Czytaj książkę: «…жив?»

Авторы надеются, что любому разумному читателю понятно: никаких событий и лиц, описанных в романе, никогда не имело места и не существовало (просто не могло существовать). Все совпадения, конечно же, случайны

Пролог

«Сын и отец Виктора Цоя попросили Путина разобраться с новым фильмом о музыканте» («Лента.ру», 1 сентября 2020 года):

«Александр и Роберт Цой, сын и отец музыканта Виктора Цоя, направили обращение президенту России Владимиру Путину с просьбой разобраться с новым фильмом о музыканте. По словам родственников, картина порочит доброе имя Цоя, пишет «Газета.ру».

В частности, в письме отмечается, что ни отец, ни сын не давали согласия на использование образа музыканта в фильме. Несмотря на это, утверждают родственники, Министерство культуры выдало картине прокатное удостоверение. Авторы обращения подчеркивают, что использование личных сведений, в том числе выдуманных, о музыкантах группы «Кино» нарушают интересы их и их семей.

Разобраться с фильмом Александр и Роберт попросили срочно, не дожидаясь решения суда и выхода ленты в прокат. «Получилось малопочтенное, не соответствующее фактическим обстоятельствам пошлое зрелище, привлекающее аудиторию всем известным именем Виктора Цоя и цинично монетизирующее интригу "раскрытия" чего-то якобы "ранее не раскрытого» в его судьбе"», – заявили родственники музыканта.

27 августа вышел трейлер фильма Алексея Учителя «Цой», посвященного водителю автобуса, в аварии с которым погиб лидер группы «Кино» Виктор Цой. Учитель рассказывал, что все реальные имена изменены, а происходящее в автобусе «выдумано от начала до конца».

8 сентября 2020 года, Москва, кафе «Листья» у станции метро «Красные ворота»

Москва утопала в бабьем лете. Только-только начавшаяся осень успела позолотить тротуары опавшей листвой и, как будто испугавшись разведенного на столичных улицах по неосторожности костра, убежала, уступив место не окончательно еще ушедшему лету. Пара теплых деньков – как последнее напоминание о жарких днях високосного лета – и она снова вернется, только уже не пугливым ребенком, а вредной ледяной бабой, обдающей горожан ледяным дыханием октябрьского ветра и вышибающей из них воспоминания о теплом времени года и вообще все человеческое. Зная об этом, москвичи в последний раз вылезли из своих железобетонных коробок, чтобы понежиться под теплыми солнечными лучами и попрощаться с жарой на долгие девять месяцев. В преддверии длительного анабиоза Москва ненадолго ожила, даря жителям столицы улыбки и глупо-веселое настроение без каких-либо причин.

Не портили настроение даже противовирусные ограничения, введенные в эту пору в столице в связи с массово начавшейся эпидемией вирусной пневмонии. Они были абсурдны – например, посетителей кафе заставляли сидеть в зале в масках и пищу употреблять, чуть отстранив от себя ватно-марлевое полотно. А, употребив, возвращать его на место. Абсурд этот веселил всех, кроме двоих гостей заведения.

–Ну совсем уже до безумия докатились. Жрать – и то в масках надо!

–И не говори…

Плохое настроение было только у режиссера Алексея Учителя и продюсера Сергея Сельянова, собравшихся в эту дивную пору в маленьком кафе недалеко от академии МИДа, чтобы подвести неутешительные итоги встречи режиссера со «своим человеком» в Министерстве культуры. Последний месяц – с тех пор, как они во главе съемочной группы закончили работу над фильмом «Цой», – Учитель практически не вылезал из Министерства, то и дело отписываясь от жалоб, что строчил на него обиженный откровениями картины отпрыск великого музыканта. Столько времени в бюрократических организациях режиссер не проводил даже в знаменитое цензурой советское время. Все это тяготило деятеля культуры, в общем, далекого от посещения кабинетов, и сейчас, вернувшись с очередного такого рандеву, он молчал, запивая гнев холодным чаем и слушал своего товарища, погруженного в чтение новостей на смартфоне.

