Czytaj książkę: «Рулевой. Испытание огнем»

Глава 1: Неожиданная встреча

«Воздвигну град сей на крови земной, и будет он зерцалом для тех, кто живёт за гранью. Москов звать их станет, как пламя зовёт мотыльков, и придут они, дабы след свой в вечности оставить.»

Из рукописи, найденной первым отечественным диггером Игнатием Стеллецким в московских подземельях в октябре 1923 года, приписываемой Юрию Долгорукому.

Лето обволакивало всё вокруг своей тяжёлой, липкой жарой, пока я уверенно гнал фуру по трассе М5 в сторону Самары, чувствуя, как дорога под колёсами гудит, словно живая. Ехать было вполне терпимо – кондиционер работал исправно. Уфа осталась позади уже час назад, и теперь перед глазами раскинулись леса – тёмные, густые, с высокими старыми деревьями вдоль дороги, которые стояли стеной, будто охраняли что-то тайное.

В кабине было прохладно, слегка пахло пылью и солярой. Я приоткрыл окно, чтобы впустить ветер. Он сразу же обозначил своё присутствие, зашумев и загоняя внутрь кабины горячий воздух. Через пару минут рубашка начала липнуть к телу. Покрутив ручку стеклоподъемника, я закрыл окно.

Дискомфорт меня не пугал, работа дальнобойщика приучила ко многим неудобствам. Но если есть возможность ехать в приятной прохладе – почему бы ей не воспользоваться?

«Скоро закрою ипотеку» – эта мысль грела сильнее солнца – двушка в Душино почти моя, два балкона, просторная кухня и Лена, моя Лена. Её должна обрадовать перспектива рассчитаться с банком, хотя теперь и не угадаешь.В зеркале заднего вида что-то шевельнулось. Я обернулся – груз на месте, но воздух вдруг стал ледяным, будто на секунду открылась дверь в морозилку. Я потёр глаза. "Не выспался, чёрт возьми". Посмотрел на термометр – тот показывал плюс двадцать три. Такое ощущение, будто холод шёл не извне, а изнутри меня.

Я вкалывал ради этой квартиры, развозя грузы через полстраны, ночуя в кабине, считая километры сотнями. С выплатами  ускорялся как мог. Вместо прописанных в договоре пятнадцати осталась всего пара лет ежемесячных взносов, а может даже меньше. И тогда долг перед банком уйдёт в прошлое.

Начнётся спокойная жизнь, без этой постоянной гонки. Заведём ребёнка, а лучше двоих, Лена всегда мечтала о дочке, а я хотел сына, чтобы учить его жизни, как меня когда-то учил отец.

Тут же в голове всплыли образы родителей – отца с его широкими плечами и громким смехом, мамы с её мягкими руками и тихой улыбкой.

От этих воспоминаний в груди закололо, но я только крепче сжал руль, потому что их тепло до сих пор со мной, как маяк в этой бесконечной дороге.

Отец был для меня всем, я его обожал, пацаном бегал за ним, как щенок, ловил каждое слово. Он учил меня жизни – не просто проживать день, а жить с умом, с душой, с какой-то внутренней силой, которая не гаснет. Он был геологом. Крепкий, с руками, загрубевшими от работы, с обветренным лицом. Каждый раз, когда он говорил о камнях, о горах, о походах, которые были для него не просто работой, а страстью, настоящей жизнью, в его глазах горел неподдельный азарт и восторг.

Помню, как он брал меня в лес за городом, показывал, как развести костёр, даже если дрова мокрые. "Терпение, Стас, пара нужных движений, и огонь тебе подчинится", – говорил он, и я старался, пыхтел, пока искры не вспыхивали, а он смотрел с улыбкой, от которой я чувствовал себя героем.

Учил ставить палатку так, чтобы ни ветер, ни дождь не добрались, объяснял, как читать следы – вот заяц пробежал, вот тут лиса кралась. Я слушал и гордился, что он делится  со мной, своим сыном, доверяет мне знания, которые есть у него, как будто я уже взрослый.

