Учение – тьма. Ангел спустится с небес…

© Бондарева Виктория, 2023

ISBN 978-5-0059-8124-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая. Музыка

«Я шёл мимо брошенных домов,

Перевёрнутых машин и горящих покрышек,

И неожиданно услышал голос:

Сын мой, пора увидеть, сын мой, тебя в деле.

Сын мой, бей витрину, сын мой, хватай телек…»

Музыка любимой группы билась в наушниках, заставляя меня улыбаться. «Anacondaz» всегда отлично ловили моё настроение. Октябрь, а уже холодно. Жёлтые листья ломаются под туфлей с противным скрежетом – словно тонкие стеклянные игрушки.

Не люблю осень, она приносит только пытку в виде начала учебного года.

Не перевариваю сокурсников, как и они меня. Хотя меня не переносят на дух все в этом огромном здании, заполненном людьми. Даже преподаватели смотрят на меня, как на белую ворону.

Ирония.

Альбинос – белая ворона для общества во всех смыслах. Белый человек в чёрном пальто. Я похож на траурный памятник морали и терпимости. Потому покидаю университет последним – чтобы в человеческом месиве не стать идеальной мишенью, в которую полетят камни сдерживаемых на занятиях эмоций.

Темнеет гораздо раньше, чем летом, но недостаток света меня не тревожит. С солнцем у нас отношения натянутые, всему виной врождённый дефект. Кожа, не защищённая меланином, сгорает почти мгновенно. Жёлтый лик – враг, я согласен с Голлумом. Солнце показывает моё генетическое уродство явно, моё отличие. Зато в темноте все кошки серы. И альбиносы тоже.

Завернув за угол махины университета, я не сразу понял, что надвигается опасность. В осенних сумерках на меня бежал, прихрамывая на одну ногу, горбун в длинном тёмном плаще. Он, словно огромная уродливая птица, летел на крыльях своего одеяния, то исчезая в тени между фонарей, то появляясь в их больном жёлтом свете. Неравномерный топот шагов оглушал, тело не хотело двигаться с места, ноги будто приросли к тротуарной плитке, а сердце колотилось в горле. Мне просто хотелось исчезнуть, казалось, что стоит этому цирковому уродцу коснуться меня, и я умру.

Перед самым моим носом мужчина затормозил, едва не врезавшись всем своим грузным телом. В память впечатались его странные глаза разного цвета: жёлтый и красный. Тьма поглотила сознание.

Ощущение падения в бездну стало явственным, словно я летел на землю, но никак не мог долететь. То ли завис, то ли время остановилось, но чувство того, что тело проваливается в пустоту, не отпускало, а перед глазами пронеслась, без преувеличения, вся жизнь от колыбели.

Первые воспоминания были размытыми, как картинки под водой. Тёплые руки, смех и плач, высокие серые стены, не очень удобные кровати с деревянными решётками. Много детей, которые, как и я, сидят в кроватках-клетках, как зверьки.

Мы рассматривали друг друга с интересом, общались жестами. Мы учились ползать, затем ходить, вылезать из своих клеток. Всматриваясь друг в друга, как инопланетяне, впервые выбравшиеся на одну планету с разных уголков Вселенной, мы вместе узнавали наш микромир.

Только некоторое время спустя я узнал, что «детский дом» – это пристанище тех, кто не нужен родственникам, как мне сказал один мальчик по ту сторону забора, у которого мы разговаривали. Еще он добавил: «Таких уродов, как ты, всегда отправляют в детдом». Я урод.

Среди таких же сирот, ущербных в разной степени, я не был слишком странным. Мы росли своей ватагой бракованных, играли в странные игры и не обращали внимания на недостатки друг друга. Всё началось тогда, когда за мной пришли они.

Осень тогда была такой же холодной, как сейчас, я болел и почти не выходил из палаты в лазарете, чтобы не заразить остальных. Помню, как ко мне ворвалась девочка с отчаянно косящими глазами и крупными передними зубами, из-за которых её все называли «зайкой».

– Алик, Алик, там присли всрослые, – она тараторила, слегка шепелявя, – тебя саберут, я снаю!

Зайка не отстала бы, я знал, потому, кутаясь в большую тёплую кофту, которую мне дала фельдшер, вышел в игровую комнату. Выглядел ужасно – белые волосы всклокочены, несмотря на то, что острижены коротко, нос раскраснелся, я всё время чихал и покашливал, а бледные глаза слезились. Вылитый лабораторный крысёныш.

