От автора
Автор сидел в очереди к врачу. Очередь казалась бесконечной. На стульях сидело человек двадцать, еще столько же толпилось у стола регистратора, а новые пациенты все подходили и подходили. Врач Георгий метался из одного кабинета в другой, затем в третий: он считал себя обязанным сократить ждущим время ожидания. Но в очереди никто никуда не торопился, пациенты тихо вели друг с другом беседы. Со стороны это напоминало светский салон. Впрочем, это и был своего рода «салон», ибо тут встречались пожилые эмигранты из России. Так уж повелось, что их встречи проходили либо в приемных у врачей, либо по выходным – на блошиных рынках, благозвучно называемых фломарктами. Но фломаркт – это летом, а зимой для светских бесед, конечно же, приемная у дверей врачебного кабинета.
Заправляла «салоном» супруга врача Кира, очаровательная и ироничная женщина с легким нравом, что позволяло ей спокойно реагировать на тупость некоторых пациентов. И если Георгий – многостаночник, то Киру можно назвать постовым регулировщиком, ловко устраняющим возникающие заторы и пробки. И так восемь часов в день. Работа, можно сказать, адова; нормальный человек и дня тут не продержится. Только один раз Кира выразила неудовольствие. Народу в приемной набилось – яблоку не упасть. И тут в толпу втиснулась пара – муж и жена, оба большие, грузные. Кира взглянула на пару и тихо спросила:
– Вдвоем на прием?
– Нет, только супруга, – ответил муж.
– Зачем же в Тулу со своим самоваром?
– Я всегда сопровождаю её к врачам.
– Даже к гинекологу?
Услышав этот диалог, автор вдруг понял, что беседы пациентов – Клондайк для литератора, и начал прислушиваться к разговорам. Оказалось, что все беседы очередников сводятся либо к болезням, либо к воспоминаниям. Чужие воспоминания невольно уводят слушателя в прошлое. Увели и автора. И тогда он решил написать книгу собственных воспоминаний.
Право писания мемуаров нужно заслужить. Это право есть у выдающихся политиков, писателей, художников, ученых – людей оставивших хоть какой-то след на земле, хоть что-нибудь для будущих поколений. Прочие воспоминания написаны людьми, страдающими завышенной самооценкой и страстно желающими наследить. Такие писания можно отнести к тем художественным произведениям, которые великая Фаина Георгиевна Раневская называла «плевком в вечность».
Автор завышенной самооценкой не страдает, и наследить не собирается. Чтобы не давать козырей в руки критикам, предпочитающим реализм, он придумал «мемуаризмы» – понятие, рожденное от совокупления мемуара и маразма. А сам, используя популярный ныне мэм «меня там нет», скрылся за маской героя, который является полным тезкой автора, но никак не самим автором.
Знакомьтесь, герой перед вами. Его зовут Борис Хмельницкий.
Борис родился на стыке 1942 и 1943 годов. Именно так – на стыке. Шла война. Во время войны его родители служили в штабе Береговой обороны Черноморского флота. Штаб постоянно передвигался вместе войсками и в тот момент базировался на побережье Черного моря в городе Поти.
С раннего детства судьба не щадила Бориса. В семь с половиной лет он переступил школьный порог. Именно в семь с половиной, потому что в шесть с половиной его в школу не взяли – не вышел возрастом. А в школу он по наивности лет хотел. Боря счел это решение школы дискриминацией, очень обиделся и стремление к учебе утратил. А дискриминация юного школьника продолжалась. С первого по пятый класс он ежегодно сдавал переходные экзамены, тратя на это нервы и здоровье, как свое, так и родителей. Когда он перешел в пятый класс, переводные экзамены в начальных классах отменили. Но экзамены за пятый и шестой оставили. Когда он перешел в восьмой класс, отменили экзамены за пятый и шестой классы. То же и с армией. Призвали на три года, отслужил три с лишним. А как только демобилизовался, срок срочной службы начали сокращать.
Столь длительная обида могла отрицательно отразиться на характере героя. Но этого не случилось, ибо он жил в атмосфере всеобщего счастья. Как писал поэт:
Наша родина прекрасна
И горит, как маков цвет.
