Czytaj książkę: «Дырка от бублика 1. Байки о вкусной и здоровой жизни», strona 2
Торговец связями
Соломон умел ладить со всеми, и поэтому у него не было ничего своего – всё было государственное!
Конечно, костюмы были его личной собственностью, как и вообще вся одежда, ковры, хрусталь, огромный японский телевизор и весьма внушительные суммы не только на сберегательных книжках.
Но всё это были мелочи.
Так себе!
Система минимального физического жизнеобеспечения!
Душа же принимала только государственное!
Занимая не очень большой пост, но имея очень большие связи, Соломон жил по самому большому государственному счету. И всё потому, что даже те, кто по своему служебному положению означали всё, всё достать не могли. Соломон же мог!..
Сейчас, сидя в зашторенной «Волге» рядом с племянником со стороны жены, он тяготился мыслью о том, что же будет просить тот. Тренируя свою способность угадывать желание клиента на полувздохе, Соломон перебирал в уме всё, что могло бы иметь щемящую ценность для двадцатидевятилетнего холостяка.
– Мне ничего не надо, дядюшка – у меня всё есть! – как бы услышав его мысли, сказал Аполлон. – И вообще, я приехал не работать, а трудиться.
То есть преодолевать естественные трудности, а не быть рабом их.
Дядюшкины брови поползли…
– Я вообще противник всякого рабства в любом его виде и под любым соусом. Даже «раб Божий» – унижение и пришибленность, а не достоинство и тем более не образ и подобие Божие. Ни одной секунды своего сознательного существования я не работал – я трудился. Свободный труд свободной личности! Вечный субботник, вечный праздник раскрепощённого труда! – Аполлон с досадой всосал краем рта воздух. – Нельзя ли раздвинуть эти жёлтые занавески и взглянуть на мир широко раскрытыми честными глазами?
Не дожидаясь ответа, Аполлон отдёрнул тряпочные лоскутки.
– Шутник ваш племянничек… – заметил шофёр.
– Я Аполлон – бог света! Да здравствует свет и да сгинет тьма! А тем паче – серость!..
Видимо, последняя фраза была принята шофёром на свой счёт, так как всю остальную часть пути он хмуро молчал…
Дачный коттедж представлял из себя эклектическое чудо. Претенциозная фантазия восточного заказчика соединила в этом скромном государственном домике (по сравнению с другими хоромами) разные архитектурные эпохи и даже прозрения в будущее. Дворец графа Воронцова, находящийся в благодатном Крыму, имел бы весьма пристыженный вид рядом с этим дачным пирожным. Подсвечиваемый изнутри ни в чём не повинными россыпями лампочек Ильича, вкрученных в венецианского хрусталя люстры, коттедж, как сказочный фрегат, плыл в необъятном садовом аромате, отгороженном от посторонних любопытных глаз глухой бетонной стеной.
Вечерело.
На веранде, за белым роялем, сидел облачённый в махровый халат свежевымытый Аполлон.
Он вяло музицировал.
В тиснёных кожаных креслах финского гарнитура из карельской берёзы возлежали дядюшка и тётушка. Посасывая через пластмассовые трубочки гранатовый сок, они мирно переругивались.
– Ты стал недалёким человеком, Соломон!
– Я? Недалёким? Хм…
– Да-да – ты! Это другим можно втирать очки, а я-то тебя вижу насквозь. Меня не обманешь! Ты вот так живёшь и думаешь, что это хорошо.
– Ну да – это плохо!
– Плохо, Соломон, плохо! Ты отупел, зарос жиром, перестал видеть людей и уж тем более понимать их. А ведь у тебя был талантище! Я помню, когда мы с тобой впервые встретились, ты сразу сказал, что я – это всё! Ты был провидец! А теперь ты стал похож на этих вурдалаков…
– С кем поведёшься, кисонька. С кем поведёшься…
– А ты не водись! – тётушка капризно оттопырила мизинец.
– А ты в финские кресла не садись! – в тон ей усмехнулся дядюшка.
– Чем эти упыри будут сидеть, так лучше уж я.
