Czytaj książkę: «Зелёные Созвездия», strona 7
Я хмурюсь.
– Что-то не совсем понятно, как же деревья могут жить без воздуха? В школе учат…
– В школе всё правильно говорят. Как же тебе объяснить-то. Ты видел когда-нибудь, как художники рисуют картины на компьютере?
– Нет, – признаюсь я.
– Я смотрел. Вот представь, у них на картине лицо, нарисованное в такой программе, как Фотошоп.
– Я знаю такую программу.
– Вот она работает по слоям. Например, на одном слое у художника может быть только тень. Представляешь, отключишь этот слой, и лицо кажется ненастоящим, как будто мультяшным. А если отключить все слои, кроме тени, мы увидим на прозрачном фоне только какие-то неясные серые пятна. Этот слой живёт своей серо-теневой жизнью. Уровни Природы такие же. Они наслаиваются друг на друга, чтобы сделать гармоничной жизнь пятого уровня. Если ты попадёшь на другой уровень, ты будто бы очутишься в мире, в котором что-то стёрто. Проблема только в том, что ни на одном уровне ниже нет человеческой энергии. Поэтому, мы там потихоньку умираем. Если по четвёртому уровню ходить можно долго, потому что человеческая энергия просачивается, то о первом и мечтать не стоит. Скажем так. День на четвёртом уровне убьёт тебя ровно столько же, сколько убьют пять минут первого уровня. И многие дальше третьего и не доходят. Вот как.
Над столом виснет тишина, в моей голове перемешались все мысли.
– Вообще-то, я хочу предупредить тебя, – говорит Володька. – Это меня и напугало ночью, когда я нечаянно вылетел на четвёртый уровень. Ты уже мог туда попасть случайно и умереть, а я потом бы отвечал.
– Случайно? – хмурюсь я. – Да я не знаю, как туда попасть и нарочно.
– Знаешь. По крайней мере, догадываешься, – чуть улыбается Володька.
Я было раскрываю рот, чтобы противоречить, но внезапно и правда догадываюсь.
– Надо лежать на спине, – говорю.
– Именно, – кивает Володька.
– Когда ты садишься, ты будто вылетаешь из тела, но дальше ног улететь не можешь! – радостно восклицаю я.
Володька снова кивает.
– А вот если пойти назад… – говорит он.
Волна страха накрывает сердце, и я вспоминаю тьму, которая плещется за спиной, стоит мне податься чуть назад ночами в такие моменты.
– Если пойти назад, то оказываешься на другом уровне, – заворожено шепчу я.
– Именно, братишка. – Улыбка Володьки всё равно что рожица Чеширского кота. – Но не ходи туда, пока всему не научишься. Там ещё стоит повыживать. Я тебе всё объясню, а пока я тебе покажу, как это, хочешь?
– Да! – восклицаю я.
– Окей, только пошли в кабинет. Это самое безопасное место для моего ухода.
Мы вскакиваем и несёмся в просторную комнатушку с охровым линолеумом и бордовыми обоями. Здесь мебель редкая, шкаф обычный, большой книжный шкаф, да стол с компьютером, и так называемый кабинет отделан стильно, только красные и чёрные цвета.
– Здесь пол бетонный, – говорит Володька, отодвигая стул на колёсиках. – Самое безопасное место для перехода – камень. Никогда не уходи на другой уровень, находясь высоко над землёй, потому что на другом уровне в этом месте может находиться пустота, и полетишь с пятого этажа на камни.
Володька ложится на пол. Его бело-синие одежды выбиваются из колорита кабинета. Он будто инородный предмет. Ступни раскинуты в стороны рогатулькой, пальцы поджаты. В просторном кабинете он кажется маленьким, хотя всего на десять сантиметров ниже меня, да и младше на восемь месяцев. Ему пока только одиннадцать.
– Пока меня не будет, посиди за компьютером, – просит Володька. – Ты же любишь это дело, а пока следи за мной.
Я плюхаюсь в кресло на колёсиках и смотрю на Вовку. Его изумрудные глаза с напряжением сверлят потолок, одну точку. А потом Володькино тело становится полупрозрачным, и в следующую секунду исчезает. Я только рот успеваю раскрыть.