Про камни он знал всё – особенно любил рассказывать о вулканическом стекле. "Оно хранит память о пламени, сынок, даже когда кажется холодным". А я смотрел на него, раскрыв рот, представляя себя рядом в экспедициях, среди скал, рек и ветра, который воет в ушах, как в его байках.

Дома у нас лежали его находки: небольшие куски кварца, белые и прозрачные, агаты с разноцветными прожилками, обломки гранита, тёмные и тяжёлые.

Иногда вечерами мы садились за стол, он раскладывал их на кухонном столе, покрытом старой клеёнкой, и рассказывал истории: этот с Урала, тот с Кавказа, а этот вообще из-под земли вылез, где вулканы когда-то полыхали.

Он был не просто отцом, он был учителем, другом, человеком, на которого я хотел быть похожим. Я мечтал стать таким, как он – сильным, знающим, таким, на кого можно положиться в любой передряге.

А потом он пропал, и всё рухнуло – мне было двенадцать, почти тринадцать, и тот день врезался в память, как гвоздь: он уехал в командировку за Урал, в какую-то глушь, обнял меня крепко, потрепал по голове и сказал: "Стас, ты маме помогай, я скоро вернусь".

Я кивнул, уверенный, что он не подведёт, он же всегда возвращался, с рюкзаком, с камнями на дне, и с улыбкой, от которой дома становилось светлее и уютнее.

Но в этот раз он не вернулся. Путь экспедиции проходил через какой-то заснеженный перевал, дикий и холодный, где ветер рвал палатки, а снег слепил глаза. Назад не вернулся никто. Все погибли – так нам сказали позже, когда я уже устал ждать у окна вместе с мамой, прижимаясь носом к холодному стеклу.

Говорили разное: и что их накрыла лавина, и что они попали в снежную бурю, и что было ещё что-то, чего никто так не понял. Некоторые тела так и не нашли, отца в том числе. Только рюкзак где-то внизу, в ущелье, с парой камней внутри. И эта тянущая душу неизвестность сидит во мне до сих пор, как заноза, которую не вытащить. Он был не из тех, кто сдаётся, и я держусь за эту мысль, как и за те его уроки, которые до сих пор помогают мне не потеряться в этой жизни.

– Иногда это не одно и то же, Стасик.Однажды я спросил деда, почему папа ушёл. Он долго молчал, потом ответил, не глядя мне в глаза: – Потому что должен был. – А хотел? – спросил я. Дед выдохнул тяжело.

Тогда я счёл это отговоркой.

Мама после этого изменилась. Она любила отца так сильно, что его исчезновение выжгло в ней что-то. Она конечно держалась ради меня, не показывала слёз, но я видел, как она ночами сидела у окна с чашкой остывшего чая, смотрела в темноту и шептала его имя, будто звала  домой.

Она верила, что он жив,  и часто говорила мне: "Стас, твой отец не из тех, кто пропадает просто так, он сильный, он вернётся, вот увидишь". А я кивал, потому что хотел верить вместе с ней, хотел, чтобы она не угасала, чтобы её глаза блестели, как раньше, когда она смеялась над его шутками.

Помню маму в те годы – невысокая, с тёмными волосами, которые она собирала в косу. Она была тёплая, как летний день, всегда находила слова, чтобы меня успокоить, не ругала когда я дрался во дворе или приносил двойки.

Но без отца она начала угасать: стала меньше улыбаться, меньше готовить, всё чаще сидела в их комнате, глядя на его старый потёртый рюкзак, который нам вернули, с порванным ремнём, но, как будто бы с его запахом, который я до сих пор помню.

Она хранила его вещи – старые карты, потрепанные записные книжки, где он рисовал маршруты и отмечал находки. Иногда я видел, как она гладила ладонью эти страницы, будто они могли ей что-то сказать. Так прошло три года.

Мне стукнуло пятнадцать, когда мать заболела. Этого никто не ожидал. Всё произошло так быстро, словно жизнь утекла из неё разом. Врачи говорили что-то про сердце, про нервы. Но я знал, что это тоска её добила, потому что она так и не смирилась с тем, что отца больше нет.