Окромя явлений счастья
Никаких явлений нет.
И это правда. Никаких других явлений не было и при великом Вожде, и в период развитого социализма, и теперь – при реставрации капитализма. Явление счастья надежно страховали Внутренние Органы страны. И будь то СССР или Россия – этот ливер всегда работал исправно.
Итак, наш герой, как и весь народ, был счастлив. Правда, периодически. Постоянно быть счастливым нельзя, нужно иногда ходить на работу. «Делу время, потехе час», как известно. Именно эти потешные часы и стали основой мемуаризмов.
Теперь, когда автор так удачно анонсировал свое произведение, переворачивайте страницу и читайте. Уверен, вы получите удовольствие.
Постскриптум. Скромность не входит в число достоинств автора и его героя.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЭПИЗОДЫ
День рождения
«Час зачатья я помню не точно…» – пел Высоцкий. Тут нет ничего удивительного: в момент зачатия зачинатели на часы не смотрят. Но наш герой не знал ни час, ни день, ни даже год своего рождения. А такой человек заслуживает внимания окружающих.
Когда Боря заинтересовался датой своего рождения, мать сказала:
– Ты родился 28-го декабря, а папа записал 2-го января, чтобы в будущем прибавить тебе год до армии.
– Точно, – подтвердил отец. – Сынок, холод был жуткий. Старая менгрелка приняла роды и обтерла тебя ледяной водой. Поэтому у тебя ревматизм.
Ревматизм действительно присутствовал, что доказывало правдивость родительских объяснений. И долгое время Боря этими объяснениями удовлетворялся, веря в исходное 28-е декабря. Поступив в техникум, он захотел отметить с однокурсниками свой день рождения. Сокурсники отказались – впереди Новый год. Осилить двойную финансовую нагрузку в течение одной недели никто не мог.
– Жаль, что я не родился 31-го декабря, – огорченно сказал Боря матери. – Тогда можно совместить два праздника.
– Совмещай, – сказала мама. – Ты родился именно в ночь на 31-е декабря. – Видимо, она забыла, что говорила лет семь назад.
Боря ошеломленно уставился на мать.
– Но ты же говорила… – пробормотал он.
– Сынок, – сказал отец. – Шла война. Над штабом то и дело появлялись немецкие «Хенкели», выли сирены и взрывались бомбы. Кто тогда думал о датах? Мы с мамой думали только о том, чтобы бы ты остался в живых. А записал я тебя, когда нашел время съездить в городской ЗАГС.
Боря принял на веру новую версию своего рождения и пригласил сокурсников отметить его пятнадцатилетие 31-го декабря. И вскоре пожалел об этом.
Родители уехали на сутки в профилакторий, бабушку забрал к себе дядя Сема, папин брат, и комната осталась в полном распоряжении Бориса. Такая удача не часто выпадала подростку в послевоенной Одессе, где семьи, владеющие двумя комнатами, считались невероятными богачами.
Имея целую жилплощадь, Боря решил отметить свой день рождения с шиком. На всю стипендию он купил вино, конфеты, торт для девочек и папиросы «Казбек» – на большее его Фантазии не хватило.
Друзья собрались к девяти часам. До десяти провожали старый год, затем погасили люстру, и под свет уличных фонарей, проникающих в комнату, танцевали и целовались. В двенадцать встретили Новый 1958-ой год, спели песенку «Пять минут», вышли на улицу, пошумели, вернулись в квартиру и снова пили и пели. Короче, веселились от души. Вся коммунальная квартира тоже веселилась, и поведение друзей Бориса нетрезвых соседей не раздражало.
К часам пяти утра все от веселья устали и начали расходиться. И тут, уже в дверях, вдруг кто-то сказал:
– Черт! А ведь у нас здесь именинник!..
Гости вернулись к столу, наскоро разлили оставшееся вино, провозгласили тост: – Поздравляем! Будь здоров, расти большой! – выпили и исчезли. Уже окончательно.
Боря осмотрелся. Подарков, на которые он рассчитывал, нигде не обнаружил. Зато на столе лежала гора тарелок с остатками торта, стояла куча грязных стаканов с окурками, а на паркетном полу валялись пустые бутылки. Из одной остатки красного вина вылились на паркет. И все это он должен убрать до возвращения родителей. Именинник выхватил из кармана фигу, открыл окно, ткнул фигу вслед удаляющимся приятелям:
– Вот вам! Не будет вам больше моего рождения!..
