Czytaj książkę: «Трое из Жана-Парижа»

Czcionka:

* * *

«Звонкий и трепетный роман о взрослении, в котором легко найти себя и полюбить каждого героя. С первых страниц будто возвращаешься домой: здесь все знакомо – голоса, запахи, шаги. Книга светлая и теплая, она остается не только в памяти, но и в сердце».
Алтынай Султан, автор романа «Отслойка»

«Миру очень нужны такие тексты. Да, здесь с героями тоже случаются невзгоды, а реальность, в которой они существуют, отнюдь не всегда дружелюбна. Но всё и всех спасает особый авторский взгляд. Будем надеяться, что верные друзья останутся рядом, настоящая любовь победит, а читатель разглядит в Айгуль Клиновской потенциал казахстанского Фредрика Бакмана».
Елена Васильева, редактор, литературный обозреватель

* * *

Старые письма. Опавшая листва ушедшего столетия, даже тысячелетия.

Жухлые страницы, ломкие края. Хранители голосов, мыслей и утраченного тепла, которым навеки окутано прошлое.

Куцые, написанные второпях на коленке. Они выскальзывали из почтового ящика прямиком в нетерпеливые руки.

Длинные и обстоятельные, на пять-шесть страниц. Эти делали конверт неприлично пухлым и обещали увлекательное чтение.

Буквы, как и их хозяева, разноликие.

Мелкие, похожие на бисер, усыпают вырванный из тетради листок, теснятся и соскальзывают за края.

Размашистые маршируют, как гренадеры, по разлинованному бумажному плацу.

Круглые, точно валуны в горной речке, катятся, подпрыгивают, подгоняют друг друга выпуклыми боками.

А за буквами – люди.

В первом ряду те, кто ушел, но в потертом письме оставил немного себя, юного и чуточку бестолкового. Можно коснуться их, покинувших настоящее, кончиками пальцев. Они там, по ту сторону букв.

Вслед за ушедшими – живые, повзрослевшие, отягощенные грузом лет и километрами расстояний, несбывшимися надеждами и утраченными иллюзиями. Они уже и не помнят, какими остались в письмах.

За выцветшими строчками – девчонки с сахарными начесами, обесцвеченными челками и серебристыми тенями на веках. Мальчишки – с гитарами, запасом разбивающих сердца песен и дерзким прищуром глаз.

Одно общее есть у всех.

Город, в котором выросли.

Кто-то здесь же родился и огласил криком прилегающее к роддому озеро.

Кого-то привезли младенцем, туго обернутым в кокон байкового одеяла.

Кто-то заявился угрюмым подростком, и город принял его в свои знойные, припорошенные пылью объятия.

И покатилась жизнь, как перекати-поле по бескрайней степи…

Часть 1

Когда бездумно пророчит лето,
А человеку – шестнадцать лет,
И столько веры в свои победы
И в то, что Бога на свете нет!
И вечер теплый, и ветер южный,
И окрыляет избыток сил,
И очень важно, и очень нужно,
Чтоб кто-то бережно объяснил,
Что жизнь проходит, меняет краски,
То зацелует, то отомстит,
Не все то горе, что нету счастья,
Не все то золото, что блестит,
Что в мире много таких вопросов,
Где не ответить начистоту,
Что резать вены – еще не способ
Свою доказывать правоту.

Екатерина Горбовская

1. Эмигрант, модельер, космонавт

– А я вчера мышей убила половником.

– И это говорит человек, который мечтает стать знаменитым модельером! – гыгыкнул Андрей.

– А что мне было делать? Выхожу на балкон, а они шуршат в пакете с сухарями. – Ольга развела руками, ничуть не раскаиваясь.

– Представляю, как ты метнулась за половником и пошла крушить их, как Рэмбо.

– А ты бы их обогрел, накормил и усыновил?

Айша́ слушала и представляла пакет с кроваво-хлебным месивом, последнее пристанище несчастных мышей. Дернула плечами от отвращения.

– Спасибо, теперь точно на ночь есть не буду.