–Однако… – всплескивал руками Сельянов. – Ефремову дали 8 лет! Причем за ДТП. Ты когда-нибудь о таком слышал?

–Ты про строгость наказания? Так ведь ДТП-то смертельное! – буркнул Учитель, поглощая чашку за чашкой.

–Дело не в этом. А в том, кто именно сидит за рулем. Ваське Пупкину уж наверное бы простили… А тут – стихи супротив царя читал, либеральную оппозицию поддерживал, да и дочь в Минске на баррикады влезла, потому и влепили, как говорится, по совокупности преступлений. Да… Власть вроде на тысячу раз за последние 30 лет поменялась, а методы ее борьбы против неугодных остались прежними.

–Что ты имеешь в виду?

–Я имею в виду автоаварии, – рассудительно отвечал продюсер. – Конечно, суть расправ с инакомыслящими и инакочувствующими поменялась в более иезуитском, изощренном направлении, но суть-то осталась прежняя. В средние века ядом травили, потом на дуэлях будто бы случайно поэтам головы отстреливали, а после железный конь стал бичом репрессивной политики. Вите Цою устроили аварию за его стихи и песни, а спустя 30 лет примерно за то же самое – Ефремову. Другой антураж и он остался жив, а однако же тоже стал жертвой властной расправы с использованием транспортного средства.

–Да ну, брось, – махнул рукой уставший кинорежиссер. – Ну кто это его за руль пьяного усадил? Или, скажешь, водку в рот насильно влили?

–Уж не знаю как там насчет водки, – не унимался его коллега, – а только частное расследование адвоката недаром установило, что умные собянинские камеры зафиксировали в момент столкновения автомобилей руку в белой рубашке и белой перчатке на руле Мишиного автомобиля!

–Ты серьезно?!

–Серьезней некуда! Посадили каскадеров за руль к Мишке, пьяному «в нулину», те устроили ему ДТП, а потом затолкали его на водительское сиденье и были таковы! Потому он и не помнит ничего толком, что, возможно, в рамках этой самой операции влили ему с водкой вместе что-то посерьезнее… А на всю страну раструбили – мол, вот, смотрите, чего глашатаи либеральной оппозиции себе позволяют! Вот тебе и резонанс. Вот тебе и 8 лет…

–За что же его, по-твоему? За стихи? Всего-то? Боюсь, времена сегодня не те… – тяжело выдохнул Учитель, отставил от себя, наконец, чайные принадлежности и приложился к кальяну.

–Времена всегда одинаковые. И сейчас, и в конце 1980-х. Или ты считаешь, что практически непьющий – кстати, в отличие от Ефремова, – Цой случайно под автобус залетел? – Собеседник ничего не успел ответить, а Сельянов продолжал: – Нееет. Трон под властью шатался в ту пору на фоне бархатных революций. Шатается и сейчас. А кто эти революции делает-то? Молодежь, охочая до песен и стихов о правде и свободе. Молодежь, которая тогда и сейчас «ждет перемен». Поэтому и случившееся с Цоем, и случившееся с Ефремовым не случайно. Да и происходящее с нашим с тобой фильмом тоже. Влезли мы с тобой добровольно под бульдозер… Кстати, как ты съездил-то?

–Хреново съездил, – тихо ответил Учитель. – Сказали, письмо, конечно, чушь полная, никакого нарушения закона в нашем фильме нет – если так рассуждать, как этот Саша, то всем писателям и сценаристам надо запретить даже вскользь упоминать о реально живших людях и начисто похоронить жанр биографии, – но подождать с выходом картины все же придется. Минкульт хочет провести формальную проверку по заявлению – чтобы, как говорится, никому даже повода не давать плохо думать про нас с тобой. Да и нельзя же совсем без внимания оставлять кляузу, написанную на высочайшее имя! Нет, надо все проверить, все взвесить, дать мотивированную отповедь. А за это время, пока они будут формальностями заниматься, глядишь, или ишак, или падишах…

–Или мы с тобой.

