Czytaj książkę: «Дырка от бублика 1. Байки о вкусной и здоровой жизни», strona 3

Неугомонный эскулап

Утро было свежо и очаровательно!

По аллее шёл Аполлон.

В его одежде удачно сочетались изделия из натуральной кожи, батиста, вельвета и замши.

Всё было не крикливо, но подчёркнуто элегантно.

Аллея закончилась довольно быстро и одновременно со щитами рекламы бог весть когда шедших на экранах кинотеатров города фильмов, и перед героем вырос аккуратный и чистый фасад Дома культуры авторемонтного объединения. Здание примыкало к головному предприятию завода, но вход был отдельный и свободный. По бокам двери стояли на задних лапках две металлические урны, выполненные в виде пингвинов. Их широко раскрытые клювы свидетельствовали о том, что здесь действительно, в санитарном отношении был полный антарктический марафет.

Поправив воротничок рубашки, Аполлон тронул отшлифованную народными притязаниями деревянную ручку двери.

На первом этаже в сине-зелёной прохладе вестибюля дремала старушка.

На втором этаже в кабинете директора сидел весьма пожилой смуглый сутулый мужчина с орлиным профилем, карими глазами, чёрными бровями и абсолютно белой головой. Погрузив пальцы обеих рук в дебри благородной седины, он, страдальчески морщась, рассматривал залапанную книгу приказов.

Войдя в кабинет и представившись, Аполлон положил на стол кипу документов и удивлённо заметил, что ещё вчера на этом же месте сидел товарищ помоложе. Старец согласно кивнул и, просмотрев предъявленные документы, поднял покрасневшие сосредоточенные глаза.

– Ну что ж… Ваше образование и послужной список – соответствуют! – сказал он. – Но культмассовый сектор при таком наборе – чистое расточительство. – Я предлагаю вам должность директора этого коллапсирующего очага культуры. Кстати, таково и мнение вашего предшественника.

– А… кто вы?

– Я дух этого учреждения! Что-то вроде внештатного исполняющего обязанности директора.

Старец вышел из-за стола и приглашающе простёр руки к ещё тёплому стулу:

– Прошу! Да вы не стесняйтесь! Это не бог весть какая высокая должность, не бог весть какой материальной ответственности и оплаты. А если что не так, так у нас же всё спишут. Страна жутко богатая. Жутко! А я не администратор – я врач.

– Врач?

Аполлону стало весело.

Старец ему нравился.

– Врач, врач! И зовут меня Наумом Аркадьевичем. А вас, если не ошибаюсь…

– Аполлон! А в честь солидарности с польской «Солидарностью» и для друзей – Поль.

– Да-да. Верно. Прекрасное имя! Да и «Аполлон» – «Союз» – это не только настоящее, но и будущее.

– Дай-то Бог!..

– Да-а… Такое имя требует определённого уровня. Большие заявки – большой спрос. А это любят немногие…

– Каждому – своё!

– А лучшее – всем! Я совершенно серьёзно предлагаю вам пост директора. Где надо – утвердим, что надо – напишем… Такой разносторонний специалист, с таким разноплановым стажем – это же божий подарок! Простите за идиотский вопрос – вы, случайно, может быть, ещё и партийный?

– Чего нет – того нет! – Аполлон красноречиво развел руками.

– Мда-а… Это усложняет…

Веселье нарастало…

Наум Аркадьевич был личностью незаурядной. В разговоре с собеседником, внушающим доверие, он представлялся не иначе как беспартийной сволочью, видимо не исключая того, что попадаются ещё и партийные. Конечно же, сволочью он не был, а был по характеру и жизненной позиции Дон-Кихотом, а по профессии врачом. Больные уважали его за то, что он делал их здоровыми, а здоровые – за то, что он не делал их больными.

Надо сказать, что живых Дон-Кихотов не любили, не любят и, видимо, никогда не будут любить власть имущие, благополучные и бескрылые. Как смеялись они над ними, так и продолжают смеяться. А если смех не помогает, то их просто выдёргивают, как вылезший гвоздь из каблука, и швыряют в придорожную жизненную грязь, предоставив полную свободу для окисления.

