Czytaj książkę: «Галерея страшных снов», strona 4

Справа от последнего в третьем ряду стола на невысокой подставке стояла избирательная урна, маленькая и стеклянная. "Полная прозрачность во всем – вот залог настоящей демократии!" – вспомнились мистеру Симонсу чьи-то слова. Он хмыкнул. Все происходящее меньше всего напоминало демократию.

Пироги оказались превосходными! И среди них ни одного ягодного или фруктового, только мясные. Разнообразие вкусов достигалось за счет теста, овощей, сыра и всевозможных пряностей. Как можно оценивать настолько непохожие шедевры, Дариус не понимал, но честно постарался распределить места в соответствии со своим вкусом. Когда все бюллетени были заполнены и опущены в урну, место у микрофона вновь занял Ричард Гронинген.

– Гости сделали свой выбор! Не будем тянуть и узнаем имя проигравшего.

Мистер Симонс ожидал, что сейчас выбежит специальный человек и удалится вместе с бюллетенями для подсчета голосов. Но по граням стеклянной урны засветились многочисленные лампочки, она загудела и выплюнула сквозь прорезь у самого дна маленькую карточку с единственным номером. Будущий мэр самолично сходил за результатом и, сверившись с карточкой, вновь заговорил.

– Миссис Дэлайли, выйдите, пожалуйста, вперед.

Из ровной линии образцовых домохозяек сделала шаг вперед невысокая шатенка в зеленом платье с воротничком. Руки ее тряслись, на глаза наворачивались отнюдь не радостные слезы, но улыбка сохраняла свое очарование. Мягкая, дружелюбная, ненастоящая.

– Миссис Дэлайли, я сожалею о вашем проигрыше, но поздравляю вас с новым званием супруги помощника мэра. Похлопаем, дамы и господа!

Раздались громкие, отчаянные аплодисменты.

– Мистер Дэлайли, завтра утром я жду вас в мэрии не позднее девяти часов утра. И еще раз поздравляю! А теперь проводите супругу домой, у нее ноги подкашиваются от волнения.

Неудачливая домохозяйка и новый блюститель правопорядка удалились по одной из многочисленных мощеных дорожек.

– Леди и джентльмены, прошу минуточку внимания. Теперь, когда официальная часть окончена, мы приступаем к неофициальной. Танцуют все!

Заиграла громкая задорная музыка, неискренние люди с неискренними улыбками принялись неискренне веселиться. Движения их были точны и совершенны, улыбки светлы и прекрасны. Мистера Симонса пробрала дрожь. "Уехать! Срочно уехать! Ну их к черту, вместе с идеальным миром!" – с этими мыслями мужчина как можно незаметнее отошел к краю площади и, убедившись, что в его сторону никто не смотрит, побежал к стоянке. Никто его не остановил, никто не окликнул, даже столб на этот раз светиться не стал. Просто маленького зеленого "пежо" на парковке уже не было. Как не было и белого фургончика, как не было вообще ни одной машины. За спиной Дариуса послышались шаги. Много шагов. Мужчина обернулся.

– Из Хэйвен Хиллс не уезжают, мистер Симонс. Для вас подготовили чудесный домик с садом. Куда вам спешить? Вы заслужили провести оставшиеся вам годы в спокойном, приятном, ИДЕАЛЬНОМ месте. Вдова мэра, к слову, заваривает просто потрясающий чай, – Ричард Гронинген подмигнул, остальные жители молча стояли и улыбались.

– Но это не жизнь! – вскричал невольный пенсионер, широким взмахом руки указывая на предполагаемых соседей и город в целом, – Это тюрьма, каторга, тоталитаризм, в конце концов! Живые куклы с пластиковыми улыбками играют в людей!

– Сожалею, но вы только что нарушили наши правила, – сокрушенно покачал головой новый мэр, – Мне очень жаль. Связать его. Завтра проведем внеплановый Праздник Домашнего Пирога. Боюсь, за месяц мясо окончательно испортится.

Тому, кто будет здесь после меня

Тому, кто будет здесь после меня.

Если ты читаешь эти строки, значит, ты и сам столкнулся с Неведомым. Ибо только встреча с Тайной способна столь пагубно отразиться на человеческом рассудке. Быть может, впрочем, твой разум находится в лучшем состоянии, чем мой, и ты сможешь сложить воедино собственные переживания и мои скромные записи. Я благодарен тебе уже за то, что ты читаешь это, дорогой друг. О да, именно друг. Как иначе назвать человека, который делит с тобой одну на двоих комнату, одни на двоих вопросы и одно на двоих безумие?