И вообще – мир хижинам, война – дворцам! – тётушка причмокнула, всасывая очередную порцию сока.
– Правильно, о моя хижинка! – рассмеялся Соломон и дребезжащим голоском тоненько проблеял: «Вышли мы все из народа, дети семьи трудовой!».
– Слышу звон бубенцов издалёка! Может, подыграть? – тут же откликнулся Аполлон и взял несколько мажорных аккордов.
– Ты сильно изменился, Поль, – вместо ответа заметил дядюшка. – Мне кажутся несколько странными твои мысли…
– И изречения! – закончил племянник.
– Да-да! И потом, что это за маскарад был на тебе сегодня? Кепка… Какой-то сумасшедший лапсердак… У тебя же должен быть прекрасный вкус!
– Шоковая одежда, дядюшка! Дорожно-шоковая! Скучно мне! Невыносимо скучно! Тоска разъедает, как ржавчина! Собственно, поэтому я здесь и сижу… в вашей благословенной Алма-Ате! Днём сердцебиения… страхи какие-то… а ночью… Вчера во сне я разрубил топором голову маме… Освободил от боли… Она так молила меня об этом!.. Так молила!.. Вот!.. Опять началось… – Аполлон схватился за пульс и побледнел.
– Соломон, ты изверг! У нас такое горе! – тётушка отставила стакан и всхлипнула.
– Я понимаю, но надо держаться… Крепиться…
– А почему надо? Для кого? – прерывисто откликнулся племянник. – Кому нужен этот театр масок? Нет, господа, сам не испытаешь – другого не поймёшь!
Аполлон склонился к роялю и, нервно наигрывая «К Элизе», продекламировал: «Что страсти? – ведь рано иль поздно их сладкий недуг исчезнет при слове рассудка; и жизнь, как посмотришь с холодным вниманием вокруг, – такая пустая и глупая шутка…».
– Печорин! Вылитый Печорин! Бедный мальчик!..
Тётушка опять всхлипнула.
– А?.. – просипел племянник и, неровно дыша, уставился в своё бледное отражение на крышке рояля. – Впрочем, конечно… намешано всякого… Наверное, есть и что-то своё, но что? Может быть, ты скажешь, о жрец самых честных местных правил? Ты же мудр, как твой библейский предок!
– Не знаю, Поль, не знаю…
– И я не знаю…
Бурные переливы аккордов ударили по хрустальным побрякушкам люстры, и Аполлон выдал на всю мощь своего великолепно поставленного голоса:
– «Передо мной веков бесплодных ряд унылый проходит. Властвовать Землёй наскучило. Без наслажденья я сею зло. Нигде ему не нахожу сопротивленья…». Нет, господа! Нет и ещё раз нет – зло я не сею! По крайней мере специально… И вообще, похоже, что я на грани… Моя мама не вписывалась в социально удобную женщину, но она была для меня и папой, и мамой, и бабушкой, и дедушкой. Я всем обязан ей! Всем! А она растаяла, как свечка… На глазах… Саркома, граждане! Злокачественное новообразование!.. И метастазы! Метастазы, чёрт бы их подрал!.. Она была тёплая, когда я её хоронил! Почему? Почему?.. Она не умерла! Она занималась йогой! Она умела отключаться! Это была каталепсия! Да-да – она не умерла! Я закопал её живую! Живую!..
У Аполлона задёргались плечи.
– Мальчик, дорогой, не надо… Не надо!..
Тётушка подбежала к племяннику и, глотая слёзы, обняла. Дядюшка тоже растерянно заморгал и суетливо поднес стакан с соком:
– Ну, ладно… Ладно… Выпей… Легче станет…
Страдалец сделал глоток и с досадой тряхнул рукой:
– Чёрт знает что! Зачем живём? Что суетимся? Что выигрываем? Все мы, как только родились, уже проиграли, потому как умрём!
Аполлон ещё раз тряхнул рукой, но уже более решительно:
– Впрочем, наше дурацкое мельтешение… Убери эту изжогу, дядюшка, и неси шампанское и ананас. Я на кухне видел это заморское чудо. Мама у меня была… Да что теперь говорить! Всё равно откапывать поздно… Тем более что она завещала…
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо, остро!
