Czytaj książkę: «Этвас», strona 6

Атлантида Запретных Зон

Пора трогаться

Ночь. Февраль. Духовная евгеника.

Мы идём кому-нибудь присниться.

А фонарь похож на шизофреника,

Белый клевер тает на ресницах.

Мы вплелись в космические танцы,

В бархат эйфории, – чтобы сутками

Нарушать законы гравитации,

Утончённо трогаясь рассудками.

***

На картах сгорела последняя тушь,

Цветочных мелодий рассыпались схемы,

Огнём и мечом на прозрачном песке мы

Синхронно рисуем слияние душ.

У мраморной кошки лоснится спина:

Живая вода – прерывание нормы…

Мы ищем предел осязания формы,

Легко забывая свои имена.

Трепещет внутри лубяной авангард,

Волнами объятий границы стирая,

От сбывшихся снов до далёкого края

Цветочных мелодий, изменчивых карт…

Неназванный сеет свои семена

В древесные звенья ветвистой цепочки.

Мы ходим внутри прорастающей точки,

Где вещи готовы терять имена…

Ожидание

Вечер. Игры поруганным сном – на асфальте атласном

Ядовитые краски стремятся в сухую пастель,

В подворотнях качаются злые и бледные тени

Продырявленных залпом пустой алкогольной картечи…

Изнутри истекая, спаялась зелёная мгла с

Чуть живым фонарём ожидания девушки в красном,

Погружающей в бело-горячий молочный коктейль,

Закипевших над кожей берёз, безымянных видений,

Нежной росписью губ закольцованной медленной встречи,

Лабиринтовым блеском небесно-нордических глаз.

Расчленение

Пластами пространства меня расчленило,

И я распростёрся кусками по суткам,

Поросшие гневом стальные драконы

Азартно глотают пунцовое мясо.

Поросшие гневом друг друга пасут, как

В кофейную гущу вливают чернила.

В кольце окрылённого дикого пляса

Звереют над небом уснувшей Арконы.

Меня расчленяет, когда ты не рядом.

Но шприц приближений, застряв между пальцев,

Проглотит ненужные миру законы,

И мы, отразившись от стен мавзолея,

Под белую зависть последних скитальцев,

Бредущих по морю разбитым отрядом,

Всерьёз полетаем, зарёй заалея

Над сумрачным небом уснувшей Арконы.

Источник

По нотным ароматам летних трав

И чертежам алеющих зарниц

Мы пронесём источник наших прав

На мириады звёздных колесниц.

***

Отслоился шелестящий корешок

Внереальных внутримысленных кишок,

Как античный герметический фетиш.

Замурлыкал в голове двоичный кот,

Оперение расправилось, и вот

Над землёй и я лечу, и ты летишь.

***

Да, вокруг пустота, невесомость дурного покроя,

Царство

жалких

пародий…

Я живу лишь с тобой – в эпицентре системного сбоя

С двойкой

в двоичном

коде.

Двойник

С небосвода сорвав громовик,

Мы встречаем осенние зори,

И качается жизнь на рессоре

Золотого такси для двоих –

Возрождённых в объятьях горячих

Двуединого чувства судьбы.

Окрыляющий трепет проник

В облака октябристого утра.

И в туманных щитах перламутра –

Наш сияющий общий двойник,

Возрождённый в объятьях горячих…

***

Фиалкового неба лепестки

В твоих глазах дождём перелились, и

Оттаявших теней шерстинки лисьи

Перешуршали в красные пески,

Разбухшие до ягодок рябин.

Мы пьём вдвоём всеведенье Хаомы,

Наедине наследуя хоромы

Любовно-галактических глубин.

Моей Судьбе

Вы взрываете горизонты всех когда-либо сущих правил,

Разбивая останки прошлых безобразно молчащих стен

О пронзительное богатство рукотворно растущей Прави

И чернильные артефакты на нетлеющей бересте.

Солнце блекнет в шифоне странном. И дыхание лезет в змейку

Нутряного потока света, возжигающего экстаз.

Внутримышечных электричеств налепите на нас наклейку,

Окроплённую океаном ваших бледно-небесных глаз.