Через десять минут в игровую зашли взрослые. Парами они бродили среди детей, заговаривали, рассматривали нас, как бесплатные поделки на ярмарке. Хоть неказистые, зато на халяву. Редко на лице приходящих людей я видел настоящее желание подарить Дом и Любовь. Многие с каким-то первобытным страхом косились на меня. Я ужасно громко чихал, шмыгал носом, и, закутанный в безразмерный серый свитер, казался призраком умершего мальчика.

Среди обычных парочек, молодых и не очень, сильно выделялись двое мужчин. Мне, в силу детской наивности, казалось, что они близкие друзья или братья. Один из них был на целую голову ниже другого, его светлые волосы были аккуратно пострижены, красиво уложены, одежда сидела идеально, костюм без заломов и складок казался частью владельца, туфли сияли чистотой. Второй – рослый, темноволосый, с длинной гривой волос, его мощный торс при вдохе почти разрывал тёмную ткань рубашки-поло, загорелые руки сложены на груди. Он казался мне суровым истуканом какого-то бога, подобным тому, что я видел однажды в книжке про индейцев – из-за крупных черт лица и густых бровей. Но когда утончённый русоволосый спутник ему что-то говорил, то великан улыбался пухлыми губами, и в уголках его глаз собирались солнечные морщинки.

На мою беду щёголь обратил на меня внимание, когда я чихнул довольно громко и не смог убедительно имитировать стену.

– Посмотри на него, Алекс, – защебетал он, лёгкими шагами подбегая ко мне. Влажные глаза мужчины были готовы потечь слезами, – несчастный ангелочек простужен! Как тебя зовут, малыш?

– Альберт, – прошептал я, стесняясь собственного вычурного имени. Воспитательница однажды сказала, что имя было написано у меня на пятке, когда меня доставили в детдом.

– Как подходит! Ты и правда белый и как будто светишься! – мужчина, казалось, вот-вот просочится сквозь пол сладкой карамельной лужицей. – Алекс, он нам нужен. Я никого другого не возьму!

Я впервые видел на мужском лице выражение такое же, как у наших девочек, когда они просят уступить им светлое место у окна, – он надул губы, поднял брови и как-то по-щенячьи посмотрел на великана. Я думал, что Алекс сейчас будет смеяться, но, к моему изумлению, он улыбнулся и как-то осторожно положил восторженному руку на плечо.

– Я всё улажу, – разнёсся его звучный баритон, и мне стало от чего-то стыдно, – пообщайтесь пока.

Фигура Алекса поплыла через комнату к воспитателям, а я остался наедине со странным мужчиной. Он присел рядом со мной на детскую лошадку, чем вызвал искреннюю улыбку.

– Меня зовут Рома, – представился он и протянул руку, я шмыгнул носом и пожал своей бледной ладонью его тёплую мягкую, – ужас, ты такой горячий! И весь как будто насквозь просвечиваешь! Как же ты похож на ангела, Альберт, прям неземное чудо.

***

Они забрали меня из приюта. Взяли к себе, как щенка или котёнка. Можно было ликовать. Но жизнь – подлая стерва, лишь насмехалась надо мной. Первое, на что я обратил внимание – отсутствие женщины в доме. Не было «мамы» и «папы», как в книжках и сказках, вместо этого только Алекс (как позже выяснилось – Саша) и Рома. Первый крутился в каком-то бизнесе, решал важные дела, а второй готовил, убирался, гладил, когда это не делала горничная, приходящая каждый день, кроме субботы и понедельника.

В большом доме, который как на картинке журнала был обставлен по последнему слову техники и стиля, я чувствовал себя, словно мышь, внезапно оказавшаяся на открытом пространстве. Мне было страшно и неуютно после небольшой комнаты, которую мы делили на шестерых, узких коридоров и толчеи. Пространство пугало, а отсутствие людей угнетало.

Я нашел пристанище в просторной детской. Комната была завалена игрушками, как филиал «Детского мира», на столе стоял ноутбук, к которому я подходить боялся. У окна, выходящего на парк, стоял гардероб, в котором мне казалось, можно спрятать пару Нарний и легко потерять одного белого мальчика.

Меня усыновила состоятельная семья.

Меня. Белую ворону. Но я был уверен, что где-то есть подвох. И он был.

