Czytaj książkę: «Мародер»

Глава 1

Все дело в доме. В Самом Начале он уселся в очень удачном доме, крупноблочном и просто сказочно расположенном. Главное же, чем дом отличался от рядом стоящих, – скважина. По нынешним временам это весьма даже круто, последняя скважина была пробурена уже давненько, а следующей, похоже, ныне живущим не дождаться. Тут дело не в одном удобстве, скважина делает хозяина неуязвимым в том гипотетическом случае, если каким-нибудь идиотам захочется поиграть в осаду углового Ахметкиного: из дома просто никто не выйдет за водой, стало быть, не будет повязан – а это единственная вменяемая тактика осады, иначе дом не взять. Разве что как раньше: привести рыл пятнадцать и патронов не жалеть; да только такими толпами больше никто не собирается, невыгодно. В общем, можно даже не сильно бояться, разве что гарнизон хозяйский – да только на хрена гарнизону сдался какой-то дом аж в самом сердце мертвого города…

– Ну ты че разлегся, не слышишь? – В дверях появляется жена – баба, как ее про себя зовет Ахмет. – Он уже раз пять стукнул, да я тебе ору сколько! Приперся, легок на помине… Че-то тащит. Он не долг ли отдать собрался? Да хрена он отдаст, знает, что ты рохля, у тебя все можно забрать – ничего тебе не жалко! Давай забирай, а то я сама возьмусь, мужик-то рта не откроет, все самой… – уже удаляясь обратно на кухню, что-то месит там, руки в муке – видать, на ужин что-то типа пирога. Хозяин, отодвинув заслонку самодельного перископа, наведенного на вход во двор, убедился: да, Серый; в самом деле чего-то принес. Снова замахивается арматуриной:

– Хорош долбить!

– Ты че там, уснул? Можно?

– Давай заходи.

Скинуть клемму, а то чем черт не шутит. Серый петляет в лабиринте, вход во двор оформлен – мама не горюй. Полезешь налегке – сто раз пожалеешь, еще когда техника ходила, на этот вход столько было изведено – вспомнить страшно. Зато и вход получился – любо дорого взглянуть. С улицы выглядит как автосвалка, да только такую свалку не растащить: все газом прихвачено, егозой перепутано – заходи не бойся, выходи не плачь. В принципе, такая засека уже не нужна, ну да пусть будет, гостям нынче никто не рад. В подъезде стоит у стены сходня, перекинул ее через дыру на месте пролета – добро, Серый, пожаловать.

– Здорово, Ахмет.

– Здоровей видали. Че тащишь? Никак, за пшенку отдать надумал?

– Ахмет, ты че завел с порога? Я тебе тут штуку одну принес – охренеешь…

Пока хозяин запирался, Серый прошел в комнату, чем-то загремел в мешке. Зашел Ахмет – а Серый сидит, сдержанно так сияет, на столе лежит обычный АКС¹, хотя… Блин, а ведь АКС-то как новый! Почему «как», просто новый. Ни хрена себе!.. У Ахмета требовательно задергалась жаба: …так, где-то какую-то нычку нашли, еще с Самого Начала; Серый не мог ни найти, ни участвовать, хрен его кто возьмет; значит, нычку уже день-два минимум как раскурочили, не иначе надерганное на базаре появилось – Серый-то с базара не вылазит; либо залетные откуда-нибудь притащили – но почему он так лыбится, или даром досталось? Ну, Серый, никак, залетного завалил, машинка нулевая совсем, такую пятерок² за пятьсот – шестьсот можно слить… Жабьи клешни давили все сильнее.

Начался торг.

– Ну че, Сереженька, убивец, бля, ты наш, не ищут тебя, случайно? Прямо сейчас? Какие-нибудь типа пыштымские? А ты тут мою хату палишь. Че лыбишься-то, гад? Сейчас как напрется их человек десять в ДК, и обойдется мне это минимум в ленту! Нет, че ты лыбишься – типа не видел никто? Детство в жопе! Всегда кто-то видит! На хрена ты ко мне приперся с этой херней, впарить мне хочешь и стрелки перевести, да?

Серый не возражал, не спорил – и это было довольно непривычно. Тут хозяин как бы в расстроенных чувствах взял аксушку в руки и приступил к следующей стадии формирования договорной цены:

– А машинка-то почти как новая. Че хочешь-то за нее? Только не говори, что больше пяти рожков пятерки. – Тут он первый раз поднял свою тщательно нахмуренную морду и осекся. Серый сидел спокойно, даже расслабленно, воздуха для ответной реплики не набирал и вообще вел себя не так. Видимо, версия не проходит, совсем. – Че за хреновина, Серый? – спросил уже серьезно. Серый просек, что заинтересовал, и тут же под шумок надерзил:

– Тебе не татарином, евреем надо быть. Че голову ломаешь?

