Czytaj książkę: «За стеклом», strona 2

– Сложно, – тихо прошептал я как раз в тот момент, когда отец проходил мимо.

Заметив, что стою в рубашке и трусах, держа носки в руках, он, похоже, решил, что я никуда не тороплюсь. Это снова вывело его из себя.

– Я непонятно сказал? Твои пять минут истекают. Или ты пойдёшь вот так по улице? Тогда пошли! – он терял терпение с каждым словом, с каждым шагом, сделанным ко мне навстречу.

Когда он схватил меня сзади за шею, я понял, что плевать, какой носок сначала надену. Главное – сделать это быстро.

– Я почти всё, пап. Прости.

– Пошевеливайся, – он отпустил меня и в презрении скривил рот.

Презрение – та самая эмоция, которую с завидной частотой я получал от отца.

И если такое настроение у него было утром, когда всё более-менее было хорошо, то сейчас, после того как его выдернули с работы, чтобы пожаловаться на непутёвого сына, оно явно не стало лучше.

– Ты понимаешь, что ты позоришь нас с матерью?! – вопил он так громко, что уши начало закладывать. – Ради чего мы тратим на тебя столько денег, потакаем тебе? Чтобы ты так нам отплачивал? – Брызги слюны летели прямо в лицо, когда он схватил меня за плечи, нависая сверху своей угрожающей величиной.

Он смотрел на меня так, будто ждал ответа.

– Прости, пап. Я исправлюсь.

На самом деле это было ложью. Я не знал, почему не мог приложить хоть немного усилий на контрольной, чтобы получить хорошую оценку. Я мог. Просто не видел смысла.

Зачем?

Ради чего?

Ради того, чтобы отец не кричал? Он бы кричал. Он всегда кричит.

Он крепко сжал мои плечи, пытаясь глубоко дышать, отчего его ноздри широко раздувались, будто у быка на родео.

– Да. Ты исправишься. Ты, мать твою, сделаешь всё, что я тебе скажу, – он крепко схватил меня за руку и потащил наверх, в комнату. Было больно настолько, что казалось, конечность вот-вот откажет, если отец не оторвёт её раньше. Но я не издал ни звука.

Он с силой затолкнул меня в комнату.

– Ради чего мы тебе все эти книги покупаем? М? Чтобы ты их носил соседской девке? Ты хоть раз их сам открывал? – отец взял один из учебников и, не получая никакого ответа, швырнул его в меня, попав прямо в лицо. – Открывал, я спрашиваю?

Я чувствовал, как начала пульсировать боль. В голове, в руке.

Физическая боль лучше, чем эмоциональная. Эмоциональная разрушает изнутри, а оболочка, получающая внешние повреждения – ерунда. Физическая боль, как предупреждение, как сигнал о том, что что-то не так, она уходит с течением времени. Эмоциональная же, как вирус, не остановится, пока полностью не сожрёт тебя изнутри.

– Открывал, – мой голос дрожал, а по щекам скатывались слёзы.

Почему я плакал? Мне же не страшно.

Слёзы сами катились, пусть я этого и не хотел.

– Какое же ты ничтожество, Ник, – отец с разочарованием покачал головой. – От тебя одни только беды. Всегда.

Я старался выровнять дыхание, успокоить его, подготовиться, потому как знал, что дальше последует. Отец всегда использовал запрещённый приём. Такой, который был способен меня сломать в любую секунду. Уничтожить.

– Ты нас скоро с матерью в могилу сведёшь своими выходками! Тебе мало того, что ты натворил?! Мало того, что убил брата?! Мало?! Сколько можно портить нам жизнь?! – он уже не кричал. Он орал. Громко. Оглушительно. Но, уверен, скажи он те же самые слова шёпотом, они так же разорвали бы барабанные перепонки. Так же лишили бы слуха. Лишили бы воздуха в лёгких.

Утопили.

Утопили в вине и боли.

Он громко выдохнул, пытаясь обрести хоть какое-то подобие спокойствия.

– Сиди тут, – его голос в одно мгновение пропитал лёд. – Учи всё наизусть. После каникул всю программу чтоб рассказал Вансу. Ты меня понял? – Я молчал. – Ты понял меня?! – заорал он.

