Objętość 210 stron
2015 rok
Сияние снегов (сборник)
O książce
Борис Чичибабин – поэт сложной и богатой стиховой культуры, вобравшей лучшие традиции русской поэзии, в произведениях органично переплелись философская, гражданская, любовная и пейзажная лирика. Его творчество, отразившее трагический путь общества, несет отпечаток внутренней свободы и нравственного поиска. Современники называли его «поэтом оголенного нравственного чувства, неистового стихийного напора, бунтарем и печальником, правдоискателем и потрясателем основ» (М. Богославский), поэтом «оркестрового звучания» (М. Копелиович), «неистовым праведником-воином» (Евг. Евтушенко). В сборник «Сияние снегов» вошла книга «Колокол», за которую Б. Чичибабин был удостоен Государственной премии СССР (1990). Также представлены подборки стихотворений разных лет из других изданий, составленные вдовой поэта Л. С. Карась-Чичибабиной.
Читая проникновенные стихи Бориса Чичибабина меня ни на минуту не оставляло чувство, что это написал человек, прошедший СТАЛИНСКИЕ ЛАГЕРЯ. Человек много переживший и сумевший выстоять в тех нечеловеческих условиях. И несмотря на то, что Борис Чичибабин не признавал соборности ЦЕРКВИ нельзя не согласиться с тем, что это был человек ВЕРЫ. Именно поэтому поэзия Бориса Чичибабина так сильно влияет на человеческую душу. Ведь автору в ней удалось органично соединить лирические мотивы и духовное содержание. Строки его знаменитой МОЛИТВЫ, актуальны и по сей день:
"Доколе длится время злое, да буду хвор и неимущ. Дай задохнуться в диком зное, весёлой замятью замучь.
И отдели меня от подлых, и дай мне горечи в любви, и в час, назначенный на подвиг, прощённого благослови.
Не поскупись на холод ссылок и мрак отринутых страстей, но дай исполнить всё, что в силах, но душу по миру рассей."
Я полагаю, что не признавая ЦЕРКВИ и её напыщенного ОФИЦИОЗА Борис Чичибабин всё же считал себя глубоко верующим человеком. Но восставая против ЦЕРКВИ Борис Чичибабин отнюдь не противопоставлял себя учению Христа. Властители ОФИЦИАЛЬНОЙ ЦЕРКВИ представлялись Чичибабину не иначе как БИБЛЕЙСКИЕ КНИЖНИКИ и ФАРИСЕИ, которые своим толкованием не облегчали жизнь обществу, а усложняли ее, придумывая правила о том, как правильно нужно исполнять ту или иную заповедь. Но в большинстве своём не ведающие и не понимающие Христа. Именно поэтому Борис Чичибабин не мог их принять и стал, как многие его современники ТАЙНЫМ ХРИСТИАНИНОМ и кающимся молитвенником. Вы только вслушайтесь в эти пронзительно-щемящие строки, проникнутые авторской метанойей:
"Никому добра я не принёс на земле на этой, в темном мире не убавил слёз, не прибавил света.
Я не вижу меж добром и злом зримого предела, я не знаю в царстве деловом никакого дела.
Я кричу стихи свои глухим, как собака вою... Господи, прими мои грехи, отпусти на волю"
Творчество Чичибабина вместе с тем не лишено и духа проповедничества и вольнодумства. В отличие от фарисейской лжи, насаждаемой церковным официозом поэт призывает нас поклоняться Творцу в Духе и Истине. ..
Нашел талантище - поэта, ответственного за каждую строчку: это Борис Чичибабин. Фронт, Великая Отечественная война, лагерь, исключение из Союза Писателей- все это нужно читать и писать «отдельной полновесной строкой». Но как прекрасна его «Махорка»! - Меняю хлеб на горькую затяжку, родимый дым приснился и запах. И жить легко, и пропадать нетяжко с курящейся цигаркою в зубах.
Я знал давно, задумчивый и зоркий, что неспроста, простужен и сердит, и в корешках, и в листиках махорки мохнатый дьявол жмется и сидит… …Горсть табаку, газетная полоска — какое счастье проще и полней? И вдруг во рту погаснет папироска, и заскучает воля обо мне.
…А мне и так не жалко и не горько. Я не хочу нечаянных порук. Дымись дотла, душа моя махорка, мой дорогой и ядовитый друг. Может, Б. Чичибабин «не рифмы и стиля» мастеровитый поэт, но такой душевности-позавидуешь… …По каким ни шляться мне дорогам, Из каких ни напиваться рек, — Никогда не быть мне одиноким, — Потому: веселый человек.
И пока еще заснуть нам рано, В мире ночь и все мы влюблены, Подымайте мутные стаканы За мое здоровье, пацаны. А что выпить за здоровье поэта? Конечно, русской водки, и прочесть ей «Оду…» Поля неведомых планет души славянской не пленят, но кто почёл, что водка яд, таким у нас пощады нет. На самом деле ж водка — дар для всех трудящихся людей, и был веселый чародей, кто это дело отгадал. …И тот бессовестный кащей, кто на нее повысил цену, но баять нам на эту тему не подобает вообще. Мы все когда-нибудь подохнем, быть может, трезвость и мудра, — а Бог наш — Пушкин пил с утра и пить советовал потомкам. Заметьте, дело было в далеком 1963 году! Но как современно звучит! Когда Б.Ч. был у власти и поэтических дел(а такое часто бывало) не в чести-продолжал писать, хотя «Гениальным графоманом Межиров меня назвал». И добился, чего просил: -Три свечи горят на тризне, три моста подожжены. Трех святынь прошу у жизни: Лили, лада, тишины. 1976 Так разве умирают или пропадают куда настоящие мужики и поэты?!