Весь я в чём-то норвежском! Весь я в чём-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! и берусь за перо!
Стрекот аэропланов! беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! крылолёт буеров!
Кто-то здесь зацелован! там кого-то избили!
Ананасы в шампанском! – это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грёзо-фарс…
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы – в Нагасаки! Из Нью-Йорка – на Марс!
Аполлон снова взялся за пульс и ещё нервно, но уже облегчённо вздохнул:
– Вот, пожалуйста! Отпустило! Вегным кугсом идём, товагищи!
Через несколько минут все пили шампанское и, смеясь, рассказывали друг другу анекдоты и весёлые, вполне правдоподобные истории. Слегка захмелевший дядюшка позволил себе даже посетовать на свою, весьма не хилую, судьбу:
– Деньги в наше время – ерунда! Что на них купишь? Нужны связи!
– Фройндшафт энд френдшип?
– Вот именно! Я всегда тонко чувствовал конъюнктуру. Сейчас все крепко повязаны друг с другом…
– Как в шайке-лейке!
– Ещё безобразней, Поль, потому как по мелочам. И вообще, не я породил этот бордель, а бордель породил меня. По своим способностям я мог быть вторым Плевако или первым дипломатом, но всё это не очень-то требуется и не очень-то оплачивается в наше время. На хорошее дело таланту путь неперспективен. В гробнице талантов мы живём. В гробнице!
И тут уж, как говорится, спрос требует предложения, а для них… – дядюшка ткнул пальцем в люстру, – нужен я такой. Снабженец! Козырная шестёрка! И знаешь, Поль, у меня так называемых друзей почти столько же, сколько абонентов в телефонной книге, но случись что – все отвернутся. Впрочем, может быть, и не все, и то потому, что мне слишком много известно такого… – дядюшка брезгливо сморщил нос.
– Как вверху играют, так внизу и пляшут!
– Истина! Великая истина! Впрочем, что я тебе рассказываю. У тебя же самого богатейший опыт…
– Вот именно! Поэтому я и хочу не работать, а трудиться. А может быть, я хочу и чего-нибудь другого?.. Не знаю… Одно ясно – устал я ломать перед каждым подонком шапку своего ума и таланта.
Люди посланы делами.
Люди едут за деньгами.
Убегают от обиды, от тоски.
А я еду, а я еду за мечтами,
За туманом и за запахом тайги.
С завтрашнего дня я завкультмассовым сектором одного из ваших местных клубов!
Тётушка оторвалась от журнала мод и в ужасе всплеснула руками:
– Что ты! Бог с тобой, Аполлон! С твоим образованием! С твоими талантами! И потом, там же платят копейки!
– Искусство принадлежит народу, тётушка! Вот я и иду в народ. А деньги… Есть у меня… На ближайшие пять лет хватит.
– А что, забавно… Иди, Поль, а я посмотрю и, может быть, – за тобой! – дядюшка поднял бокал.
– И не надо транжирить свои копейки. Пока ты здесь, – я твой меценат и спонсор. Ура, обеспеченным народовольцам!
– Урра! – ответствовал племянник, и бокалы сошлись в хрустальном звоне.
– Что вы, сумасшедшие? Какой народ? Мальчику нужно идти в филармонию, оперный театр, эстраду. На телевиденье, наконец!
– Всё было, всё надоело! Не было самодеятельности. Кстати, прекрасное двухкоренное слово – «сам делаю»! Вполне совпадает с моим божественным предназначением. Ура первому самодеятельному творческому коллективу «Бог Саваоф и компания»!
В глубине дачи зазвонил телефон.
– Странно, кто бы это мог быть? – пробормотал Соломон и вышел.
– Я знаю, что тебе нужно, Аполлон. Тебе нужно жениться. Ты уже вполне, так сказать…
– Половозрелая особь, тётушка, половозрелая!
– Фу, Аполлон, фу! Я говорю дело. Пойдут детки – и сразу всё встанет на свои места.