– Да, – во мне нашлись последние крупицы сил, позволившие хрипло выдавить это простое и в то же время сложное, лёгкое, но невозможно тяжёлое, слово.

Словно удовлетворившись таким ответом, он снова выдохнул, успокаиваясь. А затем громко хлопнул дверью, оставляя меня в комнате одного.

А я так и стоял, слушая эту гнетущую тишину. Не в силах пошевелиться.

Густая слеза скатилась по щеке. Или это не слеза?

Прикоснувшись к коже, увидел, что на подушечках пальцев остался след крови. Но мне не было больно. Просто всё равно.

Я стоял посреди комнаты и смотрел в окно.

На соседний дом.

Дом, где всегда царили тепло, уют и счастье.

Каждый раз, когда бывал в гостях у Эмили, завидовал её отношениям с родителями. Отношением родителей к ней.

Они любили её. Это выражалось в их взглядах, скользило в ласковых касаниях.

Меня мама тоже любила. По-своему, но любила. Но она устала. Устала защищать меня, постоянно ввязываться в проблемы, которые я вызываю любым неправильным вздохом, что так бесит отца.

Потому она всё чаще уезжала к бабушке, оставляя нас с отцом наедине.

Я знал, что он винил меня в смерти Джеймса, что мама тоже так же думала, просто не говорила этого вслух.

А папа говорил. Напоминал каждый раз.

И он прав.

Я убил Джеймса.

Я ничтожество.

И должен расплачиваться за это всю оставшуюся жизнь. Не забывать ни на минуту о том, что сотворил.

Судя по звукам телевизора, доносившимся с первого этажа, отец окончательно успокоился. Не знаю, сколько времени прошло, но уже было темно. А я всё так же стоял на месте, словно статуя, и смотрел в окно, мало что осознавая, кроме правоты в словах отца.

В окне напротив уже горел ночник, обнимая светом хрупкий силуэт Эмили, сидящей на подоконнике.

Она сидела там уже некоторое время, опустив голову на поджатые коленки. Возможно, ожидая, когда я сделаю то же самое. Похоже, хотела помахать мне перед сном, как мы делали в другие дни.

Но сегодня? После того, как я подвёл её? Испортил последний день в школе. Не объяснил всё, чтобы она написала на высший балл. Омрачил каникулы.

Как бы мне хотелось исправить всё.

Чтобы мог без сожалений взглянуть в её озорные зелёные глаза и, как всегда, не встретить в них ни ненависти, ни жалости, лишь искреннюю доброту. Услышать её звонкий голос. Всё в ней утешало меня и дарило тепло.

Ничтожество. Не заслужил этого.

Всегда порчу всё.

– Прости.

3

Шесть лет назад

Эмили

На уроке биологии было практическое занятие, вызвавшее у главного хулигана нашего класса нездоровый интерес. Мы препарировали лягушек.

Точнее, должны были.

Нам уже провели инструктаж, раздали контейнеры с образцами, а также коробочки с инструментами. И всё шло довольно неплохо, пока Эндрю Форд не бросил свою подопытную особь в одного из отличников, и тот в страхе не начал кричать и бегать по классу.

Мы с Ником сидели за последней партой и наблюдали за развернувшейся картиной: у умника в очках паническая атака, Эндрю задыхался от смеха, а учитель беспомощно металась туда-сюда, успокаивая учеников, которые поддались шаловливому настроению самого главного заводилы в классе и тоже желали устроить обстрел лягушками.

– Детский сад какой-то, – пробормотал рядом Ник, подпирая ладонью подбородок.

У него был скучающий вид, впрочем, это уже не было редкостью. Он всё чаще пребывал в подавленном состоянии. Причиной тому явно служили проблемы и натянутая обстановка дома, но в этом друг мне напрямую никогда не признавался. Просто говорил, что родители снова повздорили. Но сообщал это настолько обыденным тоном, что, глядя на его спокойствие, я тоже расслаблялась. Так что его безучастность практически ко всему, похоже, стала неотъемлемой частью его характера, придавая прохладную ауру и некий шарм. Этим мне Ник даже нравился. Чего нельзя сказать об остальных мальчишках из нашего класса.

Но, периодически, в хорошие дни, он всё-таки возвращался к жизни. Даже несмотря на то, что это не могло не радовать, его оптимизм зачастую был чересчур, а энергия била через край.