Они сидели на скамейке возле дома. К городу подкрадывались сумерки и вытесняли дневную одуряющую жару. Листья карагачей, мелкие и клейкие от зноя, поблескивали под лучами угасающего солнца. Еще один летний день клонился к закату. Атмосферу то и дело прорезали пронзительные крики – мальчишки играли в казаки-разбойники. Пыль, вечное покрывало города, зависала мелкой взвесью в воздухе и едва успевала лечь, как ее снова вздымали неугомонные детские ноги. Девчонки помладше сосредоточенно плели узоры из длинной резинки, прыгали через нее по очереди, тряся хвостиками и косичками. Из распахнутых настежь окон доносилась какофония телевизоров, обрывки разговоров и звонкое постукивание поварешек о края разнокалиберных кастрюль. Кто-то курил в окно, кто-то поливал палисадник из шланга, иногда обдавая самых шумных казаков и разбойников.

– Бабушка уже вызов и номер получила. Ей осталось съездить в Москву, забронировать место в самолете, оформить визу. А следом и мы с мамой. И все. Пока, СССР! Гутен абенд, Германия! – Андрюха вскочил, делая вид, что уходит, картинно помахал рукой и засеменил Чарли Чаплином.

Тающее солнце через сито листвы скользнуло отблеском по его темной стриженой голове. Худой, с черными бровями и неожиданным азиатским разрезом глаз, он никак не вязался с образом истинного арийца.

– Фонпанбек, останься! – рассмеялись девчонки.

Он вернулся к скамейке, плюхнулся рядом и толкнул Айшу в бок.

– Не хотите, чтобы я уезжал, так и скажите.

Наклонился и привычно пошарил по земле, отыскивая нужный по форме и размеру камешек. Нагретый за день голыш лег в руку, заскользил меж пальцев, перекатился, подлетел вверх, словом, заслужил неслыханное приключение, в отличие от других каменных собратьев.

Мама у Юрковского действительно была немка. Папа – наполовину поляк, наполовину казах. Вот и получился Андрюха – и фон, и пан, и бек.

В июне 1991 года эту троицу выпускников, да и всех остальных горожан, национальный вопрос не волновал. Скорее, вызывал любопытство, сколько и каких кровей у кого намешано. Потому что в крохотном городке, как в казане, варился самый разношерстный люд со всех концов Советского Союза.

Поначалу в голой степи появился поселок, потому как скрывались тут несметные залежи полезных ископаемых. Так и возникла на карте малюсенькая точка с гордым названием Жаната́с¹. И закипела работа, с размахом развернулись и добыча фосфоритной руды, и строительство домов. Всезнающий Андрей вещал, что по объему добычи их город на втором месте в Советском Союзе. Правда, на вопрос, кто на первом, ответить затруднялся. Еще он утверждал, что на генеральном плане застройки есть даже аэропорт. Девчонки верили слабо, но с восторгом гадали, в каком уголке Жана́-Парижа – так местные с любовью называли Жанатас – его могут построить.

Город рос. Народ тянулся сюда по разным причинам: кто за длинным рублем, кто по комсомольской путевке, кто с гитарой наперевес навстречу романтике. Свою лепту внесли и зэки, чья колония-поселение находилась тут же. Олина тетя преподавала им биологию. Этот факт воспринимался актом неизмеримого героизма. Шутка ли, входить по доброй воле в логово тигров с одной лишь указкой.

– Повезло, что тетя раздобыла польский трикотаж. Уже дошиваю свое маленькое черное платье. Осталось решить, где будет молния – на спине или сбоку.

Невысокая, ладненькая Ольга могла позволить себе любой фасон. Она и сейчас была в мини-юбке в обтяжку и топике с тонкими лямками. Крепкое, налитое тело, с задорными яблочками грудей, без единого изъяна. Хотя сама Ольга считала ноги коротковатыми, о чем не уставала говорить, желая, чтобы ее непременно убедили в обратном.

– Тебе пойдет. Мое тоже почти готово, последняя примерка осталась. Все, как хотела: широкий пояс, пышная юбка, рукава фонариком.

