Czytaj książkę: «Бременские музыканты и другие сказки»

Czcionka:

Перевод с немецкого под редакцией П. Полевого

Страшные сказки

Гензель и Гретель

В большом лесу на опушке жил бедный дровосек со своею женою и двумя детьми: мальчишку-то звали Гензель, а девчоночку – Гретель.

У бедняка было в семье и скудно и голодно; а с той поры, как наступила большая дороговизна, у него и насущного хлеба иногда не бывало.

И вот однажды вечером лежал он в постели, раздумывая и ворочаясь с боку на бок от забот, и сказал своей жене со вздохом: «Не знаю, право, как нам и быть! Как будем мы детей питать, когда и самим-то есть нечего!» – «А знаешь ли что, муженек, – отвечала жена, – завтра ранешенько выведем детей в самую чащу леса; там разведем им огонек и каждому дадим еще по кусочку хлеба в запас, а затем уйдем на работу и оставим их там одних. Они оттуда не найдут дороги домой, и мы от них избавимся». – «Нет, женушка, – сказал муж, – этого я не сделаю. Невмоготу мне своих деток в лесу одних оставлять – еще, пожалуй, придут дикие звери да и растерзают». – «Ох ты, дурак, дурак! – отвечала она. – Так разве же лучше будет, как мы все четверо станем дохнуть с голода, и ты знай строгай доски для гробов».

И до тех пор его пилила, что он наконец согласился. «А все же жалко мне бедных деток», – говорил он, даже и согласившись с женою.

А детки-то с голоду тоже заснуть не могли и слышали все, что мачеха говорила их отцу. Гретель плакала горькими слезами и говорила Гензелю: «Пропали наши головы!» – «Полно, Гретель, – сказал Гензель, – не печалься! Я как-нибудь ухитрюсь помочь беде».

И когда отец с мачехой уснули, он поднялся с постели, надел свое платьишко, отворил дверку да и выскользнул из дома.

Месяц светил ярко, и белые голыши, которых много валялось перед домом, блестели, словно монетки. Гензель наклонился и столько набрал их в карман своего платья, сколько влезть могло.

Потом вернулся домой и сказал сестре: «Успокойся и усни с Богом: он нас не оставит». И улегся в свою постельку.

Чуть только стало светать, еще и солнце не всходило – пришла к детям мачеха и стала их будить: «Ну, ну, подымайтесь, лентяи, пойдем в лес за дровами».

Затем она дала каждому по кусочку хлеба на обед и сказала: «Вот вам хлеб на обед, только смотрите, прежде обеда его не съешьте, ведь уж больше-то вы ничего не получите».

Гретель взяла хлеб к себе под фартук, потому что у Гензеля карман был полнехонек камней. И вот они все вместе направились в лес.

Пройдя немного, Гензель приостановился, и оглянулся на дом, и потом еще и еще раз.

Отец спросил его: «Гензель, что ты там зеваешь и отстаешь? Изволь-ка прибавить шагу». – «Ах, батюшка, – сказал Гензель, – я все посматриваю на свою белую кошечку: сидит она там на крыше, словно со мною прощается».

Мачеха сказала: «Дурень! Да это вовсе и не кошечка твоя, а белая труба блестит на солнце». А Гензель и не думал смотреть на кошечку, он все только потихонечку выбрасывал на дорогу из своего кармана по камешку.

Когда они пришли в чащу леса, отец сказал: «Ну, собирайте, детки, валежник, а я разведу вам огонек, чтобы вы не озябли».

Гензель и Гретель натаскали хворосту и навалили его гора горой. Костер запалили, и, когда огонь разгорелся, мачеха сказала: «Вот, прилягте к огоньку, детки, и отдохните; а мы пойдем в лес и нарубим дров. Когда мы закончим работу, то вернемся к вам и возьмем с собою».

Гензель и Гретель сидели у огня, и, когда наступил час обеда, они съели свои кусочки хлеба. А так как им слышны были удары топора, то они и подумали, что их отец где-нибудь тут же, недалеко.

