Czytaj książkę: «Белый снег, черные вороны», strona 2

В хозяйстве у Чжан Эрлана тоже не обошлось без заморских товаров, например, были у него европейские гвозди, зонтик и носки – именно из-за них-то он от страха тогда и бежал из деревни. А когда беда миновала, он от всех заморских штуковин избавился, чтобы и следов их не осталось.

Чжан Эрлан, считай, проявил сочувствие: он купил гроб, собрал как хворост косточки родных Ди Фангуй, сложил их в гроб и захоронил на кладбище за околицей. Он сказал девушке, что, если та заскучает по родным, у нее будет место, где можно выплакаться. Изначально она хотела уйти от соседа, но после этих слов осталась.

Как-то раз Чжан Эрлан привез домой на тачке с одним колесом колокол, раскопанный им на руинах церкви. В возбуждении он поделился с девушкой: «Из всей церкви только эта штука и не сгорела! Думаю, сгодится нам вместо табуретки». Ди Фангуй подняла камень и несколько раз постучала по колоколу. Хотя звук и раздавался, но уже далеко не такой звонкий, как раньше, теперь колокол сипел, словно простуженный. Радостно размахивая руками, Чжан Эрлан воскликнул: «Какой он все-таки крепкий, такой пожарище, а немым его не сделал, можно считать, я нашел сокровище». Девушка усмехнулась: «Ты разве не боишься заморских вещей? Колокол-то из церкви, разве он не чужеземный?» Стоило ей сказать такое, как мужчину аж дрожь пробрала. Он не решился оставить колокол дома даже на ночь, а поспешил погрузить его на тележку и вернуть в церковь.

Домой Чжан Эрлан больше не вернулся. Когда он втаскивал колокол обратно, нога его повисла в воздухе, и он рухнул в подвал. Раньше вход туда ограждали расписные перила, но при пожаре они обратились в пепел.

После гибели Чжан Эрлана объявился его младший брат Чжан Саньлан. Он одарил девушку данем¹⁴ масла и выпроводил ее из маслодельни. Ди Фангуй не хотелось оставаться в деревне, где все причиняло ей боль. Она продала масло, купила две пачки жертвенной бумаги, выплакалась на могиле родных и на оставшиеся деньги отправилась в путь. Ее тетушка жила в Чанчуне¹⁵, девушка решила поехать к ней.

К тому времени Объединенная армия восьми держав заняла Запретный город, жители столицы и окрестностей пребывали в панике, воцарился хаос, повсюду были беженцы. Говорили, что губернатор провинции Чжили покончил жизнь самоубийством, а вдовствующая императрица и император с родными и сановниками бежали аж в Сиань¹⁶!

Когда Ди Фангуй проходила через столицу, то вспомнила о своем старшем брате, судьба которого была ей неизвестна, и глаза ее подернулись слезами. Из-за войны и смуты не везде можно было пройти напрямую, и когда девушка окольными путями наконец добралась до Чанчуня, уже наступили «Белые росы»¹⁷. Потратив столько сил, чтобы найти тетушку, девушка обрела у родственников не радость от встречи после разлуки, а скорбь и печаль. Половина тетушкиного тела была обездвижена, она лежала на кане и без посторонней помощи не могла ни поесть, ни нужду справить. Ее муж держал лавчонку и едва мог прокормить семейство из четверых человек. Когда объявилась Ди Фангуй, в доме добавился еще один едок, что его не обрадовало.

Лавки, как люди, делятся на тех, кто повыше и пониже. Торгующие табаком, вином, сладостями и чаем относятся к высшему разряду, а те, что занимаются маслом, солью, соевым соусом и уксусом, – к низшему. Семья тетушки жила за счет лавки низшего разряда. Для облегчения семейного бремени Ди Фангуй устроилась на работу в прачечную, а вечером приходила спать в лавку. Вдыхая тяжелый воздух, в котором перемешались соевый соус и уксус, девушка чувствовала, что превращается в копченую рыбину.