Известную трехпальцевую фигуру он привык пользовать с раннего детства.
Сага о фиге
Двор, окруженный забором, оплетенным колючей проволокой. По двору бродят какие-то люди и утята. Боря этих утят знает, однажды пытался утопить одного из них в колодце. Не получилось, оказалось, что утята не тонут. И людей знает, они называются матросами. В небе планирует коршун, заинтересованный утятами, беспечно болтающимися по двору. С лиц людей не сходят радостные улыбки. Позже Боря узнал, что это происходит на территории штаба Береговой обороны Черноморского флота, где служат его родители. А матросы улыбаются, потому что месяц назад кончилась война.
Солнце стоит в зените. От солнца Борю спасает белая панамка, сшитая из чехла матросской бескозырки. Ему два с половиной года. Он сидит на руках какой-то тетеньки. Рядом стоит его мама, она о чем-то с этой тетенькой беседует. Тетенька и мама время от времени смеются.
Во дворе появляется мужчина. Матросы вытягиваются в струнку, отдавая ему честь.
– Пойдем, поприветствуем начальство, – говорит женщина Боре. В её голосе слышится ирония.
Женщина подносит Борю к мужчине.
– Покажи-ка ему дулю, – требует она.
Что такое «дуля», Боря уже знает. Он пытается сложить фигуру. Пальцы слушаются его плохо. Женщина помогает ему. Созданную конструкцию он протягивает к лицу мужчины. Женщина хохочет. Мужчина без возмущения принимает ситуацию и тихо просит:
– Маша, перестань, неудобно, вокруг матросы.
– Он, когда слесарил, тоже всего стеснялся, – говорит женщина маме и снова поворачивается к мужчине. – Петя, скажи, ты тогда думал, что будешь спать с настоящей генеральшей? – И опять хохочет.
Мужчина вынуждено улыбается.
Мужчина – это Начальник береговой обороны, генерал-лейтенант Моргунов, а женщина – его жена, Мария Федоровна. И показ дули был многоразовой фишкой генеральши.
Впоследствии мама часто вспоминала Марию Федоровну и ее шутки.
Спустя двадцать лет Боря Хмельницкий, приехав после армии поступать в театральный ВУЗ, месяц прожил в доме Моргуновых. Он привез рекомендательное письмо от матери. Дверь ему открыла сама Мария Федоровна. Мария Федоровна прочла письмо прямо в прихожей, перевела взгляд на парня, и удивленно констатировала:
– Смотри-ка, ты вырос. Пойдем, покажу тебя генералу. – И повела Борю в гостиную.
Генерал в то время уже был в отставке. Он сидел в кресле в пижаме и читал газету. Мария Федоровна подвела гостя к нему.
– Петя, представляешь, он уже отслужил срочную. Узнаешь? Генерал посмотрел на юношу и отрицательно покачал головой.
– А я сразу узнала. Ты напрягись, напрягись, вспомни Илью и Клару. – Она назвала имена родителей Бориса.
– Илью и Клару? – переспросил генерал.
– Боря, покажи генералу дулю! – скомандовала Мария Федоровна.
Борис растерялся: все-таки он уже не ребенок, и дуля у носа может обидеть генерала. Мария Федоровна заметила растерянность гостя и призвала к порядку. Но почему-то не Бориса, а мужа.
– Петя! – грозно сказала она.
– Выполняй приказ, солдат, – потребовал генерал. Слова были жесткими, но интонация просительная.
Делать было нечего; Боря достал из кармана фигу.
Генерал некоторое время сосредоточенно смотрел на его руку.
– Вот теперь я его узнал, – сказал он, наконец.