А постукивал-то вовсе не топор, а простой сук, который отец подвязал к сухому дереву: его ветром раскачивало и ударяло о дерево.

Сидели они, сидели, стали у них глаза слипаться от усталости, и они крепко уснули.

Когда же они проснулись, кругом была темная ночь. Гретель стала плакать и говорить: «Как мы из лесу выйдем?» Но Гензель ее утешал: «Погоди только немножко, пока месяц взойдет, тогда уж мы найдем дорогу».

И точно, как поднялся на небе полный месяц, Гензель взял сестричку за руку и пошел, отыскивая дорогу по голышам, которые блестели, как заново отчеканенные монеты, и указывали им путь.

Всю ночь напролет шли они и на рассвете пришли-таки к отцовскому дому. Постучались они в двери, и когда мачеха отперла и увидела, кто стучался, то сказала им: «Ах вы, дрянные детишки, что вы так долго заспались в лесу? Мы уж думали, что вы и совсем не вернетесь».

А отец очень им обрадовался: его и так уж совесть мучила, что он их одних покинул в лесу.

Вскоре после того нужда опять наступила страшная, и дети услышали, как мачеха однажды ночью еще раз стала говорить отцу: «Мы опять все съели; в запасе у нас всего-навсего полкаравая хлеба, а там уж и песне конец! Ребят надо спровадить; мы их еще дальше в лес заведем, чтобы они уж никак не могли разыскать дороги к дому. А то и нам пропадать вместе с ними придется».

Тяжело было на сердце у отца, и он подумал: «Лучше было бы, кабы ты и последние крохи разделил со своими детками». Но жена и слушать его не хотела, ругала его и высказывала ему всякие упреки.

«Назвался груздем, так и полезай в кузов!» – говорит пословица; так и он: уступил жене первый раз, должен был уступить и второй.

А дети не спали и к разговору прислушивались. Когда родители заснули, Гензель, как и в прошлый раз, поднялся с постели и хотел набрать голышей, но мачеха заперла дверь на замок, и мальчик никак не мог выйти из дома. Но он все же унимал сестричку и говорил ей: «Не плачь, Гретель, и спи спокойно, Бог нам поможет».

Рано утром пришла мачеха и подняла детей с постели. Они получили по куску хлеба – еще меньше того, который был им выдан прошлый раз.

По пути в лес Гензель искрошил свой кусок в кармане, часто приостанавливался и бросал крошки на землю.

«Гензель, что ты все останавливаешься и оглядываешься, – сказал ему отец, – ступай своей дорогой». – «Я оглядываюсь на своего голубка, который сидит на крыше и прощается со мною», – отвечал Гензель. «Дурень! – сказала ему мачеха. – Это вовсе не голубок твой: это труба белеет на солнце».

Но Гензель все же мало-помалу успел разбросать все крошки по дороге.

Мачеха еще дальше завела детей в лес, туда, где они отродясь не бывали.

Опять был разведен большой костер, и мачеха сказала им: «Посидите-ка здесь, и коли умаетесь, то можете и поспать немного, мы пойдем в лес дрова рубить, а вечером, как кончим работу, зайдем за вами и возьмем вас с собою».

Когда наступил час обеда, Гретель поделилась своим куском хлеба с Гензелем, который свою порцию раскрошил по дороге.

Потом они уснули, и уж завечерело, а между тем никто не приходил за бедными детками.

Проснулись они уже тогда, когда наступила темная ночь, и Гензель, утешая свою сестричку, говорил: «Погоди, Гретель, вот взойдет месяц, тогда мы все хлебные крошечки увидим, которые я разбросал, по ним и отыщем дорогу домой».

Но вот и месяц взошел, и собрались они в путь-дорогу, а не могли отыскать ни одной крошки, потому что тысячи птиц, порхающих в лесу и в поле, давно уже те крошки поклевали.

Гензель сказал сестре: «Как-нибудь найдем дорогу», – но дороги не нашли.

Так шли они всю ночь и еще один день с утра до вечера, и все же не могли выйти из леса, и были страшно голодны, потому что должны были питаться одними ягодами, которые кое-где находили по дороге. И так как они притомились и от истомы уже еле на ногах держались, то легли они опять под деревом и заснули.