– Говори что хотел, Серый.

– Да че говорить. – Серый наслаждался ситуацией. – Новость есть. К гарнизонным колонна пришла, но не дошла. Встали у Вениково, возле Кожаного озера, знаешь, где на самом берегу типа турбазы какая-то хрень? Вот, охранение выставили, где контора агростанции, со стороны трассы – на посту гаишном. Все по-взрослому – пока зушка³ неокопанная, но уже блоки таскают на ИМРе⁴, минируются, видать, типа блокпоста че-то городят. Пришли третьего дня, но к гарнизонным ихние машины не ходят, по крайней мере до севодня. Ну че, мироед, отработал я долг? – И тянется, наглец, к кисету.

– Нет, только гляньте. «Отработал» он. Банка пшена по рожку без десяти идет, ты мне еще и на одну пятерку не наговорил – а уже, ишь ты, табак без спросу хватаешь. Три литра пшена, а через пару дней вся Тридцатка будет знать.

– Дак то через два дня, а то сейчас. Ты ж не банку сраную, ты на этой сказке мешок наваришь. – Но тут Ахмет сделал на морде выражение, типа еще слово – и пиздуйте за пшеном, товарищ Серый. Вроде проникся. – Самое интересное, что с ними не то что хозяев или там немцев нет, даже сраного турка нету. Одни они, прикинь.

– Да ты гонишь. Точно?

– Ахмет, бля буду. Слушай, короче. Я пошел в Вениково к Магомедычу, мы за чебака договорились, ну и это, зашел за ним, пошли к Кожаному озеру, у него как раз бригада обедала. Пришли, он мне чебака насыпал, бригада дохавала, отчалила – ну, я расчелся, потом достал, разлили – сидим, хорошо так. Тут пацаненок прибегает, че-то несет по-ихнему – аж захлебывается, глаза по шестнадцать копеек. Смотрю, Магомедыч с лица поскучнел, я аж патрон дослал, волыну поближе держу. Че-то стряслось, чую. Ну, у меня мысли – сам знаешь, типа хаслинские поперли опять. Я тут же ноги в руки – пока, мол, Магомедыч, я до дому. Он такой – обожди, мол, посиди тут. Сам вскочил, к берегу бежит, орет че-то по-ихнему, руками машет. Его бригадные враз обратно приплыли, башкир один выскочил, с пацаненком в деревню побежал. Я сижу вообще в непонятках. Тут Магомедыч подошел, уже с волыной – откуда взялась, вроде не было только что. Айда, говорит, Сережа, дорога скажу. Ну, в смысле, по дороге расскажет, что тут за движуха. Пошли мы между дорогой и берегом, я за этим старым чертом, веришь, едва поспеваю. Прошли пост, где менты раньше стояли, поворот, где покрышки вкопаны, – ну, там, где лес кончается. Вот там и сели под елку, я как дух перевел, спрашиваю – че, мол, за балет? Он, это, – пацан-то, помнишь? – пошли, грит, пацаны в лес, в сторону Куиша, а одного с дороги кто-то застрелил. Вот он к отцу и прибег, это второй пацан евонный. Стреляли, говорит, солдаты на солдатской машине. Откуда сейчас солдаты – до конвоя месяца два самое малое. Вот, мол, мы с тобой и выясняем этот антиресный вопрос. Я ему такой: а я-то при каких здесь? Магомедыч такой: Сережа, ты один – я один; у этих, мол, семьи; а у тебя – бинокль. Тыкает в телагу мне, типа знаю, что с собой! Вот морда нерусская – откуда, спрашивается? Ну, дал я ему бинокль, закуриваю, а он хлобысть меня по руке – типа тепловизор. Я ему – ты че, Магомедыч, размахался? Тут тебе че, трасса? Когда беспилотника последний раз слыхал? Он мне только пальцем тычет на небо, типа слушай. Ну, сижу, слушаю. И раз, через время, – Серый опять без спросу полез к кисету, – слышу я угадай чего? Беспилотку эту, которая с двумя винтами, еврейская, говорят, которая. Идет со стороны трассы, сотнях на трех-четырех где-то, и с одной стороны дороги – на другую, с одной – на другую. Ну, мы на волыны легли, серебрянкой моей накрылись, полежали. Прошла. А с дороги-то слыхать уже, идут. По звуку – много, чуть ли не как в Начале Самом. Показались. Мы с Магомедычем лежим, дивимся – голова прошла, скрылась – а хвоста еще не видно. Короче, около роты махры, и заметь, не с нашей зоны, а сколько видел – все славяне, быки откормленные, хабэ на них хозяйское, а сбруя, оружие вроде наши. Ехали на «КамАЗах», номера, эмблемы хозяйские. Наших ни букв, ни цифр нет. Так, состав: бортов с пехотой или с чем там – больше двадцати, меньше двадцати пяти, точно можешь у Магомедыча узнать, он вроде как записывал. «Уазиков» пара, связистский кунг, тоже на «КамАЗе», ИМР один, фура гражданская еще, тентованная. Бэтээров прошло три, новые. Еще две зушки на «КамАЗах», заправщик, трал еще спереди… И еще… – Тут Серый сделал ТАКУЮ паузу и ТАКУЮ физию, которые могли предварить только рассказ о том, что посреди колонны ехала Алла Пугачева на Годзиле, а вокруг летали бэтмены. – Ты помнишь, кино хозяйское такое было – универсальный какой-то там солдат, там еще актер играл, с такой рожей, даун такой злобный? Фуру помнишь, она еще когда открывалась – дым шел, ну не дым, а как газ, когда испаряется, сжиженный? Ну, где эти сидели, там еще доктора их типа ремонтировали…

