством, если только не видел перспектив получения в дальнейшем солидной выгоды.

Поступивший телефонный звонок сперва не посулил ничего, кроме пустых трат:

– Максим Николаевич? Тебе привет с того света. От Вагиза, – раздался в трубке голос с лёгким кавказским акцентом. – Жду в хинкальной напротив райисполкома. Покойный просил кое-что передать.

Если русских Максим считал своими подданными, то кавказцев искренне ненавидел, называя не иначе как «черножопыми мразями». Недоумевал, откуда такая реакция: никаких видимых предпосылок к этому не существовало. Среди знакомых и коллег имелись евреи, русские, прибалты и даже один нигериец, только ни к кому из них никогда не появлялось столь ярых негативных эмоций. Этот феномен объяснял себе тем, что кавказцы выглядели наиболее возможными соперниками на исконно татарской земле.

Поэтому огромного желания встречаться с неизвестным не возникло. Но Вагиз таинственно исчез около семи лет назад во время второй чеченской войны и с тех пор числился пропавшим без вести. Возможно, как и многие солдаты в те годы, несчастный угодил в рабство, и теперь его новый хозяин ищет покупателей. Сам Максим, конечно, не стал бы платить ни копейки. Зато выступить посредником между башибузуком и безутешными родителями было вполне разумно. Это если и не выгодно финансово, то хотя бы даст огромный плюс к репутации.

В ресторане оказалось пусто. Лишь за одним столиком, накрытым белоснежной скатертью, сидел молодой мужчина с кофейной чашкой и небольшим свёртком на столе. Выглядел кавказец весьма презентабельно: аккуратная стрижка, рубашка поло явно из брендового магазина, ничего вроде стереотипного спортивного костюма и полного рта золотых зубов. Хотя лицо казалось несколько неестественным, словно на него наложили целый слой грима. Максим даже немного смутился, поскольку надел затрапезный жилет цвета хаки, шорты и старую майку, в которых обычно прогуливался в тёплую погоду до ближайшего магазина.

– Максим Николаевич, садись, чаю-кофе выпьем, – указал рукой на стул чеченец. – Меня зовут Усама. Я пришёл с миром.

«Точно работорговец», – подумал Максим, усаживаясь напротив.

Рук они друг другу так и не пожали. Некоторое время Усама выжидательно смотрел на собеседника, затем, чуть пожав плечами, продолжил:

– Вижу по глазам: думаешь, я за выкупом пришёл? Нет, никаких разговоров о деньгах. Для начала взгляни сюда, – подвинул он свёрток Максиму и тот, развернув кусок тёмно-синего бархата, увидел небольшой значок.

На чёрном фоне белела театральная маска с изуродованным правым глазом и кривым левым. Взяв её в руки, Максим обнаружил сзади гравировку из двух букв: «DR».

– И что означает это «DR»?

– Многие знания – многие печали, Максим Николаевич. Просто храни его в память о Вагизе, и, если вдруг возникнут сложности на любом уровне, от уголовников до чекистов, покажи знак старшему. Все проблемы решатся мгновенно. Прощай.

Усама достал из кармана портмоне, вытащил крупную купюру и, положив на стол, поднялся, собираясь уйти. Максим недоумённо поинтересовался:

– И это всё?

– А что ещё?

– Ну, ты хоть рассказал бы, так сказать, как погиб Вагиз.

Несколько секунд Усама раздумывал, затем сел обратно и спросил:

– Зачем тебе это? Ведь, насколько я понимаю, вы не были друзьями? Только учти, если хочешь услышать честный ответ, то и сам отвечай честно.