Айша, в отличие от подруги, короткого избегала – истово считала себя толстой. Она не осознавала, что пухлость ее скорее милая, чем отталкивающая. Айша всегда любовалась Олей, а в собственной фигуре ничего выдающегося не находила. Волосы как волосы – темно-каштановые, разве что длинные и волнистые. Глаза как глаза – из-за разреза на фотографиях выходил несколько сонный вид. Если подвести веки карандашом, то взгляд становился выразительнее. Беда в том, что краситься Айша не любила, суету вокруг внешности воспринимала как пустую трату времени.

Неподалеку раздался причудливый, едва слышный свист.

– Все, я пошел, а то дойдете до обсуждения нижнего белья.

Андрей отбросил камешек и встал. Махнув на прощание, он растворился в летних сумерках, слегка подкрашенных фиолетовым, как разбавленный смородиновый компот.

– Слышала? – Ольга мотнула головой в ту сторону, куда ушел Фонпанбек. – Это КПА. Они постоянно его высвистывают под окнами.

Андрей и Ольга жили в одном подъезде – том самом, возле которого они и сидели, уже свободные от экзаменов, в предвкушении выпускного. Айша – в соседнем доме. Учились тоже вместе. Правда, Андрей присоединился к ним только в седьмом классе. Девчонки до третьего класса бегали в школу имени Мухтара Ауэзова, что стояла неподалеку, в пяти минутах ходьбы, после перешли в другую – имени 60-летия Октябрьской революции. Так длинно, конечно, никто и никогда не произносил, говорили коротко: «Шесятлет». Там они и доучились до одиннадцатого класса.

– Я поняла, что бездарь. Не выйдет из меня модельера.

Оля зашагала взад-вперед, готовая парировать успокаивающие слова Айши. Та молчала, потому что слышала это уже не раз.

– Я сегодня шла из художественной школы, встретила Эдика. Помнишь, я про него рассказывала? Сын дяди Пети Захарова, папиного коллеги.

– Помню.

– Показала ему рисунки, он поржал.

Да, это было серьезной реакцией профессионала. Парень недавно пришел из армии и собирался не абы куда, а в Московское художественное училище. Неоспоримый факт, что человек талантлив. Даже если не поступит, в умах земляков он навеки останется тем, кто поехал пытать счастья в самой столице.

– Я не умею рисовать. Это все мама: «Хочешь стать модельером – иди на живопись».

– Правильно же говорит.

– Да ну вас.

– А чего ты ждала?

Ольга села, закинула ногу на ногу, поболтала в воздухе матерчатой тапочкой, собственноручно расшитой затейливым бисерным узором.

– А тебе не страшно так далеко уезжать? – проигнорировав вопрос, она задала встречный.

– Чего бояться, одна же страна.

Айша нашла в газете объявление о новом украинском институте и решила стать переводчиком.

Ольга покачала головой.

– Чует мое сердце – застрянешь ты там. Галушки, борщ и какой-нибудь гарный хлопец не оставят тебе выбора. Только не выходи за рыжего или дурака. Так папа говорил.

Айша хохотнула, поднялась и провела руками по округлым бедрам.

– Да я сама как галушка, так и не похудела к выпускному.

Мимо с оглушительными воплями пронеслась ватага мальчишек. Ольга неодобрительно цыкнула им вслед.

– А как ты думаешь, где и кем мы будем в двухтысячном году? – она молниеносно переключилась на другую тему. – Ты понимаешь, подружка, что мы счастливчики? Перейдем из одного столетия в следующее. Да что там столетие, в следующее тысячелетие шагнем!

– Ты станешь знаменитым модельером, я буду приезжать на твои показы с международными делегациями. Познакомим наших мужей и задружим семьями, – Айша уверенно обрисовала перспективы.

– А Фонпанбек превратится в толстого бюргера, и все станут называть его херр Юрковский! – подхватила Ольга фантазии об ослепительном будущем.

Звонкий хохот огласил двор, влетая в распахнутые окна еще одним звуком мелодии летнего вечера.