Ничего нельзя скрывать вечно. Это я понял спустя два года жизни с Алексом и Ромой. К тому моменту мою персону уже устроили в одну элитную школу. Она располагалась за городом в живописной роще и внешне была чуть ли не Хогвартсом. Отдавать меня на пансион Рома отказался напрочь, потому каждый день возил сам. Это был подвиг, ведь за него чаще всего всё делал штат прислуги или Саша. Сквозь пробки, превозмогая сонливость, мой усыновитель отважно каждое утро довозил меня до моего персонального ада. Можно сказать, Роман стал моим Хароном – я умирал каждое утро, чтобы возродиться к вечеру.

С первых же дней я понял, что эта школа – настоящий карцер под видом престижного заведения. Хоть учителя и персонал там были в высшей степени обходительными, на полу нельзя было найти ни соринки даже в то время, когда ученики носились толпами по коридорам, а всё оборудование соответствовало последнему слову техники и отвечало высоким стандартам обучения, те, кто там учились, были настоящими исчадиями ада, одетыми в костюмы от-кутюр.

Девочки и мальчики были преисполнены гордыни, высокомерия, жестокости и злобы. У них было всё, чего может пожелать не только ребёнок, но даже взрослый. От вседозволенности и осознания собственной власти ребята были не по годам развращённые, похожие на яблоки, которые сгнили изнутри, не созрев.

Первый урок того, что в обществе меня не примут, я получил от девчонки в коридоре. Это случилось в один из первых учебных дней. Она оживлённо жестикулировала, рассказывая своим подругам какую-то глупую историю, и, махнув рукой, сшибла со своей головы мелкую заколку. Сверкающая безделушка отлетела прямо под мои ноги. На автомате я поднял переливающуюся кристаллами штучку и протянул владелице.

Большего омерзения я не встречал даже на лицах взрослых, которые приходили в приют. Девочка взяла заколку двумя пальцами и стала протирать её антибактериальной салфеткой, отвернувшись от меня, как от гниющего трупа суслика. Если бы она смеялась, обзывалась – и то было бы не так обидно. Они удалялись, а я чувствовал себя так, будто окунулся в городскую канализацию с головой и успел хлебнуть всей прелести, пока плыл к поверхности.

– А ещё у этого урода родители – геи! Прикиньте, девочки? Интересно, а кто из них «мама», а кто «папа»? – донеслось до меня с другого конца коридора.

Я не понимал, о чём они, и решил вечером спросить у Ромы. Наверное, зря поторопился, но слишком уж жгучее ощущение чего-то страшного или постыдного терзало меня целый день. Вечером, натерпевшись насмешек и почувствовав себя полным ничтожеством, я сидел на заднем сидении автомобиля и пытался выдавить из себя хоть слово в ответ на бесконечные вопросы.

– Берти, а как тебе столовая? Я видел, что там…

– Рома, мне сегодня одна девочка сказала, что мои родители – геи. Как это понимать? – вырвалось у меня. Мужчина замолк на целых три минуты, раздумывая над ответом.

– Поговорим об этом позже, ангел мой, – проворковал усыновитель, – дома, хорошо? Хочешь пиццу? Или шоколадный торт?

– Нет, спасибо.

– Тогда я обязан купить тебе вкусный кофе!

В тот день я понял, что любые неприятности, любую душевную горечь, обиду и боль можно запить хорошим кофе, главное подобрать его под настроение. Пусть Рома был всегда глуповатым и капризным, но чувствовал он тонко. Потому мягкий раф, приправленный кленовым сиропом и маршмеллоу, который он вручил мне, стал моим спасением. Настроение поднялось, сменилось с откровенно мрачного на нейтральное, может, только немного печальное.

Дома Рома отправил меня мыть руки и переодеваться, а сам поспешил в комнату к Алексу. А я терпеливо ждал ответа на свои вопросы. Рокочущий голос Саши вызвал меня в гостиную, и там состоялся разговор, который сделал меня взрослее и осторожнее.

Рома вставлял редкие фразы, в основном поддакивал партнёру, который объяснял мне, кто такие геи, почему их так называют, почему их ненавидят. Когда моя неокрепшая психика приступила к перевариванию информации, то посыпались вопросы, на которые парни отвечали долго, вымученно и со скрипом.

Чем взрослее я становился, тем больше стыдился себя и приёмных родителей. Под давлением окружения я замыкался, пока не превратился в классического школьного лузера.