Замечал ли ты когда-нибудь здание нашей больницы с улицы? Натыкался ли ты на эти мрачные каменные стены взглядом во время вечерних прогулок? Испытывал ли ты трепет перед бесчисленными башнями и шпилями этого замкоподобного строения? Я – нет. Я мог бы поклясться, что в нашем маленьком городе, где каждая из семи улиц знакома до последнего камешка, нет Сумасшедшего дома. И одно это свидетельствует о болезни ума больше, чем любой из моих кошмаров. Иногда даже само существование нашего городка вызывает у меня сомнения. По крайней мере, в том виде, в котором все мы его знаем. Паранойя? Не исключено. С каждым днем во мне что-то рассыпается, как песочный замок при сильном порыве ветра. Потому и пишу. Пока еще помню, пока еще мыслю, пока еще могу держать перо.

Мне хочется спросить тебя о многом, мой невольный товарищ, и как же жаль, что я не узнаю ответов! Но, возможно, они будут доступны тебе. Каждый раз, задавая вопрос, я буду отвечать на него со своей стороны, тогда у тебя будет больше пищи для размышлений. Если же твое безумие отличается от моего, и тебя посещают совсем другие видения и совсем иные вопросы, сохрани эти листы для того, кто придет после. Быть может, ему они сослужат добрую службу.

Я родился здесь, в Нью Хармони, впрочем, как и все, кого я знаю. Ребенком я был весьма активным, но друзей так и не завел. Одноклассники и соседские ребята были слишком запуганными и задавленными железной дисциплиной, царящей в большинстве семей. Мои родители являлись исключением и всячески поддерживали и развивали в нас с братом самостоятельность и тягу к знаниям. Неусидчивость и любопытство – вот движущие силы, управлявшие нашими судьбами с ранней юности. О, сколько проблем и беспокойства доставляли мы своей доброй матушке бесконечными вопросами и бесшабашными экспериментами! Сколько гневных отповедей мы получали в библиотеке за невозвращенные вовремя книги!

Мы часто пренебрегали запретами и ограничениями, предпочитая монотонным школьным лекциям задумчивый шелест камыша на озере Даркнесс или таинственную тишину железнодорожной станции. Если по недавно проложенной дороге и проезжали поезда, то мы ни разу их не заставали. Никаких поездов, никаких людей, никакого шума. Тихий у нас городок.

Кстати об этом. Довелось ли тебе, милый друг, хоть раз встречать приезжего? Или, быть может, кто-то из твоих знакомых напротив, покинул родные места?

Прошу простить меня за отрывистые записи и чернильные кляксы. Иногда на меня внезапно находит сон, последнее время все чаще. А во сне ко мне приходят Они… И я просыпаюсь в холодном поту и с бешено колотящимся сердцем, пытаюсь вспомнить детали кошмара, но тщетно… Только тают обрывки воспоминаний, еще недавно бывшие моей жизнью наяву. Постараюсь собраться и излагать все по порядку, хотя сосредоточиться действительно непросто. Еще эти шорохи… О них я тоже потом расскажу. Наверное, и ты их слышишь. Хотя… как знать.

По мере того, как мы росли, мой брат всё чаще заговаривал о ночи. Она манила его своими тайнами. Я уже тогда понимал, что запертые на ключ ставни и строгий комендантский час не смогут его удерживать долго. Я боялся, что он решится на ночную вылазку, и в то же время завидовал его смелости. Я надеялся, по крайней мере, что он предупредит меня, что у меня еще будет шанс отговорить его от опрометчивого и, несомненно, смертельно опасного шага. Но однажды утром я проснулся от отчаянного крика матушки, стоящей в дверях детской и глазами, полными слез, глядящей на распахнутые ставни. Постель брата была аккуратно заправлена, занавески на окне колыхались от предгрозового ветра, а на прикроватной тумбе подрагивал обрывок книжной страницы. Я встал и на подгибающихся от страха ногах подошел к нему поближе. Даже взять в руки я его не мог, скованный суеверным ужасом и беспокойством за судьбу самого близкого друга. Поперек ровных книжных строк красовалась жирная угольная надпись, сделанная корявым и торопливым почерком: «Скоро вернусь».

Это был первый и единственный раз, когда брат солгал мне. Ушедшие в ночь еще ни разу не возвращались. Не вернулся и он. Мама выскочила из дома, без конца выкрикивая имя сына. Она стучала в двери соседей, хватала их за руки и слезно умоляла помочь в поисках. Люди, которые еще вчера вежливо улыбались и звали на совместный пикник, неловко отводили глаза, вежливо, но непреклонно, отказывали и закрывали двери. Один за другим, мама обежала так все окрестные дома и села в отчаянии посреди дороги. Силы покинули ее. Предательство и безразличие, проявленные теперь уже бывшими друзьями, больно ранили ее и без того разбитое сердце. Тогда я понял, что мое детство кончилось. Матушка, прежде такая сильная, такая уверенная и жизнерадостная, сломлена. И все, что я мог сделать, это как можно скорее взять себя в руки и стать для нее опорой. Эти мысли пронеслись в моей голове ураганом, сметая на своем пути страхи и тревоги, уничтожая наивную расслабляющую уверенность, что взрослые со всем разберутся.