Борису очень захотелось спросить генерала: «А кто в действительности командовал во время войны береговой обороной?». С трудом сдержался, чтобы не произнести этот вопрос вслух, и аккуратно спрятал фигу назад в карман. Аккуратно и бережно. Ибо он уже знал, что фига – нужная в обиходе вещь. Её присутствие в кармане придает человеку значимость в собственных глазах. К сожалению, сегодня фигуру из трех пальцев заменил один средний палец, тянущийся вверх. А зря: три сжатых пальца легче держать в кармане в готовности, чем один торчащий. Кроме того, палец, выпирающий из штанов, навевает окружающим непристойные мысли о его владельце.
Диалог в очереди к врачу
– Георгий такой врач, такой врач… Когда он улыбается, сразу выздоравливаешь.
– Моему остеохондрозу его улыбка не помогает.
– Так обратитесь к другому врачу.
– Бесполезно. Знаете, эти врачи, они без компьютера ничего не понимают. А в компьютере я и сам все могу прочесть.
О семье и немного больше. Баба Бора (1)
Полное имя бабушки – Гитль Шмулевна Визенталь. Когда Боре было пять лет, ей исполнилось шестьдесят восемь. Она была неотделима от той исчезнувшей Одессы, которая тонула в запахах цветущей акации и кашки. Морская пыль взвесью висела в воздухе и придавала городу неповторимый аромат. Кроны платанов нависали над улицами, легкий бриз шевелил развешанным во дворах на просушку бельём, запахи жареной скумбрии и лука вылетали из открытых окон домов. В этой Одессе жили бабушки, которые вечерами усаживались на низеньких скамеечках у ворот домов и вели громкие разговоры. Не пользуясь радио, не читая газет, они знали обо всем, что произошло в мире сегодня, и все, что произойдет завтра.
Семья Хмельницких жила на втором этажа большого дома и занимала одну комнату в четырехкомнатной коммунальной квартире. Дом был угловым, шестиэтажным, с пятью парадными и внутренним двором. Окна комнаты выходили на улицу, по которой с шести утра до полночи грохотал трамвай, а окно кухни выходило во двор. На первом этаже располагались гастроном и булочная. Служебные входы в оба магазина находились во дворе, что во времена нехватки продуктов делало жильцов дома «блатными», имеющими право приобретения еды с заднего хода. Продавщицы резервировали часть поступивших продуктов и сообщали дворничихи тете Паше о предстоящей распродаже. Информация мгновенно становилась общеизвестной. Чтобы оказаться в числе счастливых обладателей дефицитной крупы, макарон или сахара, жильцы выстраивались в очередь у служебного входа в магазин часов за пять до открытия. Ибо продукты распределялись справедливо – не больше килограмма в одни руки.
Бабушка обладала удивительной интуиций: когда бы она не вышла, она непременно оказывалась в числе первых десяти очередников. Боря особенно радовался, когда продавалась мука. Днем бабушка делала из муки пирожки «с нетом». Для непосвященных объясняем – жареные пирожки бывают нескольких видов: с мясом, с картошкой, с капустой, с луком-яйцом-рисом и «с нетом». То есть – ни с чем. Боря больше всего любил пирожки «с нетом» и с картошкой, потому что эти два вида можно было «макать» в сахар. Получалось настоящее лакомство.
Знаете, что такое счастье, господа? Это когда тебе пять лет, на дворе зима, в комнате теплая печь, а на плите скворчат в кипящем масле пирожки. Ты сидишь недалеко от печки и ждешь праздника.
Съев пару пирожков (мог бы намного больше, но кто даст?), Боря отправлялся во двор. Бабушке было удобно возиться на кухне и одновременно следить за внуком, болтающимся во дворе. Время от времени она выглядывала в окно и, если не находила его в обозримом пространстве, громко кричала: «Бора, ты где?»
Двор-колодец разносил её крик по уголкам, эхо выносила его на улицу. Поэтому соседи и назвали её «баба Бора».
Покончив с готовкой, бабушка уводила внука в Городской сад или на экскурсию по местам её юности – на Молдаванку.
Во время путешествий она рассказывала внуку случаи из той, дореволюционной жизни. Рассказывая, волновалась, словно это произошло с ней вчера.