– Да ладно, – я усмехнулась, подцепляя пинцетом угол его тетради. – Это гораздо веселее, чем резать чью-то плоть, пусть даже зелёную.

– Ты так считаешь? – Ник бросил на меня заинтересованный взгляд, изгибая тёмную бровь, на которой вот уже несколько лет, после злосчастных зимних каникул, красовался тонкий шрам, происхождение которого мне до сих пор было неизвестно. Он говорил, что упал и ударился, но верилось в это с трудом.

– Конечно, – теперь я тыкала пинцетом в крышку контейнера, в котором всё ещё лежала в прозрачной жидкости целая лягушка. – А вообще, разве это не кощунство, учить детей вскрывать кого-то? Например, этого.... Пупырчатого друга.

– Не обязательно, – Ник открыл коробочку с инструментами, в которой лежали иголки, скальпели и стёкла, и на миг затаил дыхание, всматриваясь в содержимое.

– Настоящие орудия пыток, – фыркнула я, отворачиваясь и возвращаясь к созерцанию менее жестокой пытки над учителем.

– Эндрю! Прекрати немедленно! – уже переходя на крик, пропищала мисс Роуз. Она была самым юным преподавателем в нашей школе, а потому ей было сложнее всего совладать с подростками, у которых гормоны в пубертат бьют через край. А в частности, с Эндрю.

Я видела, как обычно бледная кожа на её лице и шее пошла красными пятнами, когда Эндрю в ответ ещё сильнее засмеялся и перемахнул через парту.

– Бедная, – пробормотала я, возвращая внимание к другу, но в этот момент Ник вскочил на ноги, выглядя слишком напряжённым и, поправляя рукав чёрного джемпера, стремительно двинулся к выходу из класса.

– Мне нужно выйти, – на ходу обронил он, отталкивая с пути Форда, на что тот выплюнул ругательство, встреченное лишь хлопком двери.

И куда это он? Может, плохо стало от вида лягушки?

Посмотрев ещё раз на контейнер с мёртвым существом, я, морщась, отодвинула его подальше.

Но в этом был и плюс. Благодаря тому, что Ник внезапно решил ретироваться, мисс Роуз успела прийти в себя и умудрилась схватить Эндрю за ухо. А затем принялась отчитывать его, как маленького мальчишку, чем здорово позабавила всех учеников.

В любом случае, урок был сорван, а значит, негуманное занятие по препарированию лягушек, к счастью, откладывалось на неопределённый срок.

– Дети, – выдохнула мисс Роуз, сдувая упавшую на лоб светлую прядь волос и поправляя манжеты на белой с красными цветами блузе. – Раз уж наше занятие не удалось, пожалуйста, подойдите по очереди, сдайте коробки с инструментами и распишитесь напротив ваших фамилий, – учитель села за свой стол и открыла журнал. – Эмили, с Ником всё хорошо? Во всей этой суматохе я не успела узнать, что случилось.

– А, эм, думаю, да. Может быть, просто в туалет вышел? – неуверенно промямлила я.

– Ага. Слабоват желудок у твоей мамочки, – прогоготал Эндрю и незаметно дал подзатыльник впереди сидящему мальчишке.

То, что Ника с самого первого класса называют моей мамочкой, было неспроста. Он всегда выручал меня, носил мой рюкзак, да и в принципе был рядом и заступался в случае чего. Проще говоря, был второй мамой для меня, проявляя заботу. Но из-за своего, зачастую меланхоличного, характера, он выглядел не слишком мужественно и порой пускал на самотёк нападки в свой собственный адрес. И тем не менее, это прозвище, сказанное именно в таком тоне, выводило из себя не меньше, чем сам Эндрю Форд.

– Тишина, – цыкнула мисс Роуз. – Хорошо, мы подождём Ника. А пока можете подходить и сдавать инструменты.

Когда дошла очередь до нашей парты, Ника всё ещё не было, и поэтому мне в одиночку пришлось подвергаться проверке учителя.

– Так. Хорошо, – промурлыкала мисс Роуз, делая пометки в журнале. – Иглы, стёкла, ага, пинцеты на месте, – она нахмурилась, глядя в коробку, а затем подняла взгляд серых глаз на меня и принялась изучать лицо, словно была способна что-то на нём прочесть. – Эмили, я не вижу ещё одного скальпеля. Где он?