Бледная, с закрытыми глазами, она лежала в кровати  и шептала: "Он вернётся, Стас, он обязательно вернётся к нам".

Я сидел рядом, держал её руку и чувствовал, как она медленно холодеет, но не знал, что сказать, чтобы задержать мать на этом свете. Ведь она уходила, а я оставался один, совсем один, в пустой квартире с памятью о светлых временах.

Похоронили мать рядом с могилой отца, вернее, рядом с табличкой с его именем. И вот, стоя там, пацаном с сжатыми в кулаки руками, я дал своим родителям и себе самому обещание, что не сломаюсь, что буду жить так, как они меня учили.

Я часто вспоминаю их, и каждый раз с теплотой, с какой-то глубокой, щемящей любовью, которая не уходит, даже когда я злюсь на судьбу за то, что забрала их слишком рано.

Отец дал мне уверенность в собственных силах, умение держать удар, показал, как не теряться в этом мире, как идти вперёд, даже если всё против тебя. Мама научила любить, верить, держать сердце открытым, даже когда оно болит…

Лес шумел за окном, дорога гудела под колёсами и я понимал, что жизненные уроки родителей до сих пор со мной – в каждом костре, который я развожу, в каждом шаге, который делаю по жизни.

Внезапно радио замолчало – не из-за помех, а будто кто-то невидимый просто выключил его. Слегка постучал по приборной панели – и в тот же миг мне показалось, что между деревьев мелькнула тень, слишком высокая для человека. Я резко нажал на тормоз. Никого.

"Глючит уже", – прошептал я, но пальцы автоматом сжали крепче руль. По радио заиграла какая-то старая меланхоличная песня, которая вновь вернула меня в воспоминания о жене.

В памяти всплыло, как мы с Леной когда-то, в съёмной однушке в Мутино, строили планы: квартира, потом дети – сначала дочка, потом сын. Она смеялась тогда, а её тёмные волосы пахли фруктовым шампунем. Но чем ближе была возможность расплатиться за квартиру, тем чаще Лена встречала меня молчанием.

– Ты живёшь в своих рейсах! – шипела она.

– А без них не будет ни квартиры, ни будущего! – кричал я в ответ, стараясь её убедить.

Потом тишина, шаги и хлопающие двери. Устал я, чёрт возьми, но сдаваться не собирался, должен же быть выход. Обязательно нужно что-то сделать, чтобы вернуть упущенные отношения, наладить нашу жизнь. Вопрос только в том, что я пока не знаю как.

Сон подкрался незаметно, глаза начали слипаться, веки отяжелели, но я встряхнулся – не время расслабляться, груз везу, да и жить ещё хочу.

Сбросил скорость, чувствуя, как плечи ноют, а спина затекла от долгого сидения, и решил остановиться, размяться, вдохнуть свежего воздуха, вместо этой привычной атмосферы кабины.

Навигатор вдруг показал, что до Самары осталось ровно 666 км: "Прикольное число", – фыркнул я. Уже начал высматривать удобное место на обочине, когда заметил её – старуху. Будто появилась из воздуха, хотя секунду назад дорога была пуста.

Затормозил – возможно слишком резко, шины заскрипели по асфальту. Пыль взлетела облаком и стала медленно оседать, а я уже высунулся из кабины, щурясь от солнца, которое било прямо в глаза.

– Бабуль, довезти тебя? – громко закричал. В груди шевельнулось что-то тёплое, бросать её здесь я не смогу.

– Ой, сынок, довези, будь добр, – откликнулась она. Голос её был слабым, слегка дрожащим, но слова были чёткими, словно она привыкла говорить мало, но метко. – Ноги мои старые совсем не идут, устала я.

Вылез из кабины, спрыгнул на землю, подошёл ближе, а она оказалась ещё меньше, чем я думал – худая, сутулая, с лицом, покрытым морщинами, как старое дерево корой, но с живыми, цепкими глазами, которые будто видят меня насквозь. Узелок был тяжёлый, как камень, но когда я поставил его на сиденье, он слегка дрогнул, будто внутри что-то шевельнулось.