– Друзьями мы действительно не были, – подтвердил Максим. – У меня вообще нет друзей: я не склонен доверять окружающим, даже своей невесте. Тут другая тема. Родители Вагиза люди влиятельные и богатые, они давно ищут любую информацию о гибели сына, поэтому…

– Ясно, – перебил, улыбнувшись, Усама. – Что ж, дело хорошее, правильное. Я расскажу историю так, как следует передать родным. Запоминай. Второй раз повторять не стану. Случилось это в марте, после того как большинство боевиков с чудовищными потерями отошли из Грозного в горы. В один из РОПов⁴ пришёл местный житель с информацией: ночью село заняли моджахеды; женщины, дети и старики – в заложниках. Созвали оперативное совещание. Вагиз со своей разведгруппой вызвался проверить сведения и по возможности выманить сепаратистов. Укрепившись неподалёку от села, он отправил осведомителя к полевому командиру сообщить, что на окраине обнаружен спецназ федералов. Поначалу всё шло в соответствии с планом: боевики всей массой принялись выдавливать разведчиков в горы, откуда гяуры планировали отойти обратно в РОП, дав отработать артиллерии и авиации. Но оказалось, что сверху предусмотрительно прятался небольшой заградотряд, и Вагиза с сослуживцами взяли в клещи. Имелась узенькая тропка, по ней ещё представлялось возможным вырваться, и он приказал бойцам покинуть укрепление. Оставшись один, раскидал кругом дымовые шашки и минут десять создавал видимость активного сопротивления. Отстрелял все до единого патроны, потом постелил коврик и стал совершать намаз. Подошедшие моджахеды не решились убивать брата по вере, пока тот не закончит молитву. Затем командир, муджтахид⁵ из Саудовской Аравии, завёл с ним богословскую беседу. Беседа шла на арабском, в ней постоянно упоминались Пророк, Иса, Махди и Даджаль. Вскоре, явно раздосадованный, командир приказал самому молодому местному парню сбегать в мечеть и позвать имама для разрешения спора. Не успел тот добраться до места, как на горы обрушился шквал огня. Когда обстрел закончился, в живых имам нашёл лишь обгоревшего умирающего осведомителя, который и поведал ему всё. При разговоре с тобой имам просил не упоминать его имени, поскольку война не окончена и жизни его может грозить опасность. Запомнил?

Максим кивнул и уточнил:

– Но ведь прекрасно известно, где именно пропал Вагиз. Вычислить местного имама не сложно. Вдруг родители решатся поехать сами и узнать подробности?

– Не переживай, он подтвердит сказанное тобой.

– Предположим, хотя я думаю, что история, мягко говоря, не вполне соответствует действительности. Это меня не касается. Зато касается вот это, – Максим показал Усаме значок с маской, чуть ли не ткнув им в лицо кавказцу. – Что за волшебная вещица, которая решает любые проблемы? Только не надо про многие знания: я уже дядя взрослый, так сказать, переживу. Выкладывай, как есть.

Некоторое время Усама молчал, затем знаком попросил подождать и вышел на улицу. За окнами ресторана Максим увидел, как тот с кем-то беседует по мобильному телефону. Вернувшись, чеченец подошёл и, наклонившись, прошептал на ухо:

– Всю необходимую информацию найдёшь дома в электронной почте. Просили передать следующее: захочешь узнать больше – обратись к своему ректору.

– А ты сам не в теме? – тихо поинтересовался Максим.

– Во многих знаниях – многие печали, Максим Николаевич. Иногда – слишком многие.

Эстетика

Как выглядит современное искусство? Кусок старой вешалки со свалки, выставленный в арт-галерее по цене трёх «Майбахов». Пара нотных тактов, позаимствованных у классического композитора, сыгранных на синтезаторе с наложенной сверху ритм-секцией. Переосмысленный сюжетец двухтысячелетней давности, выраженный на бумаге обсценной лексикой и обильно усыпанный физиологическими оправлениями.

Именно об этом в основном и писал журнал «Дрючь» в промежутках между семиотическими эссе об эстетике позы 69 в гомосексуализме и медицинскими трактатами о новейших тенденциях фармакологических барыг. Ссылку на статью оттуда под авторством некоего Шер Ами и обнаружил в письме Максим.

Текст оказался столь же наполненным новизной, как и пресловутая вешалка со свалки:

«Качели Шрёдингера, или конец эпохи постмодернизма.

Чтобы понять, чем закончится эпоха постмодернизма и что последует за ней, необходимо проследить нынешние тренды визуализированной политологической повестки.

Зайдём в это здание со служебного входа.

