Czytaj książkę: «У подножия Монмартра»

© Britta Röstlund 2016

© Перевод и издание на русском языке, «Центрполиграф», 2018

© Художественное оформление «Центрполиграф», 2018

* * *

В Париже, в доме 73 по бульвару Батиньоль, расположена маленькая бакалейная лавка. Англоговорящие туристы обычно называют такие магазинчики «арабскими лавками». Такое название ничего не говорит о хозяине этого магазина на бульваре Батиньоль, да и сам он не привык так говорить о ней. Правда, и туристов на бульваре бывает мало. Большая их часть бродит по Елисейским Полям, вокруг Лувра, Эйфелевой башни или Триумфальной арки.

Те, кто хотят увидеть «правильный» Париж, идут, например, в Шато-Руж или находят в себе мужество отойти немного в сторону от входов в метро. Печальная же правда заключается в том, что все это не имеет отношения к настоящему, правильному Парижу. У этого города расколотая психика. Лучший способ познать Париж – это посмотреть на него со скамеек. Сидя на них, можно изучать, как миллионы людей находят себе место под солнцем.

Одним из тех, кто именно так каждый день открывает для себя Париж, был Мансебо, охотно сидевший на скамеечке перед входом в свою бакалейную лавку на бульваре Батиньоль, дом семьдесят три.

Главным отличием парижских лавок такого рода можно считать то, что они торгуют, помимо прочего, пряностями и специями из бывших французских колоний в Северной Африке, что цены в них выше обычных под предлогом первой свежести товара. Для туриста это экзотика – разве что купить там пряности для пикника с бутылкой вина, тайком пронесенной в гостиничный номер. Для парижан это своеобразная визитная карточка города, которая к тому же часто спасает при необходимости. В бакалейных лавках есть что-то умиротворяющее. Работающие там люди часто принадлежат к известным и уважаемым в квартале семействам и вносят нотку интимности в анонимность большого города.

Мансебо и сам едва ли осознает, что, сидя у входа в свой магазин, он каждый день изучает Париж. То, что происходит на улице, он впитывает подсознательно. Эти наблюдения может прервать только еда. Первый раз это происходит во время обеда. Обед готовит его жена Фатима на втором этаже, в жилых комнатах. Но прежде чем Мансебо успевает собрать соус со дна фарфоровой тарелки, как снег на голову является его кузен Тарик. Он работает неподалеку, собственно на противоположной стороне бульвара, где держит сапожную мастерскую, которую каждый день клятвенно обещает закрыть, продать и переехать в Саудовскую Аравию, чтобы основать там парашютную школу.

Тарик ничего не понимает в прыжках с парашютом, но ровно пять лет назад в его мастерскую уверенно вошел человек, чтобы починить башмак, у которого отвалился каблук. Пока подсыхал клей, они разговорились, и клиент поведал Тарику, что незадолго до этого продал свою консультативную фирму в Париже и переехал в Иорданию, где открыл школу по прыжкам на батуте. Так случилось, что в тот же день в мастерскую заглянул молодой человек и рассказал, что они с женой перебрались в Дубай. В Париже они влачили трудную жизнь работяг, а в Дубае живут как короли. Прошло довольно много времени, прежде чем у Тарика возникла идея открыть школу парашютного спорта в Саудовской Аравии. «Саудовцы задыхаются и хотят воспарить в небо», – любил повторять Тарик.

Он был убежден, что носящие тюрбаны и драгоценные украшения люди никогда не смогут обрести спасение, если не начнут учиться прыгать с парашютом. Тарик был уверен, что, пока течет нефть, саудовцы будут платить за все. Он уже начал брать в библиотеке книги о Саудовской Аравии. Фатима рассудительно заметила на это, что Тарику следовало бы сначала усовершенствоваться в парашютном спорте.

Тарик относится к Парижу не так, как Мансебо. Тарик любит сидеть в мастерской и курить в каптерке. Мансебо же может насладиться всего лишь одной сигаретой в день. Впрочем, ему хватает нескольких затяжек. Фатима разрешила ему курить только после ужина. «Разве можно, чтобы в продуктовом магазине пахло табаком и дымом?» – не раз говорила она.