На третий год после приезда Ди Фангуй тетушка скончалась. Едва с кончины минула первая седмица, как теткин муж привел женщину за пятьдесят и сообщил, что договорился о помолвке Ди Фангуй. Жених пребывает в Харбине, старше ее на четыре года, держит аптеку, живет зажиточно. Из-за контрибуции, наложенной на Китай после восстания ихэтуаней, народ изнывал от податей, лавка родственников Ди Фангуй с каждым днем хирела, а прачечная вообще закрылась. Оставшаяся без дела девушка подумала, что все равно ей рано или поздно придется выходить замуж, ну а кто раньше выходит замуж, тот раньше рожает, а кто раньше рожает, того раньше начинают поддерживать дети. Поэтому она вместе с гостьей отправилась в Харбин.

Только оказавшись на месте, она узнала, что не было никакого владельца аптеки – теткин муж и эта женщина продали ее в один из публичных домов Фуцзядяня – «Читальню синих облаков». Хозяйка борделя доверилась той женщине и, посчитав, что Ди Фангуй девственница, определила для первого раза денежного клиента в надежде загрести кругленькую сумму. Когда разочарованный посетитель вышел и стал возмущаться обманом, хозяйка в гневе избила девушку: мол, на вид та порядочная, а на самом деле не такой уж и невинный птенец, купила ее себе в убыток.

У девушек, торгующих телом, всегда имеются прозвища, что-нибудь вроде Красной розы, Золотой хризантемы, Дикой лилии и тому подобные, обычно они связаны с названиями цветов. Глядя на луноподобное лицо, белую кожу и статность Ди Фангуй, хозяйка нарекла ее именем Белый пион. Однако девушке не нравились имена, связанные с цветами, поскольку даже самые красивые из них увядают. Она выбрала себе прозвище Морозный узор, ведь только его цветы распускаются в ледяную стужу и в своей надменности не имеют аромата. Хозяйка возражала: Морозный узор дышит холодом, кто захочет спать с такой? Точно не годится. Девушке было некуда деваться, и она предложила тогда назваться Орхидеей, так как ей нравилось мыло марки «Орхидея». Хозяйка пришла в восторг: «Женщине по природе предназначено смывать пыль с мужчины, так что использовать для прозвища название мыла – добрый знак». Имена девушек в их заведении состояли из нескольких иероглифов, поэтому хозяйка в итоге утвердила ей имя Ароматная орхидея.

Ароматная орхидея в «Читальне синих облаков» постепенно стала главной звездой. В этом мире она проявляла себя через кротость. Стоило ей осознать, что в жизни ничего особо хорошего ее не ждет, как Ди Фангуй сразу успокоилась. Удивительно, но сколь бы красивым кто ни уродился, если нрав дурной, лицо всегда останется хмурым и смотреть на него всегда будет неприятно. А если кто был по природе покладистым, то при самой заурядной внешности казался одухотворенным и притягательным. Ароматная орхидея относилась как раз к этому типу людей. Глаза у нее были посажены далековато от носа, словно колодезная вода, которой никогда не встретиться с речной. Однако поскольку девушка была смешлива, при улыбке края губ взмывали к уголкам глаз, и расстояние между ними удачно сокращалось, что придавало ее лицу невыразимое очарование. Да и мужчинам больше нравилась в ней не внешность, а характер.

Среди клиентов Ароматной орхидеи имелось много постоянных. Среди ее поклонников были хозяева чайных, торговцы морепродуктами, продавцы семян, работники иностранных банков и преподаватели учебных заведений. Более же всех по сердцу девушке пришелся Сюй Идэ, который был младше ее на три года. Его трудно было считать постоянным клиентом, так как за год он приходил всего три-четыре раза. У Сюй Идэ были светлая голова и умелые руки, занимался он лепкой глиняных человечков и изготовлением праздничных фонарей. Имелась у него крошечная лавчонка, где продавалась праздничная утварь – разноцветные свечи, огненно-красные фонари, хлопушки и новогодние картинки. К концу года Сюй Идэ закупал свежие новогодние картинки из Чжусяньчжэня¹⁸ с сюжетами о том, как небожители даруют сыновей, лотосы обеспечивают потомство, сосны и журавли продлевают годы, пять сыновей преуспевают на экзаменах, – все эти картинки народ очень любил.