Настало третье утро с тех пор, как они покинули родительский дом. Пошли они опять по лесу, но сколько ни шли, все только глубже уходили в чащу его, и, если бы не подоспела им помощь, пришлось бы им погибнуть.

В самый полдень увидели они перед собою прекрасную белоснежную птичку; сидела она на ветке и распевала так сладко, что они приостановились и стали к ее пению прислушиваться. Пропевши свою песенку, она расправила свои крылышки и полетела, и они пошли за нею следом, пока не пришли к избушке, на крышу которой птичка уселась.

Подойдя к избушке поближе, они увидели, что она вся из хлеба построена и печеньем покрыта, да окошки-то у нее были из чистого сахара.

«Вот мы за нее и примемся, – сказал Гензель, – и покушаем. Я вот съем кусок крыши, а ты, Гретель, можешь себе от окошка кусок отломить – оно небось сладкое». Гензель потянулся кверху и отломил себе кусочек крыши, чтобы отведать, какова она на вкус, а Гретель подошла к окошку и стала обгладывать его оконницы.

Тут из избушки вдруг раздался пискливый голосок:

Стуки-бряки под окном —
Кто ко мне стучится в дом?

А детки на это отвечали:

Ветер, ветер, ветерок.
Неба ясного сынок! —

и продолжали по-прежнему кушать.

Гензель, которому крыша пришлась очень по вкусу, отломил себе порядочный кусок от нее, а Гретель высадила себе целую круглую оконницу, тут же у избушки присела и лакомилась на досуге – и вдруг распахнулась настежь дверь в избушке, и старая-престарая старуха вышла из нее, опираясь на костыль.

Гензель и Гретель так перепугались, что даже выронили свои лакомые куски из рук. А старуха только покачала головой и сказала: «Э-э, детушки, кто это вас сюда привел? Войдите-ка ко мне и останьтесь у меня, зла от меня никакого вам не будет».

Она взяла деток за руку и ввела их в свою избушечку. Там на столе стояла уже обильная еда: молоко и сахарное печенье, яблоки и орехи. А затем деткам были постланы две чистенькие постельки, и Гензель с сестричкой, когда улеглись в них, подумали, что в самый рай попали.

Но старуха-то только прикинулась ласковой, а, в сущности, была она злою ведьмою, которая детей подстерегала и хлебную избушку свою для того только и построила, чтобы их приманивать.

Когда какой-нибудь ребенок попадался в ее лапы, она его убивала, варила его мясо и пожирала, и это было для нее праздником. Глаза у ведьм красные и не дальнозоркие, но чутье у них такое же тонкое, как у зверей, и они издалека чуют приближение человека. Когда Гензель и Гретель только еще подходили к ее избушке, она уже злобно посмеивалась и говорила насмешливо: «Эти уж попались – небось не ускользнуть им от меня».

Рано утром, прежде нежели дети проснулись, она уже поднялась, и, когда увидела, как они сладко спят и как румянец играет на их полных щечках, она пробормотала про себя: «Лакомый это будет кусочек!»

Тогда взяла она Гензеля в свои жесткие руки, и снесла его в маленькую клетку, и приперла в ней решетчатой дверкой: он мог там кричать сколько душе угодно – никто бы его и не услышал. Потом пришла она к сестричке, растолкала ее и крикнула: «Ну, поднимайся, лентяйка, натаскай воды, свари своему брату чего-нибудь повкуснее: я его посадила в особую клетку и стану его откармливать. Когда он ожиреет, я его съем».

Гретель стала было горько плакать, но только слезы даром тратила – пришлось ей все то исполнить, чего от нее злая ведьма требовала.

Вот и стали бедному Гензелю варить самое вкусное кушанье, а сестричке его доставались одни только объедки.

Каждое утро пробиралась старуха к его клетке и кричала ему: «Гензель, протяни-ка мне палец, дай пощупаю, скоро ли ты откормишься?» А Гензель просовывал ей сквозь решетку косточку, и подслеповатая старуха не могла приметить его проделки и, принимая косточку за пальцы Гензеля, дивилась тому, что он совсем не жиреет.