–Не понял?

–Время для нас с тобой в данном случае самое дорогое! Годовщина смерти Цоя прошла, сентябрь в разгаре, люди на работу возвращаются, дети в школы, бунтари и гопники – в университеты и каблухи. Им скоро не до Цоя будет и не до фильма. Тут такое дело – по горячим следам, или в день кончины, или максимум месяц спустя об этом говорить надо. Через полгода уже никто и не вспомнит, и пролетим мы по кассе с нашим фильмом как фанера над Парижем. Ты же не первый год в киноиндустрии работаешь – знаешь, что дорога ложка к обеду…– разъяснил уже с позиции финансов продюсер, которому перспектива потерять потраченные в большом объеме деньги никак не улыбалась.

–В том-то и дело, что знаю. И еще знаю, что этот твой дурак Ефремов со своим процессом и ежедневными обзорами на эту тему вышибает нас с нашим фильмом из информационной повестки, тоже не добавляя кассовых сборов будущему прокату! – рявкнул неожиданно вдруг Учитель, заставив кальянную трубку вылететь изо рта своего собеседника. – Все знаю. А сделать ничего не могу. Родня уперлась рогом, и баста. Подумать только – 35 лет назад, когда я с Цоем вместе в его кочегарке снимал первичку для фильма «Рок», никто и подумать не мог, что на горло фильму встанет годовалый сын исполнителя главной роли. Ангел ведь был, не ребенок. А ты посмотри, какая… выросла. И всем денег подавай. Это он в мамашу, такая же была выжига.

–А формально-то что не нравится? Ну не стали же они писать Путину про свою зоологическую жадность?

–Нет, конечно. Формально им якобы не нравится любовная линия между водителем автобуса Фибиксом и следовательшей этой из Латвии. Казалось бы, их-то она и не касается, а поди ж ты! Ну разве я виноват, что так оно и было?! Что ж мне, врать теперь?

–А какие еще претензии? Может, можно как-то подрехтовать, чтобы сгладить острые углы? – робко забормотал продюсер, мысленно уже простившийся с баснословной семизначной цифрой в долларах, что на глазах уплывала из его бюджета.

–Да как?! Уж и дисклеймер дал о том, что все вымышлено от начала до конца, и все не слава Богу. Им и образ Марьяны не нравится, царствие ей небесное. И то, что они – как в фильме показано – с новым мужем ее, с Рикошетом, за Витиным телом в Латвию приехали и всю обратную дорогу в автобусе этом пили и зажимались по углам. И то, что Разлогова – опять же чистая правда! – быстро поняв, что замуж за него выскочить не успела, и в будущем никаких авторских отчислений не увидит, как своих ушей, в первые же минуты после смерти охладела к Цою, махнула на тело и скарб его рукой, и стала отчаянно налаживать личную жизнь с другим. Короче, все сюжетные линии, созданные руками Бога и Цоя, им не нравятся.

–Не понимаю только, как эти линии впрямую Цоя касаются? Его-то имя, собственно, где опорочено?

–Да его-то имя нигде. Вот только демонстрация этой неприглядной, хоть и не влияющей на образ святого, в общем-то, правды, сформирует к родне ряд вопросов, первый из которых: а так ли все это? И, если вдруг выяснится, что так, – а, рано или поздно, это выяснится, – то следом за этой, вроде бы незначительной, потянется и другая правда, куда более масштабная. А, если уж она вскроется, то тут и доброе имя, и образ святого, и авторские отчисления вместе с посмертной популярностью – все под ударом окажется.

Разъяснение Учителя звучало тем более пугающе, чем более непонятными для продюсера были его доводы. В отличие от Учителя, Сельянов не был знаком с Цоем при жизни, никаких таких тайн не знал, и попросту не понимал, о чем тот вдруг – впервые за все время работы над фильмом – сболтнул.

–О чем это ты?

–Да обо всем понемногу. И об «убийстве», как ты выражаешься, на политической почве, и…

–Думаешь, сам умер?