– Что ты! Чур меня! Ты что, забыла? Я же пробовал! И вообще, любовь не только не картошка, а именно то стихийное яблоко, которое поранило лысину Ньютону. Ну а я…
Ей-богу, лучше в дым напиться,
Чем в молодых годах жениться!
Подумай только, что в жене
Хорошего? Уж при луне
С ней прятаться в садах не будешь,
Побед любовных вкус забудешь,
И говорить о них не смей
Ревнивой стражнице своей.
И днём и ночью твой покой
Нарушен хитрою пилой,
Что ранит очень постепенно,
Но к сроку сточит непременно
Мужское «Я» твоё, как дуб
На землю валит червя зуб.
И о бюджете разговоры
В твоём мозгу просверлят норы
И все былые кутежи
Там не оставят и межи.
А как начнут плодиться дети,
Так тотчас радости все эти
Семейной жизни в сотни раз
Умножатся. Печальных глаз
Тогда не оторвёшь от быта.
И будет молодость забыта,
И будешь, как прекрасный сон,
Ты вспоминать свой юный звон…
Нет, камня пусть ударит град,
Чем этот жуткий дантов ад!
Нет, петля лучше тигры злой,
Что называется – женой!
– Боже мой! – воскликнула тётушка.
– Да, тётушка. С эмансипацией и феминизацией перегнули палку. Забыли, что мужчина биологически ориентирован на цель и победу, а женщина – на стабилизацию и гармонию. Женщина, у которой одна из основных божьих программ – жертвенность и охрана семейного очага, должна многим жертвовать во имя гармонии и продолжения рода человеческого. В том числе, конечно, и взбрыкивая иногда и как бы ускользая, дабы азарт и восторг удачливого охотника в мужике не угасал. Но именно – как бы! А главное всё-таки – кормить и хвалить, кормить и хвалить!
– И быть всегда готовой к любви! – добавила тётушка.
– Ну, без этого вообще не о чём говорить! Кривой, косой, горбатый, безногий, большой, маленький, худой как щепка и толстый как бочка, бедный, богатый, удачливый и не очень – мужчина всегда должен чувствовать себя дома солнцем и главой. Вот как ты это делаешь. Ты хоть и подначиваешь Соломона, но всё время чувствуется, что в семье он – король, император и президент. Женщина – то окружение, которое делает либо короля и мужчину либо раба и тряпку. И прежде всего – для самой себя! Или подвигает на подвиги, или загоняет в бутылку. Понимаешь, сначала задавят мужика, а потом его же и обвиняют в том, что он не мужчина. И плохо ведь самой бабе без стороннего мужского характера. Плохо! На том же биологическом уровне плохо.
Скучно, в конце концов. Нельзя солнцу быть луной, а луне – солнцем!
– Бедный мальчик… – тётушка бережно поправила слегка растрепавшиеся джунгли роскошной шевелюры племянника.
Дверь веранды хлопнула.
Тётушка и племянник вздрогнули.
На пороге стоял дядюшка.
Глаза у него были круглые.
«Золотая» молодёжь
Жена ответственного работника уронила в унитаз бриллиант, и уже четвёртые сутки по всему дому грохотали очумелые сантехники.
– Не там ищите, дяденьки! – замечал каждое утро малец, сопровождаемый молодой мамочкой в садик. – Надо за голодом искать. В очистных соолужениях!
– Не учи учёного! – мрачно парировал уже нетрезвый предводитель команчей и блудливо фиксировал свой помутневший стереоскоп на мамаше.
Видимо, устами младенца и на этот раз глаголила истина, так как бриллиант как в воду канул. Зато из подвала появился на свет разбуженный канализационной канонадой отпрыск потерпевшей. По его виду сразу было ясно, что очередная дружеская попойка опять не пошла впрок.
– Одно добро сплыло, другое всплыло! – с трудом уняв тошноту, заметила соседка.
Встряхнувшись, как пёс после купания, отпрыск прищурился и стрельнул в чистое голубое небо огненным глазом. Мелко задрожав от восторга, а может быть, и похмелья, он хрипло загундосил: «А русалка – вот дела! – честь недолго берегла и однажды, как смогла, родила!..».