Ароматной орхидее более всего запали в сердце изображения божественных стражей ворот. Стражники имели крепкое сложение, широкий лоб и густые брови, удлиненные прекрасные глаза, накидки их развевались на ветру, пояса украшали драгоценные мечи, руки держали кнуты. И хотя головы их были велики, а тела малы, но выглядели они настолько воинственно, насколько возможно. Девушка часто мечтала, что если бы повелась с мужчиной, подобным божественному стражу, то с радостью согласилась бы стать даже порогом под его ногами. У нее не осталось дома, к воротам которого можно было приклеить картинку со стражем, но каждый год она все равно покупала ее и в новогоднюю ночь укладывала у изголовья, только так ее сердце обретало покой.

Помимо божественных стражников, Ароматной орхидее еще нравилось рассматривать в лавке у Сюй Идэ вылепленных им разноцветных глиняных человечков. При входе в «Читальню синих облаков» располагался алтарь с фигурками четырех знаменитых красавиц, отобранных хозяйкой, все они вышли из-под руки Сюй Идэ. Это были ханьская¹⁹ императрица Чжао Фэйянь, куртизанка Хунфу, жившая в период Южных и Северных династий²⁰, танская²¹ поэтесса Сюэ Тао и сунская²² певичка Ли Шиши. Сюй Идэ изобразил их соблазнительными прелестницами, способными погубить город или даже страну. Однако Ароматной орхидее эти статуэтки в борделе были не по сердцу, ей нравились разноцветные глиняные человечки, что стояли в лавке у Сюй Идэ, – расплывшийся в улыбке старик, прижавший к себе охапку кукурузы, занимающаяся рукодельем старушка с очками на носу, а также играющий на ивовой дудочке пастушок и вырезающая бумажные узоры девушка с длинной косой. Ароматная орхидея не раз дразнила Сюй Идэ: мол, ты выкупи меня, а я всю жизнь буду помогать тебе с продажей фонариков и фигурок. Сюй Идэ всегда отшучивался: «Да где уж мне такое потянуть… где уж мне…»

На самом деле Ароматная орхидея не питала надежд на выкуп из публичного дома, она понимала, что девушки ее занятий, сколь бы ни были соблазнительны и нежны, для мужчин оставались всего лишь игрушками. Однако четыре года назад владелец зерновой лавки Цзи Юнхэ, бывший ее на десять лет старше, вдруг не пожалел кровных и выкупил ее из борделя. Эта новость одно время здорово гремела, даже в газетах написали. Все ее наперсницы по «Читальне синих облаков» обзавидовались тому, что она обрела доброе пристанище. И только переступив порог семьи Цзи, девушка узнала настоящую причину произошедшего. Оказалось, что у Цзи Юнхэ уже были две жены и обе умерли. Первая жена пошла на реку наловить рыбешки и рачков для домашних уток да по неосторожности упала в воду, и ее унесло течением. Она погибла, будучи беременной на пятом месяце. Вторая же супруга умерла при родах.

Гибель женщин, вошедших в его дом, показалась Цзи Юнхэ подозрительной; опять же, они не оставили ему ни одного ребенка. Наверное, он в чем-то провинился, решил Цзи Юнхэ и пригласил гадателя. Гадатель расспросил его о времени рождения, сложил небесные стволы с земными ветвями²³ и в итоге сообщил Цзи Юнхэ, что тому не судьба жить с порядочной женщиной и завести сына. А если жениться на ком, так только на презренной шлюхе, с которой переспали сотни и тысячи мужчин, вот такой брак будет долговечен.

Цзи Юнхэ как узнал, что не судьба ему жить с порядочной женщиной и что детей с таковой ему тоже не завести, так и стал присматривать себе женщину в борделях. Узнав, что мужчины особенно вьются вокруг Ароматной орхидеи из «Читальни синих облаков» в Фуцзядяне, он решил взять себе именно ее и выкупил девушку из заведения.