Верблюд
Из всех скотов мне по́ сердцу верблюд.
Передохнет – и снова в путь, навьючась.
В его горбах угрюмая живучесть,
века неволи в них ее вольют.Он тащит груз, а сам грустит по сини,
он от любовной ярости вопит,
его терпенье пестуют пустыни.
Я весь в него – от песен до копыт.Не надо дурно думать о верблюде.
Его черты брезгливы, но добры.
Ты погляди, ведь он древней домбры́
и знает то, чего не знают люди.Шагает, шею шепота вытягивая,
проносит ношу, царственен и худ, –
песчаный лебедин, печальный работяга,
хорошее чудовище верблюд.Его удел – ужасен и высок,
и я б хотел меж розовых барханов,
из под поклаж с презреньем нежным глянув,
с ним заодно пописать на песок.Мне, как ему, мой Бог не потакал.
Я тот же корм перетираю мудро,
и весь я есть моргающая морда,
да жаркий горб, да ноги ходока.
1964
Пастернаку
Твой лоб, как у статуи, бел,
и взорваны брови.
Я весь помещаюсь в тебе,
как Врубель в Рублеве.И сетую, слез не тая,
охаянным эхом,
и плачу, как мальчик, что я
к тебе не приехал.И плачу, как мальчик, навзрыд
о зримой утрате,
что ты, у трех сосен зарыт,
не тронешь тетради.Ни в тот и ни в этот приход
мудрец и ребенок
уже никогда не прочтет
моих обреченных…А ты устремляешься вдаль
и смотришь на ивы,
как девушка и как вода,
любим и наивен.И меришь, и вяжешь навек
веселым обетом:
– Не может быть злой человек
хорошим поэтом…Я стих твой пешком исходил,
ни капли не косвен,
храня фотоснимок один,
где ты с Маяковским,где вдоволь у вас про запас
тревог и попоек.
Смотрю поминутно на вас,
люблю вас обоих.О, скажет ли кто, отчего
случается часто:
чей дух от рожденья червон,
тех участь несчастна?Ужели проныра и дуб
эпохе угоден,
а мы у друзей на виду
из жизни уходим.Уходим о зимней поре,
не кончив похода…
Какая пора на дворе,
какая погода!..Обстала, свистя и слепя,
стеклянная слякоть.
Как холодно нам без тебя
смеяться и плакать.
1962
Молитва
Не подари мне легкой доли,
в дороге друга, сна в ночи.
Сожги мозолями ладони,
к утратам сердце приучи.Доколе длится время злое,
да буду хвор и неимущ.
Дай задохнуться в диком зное,
веселой замятью замучь.И отдели меня от подлых,
и дай мне горечи в любви,
и в час, назначенный на подвиг,
прощенного благослови.Не поскупись на холод ссылок
и мрак отринутых страстей,
но дай исполнить все, что в силах,
но душу по миру рассей.Когда ж умаюсь и остыну,
сними заклятие с меня
и защити мою щетину
от неразумного огня.
Что там — над бездною судеб и смут,
ангелы, верно, там?
Кто вы, небесные, как вас зовут?
— Пушкин и Лермонтов....Не зарекайтесь тюрьмы и сумы —
экая невидаль!
Сердцу единственный выход из тьмы —
Пушкин и Лермонтов....Господи Боже мой, как хорошо!
Пусто и немотно.
До смерти вами я заворожен,
Пушкин и Лермонтов....В дебрях жестокости каждым таясь
вздохом и лепетом,
только и памяти мне — что о вас,
Пушкин и Лермонтов.
Федор Достоевский
Два огня светили в темень, два мигалища.
То то рвалися лошадки, то то ржали.
Провожали братца Федора Михалыча,
за ограду провожали каторжане…А на нем уже не каторжный наряд,
а ему уже – свобода в ноздри яблоней,
а его уже карьерою корят:
потерпи же, петербуржец новоявленный.Подружиться с петрашевцем все не против бы,
вот и ходим, и пытаем, и звоним, –
да один он между всеми, как юродивый,
никому не хочет быть своим.На поклон к нему приходят сановитые,
но, поникнув перед болью костоедкой,
ох как бьется – в пене рот, глаза навыкате, –
все отведав, бьется Федор Достоевский.Его щеки почернели от огня.
Он отступником слывет у разночинца.
Только что ему мальчишья болтовня?
А с Россией и в земле не разлучиться.Не сойтись огню с волной, а сердцу с разумом,
и душа не разбежится в темноте ж, –
но проглянет из божницы Стенькой Разиным
притворившийся смирением мятеж.Вдруг почудится из будущего зов.
Ночь – в глаза ему, в лицо ему – метелица,
и не слышно за бураном голосов,
на какие было б можно понадеяться.Все осталось. Ничего не зажило́.
Вечно видит он, глаза свои расширя,
снег, да нары, да железо… Тяжело
достается Достоевскому Россия.
Recenzje, 2 recenzje2