Представьте себе одетого с иголочки альбиноса, который говорит тихо и постоянно прикидывается интерьером. И я не жаловался, просто мечтал, что когда-нибудь я сбегу от этого всего туда, где меня будут уважать, даже почитать, как бога! Ребенку, начитавшемуся и насмотревшемуся сказок, это простительно. Кому не хочется жить без унижений, покарать обидчиков и обрести любовь всей жизни?

Школа закончилась, а я так и не влюбился, чем сломал все жанровые законы. Слишком инертный и забитый для сильного чувства, я осознавал свою отрешённость от мира.

Пришла пора поступать, что я и сделал блестяще. А на экскурсии по университету преподаватель намекнул, что группа может принять меня холодно.

Так оно, в сущности, и было, но лузеру по жизни это привычно. Я замкнулся в себе, постарался ни с кем не заговаривать без надобности. Так или иначе, приходилось общаться с группой, но к всеобщему облегчению, это случалось редко. Однако теперь широкая студенческая тусовка обратила на меня свой взор, и некоторые ребята из параллельных курсов решили повысить свою самооценку за счёт молчаливого белого призрака студента, который не может дать отпор ни морально, ни физически.

Естественно, уже к первому курсу универа я превратился в человека, резистентного к выпадам. Проучившись два года среди ядовитых или безразличных сверстников и космически отстранённых преподавателей, я настолько сам очерствел, что перестал верить в любое спасение из этого жестокого и холодного мира, привыкая к отношению окружающих. Душа пропитывалась сарказмом, а ум – квинтэссенцией цинизма, вера в волшебников, избранность или просто везение покинули меня вместе с верой в себя.

***

Затылок с размаху встретился с чем-то твёрдым, мимо проскрипели неритмичные шаги, и гнусавый голос со смешком оборвал череду видений:

– Разлёгся, особого приглашения ждешь? Не будет! Поднимайся, бледное чудовище, Мастер зовёт!

Часть вторая. Мастер

Хромой горбун недовольно ворчал и пинал своими тяжёлыми сапогами тонкую подошву моих туфель. От этого ноги начинали гудеть. Пришлось встать, пока этот Квазимодо с замашками садиста не перешёл к попиныванию почек.

Стоило мне оторвать голову от пола, как зрение превратилось в калейдоскоп, разбивая картинку на мелкие, не связанные друг с другом кусочки, голова закружилась, и к горлу подступил ком тошноты. Кое-как удерживая ось вращения своего мира, холодными ладонями сжимая виски, я пытался рассмотреть всё вокруг, но мой сопровождающий был явно обделён терпением.

Горбун вздёрнул меня на ноги за воротник пальто, затрещали швы. Мир вокруг ушёл во тьму.

Когда я пришёл в себя, то обнаружил, что болтаюсь на плече мужчины, как дохлый полярный лис. Заметив, что моя персона соизволила очнуться, Квазик стряхнул меня на пол, придержав тяжелой лапищей за плечо. Без этого мой череп рисковал снова встретиться с твердью под ногами.

Картинка перед глазами не рассыпалась больше, и я смог осмотреться, хотя достопримечательности не радовали. Мы шли по какому-то деревянному поскрипывающему полу, вряд ли паркетному. Рассмотреть напольное покрытие было невозможно – единственным источником освещения были свечи, вставленные в кованые клети-лампады, свисающие на коротких цепях с потолка. Над головой простиралось довольно обширное пространство, пересечённое балками – как в средневековом замке, ей-богу! А стены были как будто каменными или декорированные под камень. Чтобы определиться, я сделал шаг в сторону и кончиками пальцев коснулся одной стены коридора. Горбун бесцеремонно дёрнул меня обратно, что-то угрожающе прорычав. Мгновенное тактильное рандеву завершилось выводом: настоящий, холодный, гладкий камень, сложенный встык. Даже если между булыжниками и был просвет с раствором, то я на ощупь его не почувствовал.

Что самое забавное – мне не было страшно, ощущение глупого сюра вызывало лёгкую улыбку на лице. Мозг не хотел видеть в этом реальность, он даже не искал выход, а просто воспринимал всё, как мультик, при просмотре которого ощущения реальнее некуда.

В конце коридора нас ждала дверь, по обе стороны которой горели воткнутые в стену факелы. Печально обитателям тут без электричества и интернета, наверное. На тяжёлой, закругленной сверху створке из тёмного дерева красовался железный узор из гнутых полос металла, изображающий скелет какой-то крылатой мифической твари вроде дракона, держащего в передних лапах сферу. Сияющий кругляш был из незнакомого переливающегося камня. Когда меня подтащили к нему, камень сменил цвет с белого на глубоко-фиалковый, и дверь тихо приоткрылась.