***
Володьки нет долго, и в сердце просыпается волнение. Уже час я сижу за компьютером и играю в какой-то квест, найденный среди прочего барахла документов. В кабинете тихо, ни звука, за дверью тоже не слышно даже движения. Тётя Света куда-то запропастилась.
Квест даётся с трудом. Я и так не силён в логических задачках, а тут ещё и мысли заняты пятью уровнями. Мне не терпится побывать там самому. Вот вернётся Володька, и попрошу его нырнуть вместе со мной.
Но Володька не возвращается.
И уже ближе к шести вечера я слышу справа от себя дыхание. Оборачиваюсь и млею. Володька лежит на полу в крови.
***
С грохотом я отталкиваю кресло и приседаю перед братишкой.
– Володька, – шепчу я и трясу его за плечи. – Володька, очнись.
Глаза у него закачены, кровь течёт из обеих ноздрей, кожа бледная. Он хватает воздух ртом, словно рыба, которую выбросило на берег. Наконец понимаю, что до братишки не докричаться и начинаю вопить:
– Тётя Света!!!
Та не заставила себя долго ждать и влетела в кабинет через пять секунд. Увидев мой виноватый взгляд и сына, бьющегося в конвульсиях, она достаёт откуда-то салфетки и приседает рядом с Володькой.
– Ну что же такое, – хмурится она, вытирая кровь. – Вова, ну сколько же можно. Ну не маленький же.
Володька вдруг приходит в себя и хрипит:
– Я добрался до второго уровня.
– За это я должна тебя наказать. И очень серьёзно, молодой человек, – строго заявляет тётя Света и подхватывает лёгкое тело сына на руки. Она несёт его на второй этаж в комнату, а я, не отставая, семеню следом.
Володька оказывается в кровати. Вид у него получше, ободки ноздрей украшает запёкшаяся кровь.
– Так! Никаких переходов целую неделю! – строго заявляет тётя Света.
– Ну мама, – ноет Володька.
– Я сейчас провожу Никиту, а потом вернусь к тебе. А пока с постели ни ногой. – Тётя Света ставит точку в разговоре.
Володька смотрит на меня, а я тихонько машу рукой и шепчу:
– Пока.
– До завтра, – отвечает грустный Володька, и тётя Света выводит меня наружу.
Пока мы спускаемся по лестнице вдоль фотографий Володьки из раннего детства, я слышу от женщины поток строгих фраз:
– Нет, ну как вас назвать? Вот ведь что обычные дети неслушники, что вы! Ну у него есть лимит: третий уровень. Дальше не хватает у него сил, ну чего ты прёшь, куда не надо? Выше головы не прыгнешь всё равно. Ты хоть раз переходил? – косится тётя Света на меня.
– Нет, Володька мне только что рассказал, – тихо отвечаю я.
– Тебе нужно упражняться, – отвечает тётя Света. – Сразу так и не получится. То есть, получится, но натворишь глупостей, вон как Вовка.
Мы уже пересекаем гостиную в направлении к входной двери.
– У тебя мама знает о том, что ты зелёный? – спрашивает тётя Света.
– Нет, вы что, – качаю головой и выхожу на солнечное крыльцо.
– А зря. Надо рассказать.
– Она к этому вряд ли готова, – жму плечами я, и тётя Света долго глядит мне в глаза, а потом произносит:
– Какие же вы все красивые. – И тут же будто опоминается. – Мы подумаем, как поговорить с твоей мамой, а пока не делай глупостей. Никуда не уходи, ещё вдруг Он тебя найдёт.
– Кто? – хмурюсь я.
Тётя Света перестаёт улыбаться и опять долго смотрит на меня, а потом говорит:
– Я всего лишь мама зелёного ребёнка. Тебе лучше всё Вовка расскажет. Вы с ним найдёте общий язык. Завтра приходи к нему, если хочешь.
Она уже собирается закрыть дверь, но я вдруг вставляю:
– Подождите! Вы такая… – на секунду я смущаюсь. – Такая вся ясная. Вы, случайно, сами не были зелёной девочкой?
Тётя Света улыбается.