Помог забраться в кабину. Она цеплялась за меня тонкими, но крепкими пальцами, кряхтела, пока поднималась, а платок сползал всё больше, открывая клочья седых спутанных и редких волос. Наконец она села, прямо, глядя вперёд. Я завёл движок, вновь чувствуя, как накатывает усталость.

Однако теперь, искоса посматривая на свою попутчицу, во мне проснулось любопытство: кто эта старушка, откуда она взялась здесь, практически посреди леса?

– Ты откуда и куда едешь, сынок? – спросила она через пару минут, когда дорога снова загудела под колёсами. Голос её дрожал уже чуть меньше, чем раньше.

– Сначала в Самару, груз отвезу. Там разгружусь и поеду скорее всего на Питер. Работа такая, – ответил я уверенно, глядя на мелькающие сосны.

– А ты куда, бабуль? К родне, что ли?

– Да нет, сынок. Домой иду. Тут уже недалеко. Не смотри на свой умный прибор, – сказала она спокойно, заметив, что я начал поглядывать в сторону навигатора.

– Почему же, бабуль? Вроде карты недавно обновлял, все сёла должны быть видны на нём.

– Да нет там никакого села, сынок, – ответила старушка. – Тут ничего не будет указано.

Её глаза на миг вспыхнули жёлтым, как у кошки.

– Разве что… – Она постучала костяшками по навигатору, и экран погас.

– Вот. Теперь точно не будет.

Я резко дёрнулся – такого не случалось даже на самых сильных кочках. "Что за…?" – но старуха уже смотрела на дорогу, будто ничего не произошло.

– Одна в лесу? Там у тебя не избушка на курьих ножках случайно? – усмехнулся я. В голосе моём была чуть слышна лёгкая насмешка, с долей неподдельного интереса.

– Привыкла я, сынок, одна. Да и лес – он не такой страшный, если знать его, – ответила и в голосе её мелькнуло что-то странное и тёплое, а потом она усмехнулась, показав пару жёлтых зубов.

Дальше ехали молча, я думал о Лене, о том, как она ждала меня раньше, встречала с горячими пирогами, а теперь только молчит или шипит, как кошка. От этих мыслей в груди щемило.

Старушка сидела тихо, смотрела на дорогу, где солнце пятнами падало сквозь ветки, и лес вокруг становился гуще, темнее, как будто проглатывал свет. Потом я решил, что нужно завести разговор, который отвлечёт от грустных воспоминаний, хотя бы на время. Но, не успел.

– А жена то у тебя есть? – спросила вдруг старушка мягким голосом, словно почувствовала, что я вспоминал о Лене.

– Есть, Еленой зовут, в Москове ждёт, – ответил я и в груди кольнуло, потому что "ждёт" – это, наверное, слишком громко сказано. – Жили душа в душу, а сейчас только ссоримся без конца.

– Любишь её? – продолжала она, и вопрос этот влез мне под кожу, как заноза, но я не отвертелся.

– Люблю, конечно, – сказал я твёрдо, хотя внутри шевельнулось сомнение, но тут же добавил: – Только всё хуже становится, не знаю, как это исправить, достало уже.

– А раньше как было? – спросила она, и глаза её блестели, будто ей правда интересно.

– Раньше? – я усмехнулся, и разом нахлынули воспоминания, тёплые и горькие. – Раньше были яркие чувства. Только квартиры своей не хватало. Много работал, купил – но, кажется, всё стало хуже. Даже не пойму, что теперь делать.

Она кивнула, слушала внимательно, и под её взглядом я вдруг почувствовал себя пацаном, который хвалится перед старшими, но мне было плевать – я просто выговориться хотел.

– Бабуль, а ты что скажешь? Как мне быть? – спросил я прямо, потому что устал гадать сам.

– Время всё расставит на свои места, сынок, – ответила она уклончиво, и голос её стал глубже, как будто она знала гораздо больше, чем говорит. – Любовь – как огонь. Или согреет, или спалит дотла..

– Это типа, ждать, пока само рассосётся? – нахмурился я, и в голосе моём мелькнуло раздражение.