Стоило Ди Фангуй попасть в зерновую лавку, можно сказать, больше она хороших дней не видела. Для привлечения покупателей и возврата потраченного на ее выкуп Цзи Юнхэ стал заставлять жену заниматься прежним ремеслом. При этом каждый раз после ее вынужденной встречи с клиентом Цзи Юнхэ, ощущая себя как будто обделенным, заваливал ее на кан и мучил по новой, только тогда обида его отпускала. Ди Фангуй казалось, что по сравнению с борделем воли у нее поубавилось. Она даже думала, что чем заниматься этим делом тайком, словно ночная крыса, уж лучше быть мухой, порхающей при белом свете, так-то оно чище. Если вернуться в «Читальню синих облаков», то, по крайней мере, можно словом сердечным перекинуться с сестрицами, это куда интереснее, чем торчать тут вместе с Цзи Юнхэ. Однако месяц назад на кухне в ее публичном доме опрокинулся бак с керосином, занялся большой пожар, и не только бордель сгорел дотла – из-за ветра огонь охватил всю 2-ю улицу, где располагалась «Читальня синих облаков», и дошел до 3-й улицы. Несмотря на все усилия полиции и пожарных, огонь был слишком силен, как говорится, чашкой воды не потушить горящий воз с дровами, все было напрасно, за одну ночь сгорело более ста домов. Захоти Ди Фангуй вернуться в бордель, ей уже некуда будет приткнуться.

Хотя в то утро ворота лавки открывала Ди Фангуй, муженек за ней неотступно присматривал, поэтому воронам, сидевшим на ветках вяза, оставалось лишь безнадежно поглядывать на дом, переполненный зерном. Однако вороньим желудкам повезло – едва они собрались улететь, как заявилась Чэнь Сюэцин. Она была одета в синее ципао из хлопковой ткани, на плечи набросила накидку гранатового цвета, на ногах были кожаные туфли на среднем каблуке, цоканье ее шагов звучно разлеталось по улице. Заметив через окно Чэнь Сюэцин, Цзи Юнхэ тотчас схватил две пригоршни риса и рассыпал его под вязами. Чэнь Сюэцин остановилась посмотреть, как вороны клюют зерно, и слегка улыбнулась. Однако в зерновую лавку она не зашла, вороны остались, а она удалилась.

Глядя на помрачневшее лицо мужа, Ди Фангуй поняла, что тому жалко тех двух пригоршней риса, она почувствовала себя отомщенной и невольно разулыбалась. Только Цзи Юнхэ открыл рот выругать жену, как пришел Ба Инь. Лицо его было серым, войдя, он сразу закашлялся. Цзи Юнхэ решил, что он пришел, чтобы продать ему шкуры сурков, и потому сразу заявил: «Я пушниной не занимаюсь».

Ба Инь ответил: «В Харбине летом было наводнение, наверное, в этом году непросто закупать зерно? А вот на станции Маньчжурия и ее окрестностях случился хороший урожай сои, не хочешь ли прикупить себе, чтобы потом подороже перепродать экспортерам? Я слышал, что в Англии сейчас спрос на здешнюю сою, она нужна в больших количествах».

Цзи Юнхэ удивился: «Вот уж не думал, что ты кроме пушнины еще и зерном занимаешься. Неужто женщин прибавилось и с деньгами поприжало?»

Ба Инь осклабился и самодовольно изрек: «Ты о женщине с постоялого двора? Так это не я содержу ее, а она мне еще приплачивает! Ты спроси людей в Фуцзядяне, разве не задарма меня здесь каждый раз кормят и селят?»

Цзи Юнхэ улыбнулся: «Ну ты мастак», затем стал обсуждать с Ба Инем деловые вопросы. Узнав о цене на сою, он потер щеку, словно у него заболел зуб. Сказав, что цена высоковата, Цзи Юнхэ принялся торговаться. Чтобы добиться сделки, Ба Инь чуть уступил, но кто же знал, что Цзи Юнхэ, получив палец, решит откусить всю руку и потребует еще скинуть. От злости Ба Инь аж побагровел и, разрываясь от кашля, харкнул на каменный пол кровавой мокротой.

Шут

Еще два года назад Фуцзядянь записывался иероглифами, означавшими «Двор семьи Фу». Но окружному правителю иероглиф «дянь» – «двор» показался слишком мелким, и его заменили на «дянь» – «луг». Когда-то раньше в этих краях простирался большой луг, который прозвали Конюшенным, а местные занимались разведением лошадей и ловлей рыбы. Потом из Шаньдуна прибыли братья Фу Баошань и Фу Баошэнь и открыли здесь первый постоялый двор, где проезжим можно было отдохнуть, подковать лошадей, починить телеги, прикупить выпивки, еды и прочих мелочей. Стоило «Двору семьи Фу» обрести известность, как Конюшенный луг ушел в небытие подобно тому, как восходящее солнце разгоняет тьму.