– Ну, помню, дальше-то что?

– А то. Там посреди колонны такая же херь ехала, прикинь.

– С чего взял-то, что такая же?

– Сам бы увидел, тоже б не попутал – точно такая же фура. Помню, идет мимо, а я брюхом из земли чувствую, ой какая она, сука, тяжелая. И дым этот сраный, ну не дым, а газ – или че там.

Остался один, теперь уже не столь важный вопрос.

– Волыну-то что они, по дороге потеряли?

– Башкир этот, помнишь, отец-то пацана того, с вечера сходил до этих, принес вот. Видать, расчелся за пацана-то. Ну, я и забрал у него, за три рожка.

– И это я еще тут еврей.

Тут стало понятно, что услышал все. Потом будет только одиссея – как возвращался да че подумал, не переслушаешь. Нужно было переварить, накидать вариантов, отобрать перспективные и уточнять уже по ходу. Хозяин резко поднялся, надел разгрузку. Взял волыну, стволы к «утесам»⁵ всучил Серому.

– Пошли наверх.

– Куда, Ахмет? Че там делать? – Серый начал уже привыкать к роли акына, освобожденного от сбора кизяков, пора возвращать парня на грешную землю Тридцатки.

– Трубу мазать будем, че еще. Точнее, ты будешь, пока я там по хозяйству поковыряюсь. Что, решил уже, типа, нет за тобой банки? Поллитру, ладно уж, спишу за байку, вторую сейчас отработаешь, а оставшихся два литра за АК зачту. Пятнадцать пачек, согласен? Значит, от банки – два литра в остатке – семнадцать пятерок. Ну, три пятерки сраных ты с меня тянуть же не станешь, правильно? Значит, я тебе должен четырнадцать пачек. Правильно? Ну, как трубу починишь.

– Ну ты и гад, Ахмет, морда татарская, исплотатор… – Серый был рад, сделка вполне соответствовала его ожиданиям, но не огрызнуться было нельзя.

– А як же ж. Бачок с кухни тащи, спросишь у бабы какой.

На втором пусто – Ахмет тщательно, под метлу очистил все квартиры над собой, на второй так просто не попасть. Все лестничные пролеты аккуратно обвалены, перемещаться в доме по вертикали можно только в жилом подъезде. По горизонтали – а это где найдете. Искать придется долго, причем количество ищущих в процессе поиска будет сокращаться – натыкано много и с фантазией. Настраивая некоторые из самых удачных сюрпризов, хозяин искренне сочувствовал будущей цели – так вероломно и жестоко… впрочем, не лазь куда не звали – и ничего с тобой не случится. На втором, естественно, ничего взрывающегося нет. На окнах сетка да куски рубероида – так, неплотно, чтоб снегу не особо наметало да свет немного проходил. Да чтоб не дуло еще одному рубежу обороны. Ахмет зовет его Кя-бир, он вежливо отзывается – и как-то понятно, что отзывается он именно из вежливости. Он кавказец лет трех, край четырех, чуткий, как РЛС. Хозяин давно укрепился в подозрениях, что, засекая приближающегося человека, Кя-бир узнает, что ему надо. Видимо, собака слышит не только звуки, но и многое другое. Вот и он, стучит когтями по бетону, не прячется – похоже, мы сегодня пребываем в изрядном благодушии.