– Не только ждать, но и делать, – усмехнулась она. – Я вижу ты сильный, справишься.

Проехали километров пятьдесят, лес сгущался, ни деревень, ни заправок, только  тишина, нарушаемая гулом мотора и шелестом ветра в ветках.

– Останови тут, сынок, – сказала она вдруг, и я чуть не поперхнулся от неожиданности, но руки сами повернули руль к обочине.

– Тут? – переспросил я удивлённо, оглядываясь по сторонам. – Да тут ничего нет, ни тропинки, ни следа, куда же ты пойдёшь, бабуль?

– Да всё сынок, приехала я, – ответила она, и улыбка её стала шире, глаза заблестели, как у кошки, которая видит добычу.

Притормозил, пыль поднялась. Вылез, помог ей спуститься. Вытащил старухин узелок, поставил на траву. Она мельком взглянула на него, выпрямилась, а потом одарила меня таким взглядом, что мурашки побежали по спине, но я лишь усмехнулся в ответ. Никогда не был пугливым.

– Добрый ты, Стас, сильный, – сказала она тихо, и голос её стал твёрже, глубже, как будто не старуха говорила, а кто-то другой. – Дай-ка мне левую руку. Покажи ладонь, не бойся.

– Зачем это? – нахмурился я, но любопытство пересилило, и я шагнул ближе, протянув руку. – Вот, – но тут же резко убрал назад.– И что дальше?

– Дай, говорю, увидишь, – повторила она, и в голосе её была сила, от которой я невольно замер.

Рука ладонью вверх вновь подалась к старухе. Её ноготь впился в ладонь как раскалённый гвоздь. Боль вывернула сознание наизнанку – на миг я увидел себя со стороны: маленькую фигурку посреди бесконечного леса.

Немного придя в себя, посмотрел на свою руку. Там уже появилась алая кровь и капля её упала на траву, но тут же рана начала затягиваться, прямо на моих глазах, и вместо неё остался шрам, маленький, чёткий, светлый, в форме стрелы, будто кто-то вырезал его нарочно. Сердце заколотилось, я замер, глядя на это, а внутри всё кипело: и удивление, и злость, и страх, но я взял себя в руки, поднял голову и уставился на старуху.

– Это что ещё за фокусы, бабуль? – вырвалось у меня.

– Подарок мой тебе, Стас, – сказала она спокойно, и глаза её сверкнули, как угли в костре. – За доброту твою, за силу. Чтобы не забывал меня никогда.

– Какой подарок? Ты кто вообще такая? – шагнул я к ней, и голос мой стал громче, потому что это уже не лезло ни в какие ворота.

– Узнаешь, когда время придёт, – усмехнулась она каким-то молодым, звонким, как у девчонки, голосом.

– Ты похож на отца, – сказала она, став серьёзной. – Он тоже видел дороги, которых нет. И тоже… не вернулся с той тропы. Но ты сильнее. Потому я и выбрала тебя.

– Ты что-то знаешь о нём?, – спросил я у старухи чуть громче, чем следовало.

Она в ответ лишь загадочно улыбнулась и пробормотала: «Придёт время – и ты узнаешь».

– Да что ты заладила с этим «увидишь», «узнаешь»? Говори прямо! – рявкнул я, но она улыбнулась ещё шире и отступила на шаг в сторону леса.

В это же мгновение я почувствовал себя героем какого-то фантастического фильма, потому что прямо передо мной вместо дряхлой старушки стояла женщина, лет около сорока, стройная, с тёмными волосами, которые вырвались из-под платка, и янтарными, пронзительными, как у волчицы, что смотрит на добычу, глазами.

Кожа гладкая, улыбка острая, она посмотрела на меня в последний раз, шагнула в чащу, и тень её мелькнула между деревьев, а потом и вовсе пропала, будто растворилась в воздухе.