– Нет. Если бы я была зелёным ребёнком, то вряд ли дожила бы до возраста, в котором могла бы стать мамой. – И её улыбка вдруг становится печальной.
***
Не делать глупостей? Если такое скажут Никите Ясеневу, значит, он точно их натворит. Ночь поглотила дом, мама, дедушка и бабушка уже спали, а я всё ворочался. Уснуть мешали мысли, а ещё страх, что вот сейчас во сне перевернусь на спину, и провалюсь на какой-нибудь уровень. Пару раз я экспериментировал. Ложился на обе лопатки и сосредотачивался. И вот оно приходило: ощущение лёгкости, будто я парю над своим телом. Если сейчас откинуться назад, то случится это!
Володька не разрешал прыгать на другие уровни, если находишься выше земли, а моя комната пряталась под самой крышей. Наконец, я устаю мучиться и сажусь на кровати. Босые ноги мягко опускаются на ковёр, желание внутри достигает предельной точки.
Я оставляю позади постель и двигаюсь к двери. Осторожно приоткрываю её и прислушиваюсь к тишине дома. Из соседней комнаты доносится сопение мамы, вызвавшее во мне улыбку.
Прикрыв за собой дверь, я мягко, словно кошка, слетаю с лестницы на первый этаж, пересекаю гостиную и замираю, положив ладонь на холодный металл дверной ручки.
Я пошёл, – мысленно произношу.
Будь осторожен, – шепчет Каштан по ту сторону дома.
Я медленно, чтобы замок громко не щёлкал, поворачиваю ключ. Издаваемый треск всё равно кажется оглушительным, способным перебулгачить весь дом. Я жду. Когда из засады, где-нибудь в районе дивана, выпрыгнет дедушка с криками:
– Куда собрался???
Дверь открывается, и я выхожу на крыльцо в прохладу ночи. Даже не в прохладу, а холод. Август обдувает меня ледяным ветерком, и я ёжусь. Дурак, отправился в путешествие в одних трусах, да медальонах на шее. Но возвращаться и одеваться не хочется. Любопытство распирает изнутри. Однако я всё же захожу обратно в прихожую.
Возвращаться – плохая примета.
Но я вынужден взять с собой то, что как талисман находилось со мной в морском путешествии. Нахожу на вешалке салатовую кепку и напяливаю на себя. Вот теперь я готов к приключениям. Голый рыцарь в трусиках, сделанных под манер плавок. Я про себя хихикаю и сбегаю с крыльца на дорожку.
Стоит ли мне далеко отходить? Наверное, нет. Пройдя половину дорожки от ворот до двери, я останавливаюсь и сажусь на холодную землю. Осознаю, сколь величественна Природа ночью, до жутких мурашек по спине. Привыкшие на ночь прятаться в коробках, окружённые четырьмя стенами, мы совсем забыли, каково это – спать под открытым небом, особенно здесь, в степи, что подступала с запада. Кажется, будто небесный купол, вышитый созвездиями, гудитсловно древняя электростанция.
Я ложусь на спину, ёжусь от холода и отыскиваю глазами Большую Медведицу. Она будет моим ориентиром. Сосредотачиваюсь и пытаюсь сделать тело лёгким. У меня не получается. Ледяной ветер не даёт уйти в себя, гнусно покусывая мою кожу.
Вот-вот. Кажется, что уже начинается. Руки и ноги терпко подрагивают, но этого недостаточно. Я забываю о Большой Медведице и закрываю глаза. Так лучше.
Стараюсь отвлечься от ветра, от холода, от посторонних звуков. И вот оно начинается. Тело становится лёгким, как пушинка, я чувствую, что могу лететь. Вверх и назад. Не открывая глаз, я готовлюсь к прыжку. Ощущаю себя на бортике бассейна. Можно откинуться легонько, всё равно что сделать шажок в воду, а можно оттолкнуться со всей дури и нырнуть в самый центр. Я боюсь застрять, поэтому собираю все силы.
Раз! Вбираю в себя всю энергию.
Два! Скукоживаюсь, стараюсь собрать пучок взрыва в области солнечного сплетения.
Три! Прыгаю.
Голова кружится, как на аттракционе, но ничего не происходит, только рассудок объят землетрясением. Тошнота подкатывает к горлу, и я переворачиваюсь на бок, тут же сбивая все настройки.