На волне

Всё движется тонко и точно

На кромке, внутри и вовне –

Сияют спирали роста.

В твой внутренний мир вникаю,

Что горный хребет в облака:

Взаимностью бродит гроза.

Ты реешь со мной на волне

Под свист ледяного оста –

Отточено непорочно.

Любая свинцовость легка,

И вечность роится в глазах,

Когда ты со мной – такая.

Вопросов больше нет

На стебле майского утра качается солнце ли,

Пчелиного цвета раскрытым бутоном?

Или мир сегодня до самого края полон цели,

Катарсиса ясных смыслов бездонным стоном,

И светится сам этими пчелиными красками,

Расправляя твои волосы в рыжий цвет?

Не так уж и важно. Ты смотришь ласково,

И этим утром больше вопросов нет.

Медная сома

Тяжесть единого голоса-ветра

Нежится в жерле своих криптограмм,

Мир затворяя в блоху миллиметра,

Жизнь облачая в росы миллиграмм.

Двойственность общего тела весомо

Движется лаской на внутренний зов.

В грудь заливается медная сома

Прядей расчёсанных нами часов.

Огненно, главно, и шейно, и плечно

Капсулы чувств неприлично полны

Даром бесценным – остаться навечно

В храмах твоей безымянной страны.

Атлантида запретных зон

1.

Из своих героев чернеет Босх,

Ты – в дороге к дому, я упал на путь

Той тоски, что язвой корявит грудь,

Изнутри кромсает и шепчет в мозг:

«Окунись в метельно-сонливый пруд

Под голодный скрежет сычей и сов,

Наблюдай, как ржавый железный спрут

Примерзает к стрелкам твоих часов.

И под слоем вязкой туман-воды,

Не уняв щемящий сверхзвёздный зов,

Стань писклявой пищей сычей и сов,

Серым гребнем бреда разбейся в дым».

Склеив сплину пару унылых ласт,

Оставляю спруту клыки часов…

Ты приедешь скоро, и скрежет сов

Обратится в тихий хрустальный звон…

Стает бледной синью январский сон

С нашей Атлантиды запретных зон

От необратимо-весенних ласк…

2.

На последнем издыханьи усечённой пирамиды

Схоронились кучевые перламутровые кони,

Откусившие тугую, ветром свитую узду…

Мы с тобою источаем пятикрылые флюиды,

Восседая на огромном полированном драконе,

И на небо водружаем пятипалую звезду.

3.

На палубе воздушного фрегата,

Отлитого из белого титана,

Под листьями кудрявого агата

Рассыпаны бесценные монеты

От времени отрезанных мгновений,

В которых прижимаешься ко мне ты.

Внизу – река, что слёзна и угрюма,

Вверху – что безымянно многогранна.

А в щедро раздобревшем жерле трюма

Нас растворяет ласково и странно…

Мы будем там, где будем вместе,

Анна…

***

Посолю разрез восхода,

зашевелится трава,

зашипят блестящей кожей

змеи, кольцами дымясь.

В паутинные мишени,

что обстреляны росой,

тихо ляжет круглый ветер,

поднимая паруса.

Мы сомкнём свои ладони,

дух захватим, и вперёд –

оплывать цветы каштанов

и качаться на волнах.

***

Паутинки, спрятанные в иней,

Видимы, как падающий голос

В глубину сиреневого леса.

Как медвежья невесомость Винни,

Тучкой полетевшего за мёдом,

Как печаль от радости – на волос.

Видимы, как следствия эксцесса.

Важно знать не то, откуда родом,

Важно видеть то, куда мы рядом…

Ты летишь тантрическим обрядом,

Паутинкой, спрятанной под иней,

Глубиной, отзывчиво-весенней.

А любовь – не это ли спасение?

***

За холодные столбы соляные

И хрустящие сугробы орехов

Содрогается стоглавое эхо

И в пространства вытекает иные,

А сиреневая накипь галактик

Через трещины мерцающей лампы

Тихо падает на мягкие лапы

И ворчит в ногах улыбчивой Шакти.