Еще она твердила, что у нее аллергия на сигаретный дым, и запретила Мансебо курить дома. Он в принципе не боится жену, во всяком случае, когда все идет как должно. Пока Мансебо работает – а это бывает семь дней в неделю, Фатима находится дома. В точности он не знает, что она там, собственно, делает, но не осмеливается спрашивать. Во всяком случае, еду она готовит исправно – на столе всегда есть обед.

Тарик и Мансебо работают неподалеку друг от друга, а живут практически вместе. Тарик и его жена Адель занимают квартиру над бакалейным магазином, а Мансебо, Фатима и их сын Амир – ту, что над ней. Если бы Мансебо мог выбрать, он поменялся бы с Тариком. Это было бы куда более естественно – каждый день спускаться всего на один марш вниз, чтобы открыть магазин, а потом, вечером, подняться всего на один марш после закрытия. Но Фатима была против. Она говорила: «Это единственная для тебя возможность хоть немного двигаться».

Несколько лет назад, когда у Мансебо было куда больше сил и энергии, он убеждал жену, приводя все доступные ему аргументы, поменяться квартирами с Тариком. Во-первых, и это самое главное, он намного старше Тарика, и пройдет не так уж много лет до того, как эти лестницы станут для него невыносимой пыткой. Во-вторых, он встает раньше всех и, спускаясь по лестнице, будит Тарика и его жену. В-третьих, Фатима могла бы готовить еду на втором этаже, там лучше плита.

Все это было ясно как белый день; все доводы в пользу Мансебо – его семья должна жить на втором этаже. Он тщательно подбирал аргументы и выкладывал их за отлично прожаренным цыпленком. Но его планы и прожекты не находили ни у кого поддержки, даже у собственной супруги, что, по его мнению, было странно. Но она потешалась над его чудачеством и спрашивала, не хочет ли он собрать подписи в свою поддержку среди соседей по кварталу. Тарик, как всегда, смеялся, Адель, как обычно, отмалчивалась, а Амир вообще не прислушивался ко всей этой декламации. Но теперь у Мансебо нет ни времени, ни энергии на споры об обмене квартиры.

Если кто-нибудь спрашивал Мансебо о месте его работы, он отвечал, что трудится в сфере услуг. Если же этот человек желал знать подробности, то Мансебо говорил, что он владелец бакалейного магазина. Все это правда. Если же спрашивали, где находится его магазин, то Мансебо отвечал, что он находится у подножия Монмартра. Вот с этим можно было поспорить.

Мансебо нравилась сама мысль, что он живет и работает у подножия белой, как сахарная голова, церкви Сакре-Кёр. Кроме того, такой ответ заставлял многих поверить в то, что Мансебо и его крошечный магазинчик можно найти у такого же крошечного рынка Парви-де-Сакре-Кёр, или, может быть, его лавка стиснута бесчисленными домами в одном из переулков Монмартра. Понятно, что с бульвара Батиньоль при желании можно разглядеть высокую церковь на Монмартре, купол которой возвышается над выводком домов.

Фатима считает, что ее муж ведет себя как малое дитя, говоря всем, что его лавка находится у подножия Монмартра, и каждый раз фыркает, когда слышит это. Иногда она нашептывает ему это на ухо, и всякий раз Мансебо отвечает, что мало кому известно, насколько продолжительно подножие Монмартра. И это святая правда.

Повседневная жизнь Мансебо управляется запахами и видами города и его обитателей, поэтому часы ему не нужны. Однако будильник у него есть, и этот будильник звонит ежедневно, ровно в пять часов. В четверть шестого он уже сидит за рулем своего белого пикапа и едет на юг, в Рунжи, чтобы закупить свежие овощи и фрукты. В начале девятого он снова в Париже, а через несколько минут заходит к Франсуа, в бар «Ле-Солейль», побаловать себя, вместо завтрака, чашкой эспрессо. Мастерская двоюродного брата, бар «Ле-Солейль» вместе с магазином Мансебо образуют в квартале треугольник. «Золотой треугольник», – подшучивает Франсуа, намекая на знаменитый золотой треугольник, образованный тремя фешенебельными кафе: «Кафе-де-Флор», «Ле-Дё-Маго», и «Брассери-Липп». «Бермудский треугольник», всякий раз небрежно роняет Тарик, но ни Франсуа, ни Мансебо не понимают, что он хочет этим сказать.