В тесном кругу тёплой компашечки ему был уважительно присвоен весьма козырный псевдоним – Бес, и поэтому всю свою сегодняшнюю жизнь он посвятил героическому оправданию столь высокого звания.
Итак, отпрыск одного из самых верхних звеньев партийных функционеров, закатив глаза и неритмично дёргаясь, самозабвенно пел.
То ли услышав, то ли уловив шестым чувством призыв родной крови из-за угла дома не замедлила появиться слегка растрёпанная наследница известного и очень уважаемого и в тех… и в этих… и прочих определённых кругах бандита-торгаша.
Полукриминальное дворянство и абсолютно криминальное купечество встретились!
Взаимопонимание было полное!
– Тебя ищет милиция! Ходят слухи, что ты опять проломил черепок какому-то студентику.
– Довысказывался… Интеллигент! – Бес презрительно сплюнул. – Ему, понимаешь ли, наше правительство не по вкусу пришлось. Ну, стукнул слегка… Дис-с-сиденты, мать твою!..
Судя по высказываниям, Бес был ярым патриотом существующего порядка. Его жизнь ему нравилась, и он крутил её на всю катушку. Иногда, правда, неожиданно для окружающих этот орёл начинал истерически плакать и одновременно хохотать, понося всех и вся и даже самого себя последними словами, но это почти всегда приписывалось излишне выпитому и странному, почти болезненному, увлечению философской литературой.
– Хлюпик-то отдал богу душу! – продолжила русалка.
Ни один мускул не дрогнул на помятой подушке физиономии Беса.
– А! Врачебная ошибка. Да туда ему и дорога! У нас таким не место. Треплют языками, треплют, а сало русское едят!
Последнюю фразу Бес взял не из Толстого или Бердяева. Это была любимая поговорка его далеко не русских предков.
– Ну, ты даёшь! – гордо восхитилось дитя торгового магната. – Но слюнтяй-то… Как ни крути – мокруха!
– Ерунда! Родаки (родители) высушат! Да и причём тут я, если медицина у нас отпадная? – уверенно успокоил «настоящий парень» и плотоядно почесал под ложечкой. – Пора вделять! Как с тугриками?
– Хоккей! – стандартно отреагировала подруга и шмякнула по сумочке одутловатой лапкой с брызгами крупных бриллиантов.
– Ну, поехали!..
Бес ещё раз, но уже с удовольствием, сплюнул и, приклеив свой верхний левый манипулятор к бедру торговой русалки, завихлял на опохмелку и кормёжку.
В отличие от Беса, Камиль не принадлежал к привилегированному сословию, а был потомком пролетариев умственного труда. Тут всё было проще, но опять же не без некоторой доли определённой философии. Протрудившись какую-то часть жизни на заводе слесарем и заочно закончив юрфак, глава семьи занимал одну из ключевых должностей в местной прокуратуре. Прекрасная же половина главы была воспитанницей детдома. Благодаря тоже упорному труду и полуголодному существованию она реализовала свою мечту и, закончив институт и аспирантуру, получила кандидатскую степень.
Теперь прекрасная половина преподавала в университете и, как все хорошие люди, была «козлом отпущения» на партийной и общественной работе.
И всю жизнь, находясь на пределе душевных и физических сил, изнурённые непрекращающейся и засасывающей всё больше и больше борьбой за престижное место под луной, родители искали в своём дитя реализацию всех своих неутолённых желаний и потребностей.
Результат сказался…
Сейчас их отрок сидел на голубом пуфике перед трельяжем и маникюрным пинцетом выщипывал брови. Испытывая не совсем приятные ощущения, но от скуки просто валяя дурака, он вполне музыкально цедил сквозь стиснутые в волевом напряжении зубы: «Кому это надо? Никому не надо!». За его спиной уже с минуту нетерпеливо переминался с ноги на ногу Марат – сотоварищ по классу. В руках он держал кассетный магнитофон.
– Дай-ка! – Камиль на секунду оторвался от своего косметического священнодействия.