Открываю глаза. Из двора я никуда не перенёсся. Под рукой всё та же земля, тьма застилает взгляд. Права была тётя Света: нужно упражняться.
Забудь про холод и возвращайся на исходную, – приказываю я себе и переворачиваюсь на спину. Смотрю в небо, но Большую Медведицу не нахожу. Я вообще не вижу звёзд.
***
Сажусь.
Нет, я где угодно, только не во дворе у бабушки. Я в потусторонней тьме. И страх холодит сердце. Повсюду, куда хватает глаз, расстилается чёрная земля и ни одной травинки, ни одного листочка, ни одного дерева, ни одного дома. Просто – голая чёрная земля, из которой чёрными мешками торчат непонятные глыбы. И небо тоже чёрное, под стать земле, а разделяет их лишь едва уловимый горизонт, сияющий серой полоской. Сквозь черноту слабенько пробивается холодная убывающая луна, свет которой и позволяет мне разглядеть окрестности. Только здесь сияние не приветливое серебристое, как дома, а холодное белое.
Со мной тоже произошли изменения. Я голый и не голый одновременно. Можно сказать, что у меня нет тела, но я чувствую ноги, которые царапают мелкие острые камни. Они впиваются и в кожу на ягодицах. Так отчётливо, будто на мне нет трусов, но и в то же время я ощущаю их ткань. Я могу поднять руку и потрогать кепку, только под пальцамиона не материальна, а как бы… мерцает лишь её сущность. Как сущность Деревьев, что прячется в их кронах, как сущность Моря, которая нависает над водной гладью. И даже два амулета на шее призрачные, как воздух, но и осязаемые. Амулет леса тускло светится зелёным, я различаю искорку сквозь свою тьму. Да-да, свою тьму, потому что я превращаюсь в размытую чёрную глыбу, наподобие тех, что окружают меня. Подношу руку к глазам, только это не рука, а тёмное щупальце. Не материальное, а терпкое, словно дым. И в то же время, сгибаю пальцы и вижу грязные полумесяцы ногтей, морщинки-пещерки на суставах-фалангах. Перекрещиваю руки, и одна проходит сквозь другую, но если захочу, могу сцепить их, превратив в аркан.
От подобных метаморфоз мозги закипают.
Закончив любоваться своим новым телом, я встаю на ноги и оглядываюсь. Интересно, на каком я уровне?
Позади меня высится небольшая чёрная глыба, которая приковывает моё внимание сероватой искоркой, теплящейся внутри тьмы. Я поднимаюсь на ноги. Легко, будто взлетаю. И двигаюсь к тёмному мешку. Сердце, которое здесь не тяжелее воздуха, бьётся всё чаще и чаще от волнения. Ибо я ощущаю.
Я чувствую.
Как в разговоре с деревьями.
У чёрной глыбы передо мной есть разум.
***
Я стою напротив, ничем не отличающийся от тёмного сгустка, будто запёкшаяся кровь.
Привет, – говорю я. Не вслух. Здесь нельзя говорить вслух. Да и как же сотворить подобное безо рта?
Но глыба мне не отвечает. Она то ли спит, то ли не хочет отвечать. Тогда я протягиваю руку и касаюсь её тьмы. И меня будто током ударяет. Это не глыба. Это человек. Девочка. Я отчётливо вижу амулет, который светится сквозь тьму, как и мой, только иного света. Серого, потому что глаза у девочки ясного серого цвета.
(…воздушный ребёнок…)
Девочка маленькая. Маленькая для взрослых, но почти моего возраста, а скорее даже Володькиного. Волосы чёрные, короткие, до конца шеи. Если на неё надеть джинсы и футболку, многие перепутают её с мальчиком. Я вижу её бледную кожу и в то же время – простенькое измученное белое платьице из хлопчатобумажной ткани.
Но это всё мелочи. Я вижу её лицо, ясный серый взгляд. И он мне знаком. Эта девочка являлась мне во снах, когда я умирал в волнах Чёрного моря.