В девять часов Мансебо поднимает решетки окон, и лавка начинает дышать парижским воздухом. Он работает до тех пор, пока не учует запах обеда. Тогда он опускает решетку и поднимается наверх обедать. Мансебо плотно ест, но аппетит меняется в зависимости от блюд и тем, обговоренных за столом. Потом Мансебо снова спускается на первый этаж и поднимает решетку, второй раз за день открывая лавку. Во второй половине дня Мансебо опускает решетку и идет к Франсуа, в «Ле-Солейль», выпить с Тариком по рюмке анисового ликера. Потом возвращается в лавку и работает до ужина, когда аромат еды снова тяжело повисает в доме. Это происходит около девяти вечера, и Мансебо окончательно опускает решетку – до следующего утра.

Вот и еще один день прошел. Мансебо еще раз впитал в себя Париж со своего крыльца. Как обычно, он пересчитывает дневную выручку, перетягивает пачки купюр резинками и кладет деньги в пластиковый мешок. Их надо отнести в банк. С верхнего этажа, сквозь дверь, словно через полуоткрытый рот, в лавку проникает соблазнительный запах из полной кастрюли на третьем этаже.

Все выглядит так, словно запах пищи за много лет отыскал свой собственный путь с кухни квартиры в холл, оттуда сквозь дверь на лестницу, чтобы затем, по коридорам и лестничным клеткам просочиться в лавку. Это ароматное дуновение подсказывало Мансебо, что пора опускать жалюзи, а это, в свою очередь, служило сигналом Тарику, что пора закрывать мастерскую на перерыв или на ночь. Аромат еды был путеводной нитью, ведущей к обеденному столу.

По утрам, когда Мансебо открывает лавку, запах вчерашнего дня еще чувствуется в ней, но недолго, всего лишь несколько минут, или ровно столько времени, сколько требуется Мансебо, чтобы разложить фрукты и овощи. После этого запах смешивается с более или менее свежим утренним парижским воздухом.

Мансебо заканчивает подсчет выручки. День был не слишком удачным. Жара укачала город, разморила его, но, похоже, погода скоро испортится. Он запирает зеленые дверцы лотков с овощами. Это сигнал Тарику. Мансебо тянется за маленькой черной шапочкой, которую носит уже много лет. Без шапочки он чувствует себя голым. Все равно как если бы Адель вышла на люди без платка. Он вспоминает, что днем они как раз обсуждали сходство между его шапочкой и ее платком. Головные уборы стали частью существа обоих.

Фатима считает, что ни в шапочке Мансебо, ни в платке Адели нет никакого смысла. Сама она никогда не надевает платок, разве только в путешествиях, если в этом возникает надобность. Фатима злится на Адель за то, что та не помогает ей по хозяйству, и говорит, что те, кто носит платок, целыми днями сидят и слушают радио. Собственно, Адель так и поступает, если не считать чтения. Она может просто не делать ничего другого под тем предлогом, что у нее от рождения болит спина – как она утверждает. Фатима уверена, что эта болезнь спины мешает Адели рожать детей. Не сама, конечно, болезнь, а невозможность принять положение для «деторождения», как называет это Фатима.

Мансебо закатывает внутрь лотки с фруктами и овощами, чтобы Тарик скорее закрывал свою мастерскую, не дожидаясь, пока Мансебо начнет колотить в его дверь. Собственно, Тарику всего-то дел – запереть дверь мастерской. Иногда, впрочем, мастерская бывает некоторое время закрыта после рюмки ликера в «Ле-Солейль». Сам Тарик все время сидит в своей каптерке, в задней комнате мастерской. Зато он никогда не покидает мастерскую до еды. «Что прикажете мне делать наверху среди этих несносных баб?» – говорит он обычно. Мансебо точно не знает, что делает Тарик в каптерке, когда рано закрывает мастерскую. Сам Тарик утверждал, что у него масса финансовых дел. Но на самом деле он сидит без дела, читает газеты и курит. Мансебо все видит из своей лавки.