Учитель улыбнулся – впервые за вечер, – ничего не ответил и повернулся головой к огромному французскому окну, открывавшему посетителям кафе панорамный вид столицы. Вечерело. Людей на улицах становилось меньше. Согревающее Москву солнце пряталось куда-то за Кремль, и столица медленно погружалась во тьму.

Глава первая

А с погодой повезло – дождь идет четвертый день,

хотя по радио сказали – жаркой будет даже тень.

Но, впрочем, в той тени, где я, пока и сухо и тепло,

но я боюсь пока…

Цой, «Кончится лето»

15 августа 2005 года, Тукумс, Латвия

Август в этом году рано начался и так же рано заканчивался, уступая место упрямой осени. К середине месяца обычная для этих мест летняя жара стала назойливо-душной и мрачной, солнце ушло с небосвода, почти ежедневно затянутого тучами, и почти каждые сутки сопровождались проливными дождями. Оттого жить и работать не хотелось, шум моря не радовал, все на свете было в тягость.

Эрика Казимировна Ашмане пребывала в состоянии глубокой депрессии. Неуклонно приближающийся средний возраст, постоянные оглядки в прошлую жизнь, и это осенне-летнее сочетание сумрака и душного воздуха снижали КПД ее работы практически до нуля. Никогда еще не относилась она к своим обязанностям с таким пренебрежением, никогда не было у нее желания использовать право на пенсию по выслуге лет, хотя сложные времена уже, бывало, выпадали на ее долю и в куда большем количестве. Так, 15 лет назад, стоя на страже законности, она пережила тяжелейший для всех латышей период, связанный с выходом страны из СССР и сопротивлением московских властей свободному волеизъявлению замученных полувековым гнетом ее граждан. И страшно в тот период было не только и не столько количество пролитой мирными гражданами крови, как то, что за полвека оккупации страна, стремившаяся по уровню развития к ведущим европейским державам и признаваемая ими на равных, откатилась лет на сто назад. На европейскую почву ее было нанесено много чужого, грязного, фальшивого, и вышибать из людей это приходилось с болью. И даже спустя 15 лет отголоски оккупации еще встречались в жизни Эрики Казимировны…

Взять хотя бы ее службу. Да, уже не советская милиция, уже полиция. Другая форма, другая дисциплина, другие порядки, цели и задачи… А бардак все тот же! Отношение к службе наплевательское у всего руководящего состава, так как знают – пенсия обеспечена, никто с места не спихнет, и особо рьяно исполнять служебные обязанности смысла и желания нет. Все это перенимает молодежь, которой неоткуда взять хороший пример. А откуда его возьмешь, когда приморский Тукумс, оставшийся без построенных властью оккупантов пансионатов и рыбного комбината, при новой власти стал считаться провинцией, и молодым тут нечего делать, кроме как прожигать жизнь в робкой надежде перебраться в переполненную народом Ригу, где куда сложнее бороться за место под солнцем?!

Жить и работать хотелось все меньше. Поэтому все чаще следователь полиции отвлекалась от своих дел и думала о личном. Правда, на этом участке фронта тоже особых успехов не было, и в общем-то подводить итоги было нечему, но и работать не хотелось. Такого за Эрикой никто никогда не замечал. Всегда она любила службу, относилась к ней ответственно, жила и горела на работе. А сейчас перестала. 3-4 дела в производстве – бытовая ссора с ножом, ограбление, пьяная драка и еще что-то в этом духе – и все. И ничего интересного. Наоборот – одно лишь созерцание постсоветского мрачного наследия и осознание своей причастности к нему. Быть причастным и запачкавшимся – суть одно. То ли дело раньше, когда националисты и коммунисты бесчинствовали, превращая жутковатое расследование собственных выходок в подобие войны за демократию? Или когда она вела дело о ДТП с участием Цоя, которое тоже было окутано политическими и социальными страстями?..

