Czytaj książkę: «Любовь потерянных душ»

The potency of a soul is measured by how much it can trust and love;

its impotency by how little.

I

Мышка проснулась от того, что кто-то тихонечко гладил её по лицу. Прикосновения были нежными, ненавязчивыми. Не открывая глаз, можно было определить, что это прикосновения любящего человека. Мышка открыла глаза и увидела склоненное над ней лиц того, кого она любила, кто любил её, но с кем она по каким-то причинам резко оборвала общение. Что это были за причины, она не помнила, помнила только, что её жестоко обидели, обидели подозрениями и недоверием…

Мышка осмотрелась по сторонам. Она лежала в просторном, залитом солнцем помещении, как будто на какой-то огромной террасе, а вокруг неё было много-много цветов. Все они росли в больших и маленьких вазонах. Те, что были побольше, стояли подальше, те, что поменьше, впереди. От каждого растения исходил свой собственный аромат: от одного – сладкий, от другого – мятный, от третьего – душистый, как от лесных трав…

Мышка была в кровати. Всё было белоснежным: простыня, одеяло, небольшая подушечка. Такая белоснежная постель была типична для большинства европейских отелей – Мышка это знала, потому что в своё успела попутешествовать. В последний раз она была в Брюсселе. Она туда уехала очень спонтанно и пробыла там достаточно долго. Поездка была грустная. Что вынудило её предпринять эту поездку, она не помнила. Не помнила она и подробностей пребывания в Брюсселе. В памяти всё было темным, как ночью. Помнила только, что эта поездка была для неё последняя…

– Я в больнице? – Спросила Мышка, оглядываясь по сторонам и не особо обращая внимание на того, кто сидел рядом и смотрел на неё с улыбкой.

– Нет, ты уже не в больнице, – ответил он. Почему же они так долго не общались? Из памяти было вытерто всё. Мышка поморщилась, пытаясь хоть что-то вспомнить.

– Если я не в больнице, то где? В санатории?

– Нет, ты не в санатории. Ты там, где намного лучше, где хорошо так, как нигде больше.

– Где же тогда?

– Придёт время, я всё тебе расскажу.

– А ты разве не в Москве? Ты же собирался туда, – Вспомнила вдруг Мышка.

– Я уже был там… – Он вдруг поник.

– Так что, ты опять в Питере?

– Мышка, мы с тобой не в Питере и не в Москве. Мы очень-очень далеко, – грустным и каким-то уставшим голосом ответилон, – Я тебя дождался, и для меня это самое главное.

– А почему ты светишься? – Вдруг обратила внимание Мышка на приятное, неяркое свечение, которое исходило от него и как будто согревало.

– Ты тоже светишься, – заметил с свою очередь он.

Машинально Мышка глянула на свои руки – они и в самом деле светись таким же приятным, ненавязчивым светом. Мышка отбросила одеяло и оглядела себя с головы до ног – она светилась вся, даже от розовой ночной рубашки исходило свечение. У неё в голове сразу же зароился беспокойный рой вопросов, а он, словно желая предвосхитить их, уложил её на подушку и укрыл одеялом.

– Спи. Тебе нужно восстанавливаться. Ты потеряла много сил.

Мышка собиралась спросить, зачем ей восстанавливаться, но внезапно её сморил сон. Веки сомкнулись сами собой. Он какое-то время смотрел на неё, затем поднялся и вышел. Он так долго ждал её, свою девочку. Он так боялся, что не встретит её, ведь здесь всё подчинено своим законам, и ему могли не разрешить её увидеть. Разрешили, в порядке исключения, видя, как он её любит и мучается болью потери. А могли не разрешить, ведь она не простила его, и у него оставалась большая вина перед ней…