– Я не трогала, – без раздумий сказала я чистую правду. – Кажется, в коробке был всего один.

– Ты уверена? – учитель долго и с сомнением смотрела на меня.

– Да, – ответила я прежде, чем смогла себя остановить.

В этот момент прозвенел звонок, и все ученики подскочили со своих мест, желая поскорее покинуть класс.

– Ладно, – мисс Роуз выглядела немного обеспокоенно, её руки слегка задрожали, но она тут же сцепила их в замок. – Передай Нику, когда встретишь, чтобы он подошёл ко мне, – видя мой удивлённый взгляд, добавила: – Расписаться, – она пододвинула журнал к краю стола. – Остались только вы двое.

– Хорошо, – быстро черкнув фирменную закорючку, подошла к своему месту, забирая наши с Ником вещи.

Я спиной чувствовала на себе пристальный взгляд мисс Роуз, и мне это не нравилось. Не нравилось, что она может считать меня или Ника воришками. Сдались нам эти скальпели.

Но когда я повернулась, чтобы уйти, она уже открывала коробочки одну за другой, пересчитывая инструменты.

– До свидания, – не дожидаясь ответа, я выскользнула из класса и быстро зашагала по коридору. Я стискивала в руке лямку рюкзака Ника и его школьный пиджак, в то время как мой взгляд метался от лица к лицу, от стены к стене, выискивая нужного человека, пока наконец не нашёл его.

Из противоположного конца коридора навстречу мне шёл Ник. Его походка была неторопливой и расслабленной, а на губах играла лёгкая улыбка.

Не знаю почему, но это немного разозлило, и я, увеличивая скорость, стремительно сократила расстояние между нами.

– Где тебя носило половину урока, Ник? – хмурясь на друга, впихнула ему в руки вещи, брошенные в классе.

– Просто решил прогуляться по школе, – он закатил глаза и натянул пиджак на плечи. Заметив, что его сарказм меня не очень-то впечатлил, вздохнул. – В туалет ходил, Эм. Ты чего такая серьёзная? Лягушка ожила, и пришлось отбиваться от неё в одиночку? – в его тоне слышались нотки веселья, но мне не было весело.

– У нас из набора, похоже, пропал скальпель, а мой друг так кстати вскочил и убежал куда-то, не сказав и слова. Какое-то странное стечение обстоятельств, не находишь? – разумеется, я не думала, что Ник взял его, и тут же пожалела, что моё заявление прозвучало в столь обвинительном тоне, но так уж вышло.

– Мне стоило облегчить свою нужду прямо в классе, только бы не задеть твоих чувств, Эм? – беззлобно спросил он и склонил голову набок, глядя на меня, как на маленького ребёнка.

– Нет. Конечно, нет. Ты прав. Извини, – я вздохнула, продолжая уже гораздо спокойнее. – Не помнишь, у нас было два скальпеля в коробке?

Он неопределённо пожал плечами.

– Один.

– Ну слава богу, – облегчённо улыбнувшись, шлёпнула его по плечу. – Не хотелось бы стать врунишкой для мисс Роуз. – Вспомнив просьбу учителя, добавила: – Кстати, тебе нужно зайти к ней, расписаться в журнале.

– А, ага, – он бросил взгляд мне за плечо в направлении класса биологии. – Займи нам место в столовой, а я скоро приду.

Криво улыбнувшись, он прошёл мимо всё той же лёгкой походкой, совершенно не торопясь.

Ну конечно, это же не ему предстояло бежать прямиком в ад и попасть под каток из учеников в столовой во время обеденного перерыва.

Ох уж этот Ник Миллер.

Когда-нибудь он сведёт меня с ума.

И в целом, у него это прекрасно получилось, когда, вернувшись от мисс Роуз и присев на наше привычное место в углу столовой у окна, он выпалил мне то, что ожидала услышать меньше всего.

– Нам разрешили сделать проект по биологии. Когда сдадим его, не придётся писать итоговую контрольную. Круто? – он ёрзал на стуле, практически светясь от счастья.

– Что? – морковная палочка, которую я так желала укусить, повисла в воздухе, не достигнув рта, распахнувшегося в изумлении.