Правда, дела эти доставляли больше изжоги, чем удовольствия, и рвение Эрики Ашмане объяснялось ее честолюбием, что само по себе не есть хорошо, но все же «было время». Была молодость, были – и у нее, и у всех латышей – надежды. И пусть не было хлеба с маслом, но ведь надежды, как показывает история, куда важнее для народа!..

Обо всем этом Эрика думала, сидя на совещании у своего начальника Гуннара Цирулиса во второй половине дня. Он что-то говорил, отдавал приказы и распоряжения агентам из оперативных служб, даже что-то надиктовывал ей, и она вроде бы даже записывала за ним, но делала это механически, не вникая в суть слов. Казалось, он это приметил и решил немного «подколоть» старого боевого товарища.

–Эрика, – отвлекшись от властных указаний, вкрадчиво начал полковник, – а ведь сегодня ровно 15 лет со дня, когда я назначил вас руководителем следственной группы по делу № 480… Помните?

Следователь Ашмане вскинула брови – такое не забывается.

–По тому, которое никогда не возбуждалось? По Цою?

–Именно.

–Помню, но не вижу повода ничего отмечать, – уныло пожала она плечами. – Никакого дела – уставший водитель уснул за рулем и стал жертвой собственной беспечности. Никакого состава преступления, так как ущерб он причинил самому себе. Никакого уголовного дела.

–Э, не скажите, – глубокомысленно парировал полковник. – В деле № 480 важна была не сама фабула, а общественный резонанс. Представляешь, что было бы, если бы тогда мы повелись на провокационные депеши из Ленинграда и возбудили бы дело? Одним Фибиксом тогда бы не обошлось. Доброхоты из центральных управлений понаехали бы и заставили бы нас под давлением его русских поклонников искать иголку в стоге сена. Пристегнули бы партийное начальство к этому делу, как тогда модно было, а если бы мы стали отказываться, то и нас самих. Но ты не позволила этого, проявила принципиальную позицию – состава преступления нет!

–Ну тут дело не во мне, Гуннар, – продолжала скромничать Эрика. – Вернее, не только во мне. Тем столичным доброхотам, про которых вы сказали, в ту пору начавшейся борьбы за независимость было чем заняться, кроме нас.

–И все-таки! Грамотно проведенное дознание с твоей стороны спасло нас от многих проблем…

Эрика понимала, что Цирулис ей льстит. Кончалось лето, начиналась осень, с нового года он и вовсе собирался на пенсию по возрасту, но была большая вероятность до нее «не дожить». Тукумская полиция показала начальству (очковтирательство – еще одна ипостась тяжкого наследия советского прошлого) плохие результаты по раскрываемости преступлений, что было чревато отставкой главы местного следствия. У Цирулиса в запасе была пара месяцев, чтобы эти показатели подкорректировать. А сделать это можно было только за счет Эрики, которая извечно тянула на своих плечах целый отдел. Опытнее и трудолюбивее нее в Тукумской полиции кадров не было. А она – Цирулис это видел – впала в депрессию. Вывести ее из этого состояния стало для Гуннара идеей «фикс».

–А проблемы были бы, ох, были бы, – нажимал он все убедительнее и ярче. – Его безумные фанаты и тогда центральный аппарат МВД осаждали, и сейчас не унимаются. Ты только почитай российские газеты – опять волна самоубийств подростков по случаю 15-летия со дня его смерти!

–Странно… Эти подростки его уже не могут помнить, по возрасту не положено. Если они до сих пор там этим увлекаются, то тут одно из двух: или русские снова недовольны властью и «ждут перемен», или выражают несогласие с итогами нашего следствия по делу № 480. Так что выходит, что злую шутку мы сыграли и с ними, и с собой, прикрыв это дело…

Последняя фраза была лишней. Цирулису было не до высоких материй, и он явно вышел из себя.

–Ну, перестань. Мы добросовестно работали. Если он спал за рулем, тут никто не виноват. И не перегибай палку. А лучше расскажи, как у тебя дела по ограблению той старухи?..