В магазин входит дама среднего возраста, и Мансебо приветливо с ней здоровается. Мансебо знает эту женщину. Она часто покупает у него что-нибудь к ужину. Вообще-то она делает большие покупки в другом месте, а к Мансебо заглядывает только в тех случаях, когда забывает что-то купить днем. Сегодня она покупает соленое печенье и бутылку кока-колы. Женщина расплачивается, Мансебо желает ей приятного вечера и провожает до двери. Женщина уходит, но тотчас появляется Тарик, хлопает кузена по плечу, открывает дверь на лестницу и исчезает наверху.

Это был абсолютно обычный день. День, начавшийся точно так же, как все остальные дни, продолжавшийся, как все остальные дни, и Мансебо уверен, что, как и следовало ожидать, закончится он точно так же, как и другие дни в череде дней. Правда, на самом деле Мансебо сейчас ни о чем не думает. День только тогда может стать необычным, когда обычным останется время, в которое этот день вплетется. Фактически же Мансебо сейчас не думает ни о чем, кроме еды.

Возможно, Фатима права, когда говорит, что чем ближе к вечеру продвигается день, тем сильнее работает у Мансебо мозг пресмыкающегося. По утрам он был бодр и свеж, ехал в Рунжи, подсчитывал в уме, сколько разного товара ему нужно, в течение дня он должен был обслуживать самых разных людей, но чем ближе клонился день к вечеру, тем пассивнее становился Мансебо. Сигналом к такому замедлению темпа служил ликер в «Ле-Солейль». День после этого близился к завершению, и чем ближе становился этот момент, тем сильнее охватывали его мысли об ужине и сигарете.

Решетка на окне опущена, Мансебо тщательно запирает лавку. Гасит свет и поднимается по лестнице.

– Хей, хей! – покрикивает он, словно оповещая всех о своем скором появлении.

Фатима, покачнувшись, крепко ухватывает оранжевый горшок, а Тарик высасывает свою шестнадцатую сигарету за день, одновременно жалуясь, что у него весь день не было времени покурить в свое удовольствие.

– Ты слышишь?! – восклицает Фатима. – У Тарика весь день не было времени покурить.

Она смеется и пробует варево из горшка.

– Привет, бедняга, – приветствует Мансебо Тарика, с притворной свирепостью треплет по голове сына Амира и нежно целует Фатиму в щеку. Во всех трех действиях видна непритворная, искренняя любовь.

Жара в комнате стоит невыносимая. Адель, кажется, страдает от жары меньше всех, несмотря на то что платок покрывает ее волосы, да еще и часть лица. Низенький стол накрыт, все садятся на ковры; все, кроме Фатимы, которая продолжает хлопотать у плиты. Тарик поднимает руку и делает такой жест, словно командует собаке «место!», и Фатима тотчас, словно ожидала команды, садится к столу. Все с жадностью принимаются за еду. Тарик тушит сигарету, Адель откидывает с лица платок.

– Можно умереть от пассивного курения, – ворчит Мансебо, больше для того, чтобы польстить Фатиме.

Все, как обычно, хвалят кулинарное искусство Фатимы, кроме Адели, которая весь вечер необычно молчалива. Это очень не нравится Тарику.

Адель внезапно вздрагивает, обводит стол тревожным взглядом и спрашивает:

– Вы ничего не слышали?

Фатима качает головой так энергично, что вздрагивает двойной подбородок, а затем принимается указательным пальцем собирать соус со дна тарелки. Звонит мобильный телефон Амира, и Фатима жестом показывает ему, чтобы он вышел из-за стола поговорить.

– Расслабься, солнышко, это звонил мобильный, – пытается успокоить жену Тарик.