Квазимодо дал мне хорошего пинка, и я влетел в открывшийся дверной проём ласточкой, запнулся о какую-то подставку у входа и приземлился на колени прямо на лакированный пол, затормозив в сантиметрах от морды какого-то медведеподобного представителя семейства кошачьих, шкура которого устилала блестящий паркет. Хоть здесь паркет.

Вся комната была озарена золотистым ровным сиянием, словно солнце поселилось в центре на высоком столе из тёмного дерева, а окружающие предметы разбросали на стены и потолок причудливые длинные тени.

– Встань, юноша, – послышался глубокий голос, в котором звучали снисходительно-покровительственные интонации.

Вздохнув по ушибленным коленям, я поднялся, отряхивая с брюк пыль, которой, к чести владельца кабинета, было немного.

Первое, что поразило меня – миниатюрная звезда. На медной ножке крепилась золотистая дуга, похожая на ту, которая обычно охватывает глобус, только вместо земного шарика над подставкой висел клубок тончайших золотых ниток, мельтешащих вокруг сияющего ядра, испускающего свет. На столе в строгом порядке лежали писчие принадлежности: перьевая ручка, карандаши, желтоватая бумага, какие-то рукописные труды в тяжёлых переплётах. Потом мой взгляд наткнулся на бледные руки, лежащие на столешнице. Инстинктивно я поднял взор.

Лучше бы я этого не делал.

Моё лицо изучали глаза цвета тёмного ночного неба – когда синий скорее ощущается, чем виден на самом деле, они были холодными дырами в материи пространства. Симметричное благородное лицо мужчины было едва тронуто мимическими морщинами, словно ему не исполнилось ещё двадцати пяти. Но малейшие жесты, интонации, ироничный изгиб тонких губ, лёгкая нахмуренность чёрных аккуратных бровей и отточенный жест музыкальных пальцев, охвативших в притворной задумчивости подбородок, говорили о том, что у этого мужчины за спиной много зим и лет. Все его движения казались заученным танцем, отрепетированным спектаклем одного актёра.

Когда всё время бежишь от людей, учишься наблюдать за ними со стороны.

Даже сидя, этот мужчина казался высоким, хотя, возможно, его кресло стоит на возвышении. Тёмно-рыжие, почти каштановые волосы были зачёсаны со лба назад и свободно падали на спину, слегка изгибаясь на концах.

Этот рыжеватый каскад выгодно смотрелся на чёрном одеянии мужчины, похожем на древний камзол, из-под которого выглядывала кремовая рубашка.

– И что у нас тут? – поинтересовался он, не скрывая иронии в голосе.

– Не «что», а «кто», – машинально поправил я, ощущая, как завизжало и без того пришибленное самолюбие, вернее, его жалкая тень. – И где это «у вас»?

– Юноша, – пальцы собеседника сплелись, закрывая нижнюю часть лица, – вы сейчас в моей башне. Меня зовут Вильгельм Ингефорц, Мастер темной магии, Магистр некромантии и далее по списку титулов. А вот кто вы?

– Альберт. Кажется ваш ручной конёк-горбунок ошибся, я не из вашего клуба. Прошу вас, верните меня на грядку, где рос, – наверное, из-за ощущения абсурдности происходящего я начал хамить. А ведь таким тихим был!

– Вы думаете, – усмехнулся Вильгельм, хлопая руками по столу, – что я – сумасшедший, к которому подручный притащил очередную жертву, да?

– Ну не реальный маг же! Кстати, классный светильник, почём купили? – я кивнул на настольное солнце.

– Дорого, – загадочно улыбнулся мрачный индивид, – я бы мог вас убить и поднять в качестве послушного трупа, но, к сожалению, вы нам нужны живым. Так что придётся доказать вам иным способом свою силу. Приступим.

Я ожидал чего угодно: странных пассов руками, заклинаний на латыни, волшебных палочек, да хоть бубна, в конце концов! Но Ингефорц лишь слегка приподнял бровь и на секунду бросил взгляд поверх моего плеча, а потом уставился на меня с довольной улыбкой на тонких губах. Такой приём у фокусников называется «отвлечением», зритель должен переключить внимание на пару мгновений, за которые иллюзионист сможет сотворить свое «чудо». Я улыбался, неотрывно глядя на некроманта, пока меня в ухо не укололо что-то тонкое и холодное.