– Я была на работе, – говорила она. – Пришли какие-то хулиганы, чтоб их разорвало, и вынесли из дома все, что в нем было. Всё!.. Даже швейную иголку. Я сидела и плакала. «Гитль, – сказала мне Фира, соседка. – Иди к Мише, пожалуйся. Он поможет». И я пошла. А что было делать, когда я одинокая беззащитная девушка? И я пошла. Он жил на Госпитальной улице. Миша, у меня на стене висел ковер, сказала я ему. Поверьте, настоящий турецкий ковер. А теперь на стене одни следы от клопов. Они вынесли всё, даже иголку. Я так плакала, так плакала… «Шматье не стоит твоих слез, – сказал Миша. – Иди домой, я разберусь». Ох, Миша, Миша… Он был, конечно, бандит, но такой красивый, как гефилте фиш на шабат. В голосе бабушки прозвучала нежность, и она замолчала. Видимо воспоминания окончательно унесли её в далекую молодость.
Боря гефилте фиш любил и не позволил бабушке прервать рассказ на самом интересном месте, дернул за подол.
– Да, – продолжила бабушка. – Миша умел держать слово. Через два дня я пришла с работы, а все вещи уже были на месте. И ковер на месте, и иголки. Их даже было не одна, а целых три. А вечером Миша принес цветы и сказал, что такое больше не повторится.
Позднее бабушка не раз вспоминала этого Мишу, и Боря заподозрил, что их связывало нечто большее, чем опека бандита над одинокой девушкой.
Баба Бора была неординарной личностью. В свои шестьдесят восемь лет она не умела ни читать, ни писать, использовала в одной фразе три языка сразу – идиш, русский и польско-украинский суржик, грамоте учиться не желала категорически, но зато умела считать. Умение правильно считать, уверяла она, это основа хорошей и сытой жизни.
Считала бабушка виртуозно. Особенно деньги. Любой профессиональный ломщик или иллюзионист могли бы позавидовать ловкости ее рук, в которых мелькали и исчезали денежные купюры.
Автор подозревает, что умение Гитль Шмулевны было следствием её дружбы с бандитом Мишей. Но утверждать не смеет, тому нет документальных подтверждений.
Бабушкино искусство счета не пропадало втуне. Когда в Одессе в полную силу заработали базары, бабушка, взяв на базар пятьдесят рублей одной купюрой (это пять рублей после девальвации 1961-го года), приносила домой две корзины продуктов и непременно живую курицу. Курица висела вниз головой и отчаянно хлопала крыльями. Бабушка относила продукты и курицу на кухню и, вернувшись в комнату, выкладывала на стол кучу мелочи и скомканные бумажные деньги. Это была сдача. Боре доверяли расправлять купюры и складывать их по номинальному достоинству. Сдачи, как правило, набиралось около пятидесяти рублей, а зачастую и больше. Все, что оказывалось больше пятидесяти, принадлежало Боре по праву соучастника и партнера.
– Главное, это быстро считать и долго торговаться, – говорила бабушка, вручая ему его долю. Это была её мантра.
Мать и отец
Вечером отец вынул из шкафа морскую капитанскую форму и достал кортик. Он снял форму в день демобилизации и около года к ней не притрагивался. Действия отца маме не понравились, она не любила форму, напоминавшую ей о войне. В доме вообще никому кроме Бори форма не нравилась. Особенно ребенку нравился кортик.
– Илюша, зачем тебе форма? – строгим голосом спросила мама
– Завтра мы кое-куда поедем,– ответил отец, лукаво улыбаясь.
– Куда именно?
– Увидишь.
– Ты же знаешь, я не люблю сюрпризов.
– Это хороший сюрприз, – сказал отец и подмигнул сыну.
Лучше бы он не помигивал. Мама заметила жест отца, заподозрила какой-то заговор отца с сыном и посуровела. Она терпеть не могла заговоров в семье.
– Я никуда не поеду, – заявила она, прекрасно зная, что без неё никакая поездка не состоится, просто не может состояться по умолчанию – она глава семьи.
Боре уже четыре года, и он, в отличие от матери, любит сюрпризы. Поэтому он начинает плакать.
– Да, хорошенькое дело, – говорит бабушка на идиш, как бы в сторону. – Дитя только оторвалось от сиси, и ему уже делают головную боль.
Мать смотрит на свекровь, в глазах у неё сверкают молнии, но Боря заходится в слезах, и мать откладывает разборку с бабушкой на потом. И через силу дает согласие на поездку.