Включив магнитофон и молитвенно поколыхавшись в религиозном трансе, он с чувством высек пальцами искру удовлетворения:
– Класс! Наконец-то что-то стоящее!
Из магнитофона стереофонически жирно вываливалась занудливая музыкальная каша…
В отличие от Камиля, Марат был овцой, по территориальным обстоятельствам прибившейся к чужому стаду. И начиналось это даже не со школы, а с того, что он жил в одном доме с Камилем.
– Ты чего это? – наконец не выдержал он.
– Не видишь, что ли? Бровки выщипываю… Чтобы быть похожим на Мону Лизу!
– Чего-о?
– Ни чего-о, а на неё! А может быть, и на него! Никто этого не знает.
– Чушь какая-то!
– Наивняк! – усмехнулся Камиль и, отложив магнитофон, опять взял пинцет и вытянул шею, выбирая очередной объект для удаления. – Знаешь, что ответил Микеланджело, когда его спросили, как он творит свои шедевры? Он ответил: «Я беру камень и отсекаю от него лишнее. Получается скульптура». Вот ты от себя что отсечёшь?
– Не знаю…
– Вот именно!
Выдрав пару волосков, Камиль завертел головой и закосил глазами, любуясь на то, что получилось.
– Ну, как бровки?
– Слишком тонкие… Не мужские какие-то…
– Не тонкие, а элегантные. Как дела с импортными пластами?
– Боб обещал дней через десять достать.
– Боб не набоб, набоб не Боб. Трепло твой Боб!
С тех пор, как он наколол меня с джинсами, я ему ни в грош не верю. Маг я твой забираю.
– Только через три дня чтоб вернул!
– Верну, верну! Не беспокойся! Перепишу и верну!
Камиль развернулся и окатил Марата презрением:
– И что это ты такой, какой-то серый-серый? Корешам не доверяешь, костюм носишь немодный, за собой не следишь. Еще подумают, что ты мой друг!
– А что, не достоин? – голос Марата дрогнул.
– Конечно! Ты посмотри на меня! Джинсы – «супера», батник – японский. Дублёнка – и та французская. Скажи предкам – пусть приоденут, а то ходишь, как петух общипанный. Смотреть противно…
Лицо Марата пошло красными пятнами. Его уже пожилые родители работали в симфоническом оркестре и большими доходами не обладали.
– Ты… ты… ты… Барахло импортное натянул, морду начистил – уже пуп?..
Марата бил озноб.
– Чего-о? Да бери свое транзисторное дерьмо и проваливай! Ишь какой нежный! Барышня кисейная в мешковине. О твоей же пользе пекусь, дурило!
– Сам ты… О трояках пекись!..
Схватив транзистор, Марат направился к двери.
– Ой, не могу! Ха-ха-ха-ха! – Камиль нарочито захрюкал. – Букварь в стоптанных корочках! Да тройка, она же – птица! Птица! Понимаешь?
– Летай-летай!.. Мона Лиза!..
Входная дверь захлопнулась.
Камиль развернулся лицом к трельяжу.
– И что он взъерепенился?.. А бровки-то надо подровнять…
Пинцет щёлкнул, и из-за сосредоточенно стиснутых зубов снова донёсся стон столетнего шлягера…
Ущипнув себя за веко, Камиль понял, что утомился и пора переключаться. Перейдя в залу, он сразу же направился к своему расчехлённому универсальному стереофоническому орудию труда. Воронёный блеск импортного диска был нестерпим, и, нажав кнопку, творец вывернул регулятор громкости до отказа. Акустический удар в шесть сейсмических баллов и бог знает сколько децибел тут же перекорёжил этаж дома по горизонтали. Впрочем, и по вертикали тоже. Это по ощущению, граждане, а не по показателям приборов!
После первого толчка откуда-то из вечного холода и тьмы появился приближающийся с космической скоростью скрежет и истерические взвизгивания очередной полупридушенной эстрадной бабочки-однодневки, а Камиль начал раскачиваться и упоённо подвывать, стараясь скопировать солиста или солистку. По голосу определить пол было невозможно.
