Czytaj książkę: «Рулевой. Испытание огнем»
Глава 1: Неожиданная встреча
«Воздвигну град сей на крови земной, и будет он зерцалом для тех, кто живёт за гранью. Москов звать их станет, как пламя зовёт мотыльков, и придут они, дабы след свой в вечности оставить.»
Из рукописи, найденной первым отечественным диггером Игнатием Стеллецким в московских подземельях в октябре 1923 года, приписываемой Юрию Долгорукому.
Лето обволакивало всё вокруг своей тяжёлой, липкой жарой, пока я уверенно гнал фуру по трассе М5 в сторону Самары, чувствуя, как дорога под колёсами гудит, словно живая. Ехать было вполне терпимо – кондиционер работал исправно. Уфа осталась позади уже час назад, и теперь перед глазами раскинулись леса – тёмные, густые, с высокими старыми деревьями вдоль дороги, которые стояли стеной, будто охраняли что-то тайное.
В кабине было прохладно, слегка пахло пылью и солярой. Я приоткрыл окно, чтобы впустить ветер. Он сразу же обозначил своё присутствие, зашумев и загоняя внутрь кабины горячий воздух. Через пару минут рубашка начала липнуть к телу. Покрутив ручку стеклоподъемника, я закрыл окно.
Дискомфорт меня не пугал, работа дальнобойщика приучила ко многим неудобствам. Но если есть возможность ехать в приятной прохладе – почему бы ей не воспользоваться?
«Скоро закрою ипотеку» – эта мысль грела сильнее солнца – двушка в Душино почти моя, два балкона, просторная кухня и Лена, моя Лена. Её должна обрадовать перспектива рассчитаться с банком, хотя теперь и не угадаешь.В зеркале заднего вида что-то шевельнулось. Я обернулся – груз на месте, но воздух вдруг стал ледяным, будто на секунду открылась дверь в морозилку. Я потёр глаза. "Не выспался, чёрт возьми". Посмотрел на термометр – тот показывал плюс двадцать три. Такое ощущение, будто холод шёл не извне, а изнутри меня.
Я вкалывал ради этой квартиры, развозя грузы через полстраны, ночуя в кабине, считая километры сотнями. С выплатами ускорялся как мог. Вместо прописанных в договоре пятнадцати осталась всего пара лет ежемесячных взносов, а может даже меньше. И тогда долг перед банком уйдёт в прошлое.
Начнётся спокойная жизнь, без этой постоянной гонки. Заведём ребёнка, а лучше двоих, Лена всегда мечтала о дочке, а я хотел сына, чтобы учить его жизни, как меня когда-то учил отец.
Тут же в голове всплыли образы родителей – отца с его широкими плечами и громким смехом, мамы с её мягкими руками и тихой улыбкой.
От этих воспоминаний в груди закололо, но я только крепче сжал руль, потому что их тепло до сих пор со мной, как маяк в этой бесконечной дороге.
Отец был для меня всем, я его обожал, пацаном бегал за ним, как щенок, ловил каждое слово. Он учил меня жизни – не просто проживать день, а жить с умом, с душой, с какой-то внутренней силой, которая не гаснет. Он был геологом. Крепкий, с руками, загрубевшими от работы, с обветренным лицом. Каждый раз, когда он говорил о камнях, о горах, о походах, которые были для него не просто работой, а страстью, настоящей жизнью, в его глазах горел неподдельный азарт и восторг.
Помню, как он брал меня в лес за городом, показывал, как развести костёр, даже если дрова мокрые. "Терпение, Стас, пара нужных движений, и огонь тебе подчинится", – говорил он, и я старался, пыхтел, пока искры не вспыхивали, а он смотрел с улыбкой, от которой я чувствовал себя героем.
Учил ставить палатку так, чтобы ни ветер, ни дождь не добрались, объяснял, как читать следы – вот заяц пробежал, вот тут лиса кралась. Я слушал и гордился, что он делится со мной, своим сыном, доверяет мне знания, которые есть у него, как будто я уже взрослый.
Про камни он знал всё – особенно любил рассказывать о вулканическом стекле. "Оно хранит память о пламени, сынок, даже когда кажется холодным". А я смотрел на него, раскрыв рот, представляя себя рядом в экспедициях, среди скал, рек и ветра, который воет в ушах, как в его байках.
Дома у нас лежали его находки: небольшие куски кварца, белые и прозрачные, агаты с разноцветными прожилками, обломки гранита, тёмные и тяжёлые.
Иногда вечерами мы садились за стол, он раскладывал их на кухонном столе, покрытом старой клеёнкой, и рассказывал истории: этот с Урала, тот с Кавказа, а этот вообще из-под земли вылез, где вулканы когда-то полыхали.
Он был не просто отцом, он был учителем, другом, человеком, на которого я хотел быть похожим. Я мечтал стать таким, как он – сильным, знающим, таким, на кого можно положиться в любой передряге.
А потом он пропал, и всё рухнуло – мне было двенадцать, почти тринадцать, и тот день врезался в память, как гвоздь: он уехал в командировку за Урал, в какую-то глушь, обнял меня крепко, потрепал по голове и сказал: "Стас, ты маме помогай, я скоро вернусь".
Я кивнул, уверенный, что он не подведёт, он же всегда возвращался, с рюкзаком, с камнями на дне, и с улыбкой, от которой дома становилось светлее и уютнее.
Но в этот раз он не вернулся. Путь экспедиции проходил через какой-то заснеженный перевал, дикий и холодный, где ветер рвал палатки, а снег слепил глаза. Назад не вернулся никто. Все погибли – так нам сказали позже, когда я уже устал ждать у окна вместе с мамой, прижимаясь носом к холодному стеклу.