В проломе появляется башка Серого, он сразу начинает сюсюкать с Кябиром, тот не возражает, даже дает чесать лысые шрамы от ожогов. Вниз летят веревки, поднимается пластиковая фляга с водой, и все повторяется – на третий. С третьего на четвертый оставлена лестница. Серегу хозяин всегда тормозит внизу, пока разряжает ловушку: лестница защищена на славу, сунувшегося порвет как газету. Вот и четвертый – орудийная палуба. Он совершенно пуст; где получилось, даже стены порушены и сброшены вниз. Тут расположен фирменный дымоход – здоровый, с квадратный метр в сечении, короб из разного мусора, разводящий дым по десятку комнат. Когда дым остывает, его вытягивает на улицу почти незаметным – иди догадайся, что это Ахмету баба суп варит, а не тлеет какой-нибудь матрас. Главная цель дымохода – сделать обитаемость дома неприметной не столько визуально, сколько в ИК⁶. Очень уж ему неохота получить от гарнизонных какую-нибудь хреновину с гээсэном⁷ по теплу. Иногда короб обваливается, и приходится лазить его подмазывать – как сейчас вот.

– Серый, видишь дыры, где дым херачит? Давай замешай да замазывай. Цемент там же, тазик – сам знаешь как че.

Сам на обслугу: проверить погребок да утесы. Их два, один нормальный, другой – дрова полные, переделанный под ручной спуск из НСВТ⁸. Поновее который смотрит на самый хреновый сектор, ДК химзавода. Все разы, когда Ахмету приходилось наложить в штаны, – накат был оттуда. Стоят они в коробах из рубероида на рейках, в слегка масляной мешковине, без стволов. Станки прихвачены к старым, еще чугунным газовым плитам, удобная вещь, надо сказать. Менять огневую одно удовольствие, передвинешь – а еще никто башку поднять не успел, внизу, наверное, кажется, что стрелок от пулемета к пулемету бегает. Сколько, помнится, пота пролил хозяин с предшественниками Серого, вырубив просеку для их перетаскивания. …Зато сейчас я влегкую остановлю хоть двадцать рыл. Эх, поменять бы «утесы» на корды⁹ да КПВ¹⁰ добыть, – раскатывает губу Ахмет. – Тогда было бы вполне реально принять в Дом семей пять-десять, а это и караул круглосуточный, и доход ощутимый, опять же рабочая сила, и – чего уж там – новое бабье… КПВ – давняя его мечта, да только нет их на продажу. Такое не продают. Такое добывают, и платить надо кровью. Хорошо стоящий дом под КПВ – это все. Можно забыть обо всех неприятностях – тебе все принесут, сиди да цены называй. Ахмет погружается в мечты – ах, был бы у меня КПВ… И чтоб о нем никто не знал! Я бы тут же выгрыз второй – знаю где, там народ в основном старый да лоховатый, – что их еще не вынесли, удача просто. И КПВ, конечно. Где же они его достали… Взять не могли – лохи; купить – где? На них даже цен нет, за КПВ можно что угодно просить. И дадут, дадут… За этими мыслями он проведал «утесы», освежил маскировку, сжег тополиный пух, прибрался. Второй «утес» смотрит в сторону озера и Петроградской улицы. Оттуда уже давно не наезжают, но… Живы еще, живы воспоминания о дружеском визите из Хаслей, крупной деревни на том берегу разделяющего нас озера. Они тогда точно выбрали время – подошли наутро после недельной пурги, грамотно зашли, от солнца. Их визит не отличался экономией – наши междусобойчики чаще заканчиваются парой-тройкой скупых очередей, а хаслинские устроили целую войну. Они успели взять один из двух рыбацких домов, ближний к Ахметову дому, на берегу – там сидели богатые рыбаки, Ахмет их половину знал еще До Этого. Рыбачки с Самого Начала грамотно уселись в двух девятиэтажках на высоком берегу, где-то в полукилометре друг от друга. У них было все – все, что можно купить, они сидели на одном из самых прибыльных промыслов – но это им не помогло. Те, кто не успел сдриснуть из окруженного дома, – умерли плохо, даже по нынешним меркам. Хаслинские убили их наскоро, но душевно. Пока трофейная команда грузила добычу да резала рыбаков, их бойцы выдвинулись в охранение. Ахмет оказался у них на пути, им дом тоже показался выгодно расположенным.