***
Никогда в жизни я не испытывал большего удивления и столь тёплого чувства. Я протягиваю руку и касаюсь её щеки. Прикосновение кажется столь нежным, будто я касаюсь бархата, и растроганное сердце вздрагивает, и я хочу плакать. Впервые в жизни не от боли, грусти или страха, а от чего-то прекрасного.
Вот сидит она здесь, оплот человеческого тепла посреди чёрной холодной земли, и её реснички дрожат, когда я прикасаюсь к ней. Мне хочется остаться тут насовсем, уснуть рядом, слиться воедино и забыть о мире, из которого пришёл.
Но тут мои телячьи нежности прерывает грохот справа. Прямо из-под земли вылезает новая глыба тьмы. Она издаёт утробный рык, который раздаётся внутри моей головы. Эта тварь совсем не дружелюбная.
***
Я отступаю, и паника владеет моим сердцем. Никто не сказал мне, как выходить отсюда! Снова ложиться на спину и входить в состояние нирваны? Вряд ли чёрная тварь будет ждать и позволит мне уйти. От неё веет лишь желанием убить!
Я разворачиваюсь и бегу, но спотыкаюсь и падаю. Фантомные колени пронзает боль. Рычание позади становится невыносимым и разрывает голову. Как же так? Володька говорил, что твари на других уровнях не убьют нас, потому что тоже созданы Природой!
Справа от меня врезается чёрная стрела. Сквозь дым я вижу острый шип. Оно стреляет.
Оборачиваюсь и отползаю одновременно. Глыба позади превратилась в воронку и возвышается уже на добрых три метра. Теперь, сквозь тени, отчётливо прорезается насекомоподобная голова, клешни, усеянные шипами.
Мамочки! Природа! Помоги мне, – мысленно кричу я, но никто не отзывается, однако матрица тьмы на долю секунды рвётся, и я едва улавливаю очертания дома. Но чернота потустороннего уровня не отпускает.
Из клешни вырывается новый шип. Я не успеваю даже проследить за его движением, как он вонзается мне в ногу. Никакой крови на этом уровне, но боль ощутима, как если бы я был в физическом теле. Я кричу и тут же интуитивно сливаю обе ноги вместе, превращая их в одно щупальце. Напрягаю силы и выталкиваю шип.
Снова поднимаюсь. На моём уровне раненые конечности не позволили бы мне бежать, но здесь всё иначе. Тело взлетает с той же лёгкостью, как и раньше, я спиной удаляюсь от монстра, не выпуская тварь из виду.
Если ему надо, он легко достанет меня, потому что вырос уже метров на десять. И его рёв становится всё громче и громче. Я стараюсь вернуться назад, во двор. У меня вроде получается, ибо тьма этого уровня выталкивает, но в то же время держит и не хочет отпускать.
Переход если и осуществляется, то очень медленно. С такими темпами я вернусь обратно к следующему году. А тварь на горизонте, выросшая до размеров пятиэтажного дома, поднимает шипастые клешни. В прозрачной дымке его мыслей я вижу желание обстрелять меня очередью.
Мамочки, – раздаётся мой тонкий мысленный писк.
И я совершаю самый правильный поступок за всё своё короткое существование, который спас мою жизнь. Я хватаюсь за амулет леса, и в то же время оказываюсь во дворе нашего дома.
Я стою у края калитки в траве, судорожно сжимая амулет. Слёзы размазаны по лицу, тело дрожит, на мне всё та же одежда, точнее – её подобие.
– Слава богу, – стонаю и опускаю взгляд вниз.
Я весь в крови.
***
Меня никак нельзя назвать врачом и даже первую медицинскую помощь оказывать я не умею, но моих познаний хватает, чтобы найти в ванной перекись водорода и обработать раны. Колени содраны, но это всё фигня. Икра разворочена так, будто туда попал не шип, а реактивный снаряд. Разорванная кожа, открывающая вид на сухожилие, пугает до чёртиков. Я плачу, тихо скулю и поливаю рану перекисью водорода. Щиплет жутко, жидкость заливается внутрь и стекает кровавыми потоками на кафельный пол. Ногу саднит и сводит судорогой.
Как я уже говорил, врачом меня назвать нельзя, но даже с моими познаниями я понимаю, что одна перекись не спасёт меня. Подобную рану надо зашивать. Но это значит, стоит объяснить случившееся маме, будить её. А у меня в голове ни одного аргумента! Неудачно упал с кровати?