Когда прошло недели четыре и Гензель все по-прежнему не жирел, тогда старуху одолело нетерпенье, и она не захотела дольше ждать. «Эй ты, Гретель, – крикнула она сестричке, – проворней наноси воды: завтра хочу я Гензеля заколоть и сварить – каков он там ни на есть, худой или жирный!»

Ах, как сокрушалась бедная сестричка, когда пришлось ей воду носить, и какие крупные слезы катились у ней по щекам! «Боже милостивый! – воскликнула она. – Помоги же ты нам! Ведь если бы дикие звери растерзали нас в лесу, так мы бы, по крайней мере, оба вместе умерли!» – «Перестань пустяки молоть! – крикнула на нее старуха. – Все равно ничто тебе не поможет!»

Рано утром Гретель уже должна была выйти из дома, повесить котелок с водою и развести под ним огонь.

«Сначала займемся печеньем, – сказала старуха, – я уж печь затопила и тесто вымесила».

И она толкнула бедную Гретель к печи, из которой пламя даже наружу выбивалось.

«Полезай туда, – сказала ведьма, – да посмотри, достаточно ли в ней жару и можно ли сажать в нее хлебы».

И когда Гретель наклонилась, чтобы заглянуть в печь, ведьма собиралась уже притворить печь заслонкой: «Пусть и она там испечется, тогда и ее тоже съем».

Однако же Гретель поняла, что у нее на уме, и сказала: «Да я и не знаю, как туда лезть, как попасть в нутро?» – «Дурища! – сказала старуха. – Да ведь устье-то у печки настолько широко, что я бы и сама туда влезть могла», – да, подойдя к печке, и сунула в нее голову.

Тогда Гретель сзади так толкнула ведьму, что та разом очутилась в печке, да и захлопнула за ведьмой печную заслонку, и даже засовом задвинула.

Ух, как страшно взвыла тогда ведьма! Но Гретель от печки отбежала, и злая ведьма должна была там сгореть.

А Гретель тем временем прямехонько бросилась к Гензелю, отперла клетку и крикнула ему: «Гензель! Мы с тобой спасены – ведьмы нет более на свете!»

Тогда Гензель выпорхнул из клетки, как птичка, когда ей отворят дверку.

О, как они обрадовались, как обнимались, как прыгали кругом, как целовались! И так как им уж некого было бояться, то они пошли в избу ведьмы, в которой по всем углам стояли ящики с жемчугом и драгоценными каменьями. «Ну, эти камешки еще получше голышей», – сказал Гензель и набил ими свои карманы сколько влезло; а там и Гретель сказала: «Я тоже хочу немножечко этих камешков захватить домой», – и насыпала их полный фартучек.

«Ну, а теперь пора в путь-дорогу, – сказал Гензель, – чтобы выйти из этого заколдованного леса».

И пошли – и после двух часов пути пришли к большому озеру. «Нам тут не перейти, – сказал Гензель, – не вижу я ни жердинки, ни мосточка». – «И кораблика никакого нет, – сказала сестричка. – А зато вон там плавает белая уточка. Коли я ее попрошу, она, конечно, поможет нам переправиться».

И крикнула уточке:

Уточка, красавица!
Помоги нам переправиться;
Ни мосточка, ни жердинки,
Перевези же нас на спинке.

Уточка тотчас к ним подплыла, и Гензель сел к ней на спинку и стал звать сестру, чтобы та села с ним рядышком. «Нет, – отвечала Гретель, – уточке будет тяжело; она нас обоих перевезет поочередно».

Так и поступила добрая уточка, и после того, как они благополучно переправились и некоторое время еще шли по лесу, лес стал им казаться все больше и больше знакомым, и наконец они увидели вдали дом отца своего.

Тогда они пустились бежать, добежали до дому, ворвались в него и бросились отцу на шею.