Нет, она знала, что Гуннар врет. Приукрашивает факты, чтобы, как говорят русские, ей потрафить. В действительности ее потому поставили на дело № 480, что за рулем автобуса, некстати встретившего машину Цоя, был не кто иной, как Янис Фибикс, с которым у Эрики в ту пору складывались отношения. Отношения, правда, были так себе, хлипкие, одно название – Фибикс был знаменитым местным ловеласом, да к тому же еще и женатым, – а все же переживавшие за нее коллеги, включая того же Гуннара, вошли в ее положение и отправили на выручку возлюбленному именно ее. Кто, кроме влюбленного сердца, лучше справится с такой задачей? Вспомнив об этом, она почувствовала нечто вроде благодарности своему начальнику и, поднявшись из-за стола, начала рапортовать.

Вечером Эрика договорилась посидеть в местном прибрежном кафе с подругой – бывшим бухгалтером Тукумской полиции, Норой Райкуте. Нора была чуть старше ее, и уже года два как пребывала на заслуженном отдыхе по выслуге лет. Время от времени они встречались и обсуждали весьма непримечательную личную жизнь обеих. Правда, если у Эрики все было с этим совсем плохо вот уже больше 10 лет – с тех пор, как она рассталась с Фибиксом, – то у Норы время от времени возникали новые ухажеры, правда, не отличающиеся особым постоянством. На прошлой неделе подруга следователя отметила свой день рождения, а та не смогла к ней прийти. Вот и решили наверстать упущенное, в очередной раз не преминув перемыть кости здешним жителям.

–Сегодня Яниса видела, – после третьего коктейля, словно собравшись с духом, произнесла Нора. – Он ведь теперь местная звезда.

–Какого Яниса?

–Будто забыла?

Эрика подняла на подругу тяжелый взгляд.

–Не забыла, к сожалению. Но, убей Бог, не пойму, что я тогда в нем нашла? На что купилась? Ведь шофер, водитель простой с автобазы. Ни ума, ни фантазии. И вправду говорят, что у девушек в том возрасте ветер… повсюду…

От такого фривольного разговора Нора захохотала в голос:

–Ну это тебе виднее, что в нем такого было особенно выдающегося, что такая красотка как ты на него запала. Но я могу предположить, что, вероятно, размер мужского достоинства стал определяющим фактором…

–Что ты мелешь? – застеснялась было Эрика, но вдруг вспомнила, что разговор на интимные темы перевела сама, и осеклась.

–Ничего необычного. Перестань – в нашем возрасте говорить о таком уже не грешно. Просто я где-то читала недавно, что интеллект и половые способности мужчины находятся в обратно пропорциональной связи. Короче говоря, чем больше в одном месте, тем меньше в другом. И наоборот. Вот я и догадалась…

Что ж, догадалась Нора правильно. Именно потому что, как правильно подметила Эрика, в ту пору у нее повсюду гулял ветер, именно физиологические, а не личностные качества Фибикса определили ее выбор жизненного спутника пусть даже на непродолжительное время. Согласившись с точкой зрения приятельницы, Эрика только махнула рукой и уточнила:

–А что ты там говорила насчет звезды?

–А ты разве не слышала? Он же из России недавно вернулся. Интервью там центральному телеканалу давал касаемо того злосчастного ДТП и его роли во всем этом…

–О, Господи! – схватилась за голову Ашмане. – Представляю, что он там нанес…

–Ничего страшного. Обычная политическая конъюнктура. Что ему сказали, то под запись и повторил. Мол, ему изначально казалось странным, что его в выходной в 5 утра отправили в какую-то командировку, что Цой не показался ему спящим за рулем и прочие инсинуации – намеки на заказное убийство, чьим невольным соучастником стал наш Янис.