– Пойду я, – кое-как отсмеявшись, проговорила Айша.

Обнялись, расцеловались, и она побрела к своему дому.

– Напомни, кем ты хотела в детстве стать? – за спиной прозвучал вопрос.

Она обернулась. Ольга стояла на пороге своего подъезда, придерживая коленом открытую дверь.

– Космонавтом, – ответила Айша приглушенно.

– Кем?

– Иди в баню! Не буду я кричать на весь двор!

– Вечером позвоню, скажешь. А то не усну от любопытства. – Оля послала ей воздушный поцелуй и скрылась за дверью.

2. Судьбоносные баранки

Андрей не хотел ехать в Германию, ему и здесь было хорошо. Далекая страна казалась чужой и до противности прилизанной. Раздражали и разговоры, как немцам сытно там живется. А он не мыслил себя отдельно от гор, в которых каждый день открывал что-то новое. Однажды во время вылазки за грибами они с пацанами нашли обглоданный кем-то продолговатый череп, долго рассматривали его и гадали, какой масти был павший конь и от чего он погиб. Весной охапками собирали подснежники, ирисы, тюльпаны и тащили мамам или девчонкам, смущаясь и посмеиваясь друг над другом. На пологих склонах запускали бумажного змея. Бечевка трепетала в зажатом кулаке, а в небе метался змей с длинным цветастым хвостом, желая сорваться и удрать из цепких рук. Устав от беготни, мальчишки сидели и смотрели на город, строя планы на следующий день. И все это было родное: и необъятное небо над головами, и горы как отдельная страна чудес со своими сюрпризами и подарками, и тонкий аромат яблок, который сопровождал повсюду. Андрюхе казалось, что он сам состоит из всего этого, как будто его слепили, взяв понемногу и от неба, и от гор, и от яблок. Выдерни его и пересади в немецкую землю, там он и зачахнет, как декабрист, который взрослые не разрешали трогать, потому что капризный цветок тут же сникал, если его передвигали с места на место.

Мама же всерьез собиралась на родину предков. С тех пор как они с отцом развелись, мысль о переезде неустанно транслировалась миру. Вроде как невыносимо было жить с бывшим мужем на одном пространстве, пусть и таком огромном, как Казахстан.

Отец, конечно, учудил. Ездил-ездил на вахту, месяцами пропадал на северах, там и подженился. Бабушка, почувствовав неладное, собралась немедленно мчаться туда, накрыть гнездо разврата и вернуть сына домой. Однако дорога далась бы ей нелегко, поэтому мама отговорила и отправилась сама.

Добравшись через всю страну на перекладных до мужа и оценив обстановку, вернулась она довольно быстро. «А я говорила – не дело это, когда муж и жена порознь. Что ж сдаешься так? Поборись за мужа-то. Эх, надо было мне ехать, я бы пару клоков выдрала у стервы этой, разлучницы!» – причитала бабушка, глядя, как мама собирала вещи. Бабушка велела не пороть горячку, а оставаться в мужней квартире, и сыну написала, что, пока она жива, не будут ее внуки по углам скитаться из-за того, что он развел шуры-муры на своих вахтах. Но они все-таки съехали. Много позже отец приходил, предлагал матери начать все сначала. Андрей втайне гордился ею – предателей прощать нельзя, она и не простила. Отец собирался поступить совсем гнусно – бросить вторую семью, где один за другим уже появились дети.

Так мама, Андрей и младший брат Ярослав остались втроем. Жили в Алма-Ате ровно до тех пор, пока Андрей не стал отбиваться от рук без отцовского пригляда. Подростковый возраст, дворовая компания, дурманящий цвет яблоневых садов, что простирались от их дома до самых гор. С шестого класса начал попивать дешевый портвейн, покуривать сигареты за гаражами и лихо резаться в карты. Мама строжила как могла, но что ее слова, когда вокруг много тех, чьи истории гораздо интереснее: кто-то отсидел и хвастался наколками, кто-то пел под гитару блатные песни, кто-то сорил деньгами и показывал, как метать нож. Андрей впитывал все, абсолютно не отделяя плохое от хорошего, принимая жизнь такой, как есть: и с мамиными нотациями, и с пацанскими проделками. При этом рос неглупый, читал взахлеб любые книги, что попадались под руку, благодаря чему имел широкий кругозор.