…Ну че, сами решили, а могли бы мимо пройти, даже мысли бы не было стрелять по вам, уроды. Сашка жаль, конечно, но нынче сами знаете – каждый самсусам… Примерно с такими мыслями Ахмет срезал из волыны первого хаслинского в самопальном маскхалате. Его крутануло, кровь из разорванной шеи дымным веером плюхнула на стену, вдоль которой он только что крался. …Так, один АК, плюс патронов с полста, теперь главное – не дать вытащить. Достать номера второго сразу он даже не надеялся, но тот не бросился за ближайший угол, а подбежал к дрыгавшемуся номеру первому и сразу же поймал еще одну короткую очередь. Ахмета тут же засекли, ударили из пяти-шести стволов. Конечно же зря – пока хаслинские рвали толь в крайнем проеме, он уже метнулся на две комнаты правее. …Только бы полезли в дом напротив – он так хорошо стоит, из него меня гранатой достать не вопрос, давайте, снизу же так трудно стрелять, – шептал Ахмет кровожадную мантру, цепляя машинку. Но у них, похоже, либо был в команде кто-то местный – либо просто опытный, гад, в дом они не пошли. …Жаль, разок нажать – и общий привет. Ну вы хотя бы мимо торца пройдите, к стеночке поближе… Блин, пошли! Идут, ма-а-аленькие, идут, мои хоро-о-ошие… Так, молодцы… Еще давай, вон под то окошко, – он почти любил их в те секунды, последние секунды их жизни, – вот, еще деху, вот… Есть. Под пальцем туго хрустнула кнопка капээмки¹¹, и улица содрогнулась. Сквозь звон в ушах с улицы доносился вой, быстро оборванный одиночным, – добили своего. …Ну, я и не рассчитывал, что всех. Минимум один попал – теперь вас пятеро самое большее. Если не успокоились, сейчас попробуют обойти. Давайте, через мой двор хоть заобходитесь – только маловато вас, быстро кончитесь. Ахмет подождал – ничего; тихонько высунул перископ, – не, точно кто-то местный у них есть, – четверо везучих тащили пятого, уже метрах в ста. Шестой наполовину торчал из груды бетона – в одной окровавленной тельняшке: ни полушубка, ни волыны. …Хрен че оставят, гады. Ишь, быстро, суки, бегают. Стрелять вдогон не стал – смысла уже не было. Оставалось мухой смотаться, забрать у первых двух волыны с патронами, пока пыль не села и умников не набежало на халяву. Так закончился Эпизод 1 Хаслинских войн, с прибылью в полушубок, два поебанных АКС и полторы сотни пятерок. Хаслинские тогда ушли, почти все ушли, со всем хабаром. С тех пор приходят каждую зиму, как лед станет – так и лезут, огребаются страшно – но один хрен; жрать-то у них окромя чебака нечего. К Ахмету вот только ближе, чем на пятьсот метров, не подходят – или думают, что здесь целая толпа сидит, или кто из тогда ушедших до вождя дослужился, помнит, сучара, как тридцатовские за десять секунд отделение ополовинили. Закончив с «утесами», пошел проверять погребок. Это наглухо заложенная комната на третьем, с замаскированным проломом в потолке. Служит арсеналом для работы на боевом, четвертом.

А сейчас ко мне подойти будет большой ошибкой, это тогда у меня было всего ничего – волына почти без патронов да мины. Зато теперь я парень небедный, – ухмыльнулся Ахмет, подсвечивая фонариком свои богатства, свисающие на веревках в погребок. Все в порядке, сухо и чисто. Фанеру на место, сверху – расстрелянную дверь – все, можно запирать и сваливать.

Серый давно закончил, сидит расслабляется.

– Все дырки залечил? Не проверять?

– Да проверяй. И лопату с лоханкой проверь, а то вдруг я их спиздил. Блин, призаебся я че-то.

– Смотри проверю.

Не сомневаясь в его работе, Ахмет обошел-таки весь дымоход. …Буагильберы были суровы и недоверчивы – исторический, блин, опыт, надо тянуться.

Спустились. Кябир их транзит через свою территорию проигнорировал.