– Нет, это было раньше, как будто кто-то стучал… колотил в дверь.

Она не успевает ничего добавить, потому что все слышат какой-то звук. Всем становится ясно, что кто-то изо всех сил, сквозь решетку, стучит в дверь лавки. Тарик встает, закуривает следующую сигарету и выглядывает в окно. На улице моросит мелкий дождь, и на бульваре пусто.

– Я никого не вижу, но понятно, что внизу кто-то есть.

Снова раздается сильный стук. Мансебо, не говоря ни слова, надевает свою черную шапочку и торопливо спускается по лестнице. Собственно, он не думает о том, кто это может быть, даже не хочет гадать. Он слишком устал для того, чтобы думать. В принципе он сейчас спускается вниз только для того, чтобы потом вернуться наверх, покончить с ужином, успокоиться, расслабиться, покурить и лечь спать.

У входа в лавку стоит какая-то женщина. После того как Мансебо отпирает дверь и поднимает решетку, женщина буквально врывается в лавку. «Хлеб закончится, когда я вернусь» – это единственное, о чем сейчас думает Мансебо. Одновременно он понимает, что его выживание зависит от качества обслуживания клиентов в лавке, и ради этого можно пойти и на гибкий график работы. Иначе все клиенты переметнутся в «Монопри» или в близлежащий «Франпри». Многие из его товаров продаются там в два раза дешевле. Однако это не отменяет того факта, что к моменту его возвращения наверх хлеб, как бог свят, закончится. Женщина оглядывается с таким видом, словно ее страшно удивило, что она вдруг оказалась в мини-маркете. Она улыбается. Мансебо не отвечает ей улыбкой. Женщина улыбается еще раз, и Мансебо, на этот раз, улыбается тоже.

– Чем могу быть вам полезен, мадам?

Женщина снова осматривается, словно не вполне понимает, где находится; как будто кто-то натянул ей на глаза повязку. Она снова улыбается, но Мансебо не позволяет себе реагировать на ее улыбку. Он вдруг ощущает непомерную усталость и думает о том, что ему очень не хватает чая и сладкого торта.

Женщина вдруг начинает живо интересоваться товарами, словно поняв, что терпение Мансебо не безгранично. Она буквально мечется по лавке – лучшего слова Мансебо подобрать не может. Он чешет затылок под шапочкой и демонстративно зевает. Женщина останавливается, но на этот раз не улыбается, серьезно смотрит на Мансебо, быстро берет с полки банку оливок и идет к кассе. Она ставит банку на прилавок и поднимает ее вверх, словно желая показать, что именно нашла, и ожидая, что Мансебо сейчас удивленно воскликнет: «Я и не знал, что здесь есть такие вещи!» Однако Мансебо не удивляется, и тогда женщина, приподняв банку еще на несколько сантиметров, ставит ее на прилавок.

– Что-то еще? – не скрывая усталости и раздражения, спрашивает Мансебо.

Он никак не может вспомнить, где видел эту женщину. Она в третий раз поднимает банку оливок над прилавком, таинственно усмехается, словно хочет заставить Мансебо что-то понять, снова ставит банку на прилавок и через окно смотрит на улицу. Затем она расплачивается, благодарит и выходит из лавки. Мансебо, второй раз за вечер, опускает решетку и запирает дверь, а затем поднимается по лестнице, недоуменно качая головой.

– Это оказалась какая-то чокнутая тетка, – пыхтя, сказал Мансебо, второй раз за вечер поднявшись по лестнице.

– Я когда-то сказал, – вставляет слово Тарик, – что всех парижан надо запирать на ночь и выпускать только под утро, тогда ночью в этом миллионном городе никого не останется.

Фатима смеется и знаком показывает Мансебо, что сберегла для него немного хлеба. Он вгрызается в теплую питу, и в ту же секунду кто-то снова начинает барабанить в дверь. За столом все переглядываются. Они не ослышались? Фатима хмурит брови и уходит на кухню.