–Вот идиот! – все сокрушалась следователь. – Я ему навстречу пошла, закрыла глаза на сотни нестыковок в этом деле, доказала, что Цой и правда уснул тогда за рулем. Рискнула, можно сказать, служебным положением! А он вместо благодарности такую околесицу несет! Вот уж действительно права ты – мозг у этих, с позволения сказать, альфа-самцов, работает так себе…

Цой не нравился Эрике. Перемены, о которых пел русский певец, были ей чужды как потому, что ее блестящие перспективы на советской службе ей вполне себе импонировали, и менять их на призрачные посулы капиталистической демократии выросшая все же в социалистической стране Эрика не торопилась, так и потому, что она была латышка. Латыши, конечно, жаждали освобождения, но никак не за счет национальной самоидентификации русских, которые после развала Союза претендовали на первенство на территории постсоветского пространства. А Цой ведь пел по-русски. И обращался на этом языке к представителям всех 15 соединенных государств, как бы тонко намекая: мы здесь хозяева, а вы гости. И намек этот никому из представителей национальных меньшинств не нравился!.. Ну, и конечно, потому, что ей нравился Фибикс – а он по делу о смертельном ДТП рисковал стать главным обвиняемым.

–Значит, говоришь, он там рассказывал правду о том, как Цоя убили комитетчики, а он стал игрушкой в их руках? Что ж, старая сказка, – махнула рукой Ашмане.

–Старая, но актуальная, – воздела палец к небу Нора. – Читала про очередную волну самоубийств в России на фоне годовщины его смерти?

–Да уж, просветили. Завидую я им.

–Кому?

–Русским. Не скучно им жить. Хоть что-то каждый день из ряда вон выходящее, да происходит. А у нас – скучища…

–В этом ты права, подруга, – протянула Нора, заказывая очередной коктейль.

Через час они разошлись. С возрастом Эрика все чаще замечала, что ей становится не о чем говорить со вчерашними приятелями и приятельницами, что они взаимно становятся не интересны друг другу. Признаться, она сегодня и не хотела встречаться с Норой, сказавшись больной или еще по какой причине. Просто после душного дня предложение посидеть под небольшим дождиком в приморском кафе сыграло свою роль, хотя никакой надежды на более или менее интересный вечер не было и в помине. Первый хмель пьяных пляжных коктейлей еще как-то скрасил ненадолго вечер двух «заклятых» подруг, но очень скоро только усилил взаимную скуку. Нора, видя, что приятельница начинает зевать, быстро подцепила какого-то скучающего ловеласа за соседним столиком – это было ее любимое времяпрепровождение – и оставила Эрику. А та, выпив еще немного, собралась домой…

Дождь усиливался и как будто не хотел ее отпускать. Море, уставшее от дневного штиля и духоты, разбушевалось. Благо, до дома ей было недалеко – от моря квартала два. Она в считанные минуты преодолела километровое расстояние, успев промокнуть и протрезветь.

«Теперь точно спать будет легко и приятно, – подумала она, остановившись у подъезда и судорожно ища ключи на дне сумки, как вдруг увидела чуть поодаль приближающийся к ней знакомый до боли силуэт из прошлого с сигаретой в зубах. «Нет, этот проклятый день не мог кончиться просто так. Как тогда, 15 лет назад, в этот день море так же бушует и, как это обычно бывает, шторм несет на берег всякую гадость. И какого только черта он сюда приперся?».

–Ты зачем..? – только и успела произнести она, когда знакомый незнакомец шагнул из тени ей навстречу и горячо поцеловал в губы. А уже несколько минут спустя ее квартира напоминала неспокойный берег внезапно разволновавшегося моря. Все летало, страсть кипела, было не до слов и не до разума. Людей, которых не связывало ничего, но которые много лет назад обманывали себя обратным, вдруг опять соединила похоть, так часто обманывающая даже самых разумных из нас ложным чувством любви…

Благо (или нет), длится обман недолго. Когда первый порыв страсти утих, и любовники в крайне неудобной позе расположились на ковре в спальне, затянувшись принесенными Фибиксом с собой дешевыми сигаретами, Эрика спросила:

–И зачем ты снова явился?

–Странный вопрос. Люб… – пробормотал было Янис, но она его оборвала:

–Даже не говори мне ничего на эту тему. Еще 15 лет я бы тебе, может, и поверила, но сейчас фразы подобного рода звучат просто как оскорбление.

