Czytaj książkę: «Лето с Монтенем»

© Éditions des Équateurs / France Inter, 2013

© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2020

От автора

Представьте себе: вы лежите на пляже или готовитесь к обеду, потягивая аперитив, и вдруг слышите, как по радио кто-то вещает о Монтене… Когда Филипп Валь предложил мне сделать для радиостанции France Inter цикл летних передач об Опытах – по одному пятнадцатиминутному выпуску на каждый день, – эта идея удивила меня и показалась настолько рискованным вызовом, что я не устоял перед искушением его принять.

Замысел изложить труд Монтеня в виде немногочисленных отрывков был полной противоположностью всему, чему меня когда-то учили, шел вразрез с теми представлениями, которые господствовали в пору моего студенчества. В те времена извлечение из Опытов традиционной морали в форме сентенций осуждалось: преподаватели призывали нас обращаться к тексту во всей его сложности и противоречивости. Если бы кто-то осмелился кромсать Монтеня и подавать его по кусочкам, его бы тут же нещадно высмеяли, заклеймив как minus habens¹, а работу отправили бы на свалку истории вслед за Трактатом о мудрости Пьера Шаррона², составленным как раз из почерпнутых в Опытах формул. Пересмотреть этот запрет и подумать, как его обойти, я счел соблазнительной провокацией.

Однако задача выбора четырех десятков отрывков в несколько строк и их краткого истолкования, которое показывало бы всю стоящую за ними историю и в то же время их актуальное значение, казалась невыполнимой. Как выбирать? Наугад, подобно блаженному Августину, открывавшему случайные страницы Библии? Призвать на помощь чей-нибудь невинный перст? Или, может быть, проскакать галопом по основным темам Опытов? Показать их богатство и разнообразие или, наоборот, ограничиться несколькими любимыми фрагментами, не заботясь о единстве и полноте представления? Я использовал все эти варианты одновременно, без всякого предварительного плана.

И, конечно, я не мог отказаться от предложения занять эфирное время, в свое время принадлежавшее Люсьену Жёнессу³, которому я обязан лучшей частью моей юношеской культуры.

Текст Опытов цитируется по изданию 1595 года⁴.

1
Вовлеченность

Поскольку Монтень охотно преподносил себя как почтенного господина, удалившегося на покой и нашедшего убежище в личной библиотеке, мы забываем о том, что он был публичной персоной, весьма глубоко вовлеченной в дела своего времени, и в этот смутный период нашей истории исполнял важные политические функции. Так, при его участии проходили переговоры между католиками и протестантами, между Генрихом III и Генрихом Наваррским, будущим Генрихом IV, из которых он извлек для себя следующий урок:

В немногих случаях, когда мне доводилось в крупных и мелких разногласиях, разрывающих нас ныне на части, посредничать между нашими государями, я всегда старательно избегал надевать на себя маску и вводить кого бы то ни было в заблуждение. Кто набил в этом ремесле руку, тот держится возможно более скрытно и всячески притворяется, что исключительно доброжелателен и уступчив. Что до меня, то я выкладываю мое мнение сразу, без околичностей, на свой собственный лад. Совестливый посредник и новичок, предпочитающий скорее отступиться от дела, чем от самого себя! Так бывало со мной до последнего времени, и мне настолько везло (а ведь удача здесь безусловно самое главное), что мало кто, имея сношения с враждебными станами, вызывал меньше моего подозрений и снискивал столько ласки и дружелюбия. Я всегда откровенен, а это производит благоприятное впечатление и с первого взгляда внушает доверие. Непосредственность и правдивость своевременны и уместны в любой век, каким бы он ни был (III. 1. 6–7).

Вся взрослая жизнь Монтеня разворачивалась на фоне гражданских войн, худших из всех – часто напоминает он, – ибо в них сходятся друг против друга друзья и братья. Между 1562 годом, когда Монтеню еще не было и тридцати, и до самой его смерти в 1592 году сражения и стычки, осады и убийства лишь изредка сменялись краткими перемириями.

Как ему удалось выжить? Он часто задается этим вопросом сам, в том числе и в главе О полезном и честном, открывающей третью книгу Опытов и написанной в 1588 году, после тяжелых испытаний, пережитых им на посту мэра Бордо в период буйств войны и чумы.

Полезное и честное: Монтень размышляет здесь о гражданской нравственности, о целях и средствах, о государственных интересах. В моде тогда был Макиавелли и политический реализм, который воплощала Екатерина Медичи, дочь Лоренцо II, которой посвящен труд итальянского ученого Государь. Королева-мать, вдова Генриха II, мать трех последних представителей династии Валуа, она приняла одно из самых гнусных решений эпохи – устроить резню Варфоломеевской ночи.