Он мог вести долгие, обоюдоинтересные беседы с кем угодно: от трясущихся алкашей, что сшибали копейку у магазина, до бабушкиных соседок, монументальных советских матрон сталинской закалки. Сердце Эллы Георгиевны ликовало, когда сын тихо застывал дома с книжкой. Но когда за окном раздавался свист, Андрей отбрасывал чтиво и бежал на улицу – прочь от мудрых, но запылившихся историй навстречу трепещущей и яркой, как огонь, дворовой жизни. Мать увещевала его изо всех сил, обращалась, наступив на гордость, к бывшему мужу, который вернулся с новой женой и поселился неподалеку. Отец согласился повлиять, даже настучать первенцу по дурной голове, но сын без всяких экивоков воспитателя послал. Недалеко. К новым детям. На которых отец его променял.

В один летний день сидел Андрей с книжкой Конан Дойла, читал про пеструю ленту и ухмылялся. Он-то змей не боялся, много их водилось в горах. С улицы раздался крик Ярика:

– Андрюха! Андрюха-а-а!

– Чего? – Андрей высунул из окна свою вихрастую голову.

– Там это… Как их назвать-то… Отцовских детей бьют.

Андрей бросил книжку и полетел на улицу.

– Где?

– У первого дома.

И они помчались туда, где жил отец. Издалека услышали крики и плач. Андрей на бегу врезался в плотный кружок и отшвырнул пару человек. В центре на корточках сидели двое мальчишек, прикрывали ладошками головы. Андрей поднял их – целы, только напуганы, один заливался слезами. Да и не стал бы никто бить такую малышню, просто местные решили заняться воспитанием. Он посмотрел вокруг, стараясь с каждым встретиться глазами, чтобы ясно донести мысль, и сказал:

– Это мои братья.

– Наши, – добавил Ярик, который встал рядом.

– Да мы так, познакомиться, – ответил кто-то. – Не трогали мы их.

– Ну и хорошо, – сказал Андрей. И они с Яриком повели мальчишек к себе умываться.

По дороге старшие объяснили младшим, что они Юрковские, ветки одного дерева. А раз так, надо держаться вместе.

Пришедшая с работы Элла Георгиевна застала удивительную картину: четыре отпрыска Юрковского пили чай с хлебом, посыпанным сахарным песком. На ее вопросительный взгляд Андрей повторил то, что сказал всем на улице:

– Это мои братья.

– Наши, – снова поправил Ярик.

А вскоре случилось то, что стало последней каплей для маминого терпения. Андрея поймали на воровстве баранок. Налетам шустрых и вечно голодных местных пацанов подвергались и яблоневые сады, где поджидали заряженные солью ружья, и хлебозавод, на котором работали жители всех близлежащих домов. Оттуда так и манило стащить еще теплую буханку или мягкие сладковатые баранки, чтобы потом, сидя на крыше гаража и болтая ногами, вонзать зубы в хлебный мякиш, грызть яблоко и слушать, как внутри плещется кураж.

Сторож, носатый дедок кровожадного вида, схватил Андрюху лишь потому, что тот выронил из кармана нож и замешкался. Вскоре, крепко получив пару раз по шее, Андрей стоял у дверей своей квартиры. Сторож втолкнул его в прихожую и поволок на кухню, там бросил на стол вещдок. Элла Георгиевна заметалась, понимая, что надо дать денег. Не проронив ни слова, она сняла золотые сережки и положила рядом с ножом. Плотно сомкнутые губы означали, что говорить ей в этот миг было чрезвычайно трудно. Она всегда держалась на людях с достоинством и даже сейчас не позволяла себе разнюниться. Казалось, попроси палец – отрежет и отдаст в ту же минуту, только бы утрясти все без милиции. Сторож качнул головой:

– Убери, Элла, не будь дурой. Увозить надо пацана подальше, иначе плохо кончит.