Когда русские получили право построить Китайско-Восточную железную дорогу, в этих краях случился приток рабочих, торговцев здесь тоже становилось все больше, опять же добавились мигранты из внутренних районов Китая. Фуцзядянь постепенно набирал популярность, раньше тут был один постоялый двор, а теперь появилось множество магазинов, стали прокладывать первые улицы. А после официального начала движения по КВЖД жизнь тут, можно сказать, забила ключом. Вдоль и поперек потянулись переулки, не смолкал гвалт людских голосов. Раньше не было ни банков, ни торговой палаты, ни ломбардов, ни электрической компании, а теперь все они разом появились. Впрочем, Пристани и Новому городу, расположенным в зоне отчуждения железной дороги, Фуцзядянь все же уступал в лоске.

Семь лет назад после запуска поездов по всей линии КВЖД поселок Сунгари официально переименовали в город Харбин. Пересекавшая город железная дорога разделила Харбин на две части – западную и восточную, первую называли Даоли, а вторую – Даовай. С географической точки зрения Харбин состоял из Пристани, Нового города и Фуцзядяня. Административно же два первых района находились во владении русских и только находившийся к востоку от железки Фуцзядянь управлялся китайцами. На Пристани и в Новом городе китайцев было немного, они в основном занимались мелкой торговлей. Отдельные подвергшиеся заморским поветриям китайцы, дабы вырядиться по-новому, специально покупали на рынке костюмы европейского кроя, небрежно сшитые из второсортной ткани. Поскольку китайцы привыкли носить свободные одежды, то стоило им напялить европейское платье, как оно тут же сковывало их – казалось, какое-то заклятье зажало их в невидимые тиски, даже походка становилась неестественной. В свою очередь, те русские и японцы, что обосновались в Фуцзядяне и окунулись в китайскую среду, с течением времени по образу жизни и одежде сблизились с китайцами. Немногочисленные иностранцы, жившие в Фуцзядяне, держали там гостиницы, мукомольни, стекольные мастерские или аптеки.

Если сравнить Фуцзядянь, Пристань и Новый город с тремя женщинами, то Фуцзядянь окажется самой заурядной бабой в скромном платье, Пристань – роскошной дамой с блестящими драгоценностями, а Новый город, который еще называли Новыми улицами и Циньцзяган, – без сомнения стал бы подобен горделивой красавице. Однако фуцзядяньцам все же был милее их собственный район, пусть даже весной на здешних улицах в непролазной грязи застревали телеги, летом на грязных рынках роились мухи, осенью от порывов ветра песок забивал глаза, а зимой выплеснутые на улицу помои замерзали в лед, на котором набивали себе шишки несчастные прохожие. Сильнее же всех Фуцзядянь любила семья Чжоу Цзи, жившая на улице Цзушимяоцзе.

Чжоу Цзи был выходцем из уезда Цюйво провинции Шаньси²⁴, там он раньше держал фабричку по изготовлению уксуса. Характер его был упрямый, и под Новый год, в отличие от других коммерсантов, он не носил тайком подношений начальнику уезда, чтобы откупить себе на следующий год спокойствие, поэтому его заведению постоянно докучали. Однажды в конце года к нему заявился с придирками один из служителей уездной управы и опрокинул два чана с уксусом. У Чжоу Цзи иссякло терпение, он схватил топор и в гневе отрубил обидчику ногу. Навлекши таким образом на себя беду, он той же ночью с супругой из рода Юй и двумя сыновьями бежал из города. Он понимал, что чем дальше окажется, тем для него будет безопаснее, поэтому двинулся на север и обосновался в Фуцзядяне, где занялся старым ремеслом. Однако северяне любят соленое и острое, и сколь хорош ни был уксус у Чжоу Цзи, покупателей все равно было мало. Тогда он решил сменить занятие и открыл лапшичную, однако ж дела все равно в гору не пошли. Так не могло продолжаться долго.