– Ага! Это ли не удача? Когда я попросил об этом мисс Роуз, она разрешила. Тем более, это поможет мне выровнять оценки к концу года.

– Ты сделал что? – всё ещё не веря своим ушам, переспросила я, будто надеясь на другой ответ. – Почему ты не спросил у меня, Ник? Почему вообще решил втянуть меня в это? – я раздосадовано уставилась на друга, нахмурив брови. В мои планы никак не входило выполнение какого-то проекта, тем более по биологии.

На данный момент у меня была куча других занятий. Я начала потихоньку искать возможности для общения с девочками. Записалась в кружки по рисованию и волейболу, что помогло мне завести новых знакомых. Вскоре я стала частью маленькой группы девчонок, с которыми мы часто собирались вместе, обсуждали последние новости и делились своими переживаниями, даже устраивали совместные ночёвки. Поначалу было непросто наладить контакт, с учётом того, что с самого детства я дружила исключительно с мальчиком. И то с одним единственным. А мне хотелось большего. Хотелось иметь подружек, которым могу доверить свои девичьи тайны, а не грузить Ника всем подряд.

Мы взрослели, поэтому постоянное нахождение вместе начинало вызывать долю беспокойства у наших родителей, да и у нас уже начали меняться интересы. Порой бывали моменты, когда даже поговорить было не о чем и мы сидели молча. Поэтому я хотела чего-то нового. Своего. Особенного. Девичьего. Отдельного от Ника. И это было нормально.

Но он, не зная моих планов, что-то решил. И решил за нас обоих. Не спрашивая. Будто моё мнение не имеет значения. Будто у меня не может быть своих планов. И это меня практически вывело из себя.

– Да ладно тебе. Сделаю всё за два дня, зато автоматы обоим обеспечены, – он, самодовольно улыбаясь, вытащил из моей пачки морковную палочку и с хрустом откусил.

– Ну как же. За два дня. Это делается неделями, Ник. И не в одиночку, – отодвинув от себя поднос с едой, хмуро посмотрела в окно. Аппетит полностью пропал.

– Эм, – позвал он, но не встретив никакого отклика, положил свою руку поверх моей и слегка сжал, привлекая внимание. – Скажи, я хоть раз тебя подводил?

Я всматривалась в его карие глаза, полные искренности и проницательности, словно пыталась найти в них ответ.

На самом деле, были моменты, когда мне казалось, что вот-вот всё рухнет. Что Ник не сможет выполнить своё обещание, но в последнюю секунду всё абсолютно менялось и нам каким-то чудом удавалось не разбиться о скалы реальности и неотвратимости судьбы. Можно ли было назвать это везением? И стоило ли снова слепо уповать на него?

– Нет. Никогда, – тихо ответила я и опустила взгляд на его пальцы, которые то ли неосознанно, то ли специально начали поглаживать мои костяшки. Похоже, он тоже заметил это и тут же отдёрнул руку.

– Ну вот. Так что не беспокойся ни о чём. Всё будет, – он откашлялся и уставился на содержимое наших подносов, а затем, словно ничего не произошло, снова загорелся неудержимой радостью. – О, пудинг!

Наблюдая за тем, как друг с большим рвением утоляет свой аппетит, я усмехнулась, стараясь не обращать внимания на часто забившееся в груди сердце.

Везение?

Это безумие.

4

Четыре года назад

                                                                        Ник

Я понимал, что это рано или поздно должно было произойти. Но всегда думал, что ещё есть время. Что буду готов к этому. Что восприму это как нечто само собой разумеющееся и не стану чувствовать себя так, как чувствовал в тот момент.

Одним октябрьским днём, когда мы с Эмили сидели в столовой, я размышлял обо всём и ни о чём сразу. Дождь монотонно стучал по окнам, унося меня всё дальше и дальше в водоворот моих хаотичных мыслей.

О матери, которая вечно пропадала у бабушки. Порой я даже скучал по ней. Жаль, но она никогда не брала меня с собой, невзирая на то, на какой срок оставляет нас с отцом наедине. Всё потому, что она боялась за мою психику, видите ли. Какая ирония. Знала бы она, что оставаться дома было не менее опасно для всех видов здоровья, как и находиться рядом с бабушкой.