Я же остался стоять, как дурак, с бешено стучащим сердцем и ладонью, которая горела. Шрам пульсировал, будто под кожей затаилось живое существо. Я сжал кулак – боль была реальной. Значит, и старуха, и её превращение… не галлюцинация? "Чёрт, да я вообще в употреблении запрещёнки не замечен", – усмехнулся немного нервно, но смех застрял в горле. В воздухе запахло гарью, хотя вокруг не горело ничего.

Пот стекал по шее, а в голове гудело. Я потёр ладонь, где остался шрам. Он был тёплый, будто живой. Удивление накатило – не из-за неё, а из-за себя самого.

Мир вокруг казался другим, словно воздух стал гуще. Лиственные деревья шептались, их ветки тянулись ближе к дороге. Ветер шумел в листве и звук был похож на низкий шёпот. Тишина после разговора не успокаивала, а давила чем-то невидимым. В тенях что-то мелькнуло, но я не успел разглядеть.

Сел в фуру, руки дрожали от странного возбуждения. Завёл движок и поехал дальше. В голове крутилось: всё изменилось, не только во мне, но и вокруг. Я ещё не понял как, но чувствовал – скоро узнаю. Шрам на ладони вдруг заныл острее.

Машинально взглянул на навигатор – и кровь застыла в жилах. Экран показывал, что я всё ещё стою на том самом месте, где подобрал старуху. Красная линия маршрута обрывалась тут же, будто последние полчаса фура не двигалась с места.

– Какого чёрта… – Я высунулся в окно. Ни следов колёс на пыльной обочине, ни сломанных веток – только глухая стена леса, безмолвная и слишком уж густая.

В ушах зазвенело. Кабина, ещё минуту назад пахнувшая бензином и потом, теперь отдавала сыростью и прелыми листьями. Даже воздух стал другим

– плотным, как перед грозой.

Я рванул рычаг передачи. «Неважно, что это было. Ехать. Быстро.»

Через двадцать километров я свернул на полузаброшенную заправку – бензин был на исходе, да и руки всё ещё дрожали после встречи со старухой.Навигатор мигнул и заработал снова, показывая дорогу на Самару. Как будто ничего не произошло. Но шрам на ладони говорил: «Произошло, Стас, произошло».

Вылез из кабины, потянулся. Воздух пах бензиновой гарью и чем-то приторным, словно горела пластмасса.

Заправщик – коренастый мужик с выцветшими наколками на смуглых руках – медленно подошёл, жуя резинку.

– Полный бак, – сказал я, потирая ладонь. Шрам под пальцами был горячим.

Пока он возился с пистолетом, мой взгляд зацепился за пожелтевшую газету на стене будки:

"Семья сгорела заживо в частном доме под Уфой. Причины пожара не установлены."

Дата – ровно 15 лет назад. Месяц, когда пропал отец.

– Ты с Уфы? – заправщик прервал мои мысли, вытирая руки о рваные джинсы.

– Через неё.

Он кивнул, потом вдруг прищурился:

– Лесом ехал?

Пальцы сами сжались в кулак.

– А что?

– Да так… – он оглянулся, хотя вокруг никого не было, – местные дурацкие байки. Говорят, там бабка бродит. Огненная. Кто её встретит – тому либо удача, либо… – он сделал жест, будто нож проходит по горлу.

Я достал из кармана пачку денег и приготовился рассчитаться.

– Две тысячи, – объявил заправщик.

Я передал ему несколько бумажек.

– Держи сдачу, – сказал он, протягивая мне купюру с обгорелыми краями.

Я замер:

– А это что?

– Что? – он посмотрел на деньги, затем рассмеялся. – О, это. У нас такие не редкость. Да и встречаются… – он многозначительно постучал пальцем по газете за спиной, – не первый раз уже. Бери сдачу.

Когда я заводил двигатель, в боковом зеркале мелькнуло движение. Показалось, что за дальним резервуаром, в тени, стояла согнутая фигура в платке. Но когда я резко обернулся, там никого не было. Только ворох опавших листьев кружился на асфальте, будто кто-то только что прошёл.

Заправщик махнул мне вслед, но в его глазах читалось что-то странное – не страх, а скорее… понимание.

Когда я наконец тронулся, шрам пульсировал в такт стуку клапанов.