Итак, в наличии три основных вектора: социалистический в США, прежде всего выраженный в программе кандидата в президенты Барака Обамы от демократов; националистический в России, обозначенный курсом Владимира Путина; капиталистический в Китае, сформированный мировым рынком.

Что же такое американский социализм и как он выглядит на культурном уровне? Дабы не сильно углубляться в историю вопроса левого поворота, обозначим лишь основные вехи, приведшие к сегодняшнему положению дел. Великая Депрессия и последующее президентство Франклина Рузвельта вознесли на Олимп леваков, третируемых до той поры экзистенциально-оружейным клубом, известным как «Гувер сотоварищи». Пытавшиеся вернуть Америку в русло индивидуализма как фундамента либеральной матрицы Трумэн, Эйзенхауэр, Кеннеди и Джонсон лишь привели к фестивалю в Вудстоке 1969 года. Далее прочие деятели от Никсона и до Буша-старшего всячески усиливали взрывную мощь бомбы, заложенную длинноволосыми адептами свободной любви и ЛСД.

В семидесятых пришло время усталости от Системы. Это весьма точно спрогнозировано в том же 1969 году фильмом Джорджа Ромеро «Ночь живых мертвецов». Пробуждённый ото сна из могилы потребительской обыденности призраком коммунизма американский народ штурмует символический Белый Дом, в котором растерянные и паникующие политики не способны не то, что выработать сколь-нибудь эффективный план, но даже договориться между собой. На мысль о вероятном президентстве Обамы наталкивает чернокожий герой фильма Бен – единственный, кто пытается действовать на общее благо в сложившейся ситуации.

Собственно, ещё в каденцию Кеннеди истеблишмент пришёл к пониманию необходимости создавать люфт для подсознания электората – Качели Шрёдингера. На них в пике достигаются и левые, и правые требования, причём, когда выбирают правых – начинается повестка левых, и наоборот. Таким образом, момент нахождения в точке покоя Качели пролетают с огромной скоростью, и обычный человек не замечает, как тихо шуршат триллионы на финансирование ВПК, проводятся локальные войны и реализуются прочие непопулярные у налогоплательщиков схемы.

Яркие примеры – президентства Клинтона и Буша-младшего. Первый целовался взасос с пролетариатом, играл на саксофоне, безобразничал в Овальном кабинете, а под шумок быстренько провернул войну в Югославии, когда уже Качели опустились вниз и внимание народа отвлекала губастая Моника. Второй чуть было совсем не затормозил Качели, но взрывная волна ВТЦ придала ускорения – и вновь крайне правый крен.

За последние неполные шесть лет после 11 сентября ощущается естественный сильный откат, а значит, несомненно, президентом станет либо Обама, либо Хиллари Клинтон. Правда, у пожилой cuckquans⁶ шансов на порядок меньше, поскольку повестка Обамы намного левее и радикальней. Ergo⁷: Системе нужен именно он. Не составит труда спрогнозировать, что после него вновь придёт правый республиканец с ещё более радикальной повесткой. К примеру, потребует запретить тем или иным образом общественные собрания на территории США как социалистическую заразу или ограничит эмиграцию для жителей Азии, латиноамериканских стран и мусульманского Востока.

Куда именно полетят Качели Шрёдингера после 2008 года в подсознании среднестатистического Джона, предсказать не сложно: тенденции налицо. Это, прежде всего, неомарксизм и вытекающие из него феминизм, аналофрейдизм и прочие измы, которые примутся всё более гиперболизировать социалистическую линию на волне подъёма меньшинств до тех пор, пока у общества не выработается стойкое неприятие к ним. Как следствие – ультраправый крен следующего президента.

И вот здесь следует поставить знак вопроса, поскольку дальнейшее возвращение к левому дискурсу возможно либо в виде требования легализации компартии Америки и курса на условное «построение коммунизма», либо же поиска третьего пути, который мы рассмотрим в заключении.