Бабушка была серьёзно больна. Шизофрения с каждым днём проявлялась всё ярче, и временами находиться рядом с ней, этой старушкой, превращавшейся в настоящего монстра, по рассказам матери, было попросту опасно. Временами, когда мама возвращалась домой, видел на ней синяки и ссадины, её глаза всегда были опухшими в какой-то степени от слёз, но чаще из-за похмелья.

Да, я знал, что она начала пить. Это началось ещё до болезни бабушки. А если быть более точным, то со смерти Джеймса.

Она думала, что я этого не замечал. Что никто не замечал. Но даже до поступления в школу, когда я проводил с ней почти всё время, я то и дело ловил её за тем, как она, морщась, пила что-то из стакана.

Она говорила, что это кислый сок для взрослых, а иногда, что это особая вода, которую нельзя детям, а порой, что это было горькое лекарство, утоляющее боль.

Об отце, который, как и мать, тоже не слишком часто бывал дома из-за работы. Мыслей о нём было мало, и если они приходили, то лишь тёмные, отравленные негативом.

Я ненавидел его. Возможно, чуть меньше, чем себя, но всё же эта ненависть пылала в миллионы раз ярче любого другого чувства, что порой вспыхивало в глубине души.

– Ник, – мягкий голос Эмили вернул меня в шумную столовую. Хоть я и ненавидел это место, этих людей, суету, но ради неё я был готов терпеть всё это, даже находить в этом какое-то странное удовольствие. Лишь бы оставаться рядом с ней, лишь бы продолжать быть частью её жизни. Несмотря ни на что.

Да, я заметил, как наши отношения утратили былую лёгкость, ту воздушность, что царила между нами ещё пару лет назад. Срок, казалось бы, невелик, но она изменилась. Изменились её интересы. Даже тем для разговоров стало в разы меньше.

Точками соприкосновения оставались школа, музыка, громкие новинки кино и, на крайний случай, погода. Насколько всё может стать ужасным в общении, когда ты начинаешь говорить о погоде? Когда других тем нет.

– Ник, приём. Земля вызывает, – Эм помахала перед моим лицом рукой, снова выводя из задумчивости.

И я вновь посмотрел на неё.

Сколько бы времени мы ни проводили вместе, каждый раз я замечал в ней что-то новое, что-то необычное, что поражало, как вспышка молнии, будто я видел это впервые.

Мне нравилось смотреть на её зелёные глаза, обрамлённые пушистыми коричневыми ресницами, на её русые волосы, которые всегда казались такими же мягкими, как и были на ощупь. Нравилось видеть её улыбку, от которой на правой щеке появлялась милая ямочка.

Мне нравилось чувствовать то, что я чувствовал рядом с ней. Я не мог определить, что именно это было. Но мне это нравилось. Даже нравилось не знать.

– М-м?

– Ник, я хотела сказать, что сегодня домой пойду с Амандой и девочками. Нам по пути нужно будет ещё заскочить в магазин. У Дэми намечается вечеринка в честь Хеллоуина, и она хочет выбрать наряд, – видя, с каким энтузиазмом она всё это рассказывала, то, как хочет с ними пойти, вызвало какую-то тупую боль в груди.

Ты должен был сам это понять.

Ну и что? Пусть идёт.

Ты же ничтожество. Не забывай это.

Помни это столько, сколько тебе осталось жить.

– Ник, ты обиделся? – Эм схватила мои руки, лежащие на столе, крепко сжимая. Она выглядела несчастной, глядя в моё лицо.

Я выглядел обиженно?

Нет. Ты делаешь её несчастной.

– Нет, конечно, Эм. Иди. Мне не нужна нянька, которая сопроводит домой в целости и сохранности, – бросил я, стараясь не выдать своих истинных чувств. Мне не хотелось убирать руки, ведь они только начали согреваться её теплом. Но именно сейчас её прикосновение обжигало.

Даже при всей любви к боли, мне нравилась другая. Не эта.

И только при упоминании о ней, сразу почувствовал, как нога под столом начала подёргиваться, отбивая нервный ритм.

Хотелось сорваться с места и скорее пойти домой.

Скоро. Терпи.