Если забинтовать ногу и отправиться спать? Может, утром пройдёт, но я боюсь умереть от потери крови, да и не уснёшь с такой адской болью.
Каштанчик, что это было? – плаксиво спрашиваю я, стараясь отвлечься.
Ты зашёл туда, куда не стоило было ходить, – отвечает Каштан и его голос сквозит тревогой. Тревога за меня. Я так люблю это Дерево!
Каштанчик, я умру от потери крови? – спрашиваю.
Кажется, оно задело вену. Это и правда очень плохо. Тебе не нужен этот спрей. Ты же водный знак. Тебе нужна вода.
Я немедленно бросаюсь к раковине.
Не эта! – восклицает Каштан. – Эта мёртвая. Тебе нужен наземный источник.
Мне ехать к Реке? – с ужасом спрашиваю я. В темноте я мог пораниться ещё больше, да и вообще, упасть и сломать шею.
Если бы ты был знаком леса, я бы починил тебя очень быстро, – говорит Каштан. – Хотя, твой амулет может помочь. Пойдём ко мне.
Я не заставляю себя упрашивать. Затянув рану бинтом, чтобы не оставлять кровавые капли на полу, я бегу во двор. Не обращаю внимания на холод, огибаю дом и останавливаюсь растрёпанный и жалкий перед могучим телом Дерева.
Что мне делать? – я обнимаю его ствол.
Возьми мои листья, – просит Каштан, и я собираюсь лезть на его ствол. – Не вздумай! Так ты ещё больше крови потеряешь!
Каштан пригибает к земле ветку, и я хватаюсь за неё.
Сорви несколько листочков, – просит Каштан, я рву, а потом непроизвольно вскрикиваю:
– Ой!
Мои руки пронзает боль, будто ногти выдирают. Это потому, что подобная боль пронзает и Каштан. На секунду я теряюсь.
Приложи их к ране, – просит Дерево, и я выполняю приказ. Боль тут же стихает, ежесекундно, но рана и не думает затягиваться. А ещё амулет леса на груди. Мне кажется, что он начинает светиться и жечь. Насчёт свечения – вроде мерещится, а вот жжение ощущается явственно.
– Она не затягивается, – произношу я, всхлипывая.
Мой лист живёт лишь с десяток секунд, – отвечает Каштан. – Тебе нужно рвать ещё.
– Тебе же больно, – жалобно произношу я.
Потерю десятка листьев я переживу, – отвечает Каштан. – Ветром их отрывает больше, а твоя рана смертельна.
Я рву ещё пару листьев, снова испытываю уколы, сжимаю губы и ловлю себя на мысли, что не хочу больше причинять Дереву боль. Лучше уж разбудить маму и вызвать доктора, пусть зашьёт.
Рви! Рви! – требует Каштан и терпит новую боль.
Постепенно рана затягивается, кровь останавливается. Никакой чудесной регенерации, просто организм начинает усиленно прикрывать улики.
Тебе нужно не только остановить кровь, но и восстановить работу вены, – говорит Каштан, а я продолжаю рвать листья, каждый из которых иглой впивается в сердце.
Когда рана стала напоминать бордовый рубец с мотающимися по краям кусками кожи, а ветвь Каштана остаётся почти без листвы, Дерево произносит:
Всё, больше я ничем помочь не могу.
А мне больше и не надо. Боль ушла, ногу не саднило, я мог на неё наступать. Вот и всё.
Спасибо тебе! Спасибо большое, – из моих глаз льются благодарные слёзы, и я обнимаю Каштан за ствол.
Утром будет ещё лучше, – говорит Дерево. – А теперь ты должен идти спать и восстанавливаться после перехода.
Я отпускаю Каштан, снова искренне благодарю его и возвращаюсь в дом. Прежде чем отправиться в кровать, я вытираю кровь с пола в ванной и чувствую зверский аппетит. На кухне выпиваю стакан молока, два стакана сока и только потом возвращаюсь в постель. Завязывать ногу нет необходимости. Кровь перестала идти. Рана уже не выглядела столь безобразной.