Биография Дон-Кихота-доктора, так же, как и биография его литературного коллеги Ламанчского, была сложна, необычайна, полна мытарств и треволнений, падений и подъёмов.

Однако в данном случае результат не был трагичен. По крайней мере – пока! Доктор закалился, обрёл бойцовские качества, умел постоять за себя, и за других и, главное, научился побеждать.

Перед самой пенсией он осуществил вечную мечту странников поневоле: купил крохотный саманный домишко с садиком, построил огромную беседку, повесил в ней гамак и бросил свой трудовой якорь в медпункте авторемонтного завода, а в настоящем – объединения. Вот уже более двадцати лет доктор крепко держал здоровье заводчан в своих опытных добрых теплых ладонях, и когда считал нужным, группировал их в кулаки и бил по бюрократическим столам, без спросу повышая голос и совершенно не взирая на лица. В результате этого досрочно был построен профилакторий и роскошный физиотерапевтический комплекс с лучшим отечественным и импортным оборудованием и заметно уменьшился поток больничных листов. Вся администрация объединения, включая инженерно-технический персонал и самого генерального директора, лечились только у Наума Аркадьевича и называя его профессором, а также главным звеном своего жизнеобеспечения, берегли доктора, терпя все его причуды.

Не хватало терпения только парторгу. В противоположность доктору, он был тучным грубоватым мужчиной с круглой, как глобус, бритой блестящей головой и отменным здоровьем. Практически парторг никогда ничем не болел, и хотя являлся, в сущности, неплохим мужиком, но доктора не понимал и никак не воспринимал. Первый же «фокус», который отчебучил эскулап, привёл его в полное замешательство. Сделав свои профессиональные дела и имея свободное время, доктор решил не на словах, а на деле совместить умственный труд с физическим. Надев спецовку, он встал у станка. Станок был, что называется, «револьверным». Нужно было только вовремя поворачивать ручку и ещё там чего-то – и деталь была готова. Казалось бы, что особенного? Но так как за станком трудился беспартийный врач, не освобождённый от своих прямых обязанностей, и не репрессированный, а доброволец, то своим шестым политическим чувством, строго лимитированным установками и циркулярами сверху, парторг воспринял это как вызов. Сам Семен Васильевич (так звали парторга) был «освобождённый» и, давно позабыв о своей основной профессии, с нетерпением ждал пенсии.

Вызывать доктора в кабинет он не стал, не без оснований подозревая, что тот может просто не прийти.

Семён Васильевич направился прямо к станку.

Перекрывая шум цеха, он раздражённо прокричал доктору в ухо:

– Ты эти свои левацкие замашки брось! Не коли глаза рабочим! Слышишь, что я тебе говорю: не коли!..

При сравнительно не очень большой возрастной разнице, да ещё и в данной ситуации, парторг считал нецелесообразным обращаться на «вы».

– Рабочим? – доктор повернул ручку и ещё там чего-то, и готовая деталь бодро выскочила из станка. – Изыдь! Мешаешь! Да изыдь ты, наконец!..

Эскулап тоже считал нецелесообразным отвечать на грубость вежливостью. Он ещё раз повернул ручку и ещё там чего-то, и ещё одна деталь выскочила.

Парторг явно не привык к такому бесцеремонному обращению.

Его затрясло.

И довольно сильно!

Доктор даже глазом не моргнул.

Он продолжал вкалывать…

Поняв, что аудиенция окончена и делать ему тут больше нечего, Семён Васильевич мутно повёл плохо видящим взором по цеху и, натыкаясь на станки и детали, направился прямо в кабинет генерального директора.

В этот день у него ничего не получилось.

Не получилось ничего и на другой день.

Но, как известно, капля камень долбит. А так как капля в данном случае была довольно весомая, то Семёну Васильевичу всё-таки удалось со временем, используя целую сеть административных и прочих санкций, оторвать эскулапа от станка.

Однако с тех пор покоя он лишился напрочь! И когда доктор решил провести очередной эксперимент с разделением зарплаты поровну между высшим и низшим персоналом, Семён Васильевич засел за личное дело Наума Аркадьевича, предоставив ему на некоторое время свободно и весьма успешно проводить свою внутриведомственную агитацию и пропаганду.