– Оу-оу-оу! А! А! А! Оу-оу-оу! Ха… Оу-оуоу! А! А! А! Оу-оу-оу! Ха!..
В правую стенку комнаты начали стучать.
– А-а! Божий одуванчик!
Убрав громкость и продолжая конвульсивно подёргиваться, меломан заорал в правую стенку:
– Ну, чего стучишь? Могу я отдохнуть после школы или нет? Сам целыми днями из угла в угол шатается! Печень у него, понимаешь ли, больная – пенсионер несчастный! Рачок, понимаешь ли! Я, может быть, тоже больной, только пока этого не чувствую!
Стучать стали в левую стенку.
– Ну вот, ещё и эта кикимора подключилась. Она-то откуда дома? Неужели её сопляк опять заангинил? И что за младенцы пошли дохлые – чуть что, и зашмыгали, и зашмыгали?..
Стук в правую стенку прекратился, зато левая начала вздрагивать от пинков.
– Да что ты пинаешься, дура! – еще сильнее заорал меломан. – Туфли разобьёшь! Обои отклеятся!..
В правую стенку опять замолотили.
– И этот старый пень опять подключился. Квадрофонический эффект создают, болезные. А ну как мы их децибелами! Децибелами! А?
Камиль опять дал полное «форте» и, дико прыгая по комнате, торжествующе закричал:
– Ага-а! Получили-и! Вот вам!.. Жалуйтесь на меня в домоуправление! Пишите в милицию! Валяйте!..
Стук прекратился.
– Отпал один! А тут что?..
Камиль припал ухом к левой стене.
– Орёт сопляк вовсю… Ори, младенец, ори! Развивай лёгкие!..
Услышать телефонный звонок в этом аду было невозможно, но Камиль услышал:
– Это Боб! Боб, наверное!.. Аллё! Аллё! Говорите громче!.. Ой, это маман…
Резким рывком стереокомбайн был выключен.
– Аллё!.. Да-да, теперь слышно… Почему такой шум был? Да так… музыку крутил… За хлебом? Нет, не ходил… По-моему, у нас ещё старого навалом… Нет? Мам, зайди сама в булочную – мне некогда. Я ещё уроки не сделал, а нам сейчас знаешь как много задают. Десятый класс, как-никак… Музыка мешает? Да ты что? Она способствует! Вам песня строить – нам жить помогает!.. Что? К деду больному съездить? Да ты же у него вчера была. Меня хочет видеть? А чего на меня смотреть – у него же фотографий моих навалом… Я чёрствый? Да ты что, маман? Я увлекающийся… Ну, ладно, ладно, зайду…
Камиль с досадой стукнул телефонной трубкой.
– Надо же было ей позвонить – весь аппетит отшибла. И чего этому деду одному не сидится?.. Или нет, он уже, кажется, третий день с постели не встает… Надо же было так не вовремя слечь! Раз в году такие диски попались – и вот… А тут ещё эта чёртова учеба… У кого бы сдуть математику и физику? У Кольки нельзя… У Вадьки… тоже не даст… Во, позвоню Маратке!
Камиль начал набирать номер телефона и, не набрав, нажал на рычаг.
– Нет! Этот тоже на меня обиделся… А что я ему, дураку, сказал?.. Надо бы с ним помириться, а то не миновать «банана» по матеше…
И Камиль набрал номер до конца.
– Аллё! Мара? Это Камиль… Чего это не хочешь со мной разговаривать? Да подожди ты трубку вешать! Подожди, говорю! Я извиняюсь! Как это – нет прощения? Ты что, Фенимора Купера читаешь?.. Нет? Ну, тогда забегай ко мне, здесь поговорим, а то это не телефонный разговор… Ага… Ага… Извиняюсь я, извиняюсь!.. Ну, вот и хорошо. Пока!
Весело замурлыкав, Камиль мягко вписал трубку в телефонный аппарат.
– Пусть только придёт, а здесь я его мигом обработаю! А к вечеру ресторанчик, Бес с козырными девочками… Человек, слава богу, слаб!