Что же касается современного искусства, то знакомство вышеозначенного Джона с ним представляет собой путешествие Бората в Америку, в странно устроенный мир непонятных людей. Если провести опрос и попросить вспомнить хотя бы одного ныне живущего американского писателя, художника и музыканта, скорее всего, вам назовут Кормака Маккарти, Говарда Беренса и Херби Хэнкока. Причины? По роману первого недавно вышел на большие экраны художественный фильм, второй – открытый гомосексуалист, а третий – афроамериканец.

That’s all, folks!⁸

Даже на внутреннем рынке потребитель, чьи познания простираются дальше жвачки мейнстрима, не имеет ни малейшего представления не только о современном искусстве как таковом, но и о том, зачем и для чего оно нужно.

Сегодняшнюю американскую культуру можно обозначить одним словом: «QWERTY». Это просто рандомный код, пароль для входа в ту или иную группу интересантов. И чем примитивней будет код, тем шире круг в него вовлечённых. Сказать, что Джон удовлетворён подобным положением вещей, было бы в корне неверно. Но ему некогда остановиться и подумать над этим, поскольку Качели Шрёдингера не дают подсознанию такой возможности – иначе они просто вылетают из-под пятой точки, и вот Джон уже валяется измазанный в грязи общественного мнения.

Российские Качели Шрёдингера работают совершенно иначе. Весь секрет в том, что Шрёдингер точно знает, где именно качели, но за регулярный откат качельщиков недоумённо разводит руками, делая вид, что всё как в цивилизованном мире. Здесь не бывает взлётов и падений: веками припаянные к самой вершине правого мировосприятия, они не допускают и малейшего люфта. Менялось лишь количество подпорок, удерживающих их в подобном состоянии, а также острота колючей проволоки и ширина минных заграждений вокруг.

Ещё когда герра Шикльгрубера не было в проекте, нацизм процветал на территории Третьего Рима во весь рост. Слова вроде «жидовня», «татарва», «немчура» и прочие придуманы не кураторами из КГБ для разномастных коричневых, а имеют глубоко исторические корни, равно как и национальные (в особенности еврейские) погромы.

Небольшой период с 1917 по 1927 годы отметился сменой на левый крен лишь в сознании Ульянова, Бронштейна и пары сотен подобных им идеалистов. На самом деле, даже если не обращаться к достоверным источникам, а брать художественную литературу, описывающую тот период с точки зрения партийной догмы, то и там не удаётся вымарать посконное русское отношение ко всем инородцам и иноверцам, несмотря на громкие слова об интернационализме. Неудивительно, что и нынешние КоПРоФилы имеют такое же отношение к коммунизму, как молекулярная химия к балету.

Возвращать назад дореволюционную вывеску после скоропостижной кончины лидера мирового пролетариата и последовавшей эмиграцией главкомвоенмора сочли нецелесообразным. Систему в России создали настолько интеллектуально акробатичную, что она собственные поражения постоянно оборачивает себе (не народу же!) во благо. На противоположном, левом краю повесили макет Качелей, обмотав их золотой фольгой и украсив кумачом, объявив их новым Царствием Божьим, к коему всем и стоило отныне стремиться.

Примерно шестьдесят лет всё шло как по маслу, пока научно-технический прогресс не привёл к началу формирования информационного общества. Приглядевшийся народ, обнаружив и обсыпавшуюся от времени позолоту, и покрывшееся грязными пятнами красное знамя, стал задавать лишние вопросы. Да и сам обслуживающий Качели персонал всё больше поглядывал в сторону вероятного противника со всевозрастающим желанием сменить профессию кочегара в аду на статус скромного миллионера с Уолл-Стрит.

И вновь Система явила инфернальное всемогущество. Обрыдлые фальшивые Качели заменили на зеркало (ах, Тарковский, сукин сын, предвидел и это). В нём условный Алексей узрел себя и пришёл от этого всклоченного, грязного, небритого, одетого в рванину пугала в ужас, поскольку в стоящем рядом телевизоре показывали ухоженных заокеанских Алёш. А Система подносила стакан и говорила: «Куда тебе с таким-то рылом да в калашный ряд? Кому ты там нужен на Западе? И тут хорошо было бы, коли не враги. А знаешь, кто виноват-то, знаешь, а?», и Алёша, дебильно скалясь, привычно отвечал: «Жиды и черножопые».