Дело было пухлое и основательно запутанное, как хорошо слепленный детективный роман. Особенно великолепна была трудовая книжка, превратившаяся благодаря многим вкладышам из тоненькой брошюрки в толстый томик, напоминающий карманную библию. Целую неделю Семён Васильевич изучал это чудо и думал, думал…

Озарение посетило ночью. Вскочив с кровати и прохрипев «эврика!», парторг радостно рассмеялся. Тот клапан, через который должен был вылетать пар творческой неуёмности доктора, был найден. Несколько записей в трудовом томике свидетельствовали, что доктор в какой-то отрезок своей жизни прерывал врачебную практику и не только руководил театральной самодеятельностью, но и работал в качестве актёра на сцене одного из крупнейших столичных театров.

Какие только таланты не обнаруживают человеки в экстремальных ситуациях, а также при личной кровной заинтересованности! В данном случае, в интересах стратегии, Семён Васильевич действовал только через подставных лиц и проявил такую кипучую энергию, которой хватило бы на организацию государственного переворота. В результате им очень удачно был похоронен эксперимент доктора с зарплатой, а сам эскулап по уши увяз в бездонной трясине проблем культурной жизни заводчан. Тем более, что Семён Васильевич апеллировал к их сильно пошатнувшемуся духовному и нравственному здоровью, что, как известно, чревато и для физического.

Совершив свой очередной партийный подвиг, Семён Васильевич, с чувством глубокого удовлетворения, вернулся к примерно такого же плана делам, циклично и ритмично запланированным на всю оставшуюся до пенсии жизнь…

Завод же предоставил своему любимому эскулапу неограниченные полномочия в организации клубного дела, и доктор начал с того, что потребовал увольнения почти всех работников, вплоть до директора. Процесс был болезненный, с рядом безобразных склок, но другого пути Наум Аркадьевич не видел. Он был глубоко убеждён в том, что любое дело решают кадры и только кадры, и что каждый человек незаменим только в том случае, если он на своём месте. Поэтому доктор искал таланты, а, приняв на работу что-то только похожее и убедившись, что это действительно так, тут же добивался их увольнения, так как эрзац и имитацию не переносил органически. Близоруко вглядываясь в дефицитное облачение Аполлона, Наум Аркадьевич и сейчас тоскливо думал о том, что, возможно, через месяц придётся увольнять и этого.

Однако улыбка обладателя престижного барахла была без претензий и это несколько успокаивало.

– Мда-а… – протянул ещё раз Наум Аркадьевич и, пройдя за стол, опять сел в директорское кресло.

– Да вы не расстраивайтесь! – сказал Аполлон. – Мне контора противопоказана. Мне бы в гущу! В массы! И вообще, труд для меня сегодня – арена самопознания, а не самовыпячивания!

– Ну и чудненько! – Наум Аркадьевич от удовольствия даже порозовел. – Занимайте должность – и полная свобода! Всё на ваше усмотрение! Кстати, должность предоставляет для этого самые широкие возможности. А всякие там бумажки-промокашки… Как-нибудь осилим… Да не отмахивайтесь – это нужно для дела. У меня от этих назначаемых директоров уже в глазах рябит. Только палки в колёса вставляют…

Дверь кабинета отворилась, и в помещение, не обращая никакого внимания на присутствующих, проник бледный худой юноша в помятой рубашке и таких же брюках. Всклокоченная причёска и подозрительно горящие глаза завершали картину первого впечатления, свидетельствуя о том, что в данной голове не всё в должном порядке…

Юноша подошёл к столу и бесцеремонно начал копаться в бумагах.

– Опять рукопись потерял? – доктор зазвенел ключами, открывая сейф.

– Да где-то здесь…

– На, и не бросай где попало! – доктор вынул из сейфа папку и протянул её юноше. – Кстати, познакомься – наш новый директор!

– Ещё один… – вздохнул юноша и протянул ладонь. – Гений! Я – гений!

– Я – тоже! – улыбнулся Аполлон.

– Иронизируете? А жаль. Улыбка у вас хорошая, – сказал юноша и неожиданно тоже улыбнулся.