За сюрпризом они едут на трамвае. Отец улыбается; у мамы, напротив, строгое суровое лицо; ей не по нраву, что её вынудили покориться внешнему давлению.
Едут долго. Трамвай дребезжит и раскачивается из стороны в сторону. Борю начинает тошнить.
– Вот и ребенка укачало, – с укором говорит мама отцу.
Трамвай подошел к конечной остановке.
– Мы уже приехали, – говорит отец, берет сына на руки и идет к выходу.
Они выходят к пустынной площади, на которой стоит множество черных, похожих на жуков машин. Они брошены немцами и румынами при отступлении. В руках у отца распоряжение коменданта Одессы на выдачу орденоносцу Хмельницкому одной машины в частное пользование.
Мама обводит глазами площадь:
– Это и есть твой сюрприз?
– Да! – Отец не может сдержать свою радость. – Тут есть и «Мерседес Бенц», и «Опель капитан». Выбирай любую.
– Здесь только немецкие? – спрашивает мама. – Что, наших нет?
– Это все теперь наше, – отвечает отец. – Трофеи.
– Я в машину врага никогда не сяду! – заявляет мама, убежденная коммунистка и патриотка. – И к этому меня никто не принудит.
Радость в глазах отца гаснет, но он еще не теряет надежды сделаться автовладельцем, цепляется за соломинку. Хотя слабо верит в удачу.
– Я спрошу в конторе, наверное, тут есть и американские, – заискивающе говорит он.
– Это ничего не меняет! Разве у вас на партсобрании не обсудили речь Черчилля в Фултоне?
Отец знает, что мать от своего решения не откажется, никакие аргументы ее с этой патриотической позиции не сдвинут, и опускает голову, прощаясь со своей мечтой. И некого тут винить, кроме американцев, которые внезапно стали врагами.
Они снова едут на трамвае. Теперь мрачен отец, а мама выглядит удовлетворенной.
– Надо было сразу сказать, куда ты нас тащишь, – насмешливо говорит она.
Борис вспомнил этот эпизод в трехчасовой многокилометровой пробке. Вокруг заливались нетерпеливыми сигналами различные иномарки: немцы, американцы, японцы… Он попытался выбраться из кабины, но не смог, – к бортам машины вплотную прижались два «Форда».
Американцы опять враги, подумал Борис. Если бы сейчас все проявляли такую же принципиальность, как мама, на дорогах не было бы никаких пробок.
Семейные забавы
Поняв, что мечта сделаться автомобилистом приказала долго жить, отец вместо машины взял на складе комендатуры патефон и пластинки. Как говорится, с худой овцы хоть шерсти клок. Впрочем, с определенными оговорками, отца, влюбленного в музыку и обладавшего совершенным музыкальным слухом, этот компромисс немного успокоил. Теперь в доме было два музыкальным предмета: патефон и радиоточка – большая черная тарелка. Радио Борю не занимало, а патефон обрадовал. Бабушку тоже. Каждый вечер отец ставил пластинку, накручивал ручку, и из патефона неслась песня. Мама к семейному увлечению музыкой отнеслась благодушно. Ну, пусть поют. Тем более что поют песни правильные, патриотичные, проверенные партийной цензурой.
Выбор музыки был невелик, всего несколько довоенных пластинок Апрелевского завода. Больше всего Боре нравились песни Лемешева. Спустя неделю он выучил наизусть слова песен «Одинокая гармонь» и «Вдоль по улице метелица метет» и громко пел их вместе с Лемешевым. Когда Боря «пел», у отца в глазах возникали скорбь и мука одновременно: у его сына напрочь отсутствовал музыкальный слух. Даже приблизительно воспроизвести мелодию он не мог, хоть убей. Зато глотка у ребенка была луженная.
«Вдоль по улице метелица метет» – орал он.
Отец любил сына безмерно и терпел. Но терпеть вокализы мальчика не хотели соседи по квартире. Как только Боря начинал петь, в дверь и в стену сразу стучали. На общем квартирном собрании потребовали от Хмельницких заткнуть одно из двух очевидных зол – ребенка или патефон. Родители сопротивлялись, как могли. Однажды в доме появился участковый милиционер. В те годы участковые знали своих жильцов поименно.