Я вскочил на велосипед и на всей доступной моим трясущимся ногам скорости поехал в аптеку, где отец служил церковным надзирателем. Новость об исчезновении брата, как мне показалось тогда и кажется до сих пор, больше разозлила его, чем шокировала. Думаю, он давно подозревал, что комендантский час и связанные с ним тайны вызывают здоровое любопытство двух непоседливых мальчишек. Подозревал, но все равно не стал пугать или наказывать, чтобы мы поумерили свой исследовательский пыл. Не знаю, благодарен ли я ему за понимание или скорее виню в случившемся. В конце концов, воспитывал он нас с братом одинаково, но я в ту ночь остался дома. А значит, если и есть в том вина отца, то степень ее столь незначительна, что на мое к нему отношение это не повлияло.

Как только я договорил, отец сжал в руке крест, висевший у него на шее и исчез. Всегда в этом смысле завидовал церковникам. Нам-то, простым смертным, пешком ходить приходится. Хотя цена за Божьи Пути, на мой взгляд, слишком высока. Я бы не решился.

К моему возвращению матушка уже перестала заливаться слезами. Предполагаю, что запасы из попросту иссякли. Она сидела на крыльце с чашкой травяного чая, от которого за милю, кажется, тянуло мятой и зверобоем. Глаза ее, красные и опухшие, смотрели невидящим взглядом в одну точку куда-то поверх моего плеча. Я прошел в дом, так и оставшись незамеченным. Отец сидел на Месте для Молитвы с закрытыми глазами. Я вздохнул и сел на пол прямо перед ним. Знал, что запрещено, но было так страшно. Будто не только брат пропал, но и вся семья постепенно растворяется прямо у меня на глазах.

Спустя час мы приступили к поискам, понимая всю безнадежность нашей затеи. Пропавших следует отпускать бестрепетно и, как написано в Книге Света, «не тревожить души ушедших в ночь скорбными причитаниями, ибо Божье время – день, а судьбы попавших во Тьму неподвластны более Богу, ни времени, ни смерти»

***

С того темного для нас дня все изменилось. Матушка больше не проявляла ни прежнего жизнелюбия, ни любознательности, ни заботы. Теперь эта забота нужна была ей. И, Бог мне свидетель, я старался как мог. Книги, игры на свежем воздухе, походы на рыбалку – всё это было забыто и заброшено в угоду скорбным обстоятельствам. Вся наша жизнь стала олицетворением той боли и отчаяния, что испытала наша семья.

Соседи нас сторонились, как всегда поступают в Нью Хармони с Потерявшими Свет. Церковники отца не изгнали, и за то им моя вечная благодарность. Что бы тогда с нами было? Более того, приближалось время моего Становления и в наш скромный дом потянулись вереницей Богословы.

Приходили ли они к тебе, дорогой друг? Слушал ли ты с восхищением и неверием их предложение, трепетал ли перед их угрозами? Послушал ли ты их? Впрочем, последний мой вопрос ты волен оставить без ответа. Если ты оказался здесь, я могу догадаться и сам.

Первый визит вежливости состоялся за месяц до моего четырнадцатого Дня Рождения и разбавил серость наших будней черной кляксой Предсказания. Отец с самого утра умчался в Храм. Пешком, разумеется. Босые пятки его еще долго стояли у меня перед мысленным взором. Уж больно непривычное это зрелище – пеший Церковник, пусть даже и видел я его каждый год в начале осени. Все-таки забавно это. Мы завидуем служителям Света за их тайны, их возможности и умения, за их единство, а пред Богом и Храмом всё одно – просто люди. Как ты или я. Впрочем нет, мы-то с тобой уже даже не люди.

Гостя мы встретили на закате, чинно выстроившись у калитки в ряд. Матушка, закутанная в Благость по самые глаза, отец, перебирающий молитвенные четки, скрывая волнение и я. Признаюсь, я тоже испытывал сходные чувства, но по причинам куда менее праведным. Однажды мне довелось случайно подслушать разговор двух вдовушек, которые обсуждали Церковников и их способности заглядывать прямиков в души людей. Тогда я только ухмыльнулся такому забавному и абсурдному предположению, но теперь, перед лицом надвигающегося Становления, воспоминание это выплыло из глубин сознания и полностью захватило меня. Что откроется Богослову в моих глазах? Страх? Боль от потери родного брата? Любопытство, граничащее с презрением к правилам?