– У вас тоже, – ответил Аполлон и не соврал: улыбка бледного юноши была светлая.

Минутой позже он узнал, что зовут его Федей и он занимает должность художественного руководителя Дома культуры.

Гений

Так как гений, несомненно, понятие историческое, приобретающее свой истинно материальный вес далеко после физической смерти индивида, то будем считать название этого эпизода условным.

Есть категория людей, которые всегда чего-нибудь боятся, так как страх у них врождённый, сформированный где-то в период образования индивидуальной ДНК. Ещё не родившись и даже не предполагая, что это должно скоро случиться, они, сами того не зная, каждой клеточкой боятся, что не родятся.

Появившись же на свет, боятся, что не выживут.

Когда выжили и уже начали кое-что соображать, вполне осознанно начинают бояться, что не доживут.

Когда дожили – что не сживутся.

Когда сжились – что не переживут.

Когда пережили – что вовремя не умрут.

Когда умерли…

Тут нам уже не дано знать, чего эти бедняги ещё продолжают бояться, хотя, опираясь на религии, собственное воображение и интуицию, предполагать можно многое.

И всё-таки если выстроить в одну шеренгу сто таких органических трусов, то можно и среди них найти одного, а может быть, и двух, способных совершить даже от того же испуга храбрый поступок. А если собрать в кучу тысячу трусов, то в этой толпе может обнаружиться и чужеродное тело смелого по природе и воспитанию зеваки, выясняющего причину скопления в одном месте такого большого количества трясущихся особей.

Так вот Федя был смелым человеком – он писал и говорил правду!

Естественно, что его никогда и нигде не печатали и всерьёз не воспринимали.

Это совсем не значит, что те, кого печатали, лгали. Просто их правда особенно глаз не колола и, обходя рифы социальных и природных закономерностей, шибко не тревожила. Даже профессиональные сатирики не решались поднять глаза вверх, против течения – к истокам, и смотрели лишь вниз – по течению, указывая на уже образовавшиеся заторы, а не на места, откуда несло мусор. Следствием этого было то, что не успевали благодарные труженики ликвидировать один затор, как тут же образовывался новый, и зачастую – в совершенно непредвиденном месте.

Сизифов труд народа благ стране не прибавлял, и некоторые литературные угодники чувствовали от этого дискомфорт. Неудобно становилось таскать на себе скафандр позорных связей и унизительного попрошайничества. На какие-то мгновения разум отключался и чего только не звучало… К их счастью, это случалось нечасто и в основном в кругу семьи. Да и то с оглядкой на жену, которая вполне могла оказаться стукачкой. Среди богемы ходили чёрные истории о спрятанных в холодильниках магнитофонах и вызовов на собеседование в КГБ.

Федя же всегда плыл и смотрел против течения, то есть вверх, и не понимал, почему выше министров ошибающиеся, корыстные или просто бездарные смертные прижизненной гласной критике не подлежат. Сейчас он шёл вместе с Аполлоном по улице Космонавтов. Новоиспечённый директор с удовольствием вдыхал свежий, ещё не загазованный автомобилями кислород раннего утра и выдыхал не менее свежий CO₂, а художественный руководитель размахивал руками и, сильно сутулясь, что-то горячо доказывал. Он двигался наскоками и толчками, умудряясь при этом быть всё время рядом. На его буйной голове красовалась роскошная фетровая шляпа со старомодными широкими полями.

Миновав первую клиническую больницу и прямо за ней расположенный центральный городской морг, коллеги услышали нарастающий рокот человеческой говорильни и тут же попали в толпу снующих, стоящих и сидящих в пыльной придорожной азиатской траве размякших граждан с кружками в руках и бутылками водки за пазухой. Невесть каким доблестным поборником плана прямо к забору морга была прилеплена пивнушка с красноречивой надписью «Прохладительные напитки». Тут постоянно имелось свежее пиво и стабильный контингент клиентуры.

– Федя, уйми на минутку свой фонтан. Перед нами достопримечательность города! Мечта покойника – питейное заведение «У морга»! Заглянем? – неожиданно сказал Аполлон и, не дожидаясь ответа, врезался в толпу.