Восторженно потерев руки, меломан ударил по куркам и затворам своего стереокомбайна и, извиваясь и дергаясь, снова громко и пронзительно загнусавил:
– Оу-оу-оу! А! А! А! Оу-оу-о! Ха! Оу-оу!..
Правая и левая стенки домашней дискотеки опять завибрировали от отчаянных стуков, что вызвало очередной торжествующий вопль индейца, вышедшего на тропу войны:
– Проснулись, травоядные! А мы вас децибелами! Децибелами!..
Регулятор громкости снова был выкручен до отказа.
– Валяйте! Стучите! Я вас научу любить современную музыку!..
Люди объединяются по интересам, и в этом есть свой железный смысл. За несколько минут до закрытия ресторана несколько смазливеньких «ласточек», Боб, Камиль и примкнувший к ним изрядно подпоенный Марат окружили Беса повышенным вниманием и заботой. Наперебой услаждая слух кумира дифирамбами и панегириками, они так старались, что душа преисподней широко распахнулась и обнажила свои недюжинные способности и возможности. Отдавив в сторону криво улыбающегося швейцара, Бес овладел служебным телефоном и, бурно посовещавшись со своими высокопоставленными предками, стандартно щёлкнул пальцами:
– Хоккей, дети мои! Катим на дачу! Фрахтуй две тачки, Боб!
Восторженно взбрыкнув своими лакированными копытцами, Боб нечленораздельно вскрикнул и ускакал ловить такси, а оставшиеся вассалы дружно испустили благодарный стон высшей степени обожания.
Если вы обладаете даже минимальной наблюдательностью, то без труда заметите, что в этом, весьма тесном, мире не счесть роковых совпадений и фатальных закономерностей. Обладая же наблюдательностью и дедуктивно-логическим мышлением Шерлока Холмса, можно даже прийти к почти религиозным выводам, определяя мир как тщательно запланированный и саморегулирующийся.
Непознанная закономерность случая и на это раз сработала чётко. Две плотно набитые легковушки, нервно тикая счётчиками, мчались именно на ту дачу, где на пороге стоял растерянный Соломон и невнятно мямлил что-то о необходимости срочного размещения иностранной молодёжной делегации и соответствующей собственной эвакуации.
– Народу всё ясно! Тут всё вокруг колхозное, тут все вокруг моё! – сказал Аполлон и, широко распахнув руки, торжественно пошёл переодеваться.
Странная процессия прошествовала минут через десять по залитым лунным светом аллеям. Впереди, перекинув через плечо роскошный махровый тётушкин подарок и держа в каждой руке по огромной кошёлке с продуктовым дефицитным содержимым, медленно ступал Аполлон. За ним семенил дядюшка, а за дядюшкой – тётушка. Дядюшка ёжился, а тётушка нежно прижимала к груди букет племянника и романтично косила глазом на луну.
Процессия миновала бетонное бункерное ограждение и вышла на шоссе.
– Изгнание из рая состоялось! Будем голосовать за кипение в гуще! – объявил Аполлон и шлёпнул кошёлки на ещё не остывший асфальт.
Где-то внизу грохотала речушка и пахло целебными травами.
Природа отдыхала…
Свет фар ударил неожиданно.
Три руки дружно взметнулись к небу.
Сто восемьдесят по совокупности лошадиных сил с шахматными тавро резко затормозили, и визги тормозов и пассажиров слились в один салютующий какофонический аккорд.
Дверцы такси распахнулись, и из машин, тоже с сумками, полезли бледные тени «бесовской» свиты. Сам предводитель, уже слегка поцарапанный, но в пьяном угаре не замечающий этого, вылез последним. Матерно выругавшись, он подмял наманикюренное крылышко одной из «ласточек» и, страшно сопя, первым пересёк бункерную ограду.
– По-русски шпрехает иностранец-то! – весело заметил Аполлон, запихивая сумки в багажник такси.
– «Золотая» молодёжь! – с ненавистью откликнулся шофер и, сплюнув в сторону дачи, резко крутанул ручку таксометра.
Дядюшка сидел бледный и всю дорогу молчал…