Баба позвала ужинать. Серому тоже втихушку сунула кусок, Ахмет видел – уходил, все сверток нюхал. Ужинают они в кухне. Самое защищенное помещение в доме, а не давит почему-то, из-за печки, наверное. Сегодня пирог с чебаком да чай – Ахмету нравится, претензиями по жрачке он и Тогда не сильно отличался. За ужином баба начинает нудеть о базаре, хоть вроде и водил недавно. Согласился, подумал: …Жалко, Серый ушел, предупредить не успел – теперь тащись к нему на почту с утра пораньше.

– А Сережку я уже предупредила. – Она такая, то ли мысли читает, то ли знает уже все мужнины движения заранее.

– Смотри доумничаешься. Предупредила она. Сколько раз было сказано: не лезь вперед меня. Ну хоть спрашивай, а то напланировала, не спросимши, – а вдруг я завтра собрался куда?

– Ну да, собрался. Ты собираешься по два дня, весь издергаешь – где то, где это. Собрался он. Валяешься целыми днями, хоть бы в коридоре прибрал, сколько можно просить – все ноги посшибала об твои железки, вот сейчас поужинаем – убери прям сразу, хорошо?

– Тебе что опять на базаре понадобилось, лучше скажи.

Со двора доносится грохот арматурины по кузову газельки. Хозяин сорвался к себе, глянул в перископчик:

– Че надо?

– Войти можно? Это я, Дима. Мне товар взять! – Это один из арендаторов, Дима. На базаре торгует, товар хранит у Ахмета во втором подъезде. Арендаторы – основа его благосостояния, поэтому с ними построже надо. Для них Ахмет генерирует имидж тупого, жадного и свирепого деревенского парня – очень удобно вести дела. Они, кстати, считают его не местным, а попавшим в Тридцатку уже после Того, Как Началось, этаким ушлым башкиром из окрестных деревень.

– Э, Дима, ты пришел? Здравствуй, проходи, делай свой дела. Ты этот месац аренда когда отдавать сабраеш-са? Не как тот месац? – Интеллигента Диму здорово взъебывают такие шуточки тупого татарина.

– Ахмет, я же всегда вовремя, ты же меня знаешь. Ну, один день задержал, тогда из Вениково даже ты сам бы не прошел.

Смотри-ка, сучонок льстить пытается, – мысленно ухмыльнулся Ахмет.

– Задержал! А если бы я дагаврылся за твои пятерки на тот день! Смотри, этат месац плати вовремя! А то следущий раз придешь, я клемма не сброшу! Шутка, Дима, не бойся! Ахмет свой базар атвечает! – и очень похоже воспроизвел утробный гогот довольного своим остроумием азиата, немного напугавшего глупого урыса. Дима уже прошел над минами, и клемма вернулась на место.

– Кричи, как закончишь. Ты берешь, кладешь?

– Да я только возьму.

– Смотри, класть будешь – мне все покажи. Чтоб никакой там тол-шмол, понял, да?

– Конечно, Ахмет, не беспокойся.

Дима скрылся во втором. Там у Ахмета четыре квартиры под сдачу подготовлены, пятерка в день за комнату, замок свой приноси. От базара далековато, зато скромная цена – и репутация сидящего с Самого Начала. Дом ни разу не брали, поэтому торговцы охотно хранят здесь свое барахло. Ничего, хорошее дело, когда все комнаты сданы, – почти полрожка пятерок в день. Жить можно, хозяин даже по псам да крысам себе стрелять позволяет. Вернулся на кухню, чай остыл уже, баба посуду моет. Сел к печке, хорошо так. До чего огонь сразу успокаивает, смотришь на него – в голове сразу пусто и хорошо… Только набил трубку – опять Дима орет:

– Ахмет, отключай! Пошел я!

Ладно, пошел так пошел. Собирался его еще нагрузить слегка на дорожку – а вот с огнем посидел, уже как-то и неохота. Скинул клемму, открыл кормушку:

– Иди, отключено.

– Погодь, Ахмет.

Дима поставил свою китайскую полосатку¹², и пошел к хозяйскому подъезду. …Ээ, брат, так низя. Ахмет навел волыну ему в лоб и щелкнул переводчиком.

– А ну стой там. Че, попутал, что ли, башку отстрелить?

– Забыл тебе сразу сказать. Тут один хочет снять у тебя, я ему насоветовал. Торгует давно, наш, местный, сам с профилактория.

– Он знает, что ложить нельзя и цена какой?

– Конечно, Ахмет, я ему все прожевал про твои порядки.