– Илья Исаакович, – сказал он отцу. – Я тут проходил мимо, так из ваших окон на улицу несется жуткий вой. – И не дожидаясь объяснений отца, повернулся к Боре. – Не мучай кота, пацан.
– Это не кот, это он поет, – с мукой в голосе объяснил отец.
Участковый покачал головой:
– Ну, значит, ему прямая дорога в консерваторию. – В этом коротком резюме сплелись одесский юмор и отношение одесской милиции к консерватории.
Участковый попрощался и ушел. Его появление переполнило чашу терпения мамы.
– Не желаю больше объясняться с соседями и милицией! Не смей петь! Еще раз завоешь – выброшу патефон, понял? – сказала мать сыну.
Угроза серьёзная, мама была сторонницей быстрых и решительных действий.
– Ну, мусенька… – начал отец. – Он же еще ребенок…
– Я все сказала! – прервала его мать и ушла на кухню. Она, не желая продолжать дискуссию, так всегда поступала.
Отец и бабушка приуныли.
– Ему надо заплатить, – сказала на идиш бабушка, справедливо считавшая, что с помощью денег можно решить любую проблему. – Что ты хочешь, чтоб не петь? – спросила она внука.
И тут маленький паршивец заявил:
– Хочу велосипед!
– Ого! – воскликнул отец. – Ничего себе запросы! – Велосипеды в ту пору считались предметом роскоши даже для взрослых, а детям вообще полагался эрзац – склоченный из двух досок, куска кожи и четырех подшипников самокат.
– Велосипед! – твердо повторил паршивец. – И завопил во всю мочь: «Ты постой, постой, красавица моя. Дай мне наглядеться, радость, на тебя!..» – доказывая, что у него есть материнский ген упрямства.
Бабушка взглянула на отца. Отец кивнул.
– Ша, юнг! Ша! – велела бабушка. – Будет тебе велосипед, чтоб ты был нам здоров. – И добавила для отца: – Купи, я дам гроши.
Велосипед был получен. А Боря опытным путем понял, что недостатки в определенной ситуации становятся достоинствами, приносящими значительные выгоды. Значит, недостатки нужно беречь и развивать.
Диалог в очереди к врачу
– Недавно пошла в город и случайно купила себе пуховик. Красивый, длинный аж до пола.
– На здоровье.
– Я не об том. Пришла домой довольная, показываю своим. «Мама, – говорит сын. – Ты в нем похожа на джигита в бурке». «Нет, – говорит муж. – На бабу на чайник». Теперь понимаете, с кем я живу?
Сексуальное просвещение
Освободившись от домашних забот, бабушка отводила внука в Городской сад. В саду работал фонтан, и высилась веранда, на которой по воскресеньям играл духовой оркестр. По дороге в сад бабушка давала внуку советы.
– Никогда не ссорься с людями, – говорила она. – Запомни, даже муха может нагадить.
Только став взрослым, Боря разгадал суть этой странной параллели людей и гадящих мух.
В Городском саду он подружился с Гариком. Гарик был старше почти на год, то есть почти большим. Его приводила в сад мама. Пока его отец воевал, они с матерью метались в эвакуации по Сибири, и к своим пяти годам он много чего знал о жизни. Он знал даже, что существуют таинственные отношения между мужчиной и женщиной. Боря, выросший на территории военного штаба, где кроме матросов и уток никого не было, ни о чем таком не догадывался: утки, как вы понимаете, ясности в отношениях полов не вносили. Да и Гарик, пытаясь объяснить суть гендерных отношений, говорил невнятно и особой ясности в этот вопрос тоже не внес.
Тем не менее, эта загадка встревожила Борю. Он стал подсматривать за парами. И получилось, – он увидел ЭТО собственными глазами. Можно сказать, получил наглядный урок сексуального воспитания. Случилось это в восемь с половиной лет, летом, после окончания первого класса.