Долго работать подобная мантра, естественно, не могла без прямого выплеска энергии. И вот уже улюлюкающая толпа ушастых фраеров громит вчерашний идолов, пока правильные пацаны тихонечко растаскивают по закромам самое ценное. Опомнившись, Алёша обнаружил, что нет не только фальшивых качелей, но и зеркало с телевизором приватизировал кто-то рыжий, стащив даже мины с колючей проволокой, оставив взамен лишь неубранные кучки фекалий.

Свобода! Вон они, соседние качели, хочешь – иди качаться туда. Но Алёша прекрасно помнил, как выглядит в зеркале, и только стыдливо отворачивался, когда казалось, что оттуда сверкает чья-то белозубая улыбка.

Здесь-то и начинается современное российское искусство, ставящее жирную точку на надгробии постмодерна. Собственно, первым представителем жанра, без сомнения, стал Балабанов с фильмом «Брат». Он задал тренды во всех направлениях: от лирической поэзии до психоделической живописи, поскольку аккумулировал многовековые паттерны в едином образе. Вышло Евангелие на фене: «Не думайте, что Я пришёл принести мир на землю, в натуре; не мир пришёл Я принести, но меч, отвечаю», что заменило потерявшее актуальность «Пролетарии всех стран, соединяйтесь».

В отличие от американской, российская культура получила чисто конкретного потребителя, и когда ушлый гэбэшник со своей братвой мягко подвинули партийного пьяницу, то, по сути, ничего не изменилось, кроме лиц в списке «Форбс».

Вчерашние бандиты, сменившие малиновые пиджаки на костюмы от кутюр с депутатскими значками, не пристрастились к Шопенгауэру и Скрябину. Поэтому-то из года в год для них и гоняют по центральным каналам привычный «Брат» в различных обёртках. И, пока цена на нефть продолжает расти, конца и края этому шабашу не видно.

Какое будущее возможно для российского уголовно-сентиментального казарменного искусства? Тут придётся вновь вернуться к Качелям с грустящим на них Алёшей.

Гуано вокруг него сменилось асфальтом, перекладываемым раз в пару месяцев, вокруг высадили цветочки, вечером после работы показывают телевизор. Даже одеколоном бедолагу побрызгали, чтобы не шибко вонял, когда рядом проезжают хозяева жизни с мигалками, приодели – не позориться же перед интуристами!

Всё кончено, милый Лёша. Путин – это навсегда. А ты когда вообще так хорошо жил, ответь? Ну, ответь? Никогда? То-то, холоп, а говорил: «Вор должен сидеть в тюрьме». За базар ответишь? Вор должен сидеть в Кремле – запомни это, а лучше запиши, чтобы не забыть.

И чем выше баррель нефти, тем сытнее живётся вчерашнему оборванцу, тем красивее поляна вокруг. Только, в отличие от него, хозяин Качелей прекрасно знает: чёрное золото бесконечно расти не может. А значит, уже загодя пора готовить Алёшу к новой мобилизации. «Мюнхенская речь» не из пустоты появилась: там знают то, о чём мы даже не догадываемся.

Началось-то всё не вчера, и всяческие Шендеровичи с Новодворскими, отковыривая куски асфальта, пытались показать Алёше никуда не девшееся дерьмо. Но тот, нацепив «георгиевскую» ленточку на пенис, гыкая с чувством глубокого удовлетворения, смотрел очередной парад военной рухляди и хрумкал огурцом под стакашку «Путинки».

Год-два, максимум, три – и грянет очередной стабилиздец. Чем он будет? Обвалом биржи? Ипотечным кризисом? Картельным сговором? Одна Ванга ведает. Интересно, что последует после.

Нагнетание атмосферы псевдохолодной войны неуловимым Джо является попросту отвлекающим манёвром для охлоса, поскольку воевать с Америкой руки коротки. Локальный же конфликт с бывшими сателлитами вроде Украины, Грузии или Беларуси наиболее вероятен. Хотя Батька наверняка в нужный момент поцелует в нужное место, а Пчеловод уже не в топе. Так что готовьтесь, генацвале: вы первые.