– Ну пусть заходит. Маладец, Дима, не забываешь меня. Я тебя тоже – ты завтра базар собрался, да?

– Ну да, а че?

– Я завтра иду. Можешь со мной идти.

– Здорово, Ахмет, спасибо. Когда выходишь?

– Час от рассвета. Сумку здесь можешь оставить, занеси только, чтоб ко мне претензий не был.

Никогда Ахмет не считал, что ночь создана для сна. Ему она всегда казалась тем, что в армии звалось личным временем, а на гражданке не звалось никак. До Всего Этого только ночью он чувствовал себя более-менее собой, свободным от беззвучного гвалта в ушах и невидимого, но страшно навязчивого экрана, постоянно маячащего перед глазами со своим идиотским роликом. Не было бы счастья… Странно, конечно, но теперь он лично ощущал себя выигравшим в Тот День. Еще более странно, но эту услугу ему оказали столь презираемые, да что уж – ненавидимые им тогда америкосы. Сейчас этих слов уже не услышишь, уже целое поколение выросло, называя оккупационную власть хозяевами. Хозявами, хозяюшками. Новое имя настолько прижилось, что молодежь уже не вкладывает в него того едкого изначального смысла; сокращенные до «хозиков» оккупанты стали данностью. Ложиться не хочется, с куском пирога Ахмет поднялся к Кябиру.

Как-то в Самом Начале, когда брошенные машины на улицах еще не сожгли, он бережно скрутил с какого-то пафосного джипа передние сидушки, сочтя их неплохой заменой обычных стульев. Тараканам они тоже очень понравились, поэтому их пришлось поднять на нежилые этажи, одна осталась у Кябира, вторая валяется на четвертом, так нигде и не прижившись. Ахмет все собирался вхерачить в него ПМП либо ПМН¹³ да вытащить в дальнее крыло – пусть стоит, может, выручит когда-нибудь. Забил трубку, сел. Ветра нет, и каждый звук можно вычленить из фона. Никогда До Этого Ахмет не предполагал, что в районе ДК можно прекрасно расслышать грызущихся у бассейна собак. Можно, и вполне отчетливо. Оказалось, что при жизни город даже в самое глухое время непрерывно шумел – и эти шумы сливались в этакую мутную пелену, расслышать которую тем не менее было невозможно. Зато ее отсутствие… как сказать – в уши бросается? Ну, пусть так. В руинах вокруг дома осторожно возобновляется движуха, прерванная его возней. Собаки, птицы, крысы, кошки. Ахмет чувствует, что вокруг нет никого, по крайней мере – никого опасного и замышляющего пакости. Далекой стрельбы тоже нет, ни у нас, ни в Хаслях, и даже в вечно неспокойном Пыштыме тихо. Июль, народ сыт. Скоро в садах начнет поспевать урожай – вот тогда начнется. А пока как бы несуществующие аборигены South Ural special area мирно спят в своих норах под руинами.

– Кябир, – тихо позвал Ахмет, – Кябир, э, Кябир, балакэим… Пирог ошать айда, юлярка…

Ух как далеко забрался; слышно, как он лениво встает аж в районе первого подъезда. Интересно, почему он залег именно там, ведь по его расслабленному подъему ясно: Кябир ничем не встревожен, более того – уверен в прочности окружающего дом покоя. Цокает, не торопится.

– Мэ, малай, оша.

Приятно смотреть на культурно жрущую из миски псину, после стольких лет Этого Бардака людям куда привычнее омерзительные кабыздохи, поднимающие окровавленные морды из объеденных трупов. Раньше, пока их было много, – по Тридцатке пройти было невозможно. Сам-то Ахмет серьезно не попадал, но с бывшими соседями случались порой довольно неприятные вещи. Сейчас их стало гораздо меньше, но те, что остались, уже не собаки. Это какие-то волосатые крокодилы, сообразительные и наглые. Они прекрасно знают, что такое растяжка, отличают оружие с примкнутым рожком, при звуке выстрела из подствольника мгновенно рассасываются. Твари, иной раз патрона не пожалеешь.