– Куда, куда, здесь очередь! – загудела потревоженная хмельная братия.

– Народный контроль, граждане, народный контроль! А ну, пропусти! Я тебе говорю, дядя, а не председателю месткома местной покойницкой! Ну?.. А тебе, папаша, уже хватит. Да не падай, не падай, папаша! Держись! Твой час ещё не пробил!

Аполлон придал устойчивое положение запойному пожилому отцу семейства с безвольной улыбкой и двумя намертво вмурованными в узловатые пальцы кружками.

У самого окошка стоял мальчик лет двенадцати. В каждой руке он держал по пустому пятилитровому бидону.

– Отец, слышишь, рубит, а я отвожу? Так, малец?

– Чё-ё? – малец агрессивно выдвинул своё пролетарское плечико.

– Ничё!

– Чё-ё?

Малец начал наскакивать.

– Капчё! Свидание окончено!

Аполлон мягко оттеснил пружинно сопротивляющегося подростка и просунул голову в пивной загашник.

– Бонжур, камарад! Пару кружек – и живо!

Камарад – нахальный молодой брюнет с волосатыми руками – выпучил глаза:

– С Луны свалился, да? Нет кружек!

– Народный контроль, беби, народный контроль! Снятие сливок за счёт пенок при мне не состоится! Быстро наливай, быстро! Трудящимся ждать некогда – у них план!

Уверенность и чувство юмора клиента неожиданно были оценены и кружки появились и наполнились.

– Пей, плотник! – вытирая слёзы смеха, сказал брюнет.

– Народный контроль, граждане, народный контроль! Дегустационный сеанс и гипноз пены!..

Толпа замороченно потеснилась и выдавила Аполлона, держащего в вытянутых руках два наполненных до краёв запотевших сосуда.

– Принимай, Федя, и можешь продолжать фонтанировать!

Федя машинально отпил глоток и, по причине занятости правой руки, взмахнул левой:

– А чем фонтанировать-то? Бухгалтерша у нас хроническая алкоголичка. Заведующая костюмерным цехом – бездельница и убеждённая аферистка. А киномеханик – всё это вместе, да ещё и какой-то патологический бабник! Причём, несмотря на то, что одной ноги у него нет. Видимо, как-то компенсирует… Это, Поль, кадры, за характеристику которых я могу поручиться и уволить которых нет никакой возможности. Наум Аркадьевич – и тот махнул рукой. Он на Народных театрах уже вконец измучился. Вот там, кстати, люди новые, и их я ещё не знаю…

– Неприглядная живопись… – Аполлон с удовольствием втянул очередную порцию пива.

– Я не сгущаю краски – есть и хорошие люди.

– Ну-ну интересно…

– Прежде всего – вахтёр тётя Паша. Она же кассир, контролёр, билетёр и гардеробщик. Следующий – рабочий сцены Первутинский. Он же столяр, бутафор и мастер на все руки. И, наконец, руководитель кружка юных иллюзионистов, он же фотограф, он же эпилептик – Наум Миронович Веллер!

– Наум?

– Да. Тёзка Наума Аркадьевича. Его протеже… Совершенно замечательная личность! Но больной…

– Разнообразно живём, разнообразно. Да ты пей, пей, Федя!

Федя переложил кружку в левую руку, сделал ещё глоток и взмахнул правой рукой.

– А!.. Если бы хорошие люди погоду делали… А то одна погань с небес сыпется. Живя в этой атмосфере, я каждое утро просыпаясь, говорю себе, что я – дерьмо!

– И как? Помогает?

– А как же! Никаких иллюзий и разочарований. Чувствую себя на своем месте – в сортире жизни!..

– Пойдём, поэт, взорим, вспоём у мира в сером хламе!.. – Аполлон несколько картинно полуобнял Федю за плечи.