Посмотрел на прохвоста, который украдкой жевал баранку, вздохнул и вышел.

Мама с прорвавшимися наконец рыданиями принялась остервенело охаживать Андрея полотенцем, схватила даже скалку, но стукнуть не решилась. Он прикрывал лицо руками и думал лишь о том, что нипочем бы его не поймали, если бы не выпавший нож. В голове созревал план мести сволочному сторожу. Забор поджечь! Пусть побегает, раз такой прыткий.

Ночью Андрей услышал мамины горестные всхлипывания и шепоток, она то ли жаловалась кому-то, то ли молилась. Стало совестно. Хотелось как-то ее успокоить, но что тут скажешь? Утром он поклялся маме – никогда больше не станет воровать. Поджог забора пока еще оставался в планах – это же не воровство. Мама слушала внимательно, склонив голову набок. «Только бы не плакала», – глядя на опухшее лицо, думал он.

За окном протяжно засвистели – пацаны вызывали к гаражам, им не терпелось узнать, как он выкрутился. Те, кому удалось удрать с хлебозавода, видели, что Андрея сцапали и потащили домой. Они притаились до утра, затихли, а с наступлением нового дня замаячили под окнами, шепотом пересказывая детали тем, кто за баранками не ходил.

Мама подняла сухие глаза и сказала решительно, отметая возможные уговоры и протесты:

– Я созвонилась с бабушкой, ты уезжаешь в Жанатас.

Нож отправился в мусорный бак.

3. Подкидыш королевских кровей

Ольга всегда считала себя чуточку лучше других. Самую малость, но лучше. В детстве она воображала, что некая королевская семья оставила ее на попечение нынешним родителям. Откуда в степях Казахстана могла появиться венценосная чета с орущим свертком – этим вопросом Оля не задавалась.

Если предки ругали, маленькая Олечка, глотая слезы, думала: «Вот вернутся за мной и покажут вам!» С годами мысль угасла, но сожаление нет-нет да и возникало. Ах, как было бы славно, если бы в их обитую коричневым дерматином дверь однажды кто-то постучал и сказал: «Собирайся, дорогая, твое время пришло». В подростковом возрасте, понятное дело, Оля уже не верила в сказки, но чувство легкого превосходства над другими никуда не исчезло.

Например, едут они в автобусах в пионерский лагерь «Жулдыз» – Олечка занимает лучшее место у окна, чтобы прокатиться с ветерком. Песни поют по дороге, знакомятся. Пока у шлагбаума идет суетливая выгрузка, Оля ускользает от всех и несется к разноцветным домикам. Самая хорошая койка, рядом с откидной отдушиной² и подальше от двери, достается ей, потому что она чуточку лучше остальных. Что значит – нечестно? Кто успел, тот и съел, шустрее надо ноги передвигать.

Папа звал ее принцессой. В детстве было даже немного его жаль. «Вернутся за мной настоящие родители, как же он без меня?»

Красивый и кудрявый, похожий на киноактера Игоря Костолевского, он приходил с работы, и все вокруг, спокойное и размеренное, менялось. Мама лучисто улыбалась, дома становилось светлее и просторнее, словно в распахнутое окно врывался свежий ветер. Папа намывал руки и вещал из ванной, что сейчас, вот сейчас он выйдет на охоту ловить маленьких непослушных девочек. Оля и Аня с визгом бежали прятаться. Папа ходил по квартире, заглядывал везде, даже в выдвижные ящики серванта, но найти никого не мог. Девчонки переминались с ноги на ногу за шторами и тоненько хихикали. Наконец с победным криком он их обнаруживал, сгребал ручищами и носился по квартире, сшибая стулья. Мама смеялась и ругалась понарошку, что они разнесут весь дом. А девчонки обезьянами висели на его плечах и до звона в ушах хохотали.

Папа умер, когда она училась в пятом классе. В гробу лежал незнакомцем, строгим и некрасивым.

– Такой молодой. Инфаркт. Еще жить бы и жить.