Когда Все началось, никто сразу не понял, что вся эта жизнь стала отныне прошлой. Некоторые по сию пору верят, что все еще как-то образуется, не может же все вот так продолжаться, – и лучше не спрашивать, как может ожить разложившийся труп. В память накрепко врезалось ощущение беззвучного грохота, которым сопровождались те дни в Самом Начале. Обыватели прекрасно понимали, вернее, чуяли циклопический масштаб перемен и их окончательность, но в голову это никак не влезало и слова не находились, не нашлись они и по сей день. Как обозвать Всю Эту Хуйню? Войны как таковой не было; впрочем, была – но это стало ясно лишь спустя довольно продолжительное время, никаких массированных ядерных ударов тоже, хотя, пока работали радио и телевизор, что-то такое говорили; но кто, на кого и что сбросил, оставалось неясным. Об окружающем Тридцатку районе еще что-то доносилось, но что творилось за хозяйскими блокпостами всей Ural area, никто точно не знал, сведения же от приходящих торговцев были довольно противоречивы. Хозяйки предпочитали считать, что в Южноуральской спецзоне никого нет, – и для всех это было удобно. Видимо, отрапортовали о стопроцентной зачистке, а теперь сами себя подставлять не хотят. Ну, нашим после той зачистки тоже возникать не больно надо – себе дороже, и в районе от Хаслей до Пыштыма хозяева чувствуют себя як на ридной Оклахомщине. Да, дали они тогда оторваться, никто и сотой доли такого не ожидал. Тогда какие-то идиоты, скорее всего, вояки отбили у хозяек полный заправщик и разнесли из пулеметов посланного разобраться хамвика. Хозяева быстренько сориентировались, за зону не полезли, просто куда-то позвонили – и по Тридцатке откуда-то издалека отработали несколько ихних РСЗО¹⁴ какого-то уж очень большого калибра. Наш-то Град не подарок, а тут было что-то покруче. Работали четыре ПУ¹⁵, отстреливали по восемь ракет. Потом с полчаса-час перезаряжались, и по новой. Когда Ахмет пошел поглядеть чего-нибудь полезного по руинам, при первом взгляде на результат просто оторопел: по городу буквально прошлись граблями, между Свердлова и Ленина вместо домов лежали кучи дымящегося щебня. Никаких остатков стен, от довольно крепких сталинских строений остались невысокие холмы – от ЗЭМИ до самого парка. Смотрелось это страшновато, поэтому больше к хозяевам никто не лез. Помнится, как они впервые появились у нас. Когда электричество еще работало, по ящику незадолго до Этого начали уж очень рьяно грузить, что-де никак у нас не получается нормально управляться со своим оружием – атомными бомбами, ракетами и прочей дрянью. Грузили, конечно, и раньше – но тут уж совсем москвичи расстроились; как ни включишь, так обязательно какая-нибудь симпатичная дикторша или американский профессор чуть не рыдает: и как у нас все плохо лежит, а нормально чтоб охранять – денег, мол, нету и в ближайшее время не будет, а все потому, что не с нормальными странами дружим, а со всякими беспредельщиками. И так не меньше полугода плачут и плачут, плачут и плачут. Так достали эти ихние сопли, что наши мужики уже ходят и матерятся – дескать, забрали бы к себе в свою Америку все это ядерное говно, лишь бы перестали на мозги капать. И точно! Вскоре слух пошел – приедут американские военные наш завод от всяких ваххабитов и талибанов оборонять. Помнится, все тогда смеялись – кто ж их самих охранять-то будет? Досмеялись, бля. Когда американцы приехали, начали с того, что заменили на заводских КПП¹⁶ наших вэвэшников¹⁷ и стали строить себе городок. Надо сказать, быстро построили, меньше полугода проковырялись. Что построили – никто толком не знал: стройку с дороги было не видать, а наших к строительству не подпускали. Потом, как построили, дорогу между городом и заводом – а это километра три – стали обносить железным забором, с освещением, камерами и прочими делами. Над заводом и городом появились ихние беспилотники, даже, как некоторые говорили, с бомбами. Опять же, по слухам, заминировали весь периметр вокруг завода. Кто на заводе работал, говорили, что американцы в цеха особо не совались, все больше с начальством в управлениях заседали, так что их было даже меньше заметно, чем в городе. Единственно что – отменили привычные пропуска, теперь пропуск, вернее, чип приспособой типа шприца загоняли под кожу на лбу, который считывался одновременно со сканированием ириса. Ну, вроде все это на жизнь не сильно повлияло – поговорили, что, типа, это еще в Библии предсказано, да и перестали. В городе американцы показывались редко, ничего не покупали; так, пронесутся на своих хамвиках до заводоуправления – и снова тишь да гладь, будто и нету их. Дивизию ВВ, что стояла в Тридцатке, еще до всего этого сократили сначала до двух полков, потом до одного, а потом и до двух батальонов, оставшихся охранять непонятно что.