От неожиданности я подпрыгнул на месте, как напуганная кошка, разворачиваясь в коротком полете на сто восемьдесят. Передо мной в воздухе висело оружие разных форм и размеров, от стилетов, до огромных двуручных мечей. Острия смотрели на меня, реагируя даже на шевеление ушами, словно я был магнитом, а они – металлической стружкой. Кровь остыла в жилах, я не смел даже глазами шевелить, только вцепился похолодевшими пальцами в столешницу позади себя, как в островок реальности.

– Ну же, юноша, – голос Вильгельма стал мягче от улыбки, – проверьте, вдруг они подвешены на тонких лесках или мои помощники ещё как-то ими двигают. Что стало с вашим неверием?

– Они как живые, – меня гипнотизировал хищный блеск стали, – так где я, говорите?

– В моей башне, – оружие медленно и плавно разлеталось по местам: на стены, в ниши и потайные отверстия, – а я – ваш будущий директор, если хотите, но предпочитаю именоваться Мастером или Магистром.

– Директор? – я с трудом отлепил руки от столешницы и обернулся, уставившись широко раскрытыми глазами на мужчину. – В каком смысле?

– Вы будете здесь учиться, юноша, – вздохнул чернокнижник, демонстрируя огромную выдержку, – в моей академии.

– Чему-у-у? – зрение начало предательски двоиться, пьяный пол покачивался.

– Магии, юноша, магии, – снисходительно пояснил Ингефорц.

– А-а-а! Метлу мне! – воскликнул я, посмеиваясь.

– Зачем? – удивился собеседник, но я уже не слышал.

Странно, тёмный кадр – словно я слишком надолго закрыл глаза, а теперь смотрю в потолковую даль надо мной. Вроде как лежу. Затылок снова болит, так неприятно, словно я им старался пробить земную кору. Вокруг на железных блюдцах, прибитых к стенам, оплывают толстые свечи. Жёлтое сияние ложится на серую извёстку в каких-то чёрных потёках и копоти.

Моё тело покоилось на жёсткой кровати поверх колючего одеяла. По ощущениям – к потолку ближе, чем к полу. Перекатившись набок, я свесился со второго этажа грубо сколоченной двухъярусной койки и осмотрел комнату. Просторное помещение было заставлено кроватями, похожими на обычные тюремные нары, рядом с каждым спальным местом возвышались тумбочки или шкафчики из металла, по виду они напоминали сейфы. Сейчас их дверцы были полностью распахнуты.

– Очнулся, заморыш, – прозвучал с противоположного конца комнаты знакомый голос горбатого уродца, – поднимай свои кости, мне нужно отправить тебя назад и дать инструкции. Живее!

– Назад? – удивился я, свешивая ноги с края кровати, прыгать было высоковато, но другого способа спуститься не было. – А мы где сейчас?

Мои подошвы с грохотом ударились о пол, колени жалобно хрустнули, пятки заныли. Прихрамывая на обе ноги, я направился к своему провожатому.

– В башне Мастера, она же Академия тьмы, но для тебя, сопля, – горбунок покосился на меня с презрением, – это Обитель Костяного Вирма! Или будущая могила.

– О чём ты? – замер я, поравнявшись с моим проводником, слово «могила» мне очень не понравилось.

Но в ответ этот Квазимодо доморощенный лишь начал гнусно посмеиваться, толкая меня перед собой. Чем больше паники слышалось в моём голосе, тем громче он смеялся. В конце концов, я решил не поднимать настроение этому фашисту и шёл молча, пока мы не оказались в обширном зале со сводчатым потолком.

Посередине на тёмном полу были начертаны фигуры и письмена в правильном многоугольнике. Горбун толкнул меня в центр, встал рядом сам и что-то сжал в ладони. Знакомое ощущение бесконечного падения. Наверное, так себя чувствовала кэрролловская Алиса, когда летела в кроличью нору.

На этот раз все закончилось гораздо быстрее и без душераздирающей ретроспективы. Мы стояли у моего дома, на углу элитной высотки в фешенебельном районе города. Время на наручных часах было таким, будто я просто прошёлся от универа пешком до дома. Мне бы хотелось думать, что все это плод воображения, кратковременного помешательства, но хромой гротескный персонаж рядом был доказательством реальности произошедшего. Его грубая ладонь сжала моё запястье до боли, и кожа у основания ладони начала гореть, словно туда вонзилась сотня иголок.