Из мозаики зари, как из лодки

Всеспасительного деда Мазая,

Зайцы солнца на ковёр вылезают

И садятся на твоём подбородке.

А твоих весёлых глаз звездолёты

Серым отблеском надсеверных вотчин

Мне рисуют, как огонь непорочен

И как сладок путь любви и заботы.

Итальянское

Под корою времён и за пазухой ваз

Сетью трещин на мраморной статуе

На тебя и меня наползает Этвас –

Почерневшее и полосатое.

Складки моря разглажены ветром из глаз,

И никто, кроме моря, не смотрит на нас.

Беспокойно дыша, вне кормы и бортов

Прорастая, подобно бамбуку,

Бледно-жёлтая плоть итальянских портов,

Трепеща, умещается в руку.

И зеркальные стебли железных цветов

Облака обнимают усами китов.

***

Под коркой лба пылает пламень,

Где зуб на зуб и камень на камень

Не попадает от мелкой дрожи

Того, что всегда и всего дороже.

В глазах содрогается пустыня Гоби,

Ты смотришь в эти пустыни в обе,

И я смотрю на эти пустыни,

Пока Сахара моя не стынет.

***

На поверхности озера зыбкая плёнка неба

Полыхает, колышется, морщится не старея,

Покрывает глухой глубины мягкое тело

И срывает покровы с тяжёлого вздоха счастья.

В этом вздохе и грохот бегущих по рвам коней был,

И ржавеющий гул мироздания в старой котельной…

Мне с тобой бы ещё обойти все миры хотелось

И от приступов яростной нежности не скончаться.

Тридесятый километр

***

Поскользнувшись на красной волне, провалиться под мёд,

Где из ран вырастают цветы насекомой вины,

За гноящийся мир, за Иуду, за ноль и за гнёт,

Где молочный поток до мостов потаённой страны

И посадочный шлюз на крыло векового Орла,

Что парит над воротами сердца, рождённого жечь

Белый хворост судьбы до последнего липкого тла,

Лишь бы вечное жерло борьбы не работало в желчь.

Над берёзами, мраморным блеском рельефов и львов

Щедро встретит Земля, опоённая космосом слов,

Удивлённая близкой и бренной реальностью снов.

Мы дойдём до Земли. Первый раз нам уже повезло –

Породнить свою кровь, до конца обожая, без «но».

Оно

Заросли белой березью реки, поля, полигоны,

Заросли белым инеем белые бредни берёз,

И по бункерам спят молчаливые махаоны,

Малахитно-тигровыми крыльями грея вопрос,

Заключённый в обратную сторону метаморфоз.

А под сдавленным заревом грязного городомора

Расшивается буквой закона всеобщий кафтан

Обращённого внутрь идей воскового террора,

Что распродан как дар и в немых ощущениях дан.

Отовсюду бездарно сочится сухая вода…

Этот край благодушно заранее высушил вёсла…

Но хрустит под ногами живой, неприлизанный лёд –

По обратную сторону суть не до мозга промёрзла,

Махаоны и мы прозреваем дорогу на взлёт.

Ты во мне говоришь. И я знаю – Оно не уйдёт.

Колпак

Из проломов разбитых шахмат, утопающих в чреве лужи,

Бестелесный и безупречный, гармоничный струится пат.

Кто не ел шоколадных пешек и коней на обед и ужин,

Но при этом и сам не съеден – злой мятежник и психопат,

И лелеет в зрачках колодцев связки новых стальных волокон,

Заполняя прозрачной честью ледяные бокалы душ,

Отзвеневшие под фанфары из разбитых птицами окон,

Озверевшие под слепую и едва солёную глушь…

Колпаком из змеиной кожи – мозаичной и переспелой,

Как раздавленный мозг янтарный в грязно-мраморном тупике –

Накрываю небесный глобус пустоты исподлобно-белой,

Чтобы дольше, забыв о страхе, ты спала на моей руке…

Мы будем летать

В сиренево-мраморных перьях осеннего облака,

Дрожа золотыми ресницами снежного пуха,

Закат, словно пёс, тишиной своей вылакал колокол

И звон проглотил в невесомое синее ухо.