– Ну да, ты же уже большой мальчик, – хмыкнула она, закатывая глаза и отпивая какао из стаканчика.

– Да.

– Но завтра ты точно от меня не отделаешься, – она шутливо погрозила мне пальцем.

Она явно была счастлива, что отделалась от меня сегодня. В этом я был абсолютно уверен.

Как бы то ни было, это означало лишь одно: больше времени для самого себя и одиночества. И, раз уж на то пошло, его стало много – так много, что я с каждым днём всё больше и больше тонул в нём.

Когда наконец пришёл домой, внимательно прислушался к пустоте стен.

– Пап? Ты дома? – Встретив в ответ лишь тишину, бросил ключи на тумбочку и, отшвырнув промокшие от осенних луж кеды в дальний угол, пошёл к себе.

Есть не хотелось, но я был голоден.

Голоден до другой пищи, которая накормит мою страдающую душу.

Бросив рюкзак на пол, я рухнул на кровать, ощущая, как она прогибается под тяжестью моего тела.

Все мы прогибаемся. Кто-то под других, кто-то под обстоятельства, но в конечном счёте – под жизнь. Под ту самую штуку, которой наивно полагаем, что управляем сами. Какая глупость.

Мы сами взращиваем в себе этих мелких монстров, чтобы потом лишь потакать им, кормить их, влача своё жалкое существование, называя это жизнью.

Мой монстр ненасытен и мерзок. Он практически всегда голоден. И пока я не дам ему то, чего желает, не утолю его жажду, он будет мучить меня. Доводить до агонии.

Поначалу я сопротивлялся ему. Изо всех сил. Столько, сколько мог. Но всё было бесполезно. Было уже поздно.

Находясь во тьме, породив его однажды, я больше не мог избавиться от него. И теперь лишь кормил.

Мои руки дрожали, пока я тянулся к прикроватной тумбочке.

От страха? Или от предвкушения?

От желания? Или от освобождения?

Я жаждал.

Жаждал исцеления. Спасения. Облегчения.

Вытащив тонкий скальпель, который вот уже несколько лет являлся моим верным другом, надавил на лезвие подушечкой большого пальца, ощущая тягучее чувство наслаждения, хлынувшее по венам.

Я долго думал, где стоит начинать делать это? Как делать так, чтобы этого никто не увидел?

Возможно, я стыдился. А быть может, хотел, чтобы эта тайна, этот постыдный секрет, принадлежал только мне. А может, не хотел, чтобы кто-то ещё видел это уродство.

Стянув через голову рубашку, посмотрел на испещрённый тонкими шрамами торс. Для меня выбор этого места был самым верным.

Раздеваться ни перед кем я не планировал. Точнее, оголяться полностью. То, что нужно мне, то, что нужно девушкам, ниже, с точки зрения эстетики, было в норме. Остальное их не касалось. Не их дело.

В целом, кроме спортивных раздевалок в школе, больше проблем не возникало. На всяческие медосмотры отец разрешения не давал, ссылаясь на то, что у нас есть семейный врач, и заключения, зачастую купленные, свидетельствовали о том, что всё идеально.

Но мы оба знали, почему покупались справки. Почему я не ходил к врачам. И я умело пользовался этим прикрытием в своих целях.

Устроившись удобнее на подушках, я прикоснулся лезвием к бледной коже, слегка надавливая. Под холодным металлом пульсировала обжигающая полоса, оставляемая им, и я судорожно выдохнул.

Для полного облегчения посмотрел на тонкие струйки багровой крови, которые плавно заскользили вниз. Они не только были похожи на прекрасный рисунок, который творил я сам, черпая краску из самого же себя, используя кожу как холст. Они дарили блаженство и эйфорию.

Словно наркотик.

Мои глаза закатились от наслаждения, а голова откинулась назад на мягкие подушки.

– Да-а....

Сегодня мне было мало. Тупая боль, засевшая внутри, была слишком глубоко. Чтобы выпустить её, нужно больше. Глубже.

Облизнув пересохшие губы, я нетерпеливо сделал ещё один порез, в этот раз надавливая чуть сильнее.

Да. Вот так.

Ты молодец.

На лице расплылась блаженная улыбка.

Это то, что я делал, пока никто не видел.

Это мой маленький секрет.

Который навсегда останется за стеклом.