В кровати, укрытый одеялом, я задумываюсь, что скажу маме, если она заметит рану, а она заметит. Тогда свешиваюсь, вытаскиваю старую игрушку: миниатюрный кран, и ставлю у изножья. Теперь легенда о ночном падении выглядит убедительной.
Снова ложусь и теперь вспоминаю, что не снял кепку. Спускаться вниз неохота, поэтому я швыряю её под кровать и теперь готов спать, только сон не приходит. Голову переполняют всякие жуткие мысли: тёмные пятна, чёрный уровень, девочка в глыбе, безобразная рана. Мне так не хватает тёплого голоса мамы или хотя бы Володьки. Может, ему позвонить? Но я нахожу вариант лучше.
Каштанчик, мне страшно, – произношу я.
Некоторое время мне отвечает тишина, но потом раздаётся задумчивый голос Каштана:
Я думаю, со временем ты привыкнешь и перестанешь бояться.
Я ещё не могу привыкнуть к новой жизни, – жалуюсь я.
Само-собой. Но время придёт, и ты поймёшь, насколько это величественно.
Расскажи что-нибудь.
Каштан некоторое время думает, а потом произносит:
Я тебя знаю очень давно. С тех пор, как ты первый раз залез на меня. Ты со мной тогда же начал разговаривать. Ты помнишь?
Да, – я улыбаюсь. – Мне было шесть лет. Сразу после смерти отца.
Ты мне всё рассказывал, и я даже тебе отвечал, и знаешь, порою ты меня слышал.
Да ладно! – я хмурюсь. – А я не помню.
Потому что тогда ты слышал не словами, как сейчас.Даже обычные дети возраста малышей слышат Природу, только потом думают, что сами придумывали ответы. Когда тебе было шесть, ты был открыт. Потом, ты стал обычным человеком, воспитываемым вашим обществом. Ты закрылся, и я думал, что уже ничего не заставит открыть в тебе жилку зелёного ребёнка. Знаешь, большинство зелёных детей начинают слышать голоса как раз в малышевском возрасте. В двенадцать – это почти невозможно, но ты смог. И думаю, причиной тому был сильный стресс, полученный во время кораблекрушения. Так что тебе очень повезло. Хотя, даже когда ты чересчур очеловечился, ты всё равно приходил и говорил со мной.
И что я рассказывал? – спрашиваю я.
О! Всё. Ты говорил, что любил папу. Рассказывал, как он пробуждал тебя, надев на руки кукол. Как он любил забираться с тобой под кровать и придумывать истории про пыльных монстров. Ты рассказывал все случаи, и тот, который тебе запомнился. Как он подарил тебе чупа-чупс на празднике у реки. Кстати, первые годы ты обращался ко мне, как к папе.
Правда?! – восклицаю я, и мне становится чуточку стыдно. – Я и не помню.
Да. Ты думал, что общаешься с душой отца.
Мне становится чуточку радостно, и ностальгия рвёт сердце.
А кроме историй про отца рассказывал чего?
Да всё. Почти каждую драку в школе. Когда Ирину дёргал за косы и притворялся, будто это не ты, валя на соседа. Всё в первом классе. Как я понял, Ира была первой девочкой, в которую ты влюбился.
Да ну тебя, – хихикаю я. Вспоминаю её. Сейчас сидит на третьей парте третьего ряда, и я на неё вообще не обращаю внимания. Она такая серьёзная, вечно вся в науке. Да, симпатичная, но. – Я не мог в неё влюбиться, потому что она девчонка.
А зачем же за косы тогда дёргал и обращал на себя внимание?
Потому что девчонки для того и есть, чтобы с ними воевать, – лукаво отвечаю я, и Каштан смеётся.
Во втором классе ты на жвачку сел. И думаешь, что это всё Игорь подстроил. В третьем классе Серёжка украл у соседа фантики от жвачек и свалил на тебя. Потом ты дрался с Лёшкой и с Серёгой по очереди…
У Каштана такой успокаивающий голос ровно как у другого мужчины, который сейчас я слышу отголоском из глубокого детства. Дерево продолжает рассказывать давно забытые истории из моей прошлой жизни, но я уже засыпаю.