Шепоток иглой вонзился Ольге в темечко. Она обернулась, но люди стояли молча с одинаково скорбными лицами. Ей захотелось набрать побольше воздуха и кричать, кричать, кричать, что всех она обменяла бы на него, живого. Стоявшая рядом мама бросила на нее быстрый взгляд и сжала руку, сдерживая готовую вырваться наружу истерику. И Оля покорно сникла.

Новый мамин избранник по имени Сергей, интеллигентного вида дядька с чеховской бородкой, работал на скорой. Просочился он в семью Исаевых, когда Оля училась уже в десятом классе. К появлению отчима она отнеслась снисходительно. Мама переключила внимание на него, кокетливо смеялась и подкрашивала губы морковного цвета помадой, так что его присутствие было только на руку. Но, к сожалению, счастье длилось недолго.

Скорее всего, дядя Сережа и раньше был не дурак выпить, но умудрился сохранить лицо, пока кружил Надежду Петровну в конфетно-букетном вихре. На цыпочках, как известно, долго не устоишь, так что постепенно маска добропорядочности с его лица сползла. Он откупоривал бутылку, как только оседала пыль из-под колес автобуса, на котором Надежда Петровна покидала город ради курсов повышения квалификации. Начинал болтать сам с собой, копошиться в аптечке. Однажды Оля попыталась выяснить, что у него болит, но он спрятал за спиной лекарства и ответил, глядя исподлобья:

– Я тебя не трогаю, и ты меня не трогай.

И захихикал так демонически. По ночам было особенно страшно, когда отчим в одних трусах бродил по квартире и что-то бубнил. Или надолго запирался в ванной – Оля сначала боялась, что он сделает с собой нечто ужасное, потом плюнула. Только к двери своей спальни подставляла стул, чтобы отчим ненароком не забрел.

Перед маминым приездом дядя Сережа брал себя в руки: брился, мылся, приводил в порядок внешний вид и больную голову.

– Почему ты маме не расскажешь про его выкрутасы, когда она уезжает? – недоумевала Айша.

Оля пожимала плечами.

– Да неплохой в целом мужик. Когда не пьет. Чего ей одной куковать? Я уеду скоро.

Жирной точкой в недоразумении под названием «второй брак Надежды Петровны» стала поездка отчима на охоту. Дядя Сережа вернулся через несколько дней в три часа ночи, ввалился в квартиру с добычей на плечах и победно кинул ее на пол. Мама успела отогнуть ковровую дорожку, чтобы та не испачкалась кровью. Выскочившая на шум Оля одеревенела, уставившись в несчастные, подернутые мученической пеленой глаза мертвого сайгака.

– Он разве не в Красной книге? – выдохнула она. Никто не услышал. Мама была озабочена, как разобраться со всем этим: невменяемого уложить в кровать, тушу перетащить на балкон, кровавое пятно на линолеуме замыть.

Отчима отправили спать, Оля легла с мамой. Все стихло. Ночь снова накинула кисею сна на взбудораженные мысли, смежила распахнутые глаза, побаюкала. Спустя время послышался приглушенный звук, что-то грузно упало на пол. Оля вынырнула из полудремы, прислушалась. Ничего. Но в душе что-то засвербело, не давая отрешиться. Она легонько тронула маму:

– Я слышала что-то странное.

Надежда Петровна заворочалась раздраженно:

– Спи, тебе померещилось.

Но Оля снова ее затеребила:

– Сходи, посмотри.

Та поворчала, что нет покоя в этом доме, но встала и отправилась искать источник шума. Нежданный вскрик спугнул тишину, Ольга подскочила. Позже выяснилось, что пьяненький дядя Сережа упал и ударился виском об угол кровати. Мама обнаружила его в расползающейся луже крови. Как сказал примчавшийся на зов коллега: «Если бы он пролежал до утра, то не выжил бы». Так Ольга спасла жизнь, которую сам дядя Сережа вовсю гнал под откос. Хотя больше в тот момент было жалко невезучего, всеми забытого в суматохе сайгака.