– Это тебе напоминание, – противно похрюкивая от смеха, сказал Квазик, – как только последняя капля упадет вниз – ты должен быть готов к перемещению.

Мне оставалось только опустить глаза и обнаружить татуировку в виде водяных часов, на моих глазах вниз капнула алая капелька, возвещая начало отсчета.

– А когда… – начал было я, но, оглянувшись, понял, что рядом никого, – ушёл, гад.

Голова шла кругом от произошедшего, словно кто-то запустил волчок в черепной коробке. Он сказал быть готовым к перемещению. Значит, у меня просто не было выбора.

– Домечтался, блин, волшебник чёртов, – выругался я сквозь зубы, открывая кованую дверь, ведущую во двор дома.

Сонный охранник окинул меня взглядом, его зрачки расширились от страха и сузились буквально в то же мгновение. Признал во мне человека. И на том спасибо. Кивнув стражу порядка, я прошмыгнул через двор и зашёл в подъезд, там напугал консьержку. Лифт приполз на родной одиннадцатый этаж. С порога меня обнял запах домашней шарлотки, утки в духовке и глинтвейна. Рома расстарался сегодня.

Нужно отдать должное моему опекуну – он прекрасно готовил, а его глинтвейн просто потрясающая вещь!

Сняв верхнюю одежду и обувь, я проскользнул в ванную, а оттуда в кухню. Рома в наушниках напевал что-то из Бритни Спирс, кажется. Разместившись на белом кожаном диванчике, я с улыбкой наблюдал, как этот молодящийся мужчина поёт в половник.

– Альберт! – он чуть не бросил половник в горячее вино и стянул наушники с головы. – Ты напугал меня, радость моя!

– Ты за столько лет не привык, – меня уже не расстраивало. – А где Алекс?

– Скоро приедет, – плита выключилась, опекун убрал чан с глинтом под крышку и махнул на меня полотенцем, заметив, что я принюхиваюсь, – нельзя пить на голодный желудок! Подожди Сашу, поужинаем вместе. Как учёба?

Мужчина кивнул в сторону лоджии, и мы вышли. Скрипнул пластиковый стеклопакет, открываясь, щелкнула зажигалка, потёк едкий сигаретный дым. Я не курил, хотя иногда хотелось, особенно в переходном возрасте.

– Как всегда, Ром, – я нахмурился, глядя вдаль на зажигающиеся огни, – там несколько нормальных людей и стадо идиотов. Даже не знаю, зачем я там болтаюсь, ведь диплом – это пережиток прошлого!

– Альберт, – вздохнул глубоко мужчина, стряхивая пепел, – эта учёба – твой плацдарм! Там нужно заводить знакомства, попадать на глаза нужным людям и…

– Пугать их своим внешним видом! – подхватил я.

– Дурачок, у тебя запоминающаяся внешность! – Ромашка замахал на меня своими ухоженными руками. – Просто ты не умеешь себя подавать!

– Яблока во рту не хватает! – вместе с ехидством из меня выходил весь стресс от пережитого.

Сознание всё же не спешило признать факт моего короткого перемещения достоверным. Произошедшее казалось сном или вернувшейся из детства глупой фантазией. Вот только лёгкое головокружение, саднящие колени, странная татуировка на фантазию не тянули. В пору было отбирать у Ромашки сигареты. Сквозь плотную реальность начала пробиваться искра осознания, я чувствовал, что руки дрожат, колени едва держат, а ощущения окружающего мира старательно ретируются из моей головы.

– Пойду переоденусь, – тихим безэмоциональным голосом уронил я, повернулся спиной к Роме, чтобы не видеть его растерянный взгляд. Он удивительно тонко чувствует людей!

Путь в комнату показался мне слишком длинным, коридор словно растягивался под ногами, как жвачка, которую моя бывшая одноклассница любила наматывать на грязные пальцы. Оказавшись у знакомой двери, я едва понял, зачем пришёл, переступил порог и вдруг меня накрыло.

Снимая с себя одежду, человек ощущает незащищенность и расслабленность, если делает это добровольно, конечно. Вот моя психика и расслабилась, прорвавшись слёзным поносом. Я забыл закрыть дверь, я вообще обо всем забыл, ничего сейчас не имело значения.