Во имя государственных интересов – ради стабильности государства, рассматриваемой как высшее благо, – макиавеллизм позволяет лгать, нарушать слово, убивать. Монтень не пошел бы на это никогда. Он презирает ложь и лицемерие, всегда предстает таким, каков он есть, говорит, что думает, не оглядываясь на обычаи. Скрытности он предпочитает откровенность, прямодушие, порядочность. Для него цель не оправдывает средства, и он не готов принести в жертву государственным интересам мораль частного лица.

Причем он приходит к выводу, что подобное неразумное поведение не просто не причинило ему никакого вреда, но, более того, принесло пользу. Оно оказалось не только честнее, но и полезнее. Публичному человеку достаточно единожды солгать, и ему больше никто не будет верить: станет ясно, что он готов идти на временные уловки, не заботясь о последствиях, и, следовательно, поступает неразумно.

Согласно Монтеню, искренность, верность своему слову вознаграждается сторицей. Даже если вас не побуждают к честности нравственные убеждения, в ее же пользу говорят практические доводы.

2
Беседа

Как Монтень ведет себя в разговоре, будь то обычная беседа или более формальная дискуссия? Он объясняет это в главе Об искусстве беседы третьей книги Опытов. Разговор – это диалог, обмен мнениями. Монтень предстает перед нами как человек, внимательный к мыслям других, открытый, доступный, не стремящийся упрямо, безоглядно, во что бы то ни стало стоять на своем:

Кто бы ни преподносил мне истину, я радостно приветствую ее, охотно сдаюсь ей, протягиваю ей свое опущенное оружие, даже издалека видя ее приближение. Если, критикуя мои писания, принимают не слишком высокомерный и наставительный тон, я охотно прислушиваюсь и многое меняю в написанном мною скорее из соображений учтивости, чем для того, чтобы действительно произвести какие-то улучшения. Даже в ущерб себе я готов легко уступать критикам, чтобы поддерживать и поощрять в них желание свободно выражать свои мнения (III. 8. 181–182).

Монтень уверяет, что уважает истину, даже когда она исходит из уст того, кто ему не симпатичен. Он не гордый, возражения не загоняют его в тупик и не заставляют чувствовать себя униженным, ему даже нравится, когда его поправляют, если он ошибается. А вот высокомерные, нетерпимые, уверенные в своей правоте собеседники ему не по вкусу.

Таким образом, он кажется в высшей степени честным и свободомыслящим человеком, любящим идеи без оглядки на самомнение и не претендующим на истину в последней инстанции. Беседа для него – это не битва, которую нужно выиграть.

Однако Монтень сразу оговаривается: он уступает тем, кто ему возражает, не столько ради улучшений в себе самом, сколько из учтивости, особенно если его оппонент демонстрирует заносчивость. В этом последнем случае Монтень соглашается, внутренне оставаясь при своем мнении. Разве это не уловка, идущая вразрез с его постоянным восхвалением искренности? Своим самоуверенным собеседникам, да и остальным, он без особого сопротивления, из вежливости дает почувствовать себя правыми, чтобы они и впредь рассеивали его заблуждения, просвещали его. Нужно отдать оружие в руки другого или, по крайней мере, уверить его в этом, чтобы он не боялся высказывать свое мнение в будущем.

Однако современников моих крайне трудно вовлечь в такой спор: у них нет мужества указывать собеседнику на его ошибки; не хватает у них духу и на то, чтобы самим принимать его замечания, и друг с другом они всегда говорят неискренно. Я настолько люблю, чтобы люди обо мне судили и узнавали мою подлинную сущность, что мне почти безразлично, идет ли речь о том или о другом. В воображении своем я так склонен противоречить самому себе и осуждать самого себя, что мне всё равно, если это делает кто другой: главное ведь то, что я придаю его мнению не больше значения, чем это мне в данный момент угодно. Но я прекращаю спор с тем, кто уж слишком заносится: я знавал одного человека, который обижается за свое мнение, если ему недостаточно верят, и считает оскорблением, если собеседник колеблется, последовать ли его совету (III. 8. 134).

Монтень сожалеет, что современники мало возражают ему, боясь услышать ответные возражения. Поскольку им не нравится, когда спорят с ними, так как это их унижает, они не спорят и сами, и каждый замыкается в своих убеждениях.

Наконец, еще один важный момент: Монтень легко соглашается с другими не только из учтивости или ради того, чтобы увлечь собеседника разговором, но и потому, что он сам не слишком уверен в себе, ведь его взгляды порою меняются и он спокойно себе противоречит. Монтень любит противоречия, причем охотно возражает себе сам. А ненавидит он слишком гордых людей, которых оскорбляет, если собеседник с ними не соглашается. Единственный предмет его осуждения – это самонадеянность, чванство.