Стук в дверь на этот раз еще громче и отчаяннее, чем в первый раз, но Мансебо продолжает сидеть и невозмутимо есть свой хлеб. Когда грохот раздается в третий раз, все смотрят на Мансебо, давая ему понять, что он, и никто другой, должен что-то сделать. Мансебо берет в одну руку хлеб и, не меняясь в лице, решительно направляется вниз по ступеням, от души надеясь не увидеть ничего нового. На середине лестницы он замечает, что забыл надеть свою черную шапочку. Он ни за что на свете не мог допустить, чтобы какой-нибудь незнакомец увидел его без головного убора, и поэтому поворачивает назад и слышит оживленный разговор. Долгое молчание в этом доме большая редкость. Адель бросает рассеянный взгляд на Мансебо, но остальные его не замечают.

Мансебо зажигает лампу над кассой и, щурясь, смотрит на дверь и решетку, но ничего там не видит и начинает сомневаться в том, что кто-то на самом деле только что стучал в дверь. Он несколько секунд барабанит пальцами по дверному косяку, ожидая, что произойдет дальше. Потом перестает барабанить и начинает прислушиваться – не услышит ли он какой-нибудь звук. Но он не слышит ничего, кроме тишины и шелеста мелкого дождя.

Мансебо зевает и гасит свет. Прошло довольно много времени, и Мансебо почти начисто забыл, что он делает здесь внизу, в лавке. Но в ту секунду, когда он уже пустился в обратный путь, в дверь снова сильно застучали – на этот раз так громко, словно стучавший бил в дверь не рукой, а каким-то тяжелым предметом. Вот дьявольщина, думает Мансебо, снова зажигает свет и решительно, но и одновременно не без опаски, вспомнив, что говорил Тарик о всяких сумасшедших, болтающихся по Парижу, подходит к двери. Теперь он видит, что это та же самая женщина, которая всего несколько минут назад покупала у него оливки. Улыбка говорит о том, что она сама сознает неловкость положения, но у нее нет иного выбора.

Капли дождя бьют Мансебо по пальцам, когда он открывает дверь. Решетку он, из предосторожности, не поднимает и смотрит на стоящую под дождем женщину в длинном черном плаще и черных туфлях. Мокрые волосы выглядят почти черными, и на их фоне лицо выделяется неестественно светлым пятном. Она высоко поднимает банку с оливками, как будто один ее вид должен заставить Мансебо поднять решетку. Вода лилась в магазин, и Мансебо решил, что пойдет на эту странную встречу хотя бы из светской вежливости.

– Что теперь угодно, мадам? Я чем-то могу вам помочь?

Мансебо был сам удивлен своему терпению. Женщина истерически закивала:

– Да, вы можете мне помочь, месье…

Она помолчала, видимо ожидая, что Мансебо вставит в паузу свое имя, но этого Мансебо не желал делать ни в коем случае.

– Да, вы можете мне помочь, месье, но сначала впустите меня внутрь.

– Магазин закрыт, мадам. То, что вам нужно, не может подождать до утра?

Женщина покачала головой:

– Нет, это не может ждать до утра.

В голосе женщины сквозило отчаяние. Мансебо выглянул на улицу и осмотрелся – нет ли здесь кого-нибудь, кроме странной незнакомки? Однако Мансебо не заметил никого, кроме нескольких человек, которые вдалеке бежали по бульвару, застигнутые дождем. Женщина судорожным движением подняла банку с оливками, и Мансебо понял, что именно ею она сейчас стучала в дверь. Женщина посмотрела ему прямо в глаза:

– Обещаю вам, месье, надолго я не задержусь.

Мансебо до конца поднимает решетку, и женщина, быстро и грациозно, словно мокрая кошка, проходит в лавку. Сбрасывает с головы капюшон и энергично встряхивает головой. Она улыбается, на этот раз какой-то приятной, уютной улыбкой и осматривается. Казалось, она совершенно забыла о неотложном деле, приведшем ее сюда.