А наша судьба ограничена узкими рамками,

И синее ухо не слышит глашатаев воли,

Душа перманентно сочится кровавыми ранками

И рвётся за рамки, сжимаясь и корчась от боли…

Полёт – антипод расползанья по замкнутой плоскости,

Свобода делиться полуденным запахом сосен,

Возможность не видеть в любимых глазах озлобленья

и жёсткости…

Мы будем летать! Революция рядом. И осень…

Осенью

Осенью дрожа, палая листва дремлет под водой.

Тянутся вокруг толпы грязных рук спать на водопой.

Тянется вокруг мерный цикл сна длинной бородой,

Изредка входя с шелестом волос в пьяный мордобой.

Осенью дрожа, палая листва умирает в слизь.

Острые штрихи веток бытия собраны тобой

В атомный костёр наших белых чувств.

Ад и рай слились.

Мы проснулись.

Пой!

Смысл

Плавно, точно первый житель Вавилона,

Остывает блюдо из сухого мрака –

Ложь-тоска саванна, в пух переслонёна.

Потребитель будет. Всё здесь будет так, а

Синий колокольчик любит быль и поле.

Золотая небыль –

меч, что миром вышит.

Солнце любит скрежет обнажённой воли,

Я люблю тот смысл, что с глазами неба

Белым сонным утром мне на ухо дышит.

***

Косарь кому-то должен. Кому – косарь не знает,

Он падает из бочки смолистого настоя

Сентябрьских закатов с прозрачным самогоном.

Душа не просыхает, верблюды пролезают

В ушко собачьей будки. А время непростое

Себе желает жертву, прикинувшись драконом.

Косарь, зачем – не зная, тревожно спит и видит,

Как весело проснётся и выкосит полцарства,

Засадит всё цветами и райскими садами,

И сны его смешные наполнены наитий

Космической свободой, как зеленеет завязь,

Как я смотрю на вечность, твоих волос касаясь…

***

Ни мира, ни войны. Ни слёз, ни смеха.

Октябрь весь фарфоровый и хрупкий

В руках твоих пригрелся и молчит.

А в голове сгорает микрочип,

Ты напряжённо поджимаешь губки,

И шелест их подхватывает эхо.

Отпущен грех, натянуты поводья,

И над землёй борьбы алеет знамя.

Фарфоробитной раной ножевой

Октябрь твой испорчен, но живой,

И фрау Майнхоф впредь навеки с нами

Идёт прямой дорогой в Беловодье.

***

Завернувшись в шинель-безрукавку,

Точно в кокон, набухший до срока,

С междустрочьями впитывать Кафку

Воспалённым сознаньем морлока.

И смотреть, как на будущем небе

Расцветают алмазные грозы…

Энтомолог – святое отродье –

В чистом поле посеял булавку…

Нам с тобой открывать Беловодье,

Завернувшись в шинель-безрукавку.

***

Ты дышишь сквозь музыку Баха.

Кричу, придвигаясь поближе:

«Рассвета грядёт черепаха,

Умы от кошмаров оближет,

Удушливо-серому игу

Меняться на рай помогая».

А ты улыбаешься в книгу,

Нордическая и нагая.

***

Еду лесом времени, на реке

Будущих открытий играет след.

Хочется доставить тебе букет

Из нанороботов

и ракет,

Страху и упрёку заклеить рот,

За руки держаться, лететь вперёд,

Бросив под ноги, как в кофе лёд,

Мир, в котором никто

не умрёт.

***

Мы играем в кубики Рубика,

Постигая ключ от пространства.

А могли бы дыркой от бублика

По старинке чтить постоянство.

Гнать за красноглазыми мухами

Внутрь по закоулкам арбуза

Начинали, в ужасы бухая,

Продолжали кровными узами,

Широтою нежного полюса,

Долготой пролива горений.

А могли бы в грудь мегаполиса

Лечь крестом любых изменений,

Пообтачиваться мрачными браками,

Не артачиться и в ад топать гномами.

Вы играйте со знакомыми знаками,

Поиграем мы с незнакомыми.

Мысли

Мысли вздрагивают от прикосновений

Друг к другу, слов к делу, языка к колоколу,