В те годы обучались раздельно: как говорится, девочки налево, мальчики направо. Борина мужская школа № 105 находилась в трех кварталах от дома, и собрала в своих стенах всех юных хулиганов района. Во время уроков вдруг вдребезги разлеталось стекло в классе, учительница, прежде чем сесть, ощупывала стул рукой, а во время перемены в коридоре могла вспыхнуть «дымучка» – подожженный пакет кинопленки, наполняющий всю школу жуткой вонью. И школа тогда закрывалась на пару дней, пока вонь естественным образом не выветривалась, что приносило ученикам дополнительные каникулы. Но «дымучка», увы, случалась не часто: кинопленка, в состав которой входило серебро, считалась стратегическим материалом и подлежала строгой отчетности.
В таких условиях окончание учебного года с нормальными оценками можно считать подвигом; Боря в первом классе еще терпимо относился к школе. В виде стимула на следующий учебный год, отец взял путевки в Дом отдыха.
Дом отдыха находился на 13-ой станции Большого Фонтана. Таких станций в Одессе шестнадцать. Для тех, кто не в курсе, Большой Фонтан – это райская дорога вдоль побережья Черного моря, на которой с незапамятных времен располагались дачи одесских богатеев. Одна из этих дач была перестроена и превращена властями в Дом отдыха работников советской торговли.
В день заезда директор Дома отдыха сказал прибывшим:
– Мы будет считать свою задачу не выполненной, если вы за две недели не поправитесь минимум на два килограмма.
Автор уверен, что при такой установке, сегодня здесь не нашлось бы ни одной отдыхающей женщины. А, возможно, и мужчины тоже. Но в те послевоенные годы бороться с весом не было необходимости, и без борьбы каждый второй походил на дистрофика.
Утро в Доме отдыха начиналось с взвешивания отдыхающих. Тех, кто не поправлялся, переводили на диету «три Ц» – «яйце, сальце и маслице», и названные продукты добавлялись в рацион нарушителей планов администрации.
Дни они с отцом проводили у моря, ловили бычков под скалками, после ужина отец играл с соседями в шахматы, а Боря болтался по улицам среди дач. Бездумное кружение привело его к даче, скрытой за высоким зеленым забором. За забором крутили патефон, раздавался женский визг и взрывы смеха. А с этой стороны забора стояли рядом мужчина и женщина. На женщине было коричневое платье в модный горошек. И вот тут-то Боре, наконец, повезло увидеть суть загадочных гендерных отношений.
Женщина стояла, прислонившись спиной к забору, с закрытыми глазами и пьяно хихикала. А на её плече повис, тесно прижавшись к ней всем телом, не менее пьяный мужчина. Они вели однообразный диалог.
– Ну, дай… – требовательно просил мужчина.
– Ну, на, – отвечала женщина, разводя в сторону руки.
– Ну, дай… – устало повторял мужчина.
– Ну, на…
Это продолжалось довольно долго. Затем мужчина отодвинулся от женщины. В его мутном взоре мелькнула какая-то мысль, и он сказал:
– Ты мне нравишься… Очень… – Он ткнулся губами в щеку женщины и снова привалился к её плечу, бормоча: – Ну, дай…
Из-за поцелуя Боре почему-то стало неловко, и он сбежал.
То, что видел, он при встрече рассказал Гарику. Гарик покровительственно ухмыльнулся.
– Это чепуха, они же пьяные, – сказал он. И объяснил, что могло произойти, если бы они были трезвыми. Когда он успел узнать детали – не понятно.
Боря слушал, раскрыв рот. После этого Гарик стал для него непререкаемым авторитетом.
Друг детства Гарик
«Нам бы по сухарику, Борику и Гарику» – это двустишье они сочинили вместе. Боре исполнилось четыре, Гарику – пять. Они дружили с ранних лет вплоть до ухода на срочную службу. Авторитет Гарика с каждым годом рос. И тому существовали причины. В четырнадцать лет Гарик потерял отца, скончавшегося от застарелых ранений, и стал кормильцем семьи, заодно получив полную свободу действий. Он сделался стилягой, устроив на голове кок и надев узкие брюки. Он обзавелся девчонкой. Он зарабатывал настоящие деньги, бегая по городу и выключая на ночь свет неоновых реклам над магазинами. И, наконец, он начал удачно фарцевать, благо в Одесский порт заходили иностранные суда.