Мансебо буквально физически чувствует, как в воздухе повисает напряжение. Такого чувства он до сих пор никогда не испытывал. Это происшествие ломает его привычную размеренную жизнь; возможно, сейчас произойдет что-то необычное, о чем он потом сможет с гордостью рассказывать. Обычно Тарик приходит с разными веселыми и захватывающими историями. Конечно, все это он читает в Интернете, но тем не менее… Чтобы оправдать свое вечное молчание, Мансебо всегда говорит, что у владельцев сапожных мастерских есть время на всякий вздор, что сапожник – это совсем не то, что хозяин бакалейной лавки.

Дождь закончился сразу, как только женщина вошла в лавку. Можно было подумать, что ее преследуют боги непогоды. Продолжая чувствовать некоторое напряжение, Мансебо не смотрит на женщину в упор, но осторожно разглядывает ее искоса. Женщина смеется и ставит на прилавок уже давно оплаченную банку.

– Чтобы вы не подумали, что я ее украла.

Кажется, что она тянет время, словно ей страшно не хочется снова выходить на бульвар. Может быть, что-то испугало ее на улице? – спрашивает себя Мансебо. Но на улице полно баров и ресторанов; к тому же совсем недалеко «Макдоналдс», а он до сих пор открыт. Лавка Мансебо уже закрыта, и женщина не могла заранее знать, что он услышит стук в дверь или что он спустится открыть ей. Женщина проводит кончиками длинных белых пальцев по ряду банок, словно проверяя, нет ли на них пыли.

– Чем я могу помочь вам, мадам?

Она бросает на Мансебо несколько разочарованный взгляд – словно он немного поторопился с вопросом, как будто она хотела что-то сказать или сделать, прежде чем задать вопрос.

– Можете называть меня Кэт, – почти шепотом произнесла она и протянула руку.

Мансебо машинально пожимает женщине руку и задумывается над ее словами.

– Мадам Кэт?

– Нет, нет, просто Кэт.

– Как… кот?

Она кивает. Мансебо кивает в ответ, чувствуя, что вся эта история с каждой минутой становится интереснее. Он уже не думает о торте и чае.

– Так чем я могу помочь вам… мадам… Кэт?

Женщина внезапно сникает и лихорадочно оглядывается.

– Чем могу быть вам полезен? – повторяет Мансебо.

– Вы – единственный, кто может мне помочь, месье…

– Мансебо.

– Мы можем здесь поговорить? Нам никто не помешает?

Мансебо кивает и горделиво выпрямляет спину. Сейчас он чувствует себя важной персоной. До сих пор ему ни разу не случалось быть единственным, кто мог бы помочь кому бы то ни было. Бывали, конечно, случаи, когда он оказывался единственным, кто мог что-то сделать, если все другие магазины были закрыты, если кому-то надо было срочно купить кое-какие консервы или если кому-то вдруг взбредало в голову запастись провизией для пикника. Но никогда и никто еще не говорил Мансебо, что он – единственный, кто может помочь. Мадам Кэт бросает быстрый взгляд на тротуар.

– Я хочу попросить вас об одной услуге, или, правильнее сказать, я хочу предложить вам работу.

– Но у меня есть работа.

– Именно потому, что у вас есть эта работа, я и хочу предложить вам другую.

Мансебо окидывает мадам Кэт скептическим взглядом.

– Никто не выполнит эту работу лучше, чем вы, месье Мансебо.

Снова полил дождь, и какие-то подростки, взявшись за руки, с радостными воплями пробежали мимо. От этого крика мадам Кэт испуганно вздрагивает.

– Я хочу, чтобы вы последили за моим мужем.

Впервые за все время разговора Мансебо задумывается: не шутка ли это? Он смотрит в глаза мадам Кэт и вдруг понимает, что эта женщина и не думает шутить. Она очень серьезна, насколько может быть серьезной женщина.

– Я должен следить за вашим мужем? Зачем? Я не могу целыми днями бегать за незнакомым мне человеком, у меня просто нет на это времени. Разве вы не видите, что мне есть чем заняться? Каждое утро я встаю в пять часов и еду за товаром, а закрываю лавку почти ночью.

– Именно это мне и нужно, – говорит она. – Вы сами ответили на все свои вопросы. Видите тот дом?