Счастливый шанс его семье подарила его супруга, урожденная Юй. Глубокой осенью Юй внезапно слегла от болезни, в беспамятстве она распростерлась на кане, не отличая света от тьмы, не ела и не пила, тело ее размякло, словно лапша, а лицо горело странным румянцем. Сведущие люди пояснили Чжоу Цзи, что в его жену вселился дух. Когда она очнется, то сразу отправится лечить болезни других людей. Чжоу Цзи отродясь не верил в потустороннюю силу, поэтому он приготовил жене погребальное платье, купил гроб, даже справил траурные повязки и тазик для похоронного обряда.

Однако случилось чудо – через десять дней беспамятства Юй глубоко зевнула и очнулась. Она словно не понимала, что проспала столько дней подряд, и спросила мужа, почему у него такая длинная щетина, ведь он только вчера побрился. С изумлением взглянув на деревья за порогом, она поразилась: как это за ночь опали все листья. Муж не решался рассказать ей, что она проспала столько дней. Юй поведала Чжоу Цзи, что сон минувшей ночи совершенно ее измучил. Во сне к ней привязалась белая лисица, пожаловавшаяся, что ее ранил охотник, и умолявшая понести ее на спине. С лисой на закорках Юй переправилась через семь рек, перебралась через шесть гор, и только после этого лиса спустилась на землю, сложила лапы в благодарственном жесте и удалилась. Когда Юй закончила рассказ, ее вдруг забила дрожь. Она обнаружила, что белая лисица из ее сна появилась на алтарном столике из финикового дерева, где они возносили дары Богу богатства! Женщина вскрикнула мужу: «Скорее смотри, там белая лиса!» Однако Чжоу Цзи увидел лишь статуэтку божества и курильницу. От испуга его пробил холодный пот.

Чжоу Цзи не хотел, чтобы жена ходила по округе и занималась врачеванием, и, вопреки советам, не установил дома алтарь для подношений лисьему духу. Однако с тех пор у жены время от времени случались приступы болезни. Иногда она, готовя еду, вдруг жаловалась на сонливость, и, несмотря на то, чем занималась – мыла ли рис или жарила овощи, не говоря уж о том, какой полыхал огонь в очаге, женщина ложилась и засыпала; спала же от трех до пяти дней. Чжоу Цзи не верил в потусторонние силы, поэтому стал приглашать к жене лекарей, чтобы те установили причину болезни. Однако те как один утверждали, что пульс у женщины ровный, дыхание чистое, цвет лица здоровый, никаких серьезных отклонений не выявлено. Чжоу Цзи не знал, что и думать.

Наконец, когда жена очнулась после четвертого приступа, он позвал сведущих людей, чтобы те установили дома поминальную табличку бессмертной лисицы. В обычное время духу стали подносить фрукты, а на Новый год и по другим праздникам – вино и яства, только тогда Юй обрела покой. Стоило кому-то обратиться за помощью, как женщина зажигала благовония и отбивала поклоны бессмертной лисице, затем становилась у алтаря, и спустя какое-то время на нее нисходил дух и через нее указывал просящему верный путь. Ее гадания и выписанные больным рецепты были словно пули, выпущенные волшебным стрелком по мишени, сто попаданий из ста возможных. С тех пор дома у Чжоу Цзи не гасли благовонные свечи, а во дворе, словно на рынке, стало не протолкнуться. Чжоу Цзи начал помогать жене и лапшичную перестроил в аптеку, и денежные дела у них сразу наладились.

Однако в делах праведных бессмертный дух первые три года проявлял наибольшее усердие, затем три года старался спустя рукава, а на седьмой год лисица, наверное, пресытилась миром людей и ушла восвояси. Урожденная Юй вновь обрела себя прежнюю, дух в нее больше не вселялся. Тогда она решила ставить больным банки. Однако посетителей по сравнению с прежними временами стало намного меньше, и женщина впала в уныние. Она напоминала человека, которого из райского дворца извергли на восемнадцатый круг ада. Не в силах смириться с резкой переменой, она набросилась на еду и питье и очень быстро превратилась в толстушку. Из опасения, что жена сойдет с ума, Чжоу Цзи закрыл аптеку и отдал помещение старшему сыну, у которого уже появились свои дети: пусть он делает там что хочет. В конце концов, денег, что за шесть лет заработала Юй, на безбедную старость оказалось достаточно.

