Czytaj książkę: «Смерть»
– Гм, – пробормотал дядюшка, и слабая улыбка искривила его уста.
Мы сидели на галерее в теплый летний вечер и глядели на море. Я только что рассказал ему о своем брате, который погиб в море год тому назад. Рассказ взволновал меня: я побледнел, и дрожь пробежала по моим членам.
– Уф, – сказал я, вздрагивая, – это должно быть ужасно… ужасно, должно быть, умирать, дядюшка!
– Гм! гм! – так ты, значит, боишься смерти, да?
Дядюшка имел болезненный вид и сидел на качалке, закутанный в шубу и плед, хотя это было как раз в середине лета. Он был когда-то очень живым и веселым малым и блестящим кавалером в самом широком значении этого слова, но прожил молодость слишком бурно, как рассказывали о нем, – и теперь представлял только тень самого себя. Лицо у него было худое и бледное, с желтоватым оттенком; глаза большие, впавшие и тусклые, грустно глядевшие на вас из-под тяжелых век; на щеках и подбородке росла густая рыжеватая борода, с пробивавшеюся местами сединою в виде серых и беловатых пятен и тонов, что придавало всему лицу какое-то болезненное и страдальческое выражение.
С ним случилось нечто в роде слабого удара, и это совершенно разрушило его когда-то блестящее здоровье, подорвало его силы; всю весну ему пришлось пролежать в постели; затем его на поправку отправили в деревню, и как только для него оказалось возможным двинуться в путь, он немедленно приехал к нам: – здесь все были ему сродни и знакомы, да и вообще ему на всякий случай полезно было жить в доме, где медицинская помощь была близка: – а мой отец был окружным врачом.
Я все свободное время проводил возле него, и вообще очень любил дядюшку. С своей стороны, и он, больной и слабый, находил, по-видимому, удовольствие в моем обществе, и я воображал, что своею болтовнею и своими маленькими рассказами о конюшне и слугах мне удается разгонять его тоску и помогать ему коротать время. Мне было в это время около тринадцати лет.
Большую часть дня он просиживал неподвижно и молча па кресле, прислушиваясь к словам окружающих; говорить самому ему было не легко; голос у него был слабый, речь неясная; при этом ему приходилось часто с трудом переводить дыхание; он постоянно кряхтел, прочищая горло, но это мало помогало ему. Иногда язык его, как будто, отказывался выражать слова, пришедшие ему на ум: они произносились им так неясно, тяжело и медленно, точно были заморожены. Особенно трудно давалось ему произношенье буквы с, если. она притом еще соединялась с и. Лишь в очень редких случаях он оживлялся и легко преодолевал это препятствие; такого рода случаи доставляли мне всегда громадное удовольствие; они возбуждали во мне надежду, что дядюшка скоро совсем поправится.
– Да, да! молодежь – гм, боится всегда смерти.
– Неужели вы находите, что умирать не страшно? – спросил я с удивлением.
– Нет, – ответил он, и сказал это так уверенно, что я, с присущим мне в то время легкомыслием, спросил его, разве он пробовал когда-нибудь умирать.
– Гм-да! Да, да… могу сказать, что это со мною случалось не раз.
Я совершенно смутился.
– Смерть, – прокряхтел опять дядюшка, – здравствуется иногда с нами – гм! – правду я тебе говорю. Я хорошо ее знаю… и потому-то и не боюсь ее.
– Расскажите, что с вами было, – если только это вам не трудно.
– Гм. Рассказывать-то не много. – Гм… да, моя жизнь много раз… была в опасности; но… дело не в этом. Только тогда, когда смерть проходит так близко, что как будто, гм! здоровается с тобою, – только тогда перестаешь совершенно бояться ее. Гм!