–Интересно, – глупо хмыкнул он. – А почему тогда ты отдалась мне? И ведь не в первый раз за минувшие 15 лет…

–А по привычке. Инстинкт. Который, как доказано учеными, к любви не имеет никакого отношения.

–А зачем тогда я, по-твоему, здесь?

–Не знаю, – пожала плечами Эрика. – Тоже, наверное, инстинкт. Только другой – самосохранения.

–А что такое со мной должно случиться и – самое главное – как ты мне можешь помочь?

–С тобой уже случилось, – жестоко отрезала Эрика. – 15 лет назад. Сенека говорил, что преступник иногда может избежать наказания, но никогда – страха перед ним. То же сейчас и с тобой происходит. Пока ажиотаж вокруг Цоя был, ты сидел тише воды, ниже травы. А сейчас что? Решил подзаработать? Вдруг открылись тайны твоего сотрудничества с КГБ по этому вопросу? Слушай, на кого эти твои сказки рассчитаны, а?

–Сказки – не сказки, а смотри, какая волна самоубийств в России.

–Тогда я тебя не пойму. Если ты считаешь, что своими откровениями изменишь ситуацию в лучшую сторону, то зачем ко мне прибежал?

–Дура ты, говорю же я тебе, что…

–Не ври! – повысила голос женщина, демонстрируя полученные за время службы умения. – Ты прибежал, потому что ты трус. И дурачок. Как всегда, до тебя поздно дошел смысл сказанного в интервью и те последствия, которые оно может для тебя повлечь. Если тебе все с первого дня было ясно, то почему ты молчал? Союз рухнул через год после смерти Цоя – что мешало тебе сразу явиться к Москву и во всем признаться? Уж не то ли, что ты был секретным сотрудником КГБ? Могут они, скажи пожалуйста, под впечатлением твоих сказок сейчас так подумать? Могут. И ты пришел просить меня о дополнительных доказательствах твоей невиновности из дела.

Янис выпучил глаза, поражаясь ее догадливости. Он искренне не понимал, как женщина, пусть даже и с высшим образованием, и по должности не ему чета, может быть умнее мужчины. Выходец с небольшого хуторка под Плиеньциемсом, он был такой же темный, как тамошние непроходимые леса – в этом Нора Райкуте была поразительно права. Но и в другом не ошиблась тоже – в сексе ему, несмотря на возраст, равных не было. Как не было смысла дальше с ним говорить. Мгновение – и Эрика набросилась на него, спеша удовлетворить страсть, чтобы еще полгода (или сколько он там в очередной раз не появится?) не вспоминать о своей женской сущности, что пробуждал в ней только этот полуграмотный шофер с Тукумской автобазы, в одночасье и ее стараниями ставший притчей во языцех. И чтобы, как у них это обычно бывало после второго раза, снова возненавидеть друг друга лютой ненавистью.

Символично, что их первый раз тоже был 15 августа. В такой же душный и сумрачный день, только 15 лет назад. В кабине «Икаруса», стоявшего у полуразрушенного мостика через речку Тейтупе в нескольких километрах от Тукумса. Того самого «Икаруса», который стал в тот злосчастный день одной из причин гибели Виктора Цоя.

Досье (гибель Цоя). Звонок от местного жителя поступил в дежурную часть Тукумса в 11.30. На место происшествия – к 35-му километру дороги Слока-Талси – выехали следователь Эрика Казимировна Ашмане и старший инспектор ДПС Тукумского РОВД старший лейтенант милиции Янис Элмарович Петерсон.

Прибывшие сотрудники милиции увидели такую картину: на мосту с правой стороны поперек дороги стоял «Москвич-2141» (госномер Я 68–32 ММ) с развороченным передком. Рядом с машиной, с трудом извлеченный из салона врачами приехавшей чуть раньше «скорой помощи», лежал молодой черноволосый парень. Без сомнения, умер мгновенно. Справа, съехав передними колесами в мелкую речушку Тейтупе, стоял белый «Икарус».