У бедняги не было ни часу радостного с тех пор, как он покинул детей своих в лесу; а мачеха тем временем умерла. Гретель тотчас вытрясла весь свой фартучек – и жемчуг, и драгоценные камни так и рассыпались по всей комнате, да и Гензель тоже стал их пригоршнями выкидывать из своего кармана.

Тут уж о пропитании не надо было думать, и стали они жить да поживать да радоваться.

Моей сказочке конец.
По лесу бежит песец.
Кто поймать его сумеет,
Тот и шубу заимеет.

Жених-разбойник

У одного мельника была дочь-красавица, и когда она вошла в возраст, то он решил ее пристроить и повыгоднее выдать замуж. И думал он так: «Заявись только хороший жених да посватайся за нее, сейчас ее и выдам».

Немного прошло времени, как явился жених, по-видимому, очень богатый человек, и так как мельник не имел никаких поводов отклонить его сватовство, то и обещал ему, что выдаст за него свою дочь.

А дочери мельника жених не полюбился, как должен он полюбиться невесте, и не возбудил в ней доверия к себе: как, бывало, взглянет она на него или о нем станет думать, так и почует в сердце какой-то невольный страх.

Однажды он сказал ей: «Ты мне невеста, а ни разу не побывала у меня в доме». Девушка отвечала ему: «Да я же вовсе и не знаю, где ваш дом!» А жених и говорит ей: «Дом мой вон там, в самой гуще леса». Девушка старалась отговориться и ссылалась на то, что ей не сыскать будет дороги к его дому. Жених сказал: «В будущее воскресенье непременно приходи ко мне; я уж и гостей для тебя пригласил; а чтобы ты могла найти дорогу к дому, я всю ее усыплю золою».

Когда пришло воскресенье и девушке надлежало уже отправиться в путь к дому жениха, на нее вдруг напал какой-то безотчетный страх. Она подумала: «Еще, пожалуй, заблужусь в лесу» – и набила себе на всякий случай полные карманы горохом и чечевицей.

На опушке леса она действительно нашла золу, пошла по тому следу, который был золою посыпан, но на каждом шагу разбрасывала направо и налево по нескольку горошинок.

Так шла она почти весь день и зашла в самую глубь леса, где он был всего гуще; там стоял одинокий дом, который очень не понравился мельниковой дочке – так неприветлив и мрачен он был на вид.

Вошла она в дом, но никого в нем не повстречала… И тишина в нем была ненарушимая. Вдруг над головою у ней раздался голос:

Вернись скорей, вернись домой,
Зашла в притон ты воровской!

Девушка взглянула и увидела, что это птица в клетке, висящей на стене.

И птица опять проговорила:

Вернись скорей, вернись домой,
Зашла в притон ты воровской!

Тогда прекрасная невеста пошла по всему дому, из комнаты в комнату; но кругом все было пусто, и ни души человеческой нигде не было видно.

Наконец зашла она и в погреб и увидела там дряхлую-предряхлую старуху, у которой и голова уж тряслась от старости. «Не можете ли вы сказать мне, – спросила девушка, – здесь ли живет мой жених?» – «Ах ты, бедняжка, – отвечала ей старуха, – куда ты это попала! Ведь ты в разбойничий притон зашла! Ты думаешь, что вот ты невеста и скоро свадьбы дождешься, а между тем тебе придется повенчаться со смертью! Видишь, я вот кипячу воду в большом котле, а для чего бы ты думала? Как попадешься в их лапы, так они тебя без всякой жалости разрубят на куски, сварят твое тело в этом котле и съедят его: ведь они людоеды! Коли бы я над тобой не сжалилась и не задумала тебя спасти, ты бы погибла!»

Затем старуха засадила красавицу за большую бочку, где ее никак нельзя было увидеть. «Сиди здесь смирнехонько, – сказала она, – не шевелись и не ворохнись, а не то пропала твоя головушка! А вот ночью мы с тобою и убежим отсюда, я давно уж этого случая выжидаю».

Едва только успела она это промолвить, вся шайка и нагрянула домой. Разбойники привели с собою другую девушку, были все пьяны и не обращали на ее вопли и стоны никакого внимания. Они дали ей выпить три стакана вина: один – красного, один – белого и один – желтого, и от того вина у ней сразу дух захватило.