Надежда Петровна раненого выходила, затем с учительской скрупулезностью по полочкам разложила ему, почему дальнейшее совместное проживание невозможно. Тот смиренно выслушал и покинул навсегда квартиру Исаевых. После его ухода Надежда Петровна устроила генеральную уборку с целью обнаружения и ликвидации тайников с початыми бутылками.

Оля мысленно подгоняла время, чтобы скорее уехать из этого богом забытого захолустья. Где-то бурлила жизнь, в которой были другие страны и города, концерты и театры, новые люди и впечатления. Там каждый выход на улицу – небольшое волнующее приключение. Здесь же один день походил на другой до нервного тика.

Город торчал унылой бородавкой на щетинистом просторе. Степь только ранней весной могла порадовать живописными пятнами маков, с наступлением лета рыжела, потом и вовсе выгорала. Глазу не за что зацепиться, даже горы невыразительные: покатые и приземистые, точно нарисованные детской рукой, нелепые бугры на фоне низкого неба. Летом – густой зной, в котором легко увязнуть, как мухе в меду. Зимой – бураны, накрывающие город с таким бешенством, словно хотели стереть с лица земли. И ветер, вечный ветер. Казалось, он залетел сюда однажды и остался навсегда. Ольга ругалась с ним по-настоящему, обзывала заразой и сволочью, когда он сминал прическу в воронье гнездо, стоило высунуть нос из подъезда.

Жана-Париж можно было обойти за полдня. Идешь, с кем-то здороваешься, кого-то в упор не замечаешь. В зависимости от настроения. Нет уголка, кроме квартиры, где можно побыть без посторонних глаз. И то, о каком уединении речь, когда живешь с учителем русского языка и литературы, который никогда не ослабляет педагогические вожжи!

Ольга слышала разговоры, что в Союзе жизни нет, нужно валить отсюда к чертям, завтра может быть еще хуже, чем вчера.

Так и выходило. Потихоньку «смазывали лыжи» все: русские, греки, немцы. Бросали насиженные места, хорошие квартиры, нормальные зарплаты и уезжали на исторические родины, хотя появились на свет и выросли в Казахстане. Те, кто остался, ворчливо ругали погоду и мирились с ее непредсказуемостью. Шепотом на тесных кухнях ругали власть и мирились с пропажей колбасы. И продолжали жить. Казалось, все образуется. Но тонкий ручеек уезжающих – степенных и хозяйственных немцев, говорливых и красивых греков, бесшабашных и веселых русских – грозил превратиться в мощный поток.

Оля знала, что дорога ей только в Кузбасс. Там жила родня, да и сестра уже пару лет как обосновалась. Но, как выяснилось, у мамы созрел новый оригинальный план относительно Олиного будущего.

Наскоро поужинав макаронами по-флотски, Оля позвонила Айше и выпытала, кем та хотела стать в детстве. Выяснилось, что вторым Гагариным. Из космического в городе только железная конструкция в виде взлетающих ракет. Это было смешно – где Жанатас и где космос.

Мама оторвала Ольгу от телефона и позвала в зал. В сумрачной комнате бледно мерцал экран телевизора.

Оля зажгла свет и присела на продавленный старенький диван.

– Что показывают?

Надежда Петровна подошла к телевизору и выключила.

«Все, приехали. Кто-то настучал, что я курила», – заколготились в Олиной голове мысли.

Мама осталась стоять. Выдержав наработанную годами паузу, она заговорила с апломбом, как и полагается учителю с немалым стажем:

– Ольга, ты заканчиваешь школу. Впереди тебя ждет долгая и насыщенная жизнь. И я не хочу, чтобы ты прозябала здесь.

Оля едва заметно выдохнула. Не про сигареты, и слава богу. Маму накрыл очередной приступ назидания.

– Мы же это обсуждали, я в Краснокузнецк к Аньке.

– Я хочу попросить, чтобы Андрей женился на тебе и увез в Германию, – отчеканила Надежда Петровна.

Потенциальная невеста часто заморгала.

– Какой Андрей?