После того как Чжоу Цзи перестал заниматься аптекой, он открыл на оживленной торговой улице Чжэнъяндацзе меняльный столик и, нацепив очки и поджав ноги, занялся обменом денег. Чтобы дело пошло, оказалось достаточно стола, стула и звона монет. Он зарабатывал на разнице в текущем курсе валют, да только больших денег на таком не получишь. На рынке были в ходу русские рубли, считавшиеся основной валютой, ассигнации из провинции Гирин, а также серебряные и медные монеты. Усевшись на перекрестке, Чжоу Цзи обрел занятие и благопристойный вид, сердце его радовалось.

Он хотел и жену посадить рядом – пусть отводит душу, но та упорно отказывалась выходить из дома. На протяжении многих лет урожденная Юй если не ела, так спала, под глазами у нее набрякли мешки, завидев домашних, она начинала что-то бубнить, но никто не мог разобрать ее слов. За месяц она лишь дважды выходила из дома – на первое и пятнадцатое числа по лунному календарю, когда отправлялась жечь благовония в храм Бога войны. Каждый раз, когда женщина возвращалась с богомолья, глаза ее лучились живым светом, но не проходило и трех дней, как ее надежды испарялись и взгляд снова мерк.

Из двух их сыновей старшего звали Чжоу Яоцзу, а младшего – Чжоу Яотин. Чжоу Яоцзу вместе со своей женой Юй Цинсю в той лавке, что им передал отец, устроили кондитерскую, торговля у них шла хорошо. У них было двое детей – мальчик и девочка, мальчика звали Сисуй, а девочку Сичжу.

У Сисуя кожа была белая, черты лица правильные, его бабка говорила, что он прирожденный исполнитель оперы. Когда мальчику исполнилось семь лет, бабка отправила его в театральную труппу, сказав, что стоит хорошенько натренировать голос – и тогда уж достаточно выйти на сцену, махнуть рукавом, и ни ветер тебя не сдует, ни дождь не промочит, до конца дней можно не заботиться о пропитании и одежде. Голос у Сисуя был звонкий, и бабка велела ему изучать положительное мужское амплуа. Однако Сисую после поступления в труппу петь разонравилось, а еще более ему опротивела роль положительного героя. Из пяти амплуа – положительного мужского, женщины, военного, старика и шута – ему нравился только шут, ему казалось, что шут, что бы он ни нес – культурные ли речи, боевые ли искусства, – и есть самый интересный персонаж на сцене. Ведь стоило показаться шуту, как в зале заливались смехом, а появление других персонажей, певших так, что пробирало до глубины души, часто вызывало у людей слезы и приводило в грусть.

Чжоу Яоцзу не нравилось, что сыну предстоит обретаться среди мастеров Грушевого сада²⁵, в его глазах такое пропитание в горло не полезет, но ему не хотелось перечить матушке – оставалось лишь со стороны наблюдать за страданиями сына. Дети, состоявшие в труппе, и питались, и жили прямо в театре, и даже если родной дом находился прямо перед глазами, все равно могли вернуться туда только на новогодние праздники. Едва лишь Чжоу Яоцзу приходило на ум, что сынишке предстоит учиться до выпуска аж шесть лет, как они с женой полночи вздыхали о таком-то несчастье. Однако до возвращения Сисуя домой из театральной труппы прошло всего лишь три года. Это случилось, когда бабушка прознала, что внук сменил амплуа на шута, целые дни тренируется стоять на руках, кувыркаться, принимать позу всадника, читать монологи, при этом в искусстве пения он ничуть не продвинулся. Все это рассердило женщину, и она заявила, что семейство Чжоу – люди благопристойные, появление в семье развеселого шута – сплошной позор, уж лучше внук ничему учиться не будет. Так Сисуй с большой радостью вернулся домой.