Затем они сорвали с нее ее дорогие платья, положили ее на стол, изрубили ее белое тело на куски и посыпали их солью.

Несчастная невеста, засевшая за бочкой, трепетала и дрожала, воочию убедившись в том, что и ее ожидала такая же страшная участь.

Один из разбойников увидел на пальце убитой девушки золотое кольцо, и так как он не мог его снять с пальца, то взял топор и отрубил тот палец. Но от удара топора палец отскочил вверх и упал за бочку, прямо невесте на колени.

Разбойник взял уж свечку и стал его искать, но не мог найти. «А ты смотрел ли за большою бочкой?» – сказал ему товарищ. Но старуха как раз в это время крикнула: «Ну, ступайте-ка ешьте, поискать успеете и завтра: ведь палец-то от вас никуда не убежит!»

Разбойники сказали: «Старуха верно говорит!» – не стали больше искать пальца, сели за стол, а старуха подсыпала им сонного зелья в вино, так что они тут же в погребе полегли, заснули и захрапели.

Когда невеста услышала храп, она вышла из-за бочки и должна была пройти среди спящих разбойников, которые лежали рядком на земле, и очень боялась, что она кого-нибудь из них разбудит. Но Бог помог ей пробраться благополучно, и старуха вышла из погреба вместе с нею, отворила дверь, и пустились они со всех ног от разбойничьего притона.

Рассыпанная по дороге зола была развеяна ветром, а горошинки и чечевичинки пустили корешки и взошли стебельками и при лунном свете показывали им дорогу.

Так шли они всю ночь, пока не пришли поутру на мельницу. Тут девушка и рассказала отцу все, что с нею было.

Когда приспел день свадьбы, явился жених, и мельник приказал созвать на свадьбу всех своих родных и знакомых. Уселись гости за столом, и каждому из них было предложено что-нибудь рассказать.

Все стали рассказывать поочередно; одна только невеста молчала и ничего не говорила.

Вот и сказал жених невесте: «Ну, а ты, голубушка, разве ничего не знаешь? Расскажи нам что-нибудь». – «Пожалуй, вам хоть сон свой расскажу! – отвечала невеста. – Снилось мне, что иду я одна-одинешенька по лесу и пришла к дому, в котором не было ни души; а на стене висела клетка, и птица в ней крикнула мне:

Вернись скорей, вернись домой,
Зашла в притон ты воровской!

И еще раз мне то же повторила. Голубчик мой, все это я во сне, как наяву, видела. Прошла я по всем комнатам, и все они были пусты, и было в них так жутко! Сошла я в погреб и увидела там дряхлую-предряхлую старушку, у которой уж и голова тряслась от старости. Я спросила ее: «Не здесь ли живет мой жених?» Она отвечала мне: «Ах ты, бедняжка, да ведь ты попала в разбойничий притон; и жених твой, точно, здесь живет, но он тебя убьет и разрубит на куски, а затем сварит твое мясо и съест…» Голубчик мой, я все это во сне, как наяву, видела… Вот старушка-то и припрятала меня позади большой бочки, и чуть только я успела спрятаться, как разбойники вернулись домой и притащили с собою молодую девушку. Они дали ей испить трех вин: красного, белого и желтого, и у ней дух захватило… Голубчик мой, мне все это во сне, как наяву, снилось… Сорвали они с девицы ее богатое платье, разрубили ее белое тело на куски на столе и посыпали куски солью… Голубчик мой, мне все это только снилось!.. Тут один из разбойников заметил кольцо на руке у девушки; а так как кольцо нелегко было снять с пальца, то он взял топор и отрубил его; а тот палец и отскочил от удара и попал за большую бочку, как раз мне на колени. И вот этот палец, вместе с колечком!»

При этих словах она вынула пальчик с колечком и показала его присутствующим.

Разбойник, побледневший как полотно при этом рассказе, вскочил со своего места и хотел было бежать; но гости его задержали и передали его властям. Вскоре после того и он, и вся его шайка были казнены за их позорные деяния.