Она вытягивает руку с длинными, все еще мокрыми пальцами в направлении противоположной стороны бульвара. Мансебо смотрит и видит дом, на первом этаже которого находится мастерская Тарика. Дом этот точно такой же, как и тот, в котором они сейчас находятся. В том доме на первом этаже мастерская, а над ней – два этажа, на каждом из которых по одной квартире. Тот дом отличается только тем, что немного выступает вперед за красную линию, а в торце видна пожарная лестница.

– Мы с мужем живем на самом верхнем этаже. Квартира под нами пустует. Я уже довольно давно подозреваю, что муж меня обманывает. Меня часто и подолгу не бывает дома, потому что я много летаю – я стюардесса. Мой муж писатель и работает дома. Он всегда работал дома, но теперь вдруг его привычки резко изменились. Он не так много пишет, как раньше… и моя подруга несколько раз видела его на улице.

– Но что именно заставляет вас подозревать его в обмане?

– Женщины всегда это чувствуют.

Мансебо вдруг ощутил страшную усталость в спине, но мозг его работает живо, чего нельзя сказать о сердце, которое отвыкло быстро гонять кровь по жилам. Он поднял руку, показывая, что сейчас вернется, и прося женщину не уходить, выходит в подсобное помещение и возвращается с двумя скамеечками. Женщина садится и расстегивает плащ. Мансебо расценивает это как признак доверия и испытывает гордость от оказанной ему чести. Да что говорить, он едва не лопается от гордости, как петух, и важно присаживается на вторую скамеечку.

Волосы мадам Кэт подсохли, и Мансебо видит, что на самом деле они темно-каштановые. Невзирая на свой широкий жест, Мансебо пока не думает, что примет предложение Кэт, но он сгорает от желания услышать до конца эту волнующую историю. Каждый день он выслушивает кучу сплетен от соседей по кварталу, но такого он еще никогда не слыхивал.

– Но у вас должны быть более веские доказательства его неверности, нежели то, что его видели на улице, разве не так?

– У меня они есть. Он ведет себя так, как будто у него сильный стресс.

Мадам Кэт умолкает, как будто пытается вспомнить нечто такое, что могло бы изменить все происходящее в последнее время.

– Он приносит домой книги.

– И что? Кажется, вы сами сказали, что он – писатель, так что же странного вы находите в книгах?

– Ну… он пишет детективы и любит их читать, но в последнее время он носит домой самые разные книги. Однажды я даже видела руководство по уходу за фруктовыми деревьями.

– И что с того?

Мадам Кэт окидывает Мансебо недоуменным взглядом:

– Мы живем в городской квартире.

Мансебо становится стыдно за недогадливость. Он, конечно, не самый сообразительный детектив, но разве одно только то, что он перестал писать, значит, что он – неверный муж? Кажется, это называют кризисом творчества, думает Мансебо. Да и вообще, для того, чтобы обвинять человека в измене, надо иметь более веские доказательства. Подумать только, подруга видела его на улице…

– Но как я смогу узнать вашего мужа? – спрашивает Мансебо, чтобы выказать свое здравомыслие.

Мадам Кэт снова бросает на Мансебо недоуменный взгляд:

– В этом доме живем только мы. Муж носит коричневую бейсболку. Я хотела нанять профессионального частного детектива и некоторым из них позвонила. Вы знаете, что в Париже две тысячи тридцать семь частных детективов?

Мансебо качает головой, но принимает информацию к сведению. Ему нравятся такие короткие, но емкие утверждения. Теперь будет чем блеснуть в «Ле-Солейль».

– Но в субботу, когда муж вышел, чтобы купить сигарет, я решила заглянуть в его компьютер, случайно посмотрела в окно и увидела вас, сидящего у дверей магазина на скамеечке. Естественно, я и до этого видела вас тысячу раз, но в тот миг мне пришла в голову хорошая идея. Я поняла, что никто не справится с этим делом лучше вас! Вас никто не заподозрит, потому что вы каждый божий день сидите перед своим магазином с раннего утра до позднего вечера. И мало того, в вашем поведении ровным счетом ничего не изменится.