На самом деле если бы бабка не разрешила ему вернуться, он все равно сбежал бы из труппы. Обращение наставника с юными учениками было воистину суровым. Кроме обучения театральному дело им еще приходилось терпеть понукания учителя: прикажет помассировать ему спину – приходилось массировать спину, велит помыть ему ноги – приходилось мыть ноги, иногда даже заставлял чесать ему, где зудело, или нагревать опиум для курения. Страшнее всего было, когда наставник харкал, ведь плевок надо было поймать ладонью; он говорил, что так тренирует их зрительную реакцию и ловкость движений. Если ученик не словил плевок, то ему на макушку водружали наполненный просом медный треножник-курильницу и заставляли два часа стоять навытяжку. А тому, кто рассыпал просо или ронял курильницу, не избежать было угощения кожаной плеткой.

Когда Сисуй вырвался из труппы, однолетки не осмеливались с ним играть, боясь его рассердить, ведь, поднаторев в боевых искусствах, он мог одним приемом лишить их жизни. По той же причине Сисуй казался более одиноким, чем другие дети. Чжоу Яоцзу отправил его в школу, но мальчик проучился там только неделю и более не соглашался продолжать. От иероглифов, говорил он, у него не только на сердце тоска, но и глаза болят, а еще появляется охота разнести все вокруг. В общем, как сорвавшийся с привязи одичавший жеребец, Сисуй целыми днями до одури носился по улицам. Он был не робкого десятка и никуда не боялся соваться. Поселок Сыцзяцзы, район Тридцати шести бараков, поселок при винокурне Тяней, районы Сянфан и Чжэнъянхэ – он исходил все эти места вокруг Фуцзядяня. Хотя Чжоу Яоцзу давал сыну деньги на мелкие расходы, тот их никогда не тратил. У него имелся талант зарабатывать на пропитание – когда подходило время поесть, заходил в какую-нибудь харчевню, помогал хозяевам подносить чай, таскать воду, подметать пол – и таким образом не оставался голодным. Иногда он не ночевал дома, но домашние не переживали, они знали, что мальчишка на каком-нибудь постоялом дворе получил еду и постель за растопку канов или кормление лошадей.

Видя, как Сисуй с каждым днем мужает, но при этом не преуспел в каком-то деле, Юй Цинсю хмурила брови всякий раз, когда сын попадался ей на глаза. Как говорится, воспитание сына – дело отца, поэтому она взмолилась к Чжоу Яоцзу: мол, Сисуй скоро вырастет, а ничему не выучился, чем он будет зарабатывать себе на жизнь? Она попросила мужа построже относиться к сыну, иначе мальчишка пропадет.

Чжоу Яоцзу не то чтобы не хотел воспитывать, у него просто не получалось. Он собрался было определить сына в ученики к старому лекарю, чтобы он освоил иглоукалывание и прижигания, но Сисуй заявил, что заболевшего человека и без того жалко, а если в него еще серебряные иглы воткнуть, то душе станет совсем тошно, такому дурному ремеслу он учиться не может. Хотел отец отправить его учиться на брадобрея, так сын со смешком отказался: мол, растительность у мужиков на лице – та же трава, если надо ее убрать, то достаточно привести коров да овец. Чжоу Яоцзу ничего не мог с ним поделать, пришлось пустить воспитание сына на самотек.

Проболтавшись абы как до четырнадцати лет, Сисуй наконец нашел себе занятие – стал продавать газеты. Он обнаружил, что русские очень любят читать прессу. Хотя для него газеты на русском языке были столь же непонятны, как небесные письмена, но коли на них можно было заработать, то остальное его не волновало. Голова у парня работала что надо, наряду с прессой он принялся торговать семечками и сигаретами. У него через плечи были крест-накрест перекинуты две здоровенные холщовые сумки, из левой торчали газеты «Листок ежедневных телеграмм и объявлений», «Харбинские вести», «Харбинские ведомости», «Новая жизнь» и прочие, а в правой сумке лежали пахучие жареные семечки и сигареты «Лопато», прозванные «беленькими». Русские называли семечки «семека», а курево – «сихаледа». Продавая газеты, Сисуй не забывал выкрикивать: «Семека… сихаледа…» Парнишка имел тонкие черты лица, вызывал симпатию, при этом отличался радушием, у него под рукой всегда имелись спички – кто купит у него сигареты, тому он чиркнет спичкой и поможет закурить, что очень нравилось покупателям.