Говорили разное: и что их накрыла лавина, и что они попали в снежную бурю, и что было ещё что-то, чего никто так не понял. Некоторые тела так и не нашли, отца в том числе. Только рюкзак где-то внизу, в ущелье, с парой камней внутри. И эта тянущая душу неизвестность сидит во мне до сих пор, как заноза, которую не вытащить. Он был не из тех, кто сдаётся, и я держусь за эту мысль, как и за те его уроки, которые до сих пор помогают мне не потеряться в этой жизни.
– Иногда это не одно и то же, Стасик.Однажды я спросил деда, почему папа ушёл. Он долго молчал, потом ответил, не глядя мне в глаза: – Потому что должен был. – А хотел? – спросил я. Дед выдохнул тяжело.
Тогда я счёл это отговоркой.
Мама после этого изменилась. Она любила отца так сильно, что его исчезновение выжгло в ней что-то. Она конечно держалась ради меня, не показывала слёз, но я видел, как она ночами сидела у окна с чашкой остывшего чая, смотрела в темноту и шептала его имя, будто звала домой.
Она верила, что он жив, и часто говорила мне: "Стас, твой отец не из тех, кто пропадает просто так, он сильный, он вернётся, вот увидишь". А я кивал, потому что хотел верить вместе с ней, хотел, чтобы она не угасала, чтобы её глаза блестели, как раньше, когда она смеялась над его шутками.
Помню маму в те годы – невысокая, с тёмными волосами, которые она собирала в косу. Она была тёплая, как летний день, всегда находила слова, чтобы меня успокоить, не ругала когда я дрался во дворе или приносил двойки.
Но без отца она начала угасать: стала меньше улыбаться, меньше готовить, всё чаще сидела в их комнате, глядя на его старый потёртый рюкзак, который нам вернули, с порванным ремнём, но, как будто бы с его запахом, который я до сих пор помню.
Она хранила его вещи – старые карты, потрепанные записные книжки, где он рисовал маршруты и отмечал находки. Иногда я видел, как она гладила ладонью эти страницы, будто они могли ей что-то сказать. Так прошло три года.
Мне стукнуло пятнадцать, когда мать заболела. Этого никто не ожидал. Всё произошло так быстро, словно жизнь утекла из неё разом. Врачи говорили что-то про сердце, про нервы. Но я знал, что это тоска её добила, потому что она так и не смирилась с тем, что отца больше нет.
Бледная, с закрытыми глазами, она лежала в кровати и шептала: "Он вернётся, Стас, он обязательно вернётся к нам".
Я сидел рядом, держал её руку и чувствовал, как она медленно холодеет, но не знал, что сказать, чтобы задержать мать на этом свете. Ведь она уходила, а я оставался один, совсем один, в пустой квартире с памятью о светлых временах.
Похоронили мать рядом с могилой отца, вернее, рядом с табличкой с его именем. И вот, стоя там, пацаном с сжатыми в кулаки руками, я дал своим родителям и себе самому обещание, что не сломаюсь, что буду жить так, как они меня учили.
Я часто вспоминаю их, и каждый раз с теплотой, с какой-то глубокой, щемящей любовью, которая не уходит, даже когда я злюсь на судьбу за то, что забрала их слишком рано.
Отец дал мне уверенность в собственных силах, умение держать удар, показал, как не теряться в этом мире, как идти вперёд, даже если всё против тебя. Мама научила любить, верить, держать сердце открытым, даже когда оно болит…
Лес шумел за окном, дорога гудела под колёсами и я понимал, что жизненные уроки родителей до сих пор со мной – в каждом костре, который я развожу, в каждом шаге, который делаю по жизни.
Внезапно радио замолчало – не из-за помех, а будто кто-то невидимый просто выключил его. Слегка постучал по приборной панели – и в тот же миг мне показалось, что между деревьев мелькнула тень, слишком высокая для человека. Я резко нажал на тормоз. Никого.
"Глючит уже", – прошептал я, но пальцы автоматом сжали крепче руль. По радио заиграла какая-то старая меланхоличная песня, которая вновь вернула меня в воспоминания о жене.
В памяти всплыло, как мы с Леной когда-то, в съёмной однушке в Мутино, строили планы: квартира, потом дети – сначала дочка, потом сын. Она смеялась тогда, а её тёмные волосы пахли фруктовым шампунем. Но чем ближе была возможность расплатиться за квартиру, тем чаще Лена встречала меня молчанием.
– Ты живёшь в своих рейсах! – шипела она.
– А без них не будет ни квартиры, ни будущего! – кричал я в ответ, стараясь её убедить.
Потом тишина, шаги и хлопающие двери. Устал я, чёрт возьми, но сдаваться не собирался, должен же быть выход. Обязательно нужно что-то сделать, чтобы вернуть упущенные отношения, наладить нашу жизнь. Вопрос только в том, что я пока не знаю как.
Сон подкрался незаметно, глаза начали слипаться, веки отяжелели, но я встряхнулся – не время расслабляться, груз везу, да и жить ещё хочу.
Сбросил скорость, чувствуя, как плечи ноют, а спина затекла от долгого сидения, и решил остановиться, размяться, вдохнуть свежего воздуха, вместо этой привычной атмосферы кабины.
Навигатор вдруг показал, что до Самары осталось ровно 666 км: "Прикольное число", – фыркнул я. Уже начал высматривать удобное место на обочине, когда заметил её – старуху. Будто появилась из воздуха, хотя секунду назад дорога была пуста.