– Нет, правда, Поль, подумай только – меня называют инакомыслящим! Мне, видишь ли, не нравится социализм. Да нравится он мне, нравится! Так нравится, что голову готов положить. Только нет его! Нет – и всё тут! Ни развитого, ни никакого другого! Социальная защищённость каждого – это же мечта человечества! Дурят народ! Понимаешь, дурят! Военно-бюрократический централизм вместо социализма! Кому-то становится выгодно, чтобы одни и те же личности стояли у руля, и вот уже появляются изменения о сроках выборности. Да и вообще, что это за выборы? Кто кого выбирает? Мы их или они нас? Блефонация, Поль! Дешёвый спектакль! И главное, все всё видят, всё понимают и молчат! Молчат, как в танке! Одно только и слышно: «Ах, мяса не хватает! Ах, молока нет!». Потому и не хватает, что в головах не хватает! Все ленинские нормы извращены, исковерканы! Коммунисты превратились в позорнейшее безгласное канцелярское быдло! Знаешь, Поль, Рим погиб от разврата – партийный аппарат поражён им же!

Равнодушно пошатываясь и сосредоточенно-тоскливо выглядывая свободную кружечку, мимо Аполлона и Феди проплыл «серый пиджак».

– Немного тише, Феденька, мы здесь не одни, – ласково предупредил Аполлон.

– Ты меня не перебивай! – отмахнулся тот. – Я не крамолу говорю, а правду! Правильно говорит Наум Аркадьевич: «Если бы сейчас появился Ленин, то сразу бы объявили, что это самый настоящий диссидент и контра». Надо бороться, Поль, надо бороться! Надо, чтобы и народ диктовал им, а не только они народу! А то или до ядерной катастрофы домолчимся, или до уже не псевдосоциалистического, но всё того же звероскотинизма. До реставрации вонючейшей формы капитализма, где самые плохие качества человека делают его внешне успешным. Или скатимся до феодализма или даже нацизма…

Федя с утра ещё ничего не ел, и на его худосочную комплекцию хватило одной кружки пива. Сделав последний глоток, он отдал пустую тару Аполлону и теперь размахивал обеими руками:

– Неужели ты думаешь, что если когда-то были такие угодники, как Ежов или Ягода, то теперь таких нет? Да сколько их – в нашем управленческом аппарате, а? И никакого контроля! Никакого!.. И может ли быть страшнее диверсия, чем организация экономического развала и хаоса? Америка сократила добычу нефти на своей территории, предпочитая выкачивать её у кого-то, а мы хвалимся, что больше всех добываем. Хорошо это или плохо? Плохо, потому как нефть на сегодняшний день – кровь экономики! И что смешно – бензина-то и горючего не хватает! Куда же всё девается? У-у! Гудит по нефтепроводам! Чем дальше, тем дружнее! А хлопок?.. Конечно, можно и людьми начать торговать, лишь бы в креслах удержаться!..

Последнюю фразу Федя почти прокричал, и из мирно жужжащей толпы сразу же, как чёртик, выскочил «серый пиджак». Теперь он не пошатывался и взгляд его был чрезвычайно трезвый.

Увидев это, Аполлон быстро поставил кружки на землю и, подхватив ничего не понимающего Федю под руку, сделал резкий рывок в сторону морга. Под прикрытием очень кстати выезжающего катафалка оба быстро пересекли улицу и, нырнув в переулок, исчезли из поля зрения.

«Пиджак» явно не ожидал такой прыти и сориентироваться не успел. Зло зыркнув вслед улепетнувшей прямо из-под носа добыче, он поднял кружки, понюхал их и внимательно просмотрел на свет. Видимо, не обнаружив ни цианистого калия, ни проявляющихся на солнце чернил, «пиджак» снова обмяк и, очень правдоподобно пошатываясь, вернулся на своё рабочее место.

– Ну, Феденька, может, ты и, действительно, гений, но есть вероятность, что об этом никто никогда не узнает! – Аполлон колыхал рубашкой, остужая разгорячённые телеса. – Как ты до сих пор на свободе-то ходишь?

– А что случилось? Я же никакой крамолы не говорил? Я высказывал своё мнение!..

Федя был совершенно бледный и, шумно дыша, обмахивался шляпой.

– Может быть, я не прав? Может быть, заблуждаюсь? Так докажи! Докажи, пожалуйста! Ну?..

Аполлон молчал. Вид Феди красноречиво напоминал о хлебе насущном и вызывал голодные спазмы в желудке.