Второй раз Мышка проснулась, когда уже начало смеркаться. В помещение, где она лежала, проникали бархатистые сумерки. Казалось, им хотелось, чтобы она всегда была спокойна и никогда ни о чём не переживала. Растениям, видимо, хотелось того же самого. Мышке чудилось, что они в участливом молчании наблюдают за ней, сочувствуя тому, что она пережила – чему именно, вспомнить она не могла никак. Растения тихонечко шелестели стеблями – казалось, они о чем-то переговариваются, не переставая при этом наблюдать за Мышкой. Сама Мышка лениво повернулась на бок и поймала себя на том, что ей не хочется вставать. Поначалу её посетили легкие угрызения совести – нужно готовиться к занятиям, а она спит, но эту мысль затмила другая, неожиданная: занятий никаких нет и больше никогда не будет. От этой мысли Мышке почему-то стало не по себе. Она завернулась одеяло и уселась. Мысли её обратились к нему. Ей вдруг очень захотелось, чтобы он был здесь, рядом с ней. Она чувствовала к нему щемящую нежность и бесконечную жалость. Она будто тоже была в чём-то перед ним виновата. В эту же минуту он, словно на расстоянии прочитав её мысли, пришёл на её немой зов и, улыбаясь, уселся к ней на кровать. Оба подались друг к другу, как при сильном взаимном притяжении, и обнялись. В следующий же миг встретились их губы. Это был настоящий поцелуй душ: нежный трепетный, очень долгий… Через какое-то время Мышка нехотя оторвалась от его губ и обвила лёгкими, как крылья птицы, руками его шею. Его руки обняли её чуть ниже талии, а губы целовали её между шеей ушком. Затем они снова встретились губами. Точно также они целовались впервые, когда только начинали дружить и любить. Казалось, это было совсем недавно. Вместе с тем это было очень давно…

В какой-то момент Мышка начала задыхаться и рефлексивно прервала поцелуй. Он понимающе улыбнулся.

Почему она мысленно называла его «он»? Ведь у него было имя. Его звали Антон. Оба они, он и Мышка, были из Санкт-Петербурга. Они очень друг друга любили, но почему-то свели отношения на нет. По какой причине, Мышка вспомнить не могла. Она помнила только, что причина эта была очень веской. А потом какое-то обстоятельство забросило её в Бельгию, и связь с Антоном оборвалась вообще. Возобновилось общение здесь…

– Мне надоело лежать. Чувствую себя больной или калекой. Я бы пошла погуляла, – заметила Мышка, чтобы поддержать разговор.

– Хочешь, вместе пойдем? Я как раз хотел предложить тебе куда-нибудь пойти.

– И куда же мы пойдём?

– А куда ты хотела бы? – С интересом спросил он.

– Я много куда хотела бы… В Петергоф, на Марсово поле, в какой-нибудь парк… – Начала оживленно перечислять Мышка, – У меня такое впечатление, будто я не была там очень давно.

– Так и есть. Ты не была два месяца в местах, которые ты любила, – констатировал он, неторопливоделая после Мышки глоток кофе, – Но сегодня мы побываем везде, где ты захочешь, тем более, что в Санкт-Петербурге начались белые ночи.

– Я поняла! Мы в каком-то санатории и сейчас едем в Питер! – Сделала попытку догадаться о своем местопребывании Мышка. Он с улыбкой покачал головой: они были не в санатории. Мышка хмыкнула: снова она не угадала, а он умолчал о том, где они находятся.

– Итак, откуда начнем прогулку? – Спросил он.

– С Петергофа, – деловито сказала Мышка, спрыгнула с кровати и вплотную подошла к зеркалу, которое до этого не заметила. Она и сама удивилась, как это не увидела его, когда два раза просыпалась и осматривалась по сторонам. Оно словно возникло из ниоткуда, огромное, в серебристой оправе. Оно странно манило к себе, завлекало в себя. Мышке невольно хотелось переступить раму и шагнуть туда, в него. Зато её не впечатлило своё отражение. Из зеркала на неё смотрело маленькое щупленькое создание с запавшими глазами и каким-то странным шрамом в области шеи. Мышка рефлекторно стала ощупывать шею, пытаясь вспомнить, что с ней могло произойти, после чего у неё на всю жизнь на самом видном месте остался т такой некрасивый шрам. В это время подошёл он. Мышка повернулась к нему с взглядом, полным ожидания слов утешений или… пояснений.

– Всё хорошо, – успокоил её он, присаживаясь перед ней на корточки, – Ты у меня красавица.

– Ты так говоришь, чтобы не расстраивать меня, – покачала головой Мышка.

– Я никогда не говорю так, чтобы не расстраивать. Я люблю тебя любую, вот и всё, – он улыбнулся и поднял к ней лицо, – Поцелуй меня.

Мышка, слегка сбитая с толку этой просьбой в то время, когда они говорят о её незавидной внешности, склонилась к нему и прильнула к его губам. Он закрыл глаза, как закрывал их всегда, когда они целовались.

В зеркале на фоне притихших в темных сумерках растений отражались светящиеся спокойным светом силуэты двух любящих друг друга душ